Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Глава XVI

Юдомский Крест – Плохое состояния лодок – Пороги – Чёртова протока Юдомы – Река Мая – Встреча с лодками экспедиции Биллингса – Удачная покупка лошадей – Якутские песни – О путешествие до Амги – Пребывание в Амге – Описание якутской юрты – Напиток под названием кумыс – Обычаи и нравы якутов – Сказки – Похороны – Деревянные идолы злого духа – Летние жилища якутов – Прибытие в Ярманскую – Ширина Лены у Якутска.

Около трех часов пополудни 16 июня мы прибыли в Юдомский Крест^[243]. На возвышенности, недоступной для речных паводков, находятся несколько складов. Их охраняют четыре солдата, склады также служат им убежищем, когда их жилища на берегу Юдомы затопляет; эти же солдаты служат лодочниками и перевозят путешественников.

Увидев мою подорожную, они изъявили готовность исполнять все наши указания. К несчастью, все их лодки находились в самом плачевном состоянии, какое только можно себе представить, а у нас не было ни материалов, ни рабочих, чтобы их починить. Те, кто был послан из Охотска, вряд ли скоро прибудут, а мне не терпелось начать плавание^[244] вниз по рекам Юдома, Майя и Алдан. Среди тех солдат только один когда-то совершал это путешествие, но с тех пор прошло девять лет, и он совершенно забыл маршрут. Мне посоветовали не брать его, если только все остальные не откажутся.

Поэтому единственной моей надеждой оставался Недорезов, который и сопровождал меня в качестве лоцмана. Но какой был из него лоцман! Только однажды, двенадцать лет тому назад, он был на этой реке, когда три года ехал из Якутска в Охотск. Он вёл тогда большой караван строительного леса, якорей, снастей и других материалов для постройки кораблей.

Из четырёх лодок, стоявших на берегу, я выбрал самую лучшую и самую узкую – двенадцать футов в длину и шесть в ширину^[245]. Осмотрев её, я определил, что она должна быть проконопачена, просмолена и иметь дополнительную доску в носу, чтобы она могла противостоять волнам. С помощью двух досок и нескольких гвоздей из старой лодки один из солдат, который немного разбирался в плотницком ремесле, сделал последнюю часть дела, но нам нужны были ещё материалы для ремонта других лодок. Мы безрезультатно рылись в складах, и в течение всей ночи я не переставал ломать себе голову, придумывая какой-нибудь выход.

На рассвете, идя к лодкам, я удачно запнулся о старый толстый канат, валявшийся на берегу. Я отнёс его своим солдатам; он был тотчас же разрезан на куски и распущен; таким образом, у нас появился запас пакли, и три самые большие течи были законопачены. Теперь трудность состояла в том, чтобы закрепить паклю; мои рабочие предлагали закрыть щели планками, но у нас не было ни одного гвоздя. Но, как говорится, «голь на выдумки хитра!». С помощью буравчика, который был нашим единственным инструментом, мы наделали отверстий вокруг щелей; через них пропустили тонкий шнур, который я нашёл в своём багаже, и таким образом прочно закрепили планки на щелях. Отверстия, чтобы вода не проникала в них, забили колышками. В три часа пополудни мы закончили ремонт, починили руль, поправили весла, и я приказал своим людям быть готовыми к следующему утру.

Когда мы уже собирались отплывать, появился караван якутских купцов; они направлялись в Охотск, и я попросил господина Аллегретти воспользоваться случаем и пойти вместе с ними. В девять часов мы расстались. Сердце моё было тронуто теми услугами и той привязанностью, которую мне выказал этот замечательный доктор.

Я нанял для гребли двух солдат, один из которых был тем самым, который совершал это плавание прежде. Недорезов стоял у руля, а мы с Голиковым должны были сменять его, когда он устанет. Стремительное течение несла нас с такой силой, что мы легко могли обойтись и без вёсел. При той скорости, с которой мы плыли, мы должны были, по мнению солдат, добраться до пресловутого порога^[246], до которого было более восьмидесяти вёрст, ещё до наступления ночи. Все их разговоры были исключительно о тех опасностях, с которыми нам придётся столкнуться. Хотя я уже пришёл к убеждению в их неопытности, постоянно слыша эти боязливые речи, я и сам начал, наконец, тревожиться и решил действовать со всей возможной осторожностью, чтобы у меня не было потом причин упрекать себя. Я часто выходил на берег и шёл вдоль реки, чтобы посмотреть, насколько безопасен дальнейший путь. Ближе к вечеру подул западно-северо-западный ветер, принёсший дождь. Не желая рисковать нашим багажом и мокнуть самому, я приказал остановиться и поставить над моей лодкой палатку.

На следующий день, после четырёхчасового плавания, прерываемого частыми высадками для разведки подходов к порогам, мы, наконец, увидели их. Я взял двух моих лоцманов и отправился осматривать это место. На небольшом расстоянии выше него я увидел маленький каменистый островок, который виден только тогда, когда вода начинает спадать. Солдаты советовали мне пройти, если вода будет достаточно высока, по протоку справа от него; хотя спуск там очень быстрый, они уверяли меня, что это ничто по сравнению с порогом. Я решил, что совет этот весьма разумный, и мы вернулись к лодке, решив применить его на практике. Я подбадривал моих людей, как только мог, а затем встал у руля. Недорезов сидел рядом со мной, а Голиков помогал одному из гребцов, потому как у нас было только два весла. Так мы шли, пока не достигли места разветвления на два потока, один из которых вёл в протоку, а другой терялся в порогах. Стремительность последнего чуть не увлекает нас, но выручает сила и ловкость наших гребцов. По моему сигналу их мускулистые руки напрягаются и ударяют по вёслам; вокруг бушуют и пенятся волны, яростно раскачивая лодку, мои непрестанные подбадривания и более всего страх удваивают пыл нашей команды. Наконец, мы преодолеваем коварное течение и устремляемся в проток. Стремительный спуск, и – нас встречают приветливые и спокойные воды. Мои люди отдыхают, я сижу за рулём, его достаточно, чтобы управлять лодкой.

Когда пороги были уже позади, любопытство заставило меня обернуться. Невольная дрожь охватила меня от их грозного вида, и я возблагодарил небеса за то, что показали мне в них безопасный путь. Дай Бог, если хоть одна лодка из десяти, которые попытаются проделать этот путь, не потерпит крушение!

Какова же будет судьба какого-нибудь судёнышка, если его, несмотря на все усилия, понесёт по течению? Во время нашего стремительного спуска я видел, как вода с оглушительным шумом падает с порога высотой двадцать футов на три огромные камня в обрамлении пены. Что, если не чудо, спасёт его от гибели? Между тем, когда уровень воды настолько низок, что проток, которым мы прошли, становится непригодным для прохождения любых судов, другого пути не остаётся. Мои проводники сообщили мне, что лодки всегда разгружаются перед тем, как пройти этот опасный участок, и что к этому сводятся все меры предосторожности, а всё остальное возлагается на мастерство экипажей.

Нам предстоял ещё трудный участок, которого боялся наш экипаж; он называется Подпорожный и находится примерно на расстоянии версты от порога^[247]. Они всё ещё говорили об этом, когда мы приблизились, и у меня едва хватило времени объяснить им манёвр, который я считал необходимым совершить. Наша цель состояла в том, чтобы выбрать самый глубокий участок; на него указывала тёмная вода, и я направился к ней. Крутые волны швыряли нас с силой большей, чем если бы мы были в открытом море. В одном месте нашу лодку внезапно ударило о валун, который находился на одном уровне с водой и который никто не заметил. Все повалились от удара; мои товарищи уже вообразили себя погибшими и не смели подняться; напрасно я призывал их грести дальше; они не обращали никакого внимания на мои крики. Я вернулся за руль и, увидев, что лодка не пострадала, убедил, наконец, команду занять свои места. Своим спасением мы были обязаны мху, которым оброс камень; лодка коснулась его вскользь и не пострадала.

Чтобы избежать подобных случаев, нужно проходить точно по середине потока и не обращать внимания на волны, которые выглядят так, как будто разбиваются о скалы. Длина этого Подпорожного переката примерно триста ярдов, в конце его в Юдому впадает другая река; её прозрачная вода и ровность течения по сравнению с быстрой и суматошной Юдомой образуют столь разительный контраст, что глаз долго отличает воды одной реки от другой.

На Юдоме, с левой стороны находится ещё одно препятствие, столь же грозное, оно называется «Чертовская протока»^[248]. Она находится примерно в тридцати верстах от того места, где река впадает в Маю. Протока известна своими камнями и мёртвыми деревьями, которыми завалено её русло в верхней части; если вы не будете постоянно держать курс вправо, вас затянет в протоку очень быстрое течение, и ваша гибель будет неизбежна.

В одном месте я увидел медведя, который рыскал по берегу; я зарядил ружьё крупной дробью и выстрелил, но он, несмотря на рану, убежал в лес, и я сразу потерял его из виду. В следующее мгновение в пятнадцати шагах от меня появился прекрасный олень, но моё ружьё не было заряжено, и он убежал. Я видел также множество архаров, лебедей, гусей и лисицу, но не смог подстрелить никого из них.

В этот день я впервые после Юдомского Креста увидел сосновый лес. Те нескончаемые хвойные леса, которые до сих пор встречались нам на берегах реки, были лиственничные – именно её используют на всех верфях этого побережья для постройки кораблей, в частности, из неё делают мачты.

Я чувствовал себя нездоровым из-за приступа лихорадки, но не обращал на это особого внимания; я просто лежал в лодке и не соблюдал никакого другого курса лечения, кроме как пил холодную воду. Мы больше не останавливались на ночлег, так как наше плавание стало очень простым.

Несмотря на то, что я слышал, мне было нелегко поверить, что Урак быстрее Юдомы. По последней мы проплывали по десять, двенадцать, а то и пятнадцать вёрст в час. Её генеральное направление, по-видимому, западное, а в своем устье она разделяется на множество рукавов.

Мы достигли реки Мая в два часа ночи 22-го числа и поплыли почти на север, время от времени склоняясь к востоку. Берега этой реки не такие крутые и мрачные, как у предыдущей, хотя время от времени встречаются горы и даже скалы. Разница в скорости течения была ещё заметнее, так как мы делали всего четыре версты в час.

Около полудня мы встретили девять лодок, нагруженных различным военным снаряжением для экспедиции г-на Биллингса. Их тянули вверх по реке люди. Мы не могли приблизиться к ним, но я уверен, что офицер, который ими командовал, был господин Беринг^[249], сын мореплавателя, которому Россия обязана такими интересными открытиями на северо-западном побережье Америки. Они рассчитывали, как мне сказали, за шесть недель пройти тот путь, который мы преодолели всего за четыре дня.

Нам стали невыносимо досаждать комары. У нас не было другого способа, кроме как отпугивать их дымом от гнилушек, для этого мы были вынуждены день и ночь поддерживать огонь.

После полудня 23 июня мы вышли из реки Мая в другую, более широкую и быструю, называемой Алдан^[250]; мы пересекли её, чтобы найти себе пристанище на другой стороне, напротив устья Маи^[251].

Там я нашёл нескольких моряков из экспедиции господина Биллингса, которые посоветовали мне воспользоваться недавно прибывшими вьючными лошадьми, которые на своём обратном пути могут доставить меня до Амги. По плану я должен был плыть до Бельской переправы^[252] и оттуда взять курс на Якутск, но, идя через Амгу, я мог значительно сократить путь. Эта обстоятельство и удачный случай, предоставивший мне лошадей, побудили меня изменить мой первоначальный план.

Я заплатил своим проводникам^[253], и так как им было приказано оставить лодку на Бельской переправе, которая находилась в ста пятидесяти верстах ниже, они продолжили свой путь по Алдану. Они не отплыли и версты от меня, как я уже раскаялся, что отпустил их. Якуты, которым принадлежали лошади, боялись слишком утомить их и с неудовольствием восприняли, что я намерен ими воспользоваться. Не смея открыто отказать мне, они попытались незаметно скрыться: их догнали и с помощью обещаний вернули обратно. На всякий случай мы заперли их всех в одной избе, из которой им не разрешалось выходить, пока они не согласятся проводить меня до Амги; к тому же была предпринята ещё одна предосторожность – мы отобрали для нас десять лучших лошадей.

После хорошего ночного отдыха, который совершенно избавил меня от вчерашнего недомогания, я с удовольствием вскочил на коня и мы тронулись в путь. После выговора, сделанного нашим якутам Голиковым, они стали более послушными. Я был удивлён их хорошим настроением, от которого они пели всю дорогу.

Их пение не очень приятно и состоит из долгих монотонных горловых вибраций. Однако они прекрасно импровизируют. Для слов их песен не нужно никакого воображения, они просто поют обо всём, что происходит перед их глазами или приходит им в голову. Если рядом пролетит птица, они споют о ней песню, которая будет длиться целый час. Но образы её не меняются, напротив, это будет просто бесконечное повторение слов: «О! Птица летит!».

В продолжении ста вёрст мы ехали через топкое болото, в котором наши лошади увязали так глубоко, что нам приходилось спешиваться и помогать им выбраться; но остальная часть пути была не так уж плоха. Посреди большого леса я видел на берегу озера двух рыбаков, занятых приготовлением припасов на зиму. Их жилищем был просто навес из древесной коры, под которым они проживут всё лето.

25-го числа был очень дождливый день, особенно когда мы останавливались, а это было с четырёх часов дня до восьми вечера. Мои якуты, чтобы защититься от дождя, накинули на плечи медвежью шкуру на манер плаща. Метёлки из хвоста лошади, закреплённого на рукоятке, служили им для защиты от мух. Мы были так измучены ими, что я тоже не преминул воспользоваться этим полезным приспособлением.

26 июня не было ничего примечательного. Вечером мы прибыли на реку Амга, в двухстах верстах от Усть-Маи. Глубина её была такая, что у нас не было никакого желание переправляться вброд, а лодки тем временем были уже все на том берегу. Мы звали их, но безрезультатно. Потеряв терпение оттого, что никто не появлялся, один из якутов разделся и поплыл за лодкой. После этого переправа всего нашего каравана заняла около часа. Мы тотчас же оседлали коней и поспешили к дому якутского вождя – иначе, князька – по фамилии Жирков. По пути я увидел несколько юрт, все они были по меньшей мере в версте друг от друга. Голиков уехал вперёд, чтобы подготовить нам хороший приём.

Князь действительно проявил ко мне большую вежливость; он не только пригласил мена в свою юрту и угостил молоком и превосходным маслом, но и обещал, что его лучшие лошади будут на следующий день к моим услугам^[254]. Узнав, что я нуждаюсь в отдыхе, он указал мне на юрту, которая предназначалась для меня, и пока она готовилась, он любезно ознакомил меня со своим жилищем, которое было одним из лучших, какое я когда-либо видел.

Размеры этих домов варьируются в зависимости от богатства владельца и численности его семьи. Брёвна, поставленные рядом и оштукатуренные глиной, образуют наклонные стены, которые не похожи на наши, вертикальные. Они поддерживают крышу, наклон которой очень незначителен: в некоторых юртах крыша поддерживается столбами. В доме только одна дверь, и он разделен, как я уже писал, на две комнаты. В одной из них, чистой, живёт семья, которая спит в своего рода каморках, расположенных вдоль стен, и которые я могу лучше всего сравнить с маленькими каютами на голландских кораблях. У каждой семейной пары есть своя каморка. Другая часть юрты предназначена для скота и представляет собой не что иное, как хлев. В центре юрты находится очаг с круглым дымоходом, сделанным из дерева и защищённым от огня толстым слоем глины. Когда в нём зажигают огонь, дрова укладывают вертикально. В дымоход иногда вставляют поперечные жёрдочки, на которые они вешают свои чайники и котелки.

В одном углу юрты стоит кожаный ушат, в него ежедневно наливают кобылье молоко и размешивают палочкой, подобной той, что служит для взбивания масла. Каждый приходящий, особенно женщины, прежде чем заняться каким-либо другим делом, несколько минут помешивает молоко; именно таким способом они приготовляют кисловатый, и в то же время приятный напиток, называемый «кумыс». А если дать ему забродить, то он становится к тому же весьма хмельным.

Мой хозяин довольно хорошо говорил по-русски^[255], и я воспользовался случаем почерпнуть у него некоторые сведения об обычаях, нравах и веровании его соплеменников, которые я помещу здесь вместе с другими записями, сделанными мною ранее по этим предметам.

С наступлением лета они покидают зимние жилища и вместе с семьями и необходимым количеством лошадей отправляются косить сено на зиму. Делают они это подальше от своей юрты и самых плодородных угодий. Остальные лошади остаются на попечение слуг, которые пасут их на окрестных пастбищах.

Я очень сожалею, что не присутствовал на их празднике в честь возвращения весны в мае месяце. Они собираются на открытой местности, едят до отвала жареную телятину и жеребятину, выпивают массу перебродившего кумыса, танцуют, поют и в конце концов заканчивают гаданиями. Их шаманы верховодят на этих празднествах и делают всем свои экстравагантные предсказания.

Эти колдуны здесь более почитаемы и меньше преследуются властями, чем на Камчатке. Считаясь толкователями желаний духов, они даруют свое посредничество наивным якутам, которые, однако, всегда безропотно платят за это. Я видел, как эти глупцы отдают своего лучшего коня, чтобы он отвёз шамана в его деревню. Нет ничего более безобразного, чем магические сеансы этих самозванцев. Поскольку я ничего не знал о них, кроме как из написанного другими, мне очень хотелось присутствовать на таком представлении самому. Я убедился в полной правдивости этих свидетельств; и, поскольку я уже подробно описывал это зрелище ранее, я ограничусь описанием шамана, который предстал передо мной.

Одетый в костюм, украшенный колокольчиками и железными пластинками, издававшими оглушительный шум, он к тому же с ужасной силой бил в бубен. Затем он носился, как сумасшедший, с разинутым ртом и мотая во все стороны головой. Его чёрные всклокоченные волосы^[256] скрывали лицо, и под ними в одно мгновение раздавались стоны, в следующее – рыдания, а затем громкие раскаты смеха – прелюдии его прорицаний.

В идолопоклонстве якутов мы находим все те же нелепости и суеверия древних камчадалов, коряков, чукчей и других жителей этих мест. Однако у них есть несколько более определённых принципов, и среди нелепых вымыслов, за которыми они скрыты, мы встречаем достаточно остроумные идеи, касающиеся Верховного Существа, чудес и будущих поощрений и наказаний.

Но больше всего меня поразила живость и необычность их образа мыслей. Они восхищаются сказками, почерпнутыми из их абсурдной мифологии, и рассказывают их со всей убеждённостью своего легковерия. Сравнивая их с нашими собственными мифами, мы уже не испытываем искушения так высоко ценить наших древних и современных сказочников, когда видим, что этот вид творчества культивируется такими соперниками. Две следующие сказки были переведены мне Голиковым слово в слово.

Однажды в большом озере разгорелась жестокая борьба между различными видами рыб. Спор шёл о создании верховного суда, в чьи обязанности должно было входить управление всем рыбным племенем. Селёдка и большинство мелких рыбок считали, что они имеют такое же право голоса, как и Лосось. Мало-помалу спор стал таким жарким, что мелкие рыбки объединялись в одну Гигантскую рыбу против тех больших, которые раньше пользовались слабостью маленьких, чтобы обижать и преследовать их. И вот произошла кровопролитная война, которая закончилась поражением больших рыб. Побеждённые, спасаясь от гибели, убежали в маленькие ручейки, а Гигантская рыба, одержав победу, стала хозяином озера. Таков закон сильнейшего!

Другая басня имеет ещё большее сходство с нашими бабушкиными сказками, которыми пугают детей и обманывают скуку деревенских вечеров. Я склонен подозревать, что она была сочинена шаманом.

Один якут не проявил должного уважения или нанёс какой-то вред своему шаману. Злой дух, чтобы отомстить за последнего, превратился в корову и, смешавшись со стадом якута, ухитрился, пока оно кормилось у леса, украсть самых лучших телок. Вечером, когда пастух вернулся, разгневанный хозяин обвинил его в небрежности и выгнал из дома. Тотчас же явился злой дух в виде другого пастуха, нанялся к якуту на работу и на следующий день погнал коров в поле. Прошёл один день, два дня, а стадо всё не возвращается. Обеспокоенный якут пошёл с женой, искал повсюду своих коров и, наконец, нашёл их – но в каком беспорядке! При его приближении они начали прыгать и танцевать под звуки флейты^[257] вероломного пастуха. Хозяин стал ругаться и возмущаться! «Постой! – сказал ему злой дух. – Можешь упрекать меня в том, что я ограбил тебя, обидевшего самого уважаемого шамана, но пусть это послужит тебе уроком и научит давать каждому человеку то, что он заслуживает». После этого стадо и пастух исчезли, и несчастный якут потерял всё своё имущество.

Место, где это произошло, с тех пор считалось обителью адских сил. Можно, конечно, заподозрить, что злой дух, укравший коров, был не кто иной, как сам шаман, но таково уж простодушие целомудренных якутов, что они с негодованием отвергают такие подозрения и считают их ужасным богохульством.

Мне часто показывали в лесу останки старых якутских могил. Это были грубо сделанные гробы, подвешенные на деревьях. Я не знаю, по какой причине они отказались от этого обычая хоронить своих умерших таким способом и подальше от своих жилищ, но в настоящее время их способ погребения такой же, как у христиан.

Похороны проходят с некоторой пышностью, соответствующей общественному положению и богатству покойного. Если это вождь, то он облачен в свои лучшие одеяния и с ним самое дорогое оружие. Семья несёт гроб с телом к могиле; громкие стенания возвещают о скорбном шествии. Любимая лошадь покойного и ещё одна, самая лучшая из его табуна, обе богато украшенные и ведомые слугой или ближайшим родственником, идут рядом. На месте погребения их привязывают около могилы к двум столбам^[258], и, пока их хозяина хоронят, перерезают им горла. Это кровавое возливание – дань уважения его привязанности к этим животным, которые, как предполагается, последуют за ним в другой мир, где он снова сможет пользоваться ими. Затем с них снимают шкуры; их, вместе с головами, растягивают горизонтально на ветвях деревьев рядом с могилой, получается своего рода мавзолей. Затем разжигается огонь, и последнее доказательство уважения к покойному состоит в том, чтобы зажарить и съесть на этом месте его любимых животных. По окончании застолья все расходятся. Тот же самый ритуал соблюдается и для покойной женщины, за исключением того, что вместо лошади приносят в жертву её любимую корову.

Якуты крепкие и вообще крупные. Чертами лица они похожи на татар. Утверждают, что есть большое сходство в языках этих народов; я могу только утверждать, что якуты говорят отрывисто и резко, а слова в их речи звучат отчётливо.

Их одежда проста и почти одна и та же на все времена года, с той лишь разницей, что зимняя сшита из шкур. Поверх рубахи они обычно надевают большую куртку с запахивающимися полами. Короткие штаны едва достают колен, но длинные сапоги, называемые «са́ры»^[259], доходят выше колена. В жаркую погоду они не носят ничего, кроме штанов.

Они считают, что ездят верхом лучше, чем любой другой народ в мире, и их тщеславие в этом отношении заходит так далеко, что они избегают давать путешественникам своих самых резвых коней^[260].

Многоженство является частью социальной жизни этих народов. Вынужденный совершать частые путешествия, якут имеет жену в каждом месте, где он останавливается, но жёны эти никогда не встречаются. Несмотря на эту вольность, они ревнивы до крайности и являются заклятыми врагами всякого, кто осмелится нарушить законы гостеприимства.

На следующее утро, когда я проснулся, девять превосходных лошадей, благодаря заботам Жиркова, были уже осёдланы^[261]. Он предложил мне свою любимую лошадь, которая была прекрасным иноходцем. Преисполненный благодарностью, я попрощался с ним в ранний час 27-го июня в утешительной надежде чаще встречать такие поселения, где можно отдохнуть и получить свежих лошадей.

Недалеко от нашего пристанища, называемого Амгинским становьём, я увидел у дороги деревянные изображения птицы величиной с утку или баклана; это были символические изображения злобного духа, наводившего ужас на всю эту местность. Про него рассказывают самые нелепые истории; говорят, например, что этот дьявольский дух часто сбивал с дороги путников и пожирал их лошадей.

Вечером я остановился в доме другого якутского князька^[262], который только что переехал в своё летнее жилище, показавшееся мне очень чистым и опрятным. Я приведу здесь описание его «урасы», ибо именно так называются эти живописные постройки.

Подобно юртам кочевых коряков, они круглые, просторные и построены из шестов, меньших по количеству, но расставленных таким же образом и удерживаемых на расстоянии друг от друга чем-то вроде обруча наверху; все это покрыто берестой^[263], нарезанной полосами шириной восемнадцать дюймов по высоте. Полосы окантованы зубчатой лентой, сделанной тоже из бересты, таким же образом ураса украшена и внутри. Орнамент этих украшений определяется вкусом владельца, в них есть своего рода довольно забавная первозданность. Такое же украшение на кресле и кровати главы семьи. Остальные члены семьи и работники лежат на земле на циновках или шкурах, а посреди урасы горит огонь.

28-го числа мы подошли к реке Суола и довольно долго ехали вдоль её берегов. Жара мучила меня не меньше, чем мухи, мне так хотелось пить, что я останавливался у каждой юрты, чтобы выпить кумыса.

На следующее утро мы добрались до места под названием Ярманская^[264], которое находится в двухстах верстах от Амги, на берегу Лены. Переправившись через эту реку, я должен был быть в Якутске, но по постановлению коменданта каждый путешественник должен был ждать здесь разрешения войти в город. Как ни неприятен был этот вид карантина, но я примирился с ним, когда один из младших офицеров попросил меня пройти ещё двести ярдов, где я должен был найти инспектора и лейтенанта из команды господина Биллингса. Им сообщили о моем прибытии, и они приняли меня с самыми лестными проявлениями уважения и радушия. Не успел я объяснить им, насколько задержка, которая мне угрожает, будет противоречить моим планам, как они тотчас же приказали отвести меня на другой берег реки, прибавив, что они уверены в одобрении коменданта, который уже давно ждёт моего прибытия.

В полдень мы сели в предоставленную нам лодку и целых четыре часа пересекали Лену по диагонали. Насколько я мог определить на глаз, река была в этом месте не менее двух лиг шириной^[265].