Дарири широко зевнула. Послышался громкий звон колокола.
– Отчаливаем. Прощай, поганый Север! – Лилит закинула руки за голову. – Всего через пару лун будем в Чинджу.
– Сколько?! – переспросил мальчик пораженно.
– А ты думал? Нам, так-то, океан надо переплыть. Ты чего, малой, карты никогда не видел?
– А где мне, бляха, было на карты смотреть? В карточном магазине? – он чуть не плакал.
– Ты перенервничал сегодня, малой, – уже мягче сказала Лилит. – Иди-ка спать. Все теперь хорошо будет. Обещаю.
Он утер нос и кивнул, вставая.
– Если че вдруг… можно прийти постучать?
– Можно, – подмигнула ему Лилит. – Мы тут будем до утра. Как проснешься, дуй сюда. По кораблю тебя проведу, на ванты залезешь…
Окри кивнул, чуть успокоившись. Он попрощался и вышел из каюты, тихонько закрыв за собой деревянную дверь. Лилит потянулась.
– Бедняга. Много впечатлений для одного дня.
– Да уж да, многовато. Ты вообще в курсе, что на три тысячи ты могла бы две хаты в деревне купить? Или очень породистую лошадь.
– Или четыре тысячи буханок хлеба. Или золотую подвеску с камнями. Мы перечисляем вещи, которые мне нахер не упали, или чем мы занимаемся?
Дарири тяжело вздохнула.
– С тобой невозможно разговаривать, ты в курсе? Я всего лишь заметила, что три тысячи – большая сумма.
– Деньги это херня, Дарь. Сегодня есть, завтра нет. Я вон сколько за жизнь заработала, а все равно ни гроша за душой.
– Нет, это очень благородный акт, я не спорю…
– В жопу иди со своим благородством! – Лилит швырнула в нее подушкой. – Скажи еще “богоугодное дело”. Ты-то уж должна знать, что я не из благородства действую.
– Да уж знаю. Называй это как хочешь, но три тысячи, Лилит, твою мать!
– Да что ты пристала ко мне с этими тремя тысячами? Я тебе оставшиеся две дам, если ты заткнешься!
– Подкупить меня хочешь, зараза? Я тебе щас устрою две тысячи! – Дарири вернула ей подушку ответным броском. – Мое молчание стоит дороже!
– Торгуешься, а? Штаны могу отдать в довесок, хочешь?
– Штаны давай! А две тысячи себе оставь. Как раз гардероб обновишь.
Они тихонько рассмеялись.
– Что будем делать две луны на этой посудине?
– Разговаривать. Играть в кости. Читать книги. С матросней болтать. Есть уху и пить дерьмовый грог. Я буду тренироваться. А если в шторм попадем, – Лилит повернулась на бок. – Шуруй к капитану и скажи, что ты стихийщица и можешь корабль быстренько вывести из всего этого дела. Сначала заломи цену, а потом сторгуйся.
– Наемница у нас ты, а не я. И не буду я никого из шторма выводить, тоже мне, нашли девочку на побегушках.
– Вот поэтому ты и трясешься над деньгами. Потому что зарабатывать их не умеешь, – широко зевнула Лилит, закрывая глаза.
Плавание прошло спокойно, без штормов, нападения сирен и других морских тварей. Все было так, как и сказала Лилит: чтение, игры в кости, разговоры и уха. Дарири радовалась возможности каждый день болтать с подругой, и чувствовала, как истосковалась по ней. Лилит же ощущала утомление от обилия общения, и часто искала одиночества. По ночам, когда Дарири засыпала, она выскальзывала из каюты и ходила на палубу. Просто стояла под морским ветром и слушала, как киль корабля разрезает волны. Окри довольно быстро адаптировался, оценил ситуацию, и к концу плавания был полон жизни и живого интереса к своему будущему дому. Он был неглупый парнишка, только рассеянный и в целом не очень разговорчивый. Лилит не приставала к нему с расспросами и беседами; она по себе знала, как это раздражает.
– Последняя ночь перед прибытием. Выспитесь оба. С утра быстренько закупимся в дорогу и пойдем. Ходом три дня, плюс-минус, – сказала она, потрепав мальчика по голове. Тот сдержанно улыбнулся.
– А что нужно купить?
– Меду три горшка, – раздраженно вздохнула Лилит. – Храм в горах, значит одежда нужная какая? Теплая. Идти будем три дня, значит еда какая нужна? Вяленая. Что за тупые вопросы, Дарь?
– Я просто спросила, не обязательно как сука себя вести, – чародейка обиженно скрестила руки на груди.
Лилит устало провела рукой по лицу и примирительно улыбнулась.
– Я знаю. Извини. Мы все устали друг от друга, засиделись к тому же, на этом корабле гребаном…
– Ага, – отвела глаза Дарири. – Засиделись.
– Давайте спать, а? Дорога быстро всю дурь выбьет. Тошнит уже от морского воздуха, если честно. Короткой ночи, малой.
– Да кончится она быстро, – кивнул он в ответ.
Дарири улеглась на бок, отвернувшись к стене. Она еще долго не спала, слушая, как сопит Лилит, и смотрела в пространство перед собой. Ее обуяла меланхолия и мрачные мысли. О своих чувствах, о миссии, о тех, кого она оставила на Севере. Ей долго пришлось повторять про себя мантры, чтобы ком в горле прошел, а рука, сжимавшая уголок подушки, расслабилась.
Лилит проснулась рано, и в нетерпении выскочила на палубу. Это был ее самый любимый момент: последние несколько мин перед входом в порт. Высматривать очертания города в утреннем тумане, растворяться в сладком предвкушении скорого прибытия, еще издалека услышать звон портовых колоколов и голоса матросов, далеко разносящихся по воде. Она с нетерпением смотрела вперед, высовываясь за борт корабля. Когда в утренней дымке показались первые двускатные крыши и большой приземистый храм в центре города, Лилит не удержалась от восторженного, торжествующего вопля, заставившего проходящего мимо юнгу подпрыгнуть от неожиданности.
– Че голосишь, дурная?
– А ты че не голосишь? – весело ответила Лилит. – Приплыли, кирье! Наконец-то приплыли, твою мать!
Юнга что-то пробормотал про духовный дом и проследовал дальше по своим делам.
В порт зашли быстро, без долгого ожидания на якоре. Подобные задержки часто случались из-за расхождений в расписании, вызванных погодными условиями, ленью портовых распорядителей и другими непреодолимыми обстоятельствами. Лилит первой шагнула на корабельный мостик и сбежала вниз, спрыгнув на каменный причал. Она с наслаждением вдохнула полной грудью, поправляя висящий на спине рюкзак. Окри встал рядом с ней, пораженно озираясь. Он обводил взглядом причудливые изогнутые крыши, бумажные фонарики, натянутые между столбами длинными гирляндами, и причал, вымощенный крупным, плоским камнем.
– Весь город, что ли, на воде?
– Ну не весь, – Лилит была не в силах стереть с лица идиотскую улыбку счастья. – Половина где-то. Храм видишь? Он на сваях стоит, но под ним уже побережье. Потому что сейчас отлив.
– Ты же говорила, что храм в горах?
– Наш – в горах. Там живут монахи. А сюда приходят горожане.
– Типа как у нас церковь?
– Не совсем. Но принцип тот же. Пошли уже ноги разомнем, наконец-то твердая земля…
Лилит повела их в торговый квартал. Это было совершенно особенное место: куча узких улочек, соединяясь, образовывали неоднородный городской ландшафт из переулков и тупичков, и в каждом непременно болталась по меньшей мере одна вывеска. Дома почти все были в один-два этажа, построенные вплотную друг к другу. Какие-то из них слегка покосились, но все равно смотрелись нарядно, напоминая о синепальском верхнем городе. Здесь было не продохнуть: аньянгцы наводнили улочки, толпясь и толкаясь. Они были одеты в необычную одежду ярких цветов, похожую на халаты. Кто-то был в металлическом нагруднике. Почти все носили минимум один меч, как правило короткий, похожий на хэй Лилит.
– Одежда это силку и гойгуб, – Лилит проталкивалась сквозь толпу, весело что-то покрикивая. – А оружие разное. Ханеуль, йоту, йонгдалл, сама все не припомню. У кого на что хватает юнов, в общем.
– А куда мы идем? – с трудом лавируя в толпе, громко спросила Дарири.
– За барахлом! Скоро сворачивать, толкайся вправо!
Женщина, уронившая на землю какой-то овощ, похожий на деформированную белую морковь, громко закричала на Лилит, которая задела ее в толкучке локтем. Уносимая неуемным течением движущейся толпы, Лилит что-то долго кричала ей в ответ, судя по интонации и выражению лица, совсем недружелюбное.
– Чего это она? – заинтересовалась Дарири, когда они вынырнули из толкучки и оказались в небольшом пустующем тупичке.
– А, – Лилит отряхнула рубашку. – Хотела, чтоб я ей за имбирь заплатила. Типа это я его на землю уронила. Поругала мою матушку, я поругала ее. Ерунда.
– Так значит, и тут шерстят, – с облегчением вздохнул Окри, найдя в этом совершенно чужеродном мире что-то для себя понятное. – Слава богу!
– Еще как шерстят, малой! За кошель в такой толпе всегда держись крепко. Пройдешь через толпу детей – без штанов останешься.
– Что ты все со своими штанами, – проворчала Дарири, поправляя растрепанные волосы.
– Потому что штаны – самая важная вещь в гардеробе, Дарири. Человек хорош ровно настолько, насколько хороши его штаны, – жизнерадостно ответила Лилит и шагнула на ступеньку, дернув на себя красную дверь с громким колокольчиком. – Пошли тратить денежки. Обожаю Чинджу!
Город не был обнесен каменной стеной, и не был отделен от остального мира воротами, как Синепалк. Прежде, чем Дарири успела опомниться, постепенно редеющие домики и хижины остались позади. Взгляду ее открылась холмистая местность с большим количеством выступающих скал и разномастных камней. Высокая, тонкая бирюзовая трава шелестела под мягким ветром, слева простирались каменистые бухточки и утесы, а по правую руку тянулась длинная гряда огромных покатых гор.
– Одну ночь проведем вон в том подлеске, – Лилит указала рукой на виднеющиеся вдали темно-синие кроны. – И завтра к вечеру достигнем подножия горы. Там постоялый двор для паломников с просто кошмарными ценами. Но отдохнуть по-человечески перед восхождением надо.
Она шла вперед пружинистым шагом бывалого путника, и насильно замедлялась когда замечала, что Дарири и Окри отстают.
– Мы так луну идти будем! – недовольно крикнула она.
– Лилит, отвянь! Ноги отваливаются!
– Так начаруй ветерок!
– Не могу чаровать, я устала!
Лилит вздохнула, задрав голову к небу.
– Вселенная, дай мне терпения…
– Я могу быстрее! – Окри ускорился, чуть спотыкаясь.
– Давай ходить научу. Толкайся не стопой, а всей ногой, так, чтоб ягодица напрягалась. Не ржи, я серьезно. Выталкивай себя наверх и вперед, спина прямая, подбородок вверх, плечи расправь. Наступай на пятку, переноси вес в шаге и толкайся носком. Не напрягайся так. Просто следи, чтоб вся нога участвовала.
– Сложно! – пожаловался Окри, смешно выхаживая вприпрыжку.
– Привыкнешь. Еще спасибо потом скажешь.
– А тебя этому кто научил?
– Опыт. Ну и следопыт один встретился во время работы. Несколько лун с ней в лесах окапывались. Много интересного показала, хорошая женщина. Следы научила читать. Хотя из меня все равно охотник дерьмовый. Из лука сколько ни пытаюсь, не могу научиться стрелять.
– А меня научат из лука стрелять?
– Из лука вряд ли. Монахи не убивают живых существ. Противоречит убеждениям.
– Как эльфы?
– Как эльфы, – согласно кивнула Лилит. – Но по другим причинам. Хватит трепаться, дыхание собьешь. Осваивай навык, шагай резвее. И ты, Дарь, тоже. Да оторви ты этот подол дурацкий! Говорила я тебе, переоденься в штаны!
Подлесок был сухой и ломкий: наломать хвороста на костер им ничего не стоило. Они разбили стоянку в тридцати-сорока шагах от тропинки, разложив вокруг спальники. Лилит полулежала, подложив под голову рюкзак, и задумчиво смотрела на огонь. В небольшом глиняном горшочке, прикопанном в золе, запекалась картошка.
Было безветренно, и тишину нарушал лишь треск костра и шорох палки, которой Окри вырисовывал символы на мягкой земле.
Дарири сильно клонило в сон после целого дня ходьбы, но она упрямо бодрилась, надеясь пересидеть Окри и поговорить с Лилит, когда тот уснет.
Мальчик ткнул палкой в костер.
– У тебя четыре марки, – заметил он.
Лилит кивнула, не смотря на него.
– Правда или ложь?
– Теперь уже все правда. Но так было не всегда.
– Где ты выросла?
– В мире, малец. Везде по чуть-чуть.
– А сколько тебе было, когда первую марку получила?
– Двенадцать вроде. Чтоб я помнила.
– В двенадцать – первую и вторую. В пятнадцать третью и четвертую, – ответила за нее Дарири.
– Урожайный был год, – хмыкнула Лилит, подбрасывая в костер горсть сухих веток. Те затрещали, занявшись огнем. – Первая была “убийца”. Потом “шлюха”, потом “воровка” и последней “безбожница”.
Дарири посмотрела на нее с укоризной, но промолчала.
– Безбожник редкая, – со знанием дела сказал мальчик.
– А то. Венец моей скромной коллекции.
– Как получила?
Лилит устроилась поудобнее, приготовившись рассказывать.
– Попалась я однажды страже, как и ты. Обносили ночью лавку, и кто-то нас сдал. Все успели удрать, а я перед старшим хотела выслужиться и хоть с чем-то уйти с очевидно горелого дела. Повязали меня под белы ручки, клеймили воровкой. Долго в казематах держали, думала казнят. Но сжалились и определили в приют при монастыре. Синепальский был переполнен, и меня вместе с парочкой таких же отщепенцев перевезли в Исхерос. А дальше…
Девочке было пятнадцать, и она была полна решимости. Ей нужно было вернуться в Синепалк, к своим. Она не собиралась здесь оставаться; не собиралась получать еще одну порцию розг, не собиралась выслушивать мессы, читать заученные молитвы и учиться штопать. Она повернула голову, взглянув на свою подельницу.
Ее звали Тати. Прыткая и худощавая девчонка, чуть старше Лилит. Неклейменая сиротка с заячьей губой, жутко озорная. Они были не то что бы друзьями, скорее приятелями, которых объединяла общая ненависть.
Они лежали на животах под кроватью. В руке Тати крепко сжимала свечку, и лицо ее было до смешного серьезным.
– Пойдем ночью, после филина. Дурехи будут к тому моменту седьмой сон видеть.
Девочка кивнула, выражая согласие.
– Пройдем наверх через третью залу, там вторая дверь справа. Свяжем Дудлю, отроем ключ, и свалим.
Дудлей они прозвали настоятельницу монастыря – проворную и крепкую старуху, которая никогда не улыбалась и истово верила, что чем больше ты страдаешь в земной жизни, тем больше тебе воздастся в загробной. Эту веру она исправно доказывала делом, всячески издеваясь над своими подопечными.
Девочка не боялась старухи, но побаивалась того, что старуха могла сделать. Однако, страх был слабее ненависти. Ненависть заставляла ее просыпаться каждое утро. Ненависть вытаскивала ее из кровати. Ненависть заставляла ее запоминать каждую дверь, каждый замок, каждую нишу в стенах монастыря, в которую можно будет спрятаться, когда придет время. Ненависть заставляла ее читать молитвы задом наперед, и ненависть же заставляла ее думать, что это что-то значит.
– Трусишь? – осклабилась Тати. – Оська трусит!
Девочка взглянула на нее безбоязненно. Здесь, в приюте, была не жизнь. Чем бы ни кончилась эта затея, смертью или очередным голодным странствием, все было лучше, чем существовать здесь полуживой ветошью.
– Ты со мной до конца?
– До конца, – Тати протянула ей мизинец, как клятвенный знак. Девочка протянула ей свой.
Девочка лежала в кровати, не смыкая глаз. В ней бушевало волнение, предвкушение и решимость рискнуть всем. Под одеялом соседней кровати поблескивали две хитрые искорки, смотревшие на девочку заговорщицки.
Она слышала летучих мышей, переругивающихся под козырьком крыши. Где-то рядом заухал филин. Девочка взглянула на Тати. Та едва заметно кивнула.
Они вскочили, стараясь не разбудить других детей, спавших на бесчисленных низких койках, поставленных в четыре ряда. Они стянули с кроватей наволочки и простыни и на цыпочках двинулись между рядами посапывающих сироток.
Приоткрытая дверь шумно заскрипела старыми, полуржавыми дверными петлями. Девочки замерли. Кто-то из детей зашевелился, перевернулся во сне. Все стихло. Они двинулись дальше.
Во всем монастыре стоял густой запах ладана. Девочка к нему так и не привыкла; даже спустя целый сезон он вызывал у нее тошноту.
В коридоре послышались шаги и голоса. Девочка увидела две тени, отбрасываемые на стену тусклой свечой. Тати настойчиво потянула ее за руку; они нырнули под лестницу и затаились.
Послышался скрип открываемой двери. Шаги и голоса стихли. Выждав еще немного, девочки зашевелились и быстро, бесшумно взбежали по каменной лестнице.
Они остановились перед нужной им дверью. Переглянулись, набираясь решимости. Наконец Тати кивнула и осторожно, стараясь не издать ни звука, отворила дверь.
Дудля, как они и ожидали, мирно спала, похрапывая. В руках она сжимала четки с крестом.
Координируясь жестами, девочки заняли позиции у изголовья кровати – каждая со своей стороны. Тати по очереди разогнула пальцы: раз, два, три.
Ловким движением затолкав в глотку Дудли скомканную наволочку, девочка схватила правую руку настоятельницы и резво привязала ее к кровати под протестующее, глухое мычание. Связав монахиню еще и по ногам, девочки удовлетворенно оценили результат.
Тати подбоченилась.
– Может, глаза ей выколем? Смеху ради, – спросила она, поигрывая в руках заточкой из деревянной ложки.
– Мы тут не затем, – девочка потрошила комод, сваливая всю найденную одежду в кучу. Ее было немного – несколько одинаковых монашьих роб, кальсонов с оборкой, одно довольно закрытое, но все же светское зеленое платье из бархата.
– Грешно, сестра, – потряхивая платьем в воздухе, усмехнулась девочка. – В бордель, небось, хаживаете?
Дудля не отреагировала.
Вытащив ящики из комода, девочка обшарила внутри и выудила запертую шкатулку.
– Говори где ключ, старая, не то порежу, – Тати приставила к ее морщинистому горлу заточку. – Заорешь – сдохнешь.
Она вытащила кляп.
– Ничего не скажу, сатановы дети. Бог меня защитит, – спокойно сказала Дудля.
Тати вспыхнула. Нехорошо усмехнувшись, она процедила «посмотрим», и занесла вверх руку, сжимавшую заточку. Она снова и снова наносила удары под вопли и визги монахини. На белые простыни пролилась кровь.
– Ты че творишь?! – девочка шумно грохнула шкатулку о пол. Та оставалась закрытой. Под стоны Дудли, чертыхаясь, она не без труда подняла вынутый ящик комода и с силой ударила его ручкой о шкатулку. Крышка с треском отвалилась, дерево вмялось. Посадив пару заноз, девочка выудила оттуда медный ключ.
– Деру, твою мать!
Двери в коридоре открывались одна за другой, заспанные монахини в ночных сорочках выглядывали из них, встревоженные жуткими криками настоятельницы. Девочки рванули вниз. Они должны были сбежать вдвоем через заднюю дверь храма и кладбище, затем по сточным каналам до большого озера, таков был план. Но девочка внезапно остановилась, повинуясь неведомому импульсу тревоги, нарастающей с каждым шагом, который удалял их от общих спален.
– Держи, – девочка передала ключ Тати. – Разбужу остальных.
– Ну уж нет уж! – Тати развернулась. – Вместе до конца.
Девочка коротко кивнула и они кинулись с шумом и гамом будить сироток, большинство которых было младше них.
– Шевелимся! – подгоняла Тати заспанных детей. – Кто не успел тот опоздал!
С лестницы доносился возмущенный ропот монахинь. Они спускались вниз, и спускались быстро. Кто-то пронзительно завизжал – видимо, обнаружив замученную настоятельницу, привязанную к собственной кровати.
Тати, ведя за собой хвост из полуспящих сирот, рванула в сторону задней двери храма. Девочка замыкала шествие.
Тяжелая дверь не поддавалась, и Тати едва не разбила себе плечо, пытаясь ее вытолкнуть. Когда та наконец распахнулась, ребятня толпой повалила в узкий проход. Тати придерживала дверь с другой стороны, давая детям выбежать.
Девочка оглянулась. Словно на застывшей масляной картине она увидела разъяренные лица трех стремительно приближающихся монахинь, схватившихся за подолы сорочек. Девочка закрыла глаза.
Резким пинком она вытолкнула последнего мальчика на улицу, после чего что есть силы рванула тяжелую дверь на себя, захлопывая ее. Тати стучала с той стороны, выкрикивая вымышленное имя девочки.
Пока добудились звонарку, пока объявили тревогу и организовали облаву, было уже поздно. Дети ушли через сточные каналы и были таковы.
Дудля выжила – заточка Тати была мелкой и все раны оказались поверхностными.
Клеймив девочку безбожницей, монахини передали ее в руки городской стражи, заявив, что ее пропащая душа должна доживать свои дни в трудовом лагере.
– Да простит тебя Бог за твои деяния, Ося. Молись. В молитве и боли искупаются грехи, – напутствовала ее Дудля.
Закованный в латы патрульный крепко связал девочке руки грубой веревкой.
– Лилит, – смотря настоятельнице в глаза, сказала девочка. – Меня зовут Лилит.
– Не люблю эту историю, – клюя носом, недовольно сказала Дарири.
– Хорошая история, – не согласился с ней Окри, слушавший Лилит внимательно и завороженно. – Ты хорошо поступила.
– Да иди ты. Я каждый божий день в лагере жалела, что не смылась по-тихому.
– Важны не слова, а дела, – упрямо сказал Окри. – Тятя так всегда говорил.
– И посмотри, как кончил, – усмехнулась Лилит. – Так себе пример для подражания, а?
Окри не ответил, уперев глаза в землю. Лилит махнула рукой и улеглась на бок, закрыв глаза. Дарири разочарованно вздохнула и залезла в спальник с головой.
– А что мы будем делать в храме? – снова подал голос Окри.
Лилит приоткрыла один глаз.
– Отдохнем несколько дней. Потом я поеду в Чинджу. Работа у меня там.
– В смысле несколько дней? – встрепенулась Дарири.
– Дольше не получится.
– Ну хоть тамису давай там побудем? Сама же говорила, что хочешь в горы, тренировки там…
– Ну так и побудь тамису. Или две. Сколько хочешь можешь побыть. А мне работать надо.
– В смысле? – Дарири приподнялась на локте. – Ты без меня в город собралась?
– Работать я езжу одна, Дарь.
– Ну так и работай одна, я что, не найду чем заняться? – с досадой в голосе спросила чародейка.
Лилит сдержанно вздохнула.
– Посмотрим, – ответила она коротко. – Все, дайте поспать. Завтра до подножия еще весь день топать.
День выдался знойным, но несмотря на жару они достигли постоялого двора даже немного быстрее, чем планировали. Их встретило пять небольших минок, стоящих по бокам широкой дороги. На одной из них висела деревянная вывеска. Других паломников вокруг не было, но Окри и не смотрел вокруг себя. Он завороженно уставился на гору, которая круто уходила вверх, почти целиком прячась в рано наступивших сумерках.
Лилит поднялась на крыльцо минки с деревянной вывеской и небольшим фонарем на крыльце. Она тихонько свистнула мальчику, который замер, задрав голову к небу.
– Идешь? – спросила Лилит, дергая на себя дверь. Окри встряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение, и последовал за Лилит внутрь.
– Рассвет, аджумма, – сказала Лилит по-аньянгски, едва ступив на ровный деревянный пол. – Одну минку на ночь.
Она подошла к стойке, и бросила на прилавок десять серебряных юнов.
– За минку пятнадцать.
– Уже пятнадцать? – Лилит вскинула бровь, и доложила оставшуюся монету. – С ужином и завтраком, хоть?
– С ужином и завтраком, – кивнула ей аньянгка. – До рассвета.
– Пойдет. Рассвет.
– Закат, – кивнула ей аньянгка, сдерживая зевок.
Они вышли и направились в одну из нескольких одноэтажных минок, крыши которых были выложены глиной и бамбуком. Лилит поднялась открыла раздвижную дверь.
– Прошу.
В центре минки стоял крупный деревянный столб темного дерева, подле него – напольный стол с несколькими подушками. Дарири увидела еще три раздвижные двери, прорезанные в ширмах.
Лилит направилась в одну из комнат и бросила рюкзак возле низкой спальной кровати, которая почти касалась пола.
– У меня вечерняя тренировка и баня, – сказала она, доставая из рюкзака комплект сменной одежды. – Ужин сюда принесут.
Окри с любопытством осмотрел все комнаты.
– Тут стен нет?
– Нет. Только ширмы. Так что горе тому, кто решит похрапеть ночью.
Покинув минку, Лилит выдохнула и спустилась с крыльца.
Последние несколько лет она работала над самоконтролем. Главным образом, она училась контролировать собственную вспыльчивость. Это было важно для овладения боевым искусством айдзу кагэ-рю, которой ее учил Чи. Он всегда говорил, что не нужно избегать неприятных эмоций, но принять их, прожить, и отпустить. И если подходить к этому правильно, то момент проживания будет становиться все короче и легче, со временем все уменьшая твой внутренний мир, и приближая тебя к полному слиянию с внешним.
Это было непросто. Очень непросто. Лилит всю жизнь действовала, руководствуясь импульсом, чувством момента. И никогда не останавливалась, чтобы прислушаться к себе и что-то там прожить. Она неслась вперед сломя голову, и неважно, что было перед ней: превосходящий ее в силе соперник, обрыв скалы или драконья пасть. Даже работая, Лилит редко планировала надолго вперед. Опыт подсказывал ей, что все равно ничто никогда не идет, как задумано. Ее всегда выручала способность импровизировать и выдавать спонтанные решения, часто рискованные и опасные, но как правило эффективные. Умение думать на ходу спасало ей шкуру и, самое главное, позволяло выполнить заказ.
Жить в моменте это хорошо, говорил Чи. Но при принятии любого решения нужно уметь заглядывать в себя. Ментальное воспитание – вот, что было самым трудным. Не акробатика, не техника, не выпады, блоки и увороты. Дыхание, спокойное дыхание, размеренность, точность, простота. Не атаковать, как только представится первая возможность. Изучить себя, противника, окружение. Слиться с миром, слиться с воздухом. Проявить терпение.
Лилит стоило невероятных усилий не злиться на себя за неудачи. Когда она только пришла в храм, медитация была первым этапом на долгом пути освоения боевого искусства. Когда дело дошло до медитации на пустоту, у нее ушли луны, прежде чем она научилась не думать ни о чем хотя бы несколько мин кряду. Не думать, не видеть и не слышать. Не существовать.
Лилит медленно выдохнула, меняя стойку.
– Сколько займет восхождение? – спросила Дарири, глядя на уходящую вверх узкую тропку, вдоль которой было воткнуто множество палок, увешанных флажками, лентами и колокольчиками.
– Чуть больше половины дня, – Лилит вытащила одну из палок и ловко провертела в руках. – Если плестись не будем.
– А их можно брать? – спросила Дарири с сомнением.
– Их нужно брать, они здесь как раз для этого. Облегчают восхождение. Мы их оставим наверху, и заберем, когда пойдем вниз.
Окри выбрал себе палку, обмотанную синей лентой с небольшим глиняным колокольчиком. Дарири взяла первую попавшуюся, с двумя тканевыми фигурками, изображающими человечков.
– Ну, двинули.
Кое-где тропка была выложена камнями. На скалах виднелись частично смытые дождем рисунки и надписи, нанесенные углем или меловым камнем. В основном они изображали семиглавое существо с драконьими головами, но там были и люди, и островные маски, орнаменты, и много чего еще. Некоторые рисунки были подсмыты дождем, какие-то были совсем свежими.
– Здесь часто паломничают. Храм сравнительно большой, к тому же недалеко от города. Паломников любят, туристов – нет, – сказала Лилит, заметив интерес Окри к наскальной живописи.
– А это че? Дракон? – он указал на семиглавое чудовище, схематично нарисованное белым на бледно-серой горной породе.
– Это гидра. Священное животное в их вере.
– По легенде, мир появился из пламенного дыхания небесного дракона Тапантсе. Пламя создало свет, тепло создало жизнь, – пояснила Дарири. – А гидры – его возлюбленные дети.
Лилит кивнула.
– В Аньянге нелегальна охота на гидр, гидриные бои и вообще причинение им любого вреда. Надо сказать, мерзавки этим с удовольствие пользуются. Жрут скот у деревенских, иногда разоряют урожаи. Чисто из вредности. Противные они, если меня спросите.
– Я думала, ты прониклась местными верованиями, – дыхание Дарири начало понемногу сбиваться.
– Мне не нужно верить в небесных драконов и почитать ящериц, чтобы учиться боевым искусствам. Храм вообще не про это. Он про путь к себе. Ты правильно сказала: “по легенде”. Для них это скорее красивая сказочка, чем истинная вера. Они вообще не особенно признают идолов. И не поклоняются никому.
– Сильно, – заметила Дарири. – Мне нравится.
– Ну. Знаешь, как у меня от сердца отлегло, когда я поняла, что не надо будет читать молитвы перед едой и притворяться, что тебе не все равно, что там после смерти?
Окри ненадолго ушел в себя.
– Я чет ваще никогда не думал, что верить можно в че-то еще. Ну, кроме Бога, – сказал он, оторвав глаза от земли.
– И как, – покосилась на него Лилит. – Веришь?
– Ну… – замялся мальчик. – Да. А как еще?
Лилит тихо фыркнула, и издала усталый вздох.
– Ты в приходе-то бывал хоть раз?
– Ну, пару раз был с мамкой…
– И что там услышал?
Окри смутился сильнее. Лилит невесело хмыкнула.
– Ламбианскую Книгу ты тоже не читал, и мамка тебе не читала. Так?
– Ты ж сама нижегородская, – буркнул Окри недовольно. – Знаешь что мы не читаем.
– Знаю. И тем это удивительнее: церковь собиралась тебя казнить, изуродовала на всю жизнь, а ты все равно хранишь им верность. Даже не зная ничего о боге, в которого веришь.
– Церковь и вера – не одно и то же, – заметила Дарири. – Ты-то, в отличие от него, умеешь читать. Должна понимать разницу.
– Бог – это идея. А церковь – воплощение этой идеи в нашем бренном мире. В том, что воплощение такое уродское, виноваты исключительно люди. Но это не значит, что ненавидеть нужно только их.
– А ты Книгу читала, типа? – спросил Окри с сомнением.
– У меня отец был пастором, – Лилит покосилась на него насмешкой. – С пеленок слушала, заучивала, и на службу ходила каждое полнолуние. И знаю о ламбианцах достаточно, чтобы их презирать.
Окри немного помолчал, задумчиво пиная мелкие камни под своими ногами.
– Например? – спросил он.
– Например, – охотно подхватила она. – Что твое клеймо чудное обозначает, ты в курсе?
– Ну, грех, типа, – слегка неохотно ответил мальчик. – Что на мне теперь печать сатаны.
– Ага. И все?
– Бляха, не знаю. Наверное.
Услышав раздражение в его голосе, Лилит немного смягчилась.
– Не твоя вина, что не знаешь. Это в церковных школах изучают, которые нижегородским не светят. Хочешь, расскажу пока идем.
Окри кивнул.
– Тогда давай сначала. Книга описывает Катаклизм, который привел к кончине старого мира и зарождению нового. Конкретнее – падение Вавилона, крупнейшего торгового центра на тогдашнем Континенте. “Пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы.”, цитируя Книгу. Ламбианцы верят, что язычники и племена прогневали Бога, и Катаклизм был проявлением его гнева. И что он непременно повторится, если мы не будем жить по его заветам. Конкретнее – по Книге.
– А откуда взялась сама книга?
– Была написана безымянным пророком, якобы. Ламбианство возникло вскоре после Катаклизма, но по-настоящему пошло в гору только когда люди обжились в новом мире. Начали формировать государства, осваивать новые земли.
– Еще чары и печати, – добавила Дарири. – В старом мире их не было. Когда люди их открыли, началась новая эпоха.