Мозес

– Ты и, правда, не понимаешь, – он глубоко вдохнул, чувствуя горький аромат кофе, – Это не наказание, это уничтожение. Эти условия там, в лагере… они…

– Но тогда, что можем сделать для неё?

– Организовать побег, слишком рискованно, рискованно для нас всех. Но я думал о том, чтобы устроить её на работу в город. Если у Марии есть какие-то умения, это можно сделать вполне законно. У нас ведь еще есть какие-то связи?

– Без отца, это будет сложно сделать, дорогой.

– Понимаю. Но оставить её в лагере, зная, что там происходит, разве я имею право?

Селма задумалась, подперев рукой подбородок, до тех пор, пока искра мысли не разожгла в ней пламя идеи.

– Послушай. Кажется, я знаю выход. Еще тогда, двадцать лет назад, Мария весьма ловко управлялась с шитьем, с разными швейными машинками. Мы все приходили к ней посоветоваться насчет покроя платьев, ткани. А на окраине города есть одно текстильное предприятия, и там работают евреи на одного промышленника, конечно, почти за даром, но, если лагерь действительно так плох, как ты говоришь, это разумное решение.

Во тьме безысходности пробился робкий лучик надежды. Мартин расспросил Селму об этом человеке и, допив кофе, направился по названному адресу.

***

В старом промышленном районе города, арендовал помещение Хорст Шнайдер. Большую часть жизни, он руководил текстильной фабрикой, доставшийся ему от отца. А когда рынок освободился от множества еврейских ремесленных пошивочных, он организовал своё швейное дело, используя ткань собственного предприятия и хорошо заработал. Одежду его фабрики носили многие горожане, ценя за невысокую цену, и приемлемое качество. Но не все знали, чьими руками, была она сшита.

На месте, где обычно сидит секретарь, никого не было. Мартин, пользуясь, случаем, постучал, и после приглушенного «Войдите» открыл дверь.

Хорст Шнайдер сыпал корм из жестяной баночки в большой стеклянный аквариум. Рыбки жадно хватали плывущие ко дну крупинки, широко раскрывая, словно в удивлении рты. Желтые, красные и полосатые, таких рыб не увидеть на рынках и в озерах Мюнхена. К стеклу присосалась улитка, а из затонувшего замка выплыл на обед пятнистый сом, важно шевеля усами.

– Доброе утро, Гер Шнайдер, – сказал Мартин, потирая вспотевшие от волнения ладони. Хорст не ответил, а только придвинулся к стеклу, наблюдая за питомцами. – Красивые рыбки, – произнес Мартин и только тогда Шнайдер обратил на него внимание.

– Разбираетесь?

– Нет, если честно.

Шнайдер разочарованно вздохнул и сел в кресло перед рабочим столом. Он посмотрел глубоко посаженными серыми глазами на Мартина и, потрясая правой рукой, спросил:

– На вас форма охранника Дахау. Я вас знаю?

– Боюсь, что нет, гер Шнайдер. Но вы правы, я из Дахау.

– Почему вас пропустил Гольц? Я не назначал вам встречи.

– Кто?

– Гольц мой секретарь, который, похоже, опять со своим больным желудком убежал в уборную.

– У меня предложение, насчет опытных швей из лагеря.

– Об этом я общаюсь с другими людьми, уж точно не с простыми охранниками, – строго сказал Шнайдер, – если на этом всё, то больше не отнимайте у меня времени.

Мартин стоял в растерянности и, раскрыв рот, большими глотками хватал спертый воздух кабинета. Последняя надежда, ускользнула, когда казалось что всё уже решено.    Мартин повернулся к выходу. Из проема на него сквозь толстые круглые очки недовольно смотрел секретарь Гольц, подоспевший из уборной. Мартин сделал шаг и… захлопнул дверь прямо перед носом секретаря. Он сжал кулаки и разозлился на себя, вспомнив, всю ту упёртость, с которой шел по жизни, тем путем, что считал когда-то верным, а теперь, когда дело было действительно важным, вдруг покорно отступал. Мартин повернулся к Шнайдеру, и уверенно, как когда-то выступал с пропагандистскими речами, сказал ему:

– Послушайте. Я не собираюсь поставлять вам толпы людей, как из корысти делают высокие чины. Мне лишь надо устроить одного конкретного человека. Не из-за денег, а только из личных побуждений. Что вы хотите за это?

– Вот как. Думаете, у вас есть, что предложить мне? – откинувшись на спинку кресла, сказал Хорс.

– Не так много, – ответил Мартин, – но если что-то понадобиться, я сделаю это.

– Меня это удивляет. Право удивляет, что охранник концлагеря так яростно вступается за заключенного. Должно быть, у вас там родственник?

– Нет. Это подруга моей матери, – ответил Мартин, но был напуган проницательностью Хорста.

– И она, правда, швея?

– Лучшая! Двадцать лет назад, они с мужем держали в городе портную лавку.

Шнайдер отлип от спинки кресла и поддался вперед, сложив руки на столе. В глазах сверкнул интерес.

– И как, говоришь, её зовут?

– Мария Цим…

– Циммерман, – закончил за Мартина Хорст.

Шнайдер закурил и предложил сигарету Мартину, но он отказался. Кабинет окутал дым, и некурящему гостю стало тяжело дышать.

– Я думал они уже давно в Америке.

– Так и было. Но Мария вернулась.

– И на кой черт ей понадобилось делать такую глупость?

Мартин пожал плечами.

– Так вы знакомы?

– Еще бы. Амрам когда-то закупал у меня ткань для своей лавки. А я, – Хорст незадачливо улыбнулся, но мгновенно стер улыбку с лица, – я всего лишь был влюблен в его жену.

– В Марию?

– Когда это было! – он нервно рассмеялся, и тлеющий пепел сигареты упал на стол, – Мне только исполнилось тридцать, когда Амрам начал сотрудничать с моим отцом. А после его смерти, Амрам продолжил работать со мной. И однажды Циммерман пришел с женой. С тех пор я потерял покой. Она был какой-то совсем иной, не как те женщины, с которым я был раньше. А ведь я пытался ухаживать за ней, но она была непреклонна и верна мужу. Да и какие вообще были шансы союза иудейки и католика пусть даже в те времена? Когда Амрам узнал о моем чрезмерном внимании к его жене, то перестал со мной работать, и связался с плохим поставщиком, думаю, из-за этого и разорился. – Хорст вдруг замолчал и изменился в лице. – Но это конечно в прошлом, – оправдывался Шнайдер, – у меня давно жена и уже взрослый сын.

– Так вы сможете её вытащить? По старой памяти. Вы ведь уже не раз набирали к себе работников таким образом.

– Да, но мне никогда не приходилось заказывать конкретного человека из лагеря. Там просто находили нужных людей и присылали группой.

– А с этим разберусь я. Когда будите делать запрос, я сделаю всё, чтобы она оказалась в списках. Всё руководство и каждый охранник будет знать, какая она ценная швея.

– А вы, молодой человек, суетитесь за неё как за собственную мать, – заметил Хорст и гость смутился, – Как, кстати, вас зовут?

– Мартин.

– Хорошо, Мартин. Я сейчас конечно не сильно нуждаюсь в новых работниках, но, черт возьми, да! Я сделаю это, сам не знаю зачем.

– Затем, что вы её любили.

– Хотя бы ради того, что бы увидеть её еще раз, – сказал Хорст, не глядя на гостя, совсем позабыв, что ходит по краю, даже просто ведя такие разговоры.

***

Всё просто отлично! – воскликнул Мартин в ответ на вопросительный взгляд Селмы. Он прошел на кухню. Роза уже вернулась из больницы и сидела сейчас там же. Она посмотрела на жениха таким взглядом, что радость встречи сменилась неловкостью.

– Это правда? – прямо спросила Роза. Мартин посмотрел на Селму и та, молча, кивнула.

– Да, правда.

– Эта семья и так уже запуталась во лжи и тайнах, – строго сказала Селма, – мы должно быть честны друг перед другом, иначе нам просто не выжить.

– А что же будет, если узнают? – упершись локтями в стол, беспокойно сказала Роза.

– Не узнают, милая. Я играю в эту игру всю жизнь.

– Так что сказал Шнайдер? – торопливо спросила Селма.

– Ох, вы не поверите, – Мартин сел за стол, собираясь как следует почесать языком, но вдруг, его прервали.

– Он согласился, потому что был влюблен в Марию.

– Ты знала? – Мартин, удивленно посмотрел на Селму.

– Об этом все тогда знали, – засмеялась она, – Потому я и послала тебя к нему.

– Пусть даже и так. Теперь все решится. И как только мы вытащим Марию. Я уйду из лагеря и переберусь в город. Ведь у меня здесь молодая беременная невеста и одинокая мать, мне должны пойти навстречу.

– Дай бог, дорогой, дай бог, – Селма подала горячее на стол, и Мартин жадно принялся за еду.

***

Небо хмурилось тяжелыми серыми тучами, скрыв палящее солнце, невидимо плывущее на запад. Охранникам выдали плащ-палатки, хотя дождя еще не было. И теперь Мартин вместе Томасом стояли на аппельплац в ожидании помощника коменданта. Мартин прокручивал в голове свой идеальный план. Ему натерпелось встретиться с Марией, и рассказать обо всем, что узнал и обрадовать, наконец, доброй вестью.

С площади Мартина вдруг вызвали в контору. Требовалось расписаться в каких-то бумажках. Офицер что-то говорил о повышении и перспективах, но Мартину сейчас это было не интересно, и когда он пришел к месту встречи, Марии уже там не было. Он как ребенок топнул ногой и выругался, понимая, что теперь придется ждать вечера.

Смена тянулась очень долго. Мартин прокручивал в голове, как Мария отреагирует на то, что ей решил помочь старый знакомый, который добивался её сердца двадцать лет назад. Фантазировал о том, как все они заживут, когда это безумие закончиться.

После обеда время казалось пошло быстрее. В столовой Мартин нарочно поднял разговор о рвущейся подмышками форме, что было не редкостью, и заявил, что надо найти среди заключенных толковых швей. Томас высказал по этому поводу своё мнение, но никто уже толком его не слушал.

Вечер. За весь день лишь робко срывались с неба капли, но тучи всё так же грозно нависали над лагерем. На аппельплац все уже собрались к вечернему построению. Раздался гром. Первый удар одновременно с началом переклички заглушил голоса и, многим приходилось повторяться. Небо раскатисто загромыхало, освещая площадь вспышками молний. Офицеры, охранники, и заключенные хотели поскорее покончить с перекличкой, чтобы не попасть под проливной дождь. Даже когда один узник запнулся, никто не обратил на это внимания и всё пошло своим чередом, дальше.

Перекличка окончилась быстрее, чем когда-либо. Дождя еще не было, но все спешно старались покинуть улицу, чувствуя тяжесть давящих сверху облаков. Мартин пошел в назначенное место, ожидая, когда подойдет Мария.

Циферблат был виден только когда молния холодным электрическим светом, на мгновение освещала, как фотовспышка его часы. Мартин нервно посматривал на время, а незримый небесный фотограф никак не могу получить нужный снимок, и всё снимал не жалея света, а гром, словно звук гигантского затвора сотрясал всё вокруг. Еще немного, и горе-фотограф разразится слезами. Оптимизм Мартина затухал, точно зарево уходящего на запад солнца.

«Да где же она!» – Мартин и уже набросил на голову капюшон: воздух запах дождем. Первая капля приземлилась на плечо и разбилась на десятки более мелких, затем еще одна, и еще. Пока что дождь не оправдывал возложенных на него опасений и только робко, словно стеснялся, моросил. Мартин уже хотел уйти в барак, оставив разговор до утра, как вдруг услышал позади легкие, аккуратные шаги.

Было совсем темно. По силуэту сказать было трудно, кто это. Когда вспыхнула молния, он лишь успел разглядеть, что это был человек в такой же плащ-палатке, как и у него.

– А, это ты! – сказал знакомый голос из темноты, и силуэт сделал шаг навстречу, – а я смотрю и думаю, кому еще приспичило стоять в такую погоду возле третьего барака? А это наш постоялец Мартин. – Он подошел совсем близко и Мартин, наконец, различил его лицо.

– Томас, ты что, следишь за мной?

– За тобой? Нет. Про тебя я и так достаточно знаю. А о загадочном темном силуэте, за пять минуть до ливня, я ничего не знал.

– И что, теперь-то твои глаза открылись?

– Конечно. Это был ты, – гордо сказал Адлер, с важностью гениального сыщика, – А про тебя-то я знаю, что ты бегаешь к той старушке.

– Заткнись. Сам не моложе, – уже собираясь уходить, огрызнулся Мартин. Дождь усилился.

– И то верно! Только можешь больше не ждать её, – Мартин остановился.

– Что? – он обернулся и взгляд упал на мерзкую ухмылку Адлера, мелькнувшую в свете молнии.

– Известно, что! На выходных весь этот отряд, – пальцем Томас указал на третий барак, – сопроводили куда положено.

Прогремел гром, но на этот раз не в небе, а в груди Мартина.

– Не говори чепухи! Меня не было всего лишь…

– Так что видел сегодня пепел? – не обращая внимания на разъяренный тон Мартина, продолжал Адлер, – Твоя старушка была где-то среди него.

В голове загудело, словно лопатой ударили в затылок, и Мартин сам не заметил, как руках оказалась тонкая шея Томаса.

– Да ты что бесишься, кхэ, – хрипя, говорил он, хилыми ручонками пытаясь разжать мертвую хватку.

– Заткнись, Адлер, заткнись лживый ублюдок! – На мгновение ум прояснился, и он осознал, что убийство сослуживца только усугубит положение, и разжал руки.

– Я такой же охранник, как и ты! – кашляя, испуганно бормотал Адлер. К его лицу напором прилила кровь, и он стал жадно глотать воздух.

– Ты ведь это придумал? Что бы позлить меня, да?

– Нет же! Сам посмотри, если не веришь, кто там сейчас, все новенькие!

Мартин хотел присесть, но повсюду была лишь слякоть. В голове все перемешалось, словно упала полка с архивами, где каждая мысль, мотив и воспоминание лежали в строгом порядке, а теперь обратились в хаос.

***

Он лежал в темноте барака, среди храпа и сопения, а за окном продолжал идти дождь. Сегодня он не уснет. Мартин вспоминал её лицо, взгляд, который даже без знания о том, что она его мать, был особенным и успокаивал. И не давало покоя то, что он больше никогда его не увидит.

«Мозес, ты Мозес во всём виноват! Все, кто был с тобой близок – исчезают! Отец Вилланд, брат Йозеф и Мария. Ты проклятое дитя, ты жил не своей жизнью, рушил мир вокруг себя, как болезнь убивал всех, кто был с тобою рядом».

Сослуживец на соседней кровати услышал его тяжелое, прерывистое дыхание и шикнул. Мартин притих, но не притихли мысли, не заглушились чувства. Он так и лежал, не надеясь уснуть, и не зная, что будет делать дальше.

7.

Осень 1943-го. Ранним утром только начинал пробиваться свет. Сильный ветер, едва не сбивал с ног худого парня, вяло шагающего по перрону. Он только что сошел с поезда, но его никто не встречал, хотя обещан был приём. Он не стал ждать, и сразу же направился домой. Сев на автобус, парень показательно вывернул пустые карманы. Контроллер с сочувствием посмотрел на тонкое, как прут тело в солдатской форме, впалые щеки парня, уставшие глаза и позволил ехать бесплатно.

Он смотрел из окна на проплывающие улицы родного города. Что-то осталось неизменным, но многое – совершенно неузнаваемым. Вместо зданий – руины и пыль, лишь отдаленно напоминавшие знакомые места, а дороги изъедены ямами от постоянных бомбежек. Другими стали люди, поникшими и уставшими, как и он сам. Многие при малейшем шуме, со страхом поднимали головы в небо. На улицах стало еще больше людей в форме, чему он совсем не был удивлен, ведь война пришла к ним в дом.

Парень вышел за одну остановку от дома, увидев газетный киоск. Свежая бумага еще пахла типографией и он, не имея возможности купить прессу, взглядом пробежал по заголовкам. Они были более оптимистичны, чем окружающая действительность, но и в текстах проскальзывали нотки отчаяния и несбывшихся надежд, невзирая на всю мощь цензуры. Парень развернулся, и прошел оставшейся путь пешком.

Худшие опасения, к счастью, не оправдались. Его дом был цел, а во дворе все также росли кусты малины, хоть и были похоже на высохшие, торчащие из земли палки. На бывшем пустыре возле дома стояло недостроенное здание. Парень сделал шаг во двор и остановился. Беспокойство пронзило тело. Полтора года, именно столько прошло с того момента, как родные хоть что-то слышали о нём, а он о них. Теперь же за дверьми была неизвестность, и он сам, как призрак теперь должен был появиться из ниоткуда.

Он робко постучал в дверь, словно это был не его дом, а чужой. Долго никто не открывал. Парень хотел развернуться и уйти, но идти было некуда. Вдруг дверь открылась. На пороге стоял Мартин, в ночной пижаме, слегка располневший и отрастивший тонкие усы. Выглядел он довольно смешно, и вместе с усмешкой, на глазах нежданного гостя навернулись слёзы.

– Вам кого? – сонным голосом спросил Мартин.

– Тебя, негодник.

Мартин широко раскрыл глаза, а челюсть потянулась к полу.

– Йозеф?

– Йозеф, – ответил он и уже без доли стеснения шагнул в дом и крепко, насколько позволяла дистрофия, обнял брата.

***

– Быть не может, этого просто быть не может! – повторял Мартин даже когда Йозеф, сидя на кухне пил вместе с ним кофе.

– Но вот же я, перед тобой.

– Вижу, но поверить сложно. Я сам видел похоронное извещение с твоей фотографией.

– Ты больше веришь бумажке, чем своим собственным глазам? Как обычно, да?

– Нет. Ты многого не знаешь. У меня в жизни тоже были крутые повороты, и я изменился, но об этом потом. Расскажи, что было с тобой?

– Расскажу, но где остальные? С ними всё в порядке?

– А, мама и Роза еще спят.

– Роза? – Йозеф чуть не поперхнулся кофе.

– Я же говорил, что многое изменилось. И ты, кстати, стал дядей.

– Даже не знаю, смогу ли теперь я удивить тебя своей историей.

– Да куда уж тебе!

– Вмазать бы тебе сейчас, как в старые добрые, только как я ударю усатого дядьку?

– Рассказывай уже.

– А что рассказывать? Попал в плен с ранением. Увезли куда-то в Сибирь, в трудовой лагерь. Знал бы ты как там, в этих лагерях! – Мартин исподлобья посмотрел на Йозефа, – Холод жуткий, у нас такого не бывает. Письма писать не давали. А через год у меня началась дистрофия, а это фактически путевка домой. Мне повезло. Многих осудили на двадцать пять лет как военных преступников. Неделя поездом, пересадки, и вот, я восстал из мертвых.

– Во дела, – покачав головой ответил Мартин. Йозеф не стал рассказывать обо всем. Он не доверял брату, помня его как заносчивого, преданного идеалам нациста, опасаясь, что из русского лагеря попадет сразу в немецкий.

– А где отец?

– Пропал. Еще в начале войны. Мы не знаем, жив он или нет. Возможно, это связано с внутренними разборками в СС и Гестапо.

– Как это? Неужели никто не вел расследование?

– Послушай, давай не сейчас об этом! Скоро проснутся женщины, начнутся слезы и сопли, потому прежде… прежде я хотел попросить у тебя прощения.

Йозеф чуть не рухнул со стула. Услышать от него такое, было за гранью понимания. И Йозеф всё отчетливее осознавал, что брат и правда изменился.

– И за что же ты хочешь просить прощение?

– За свою слепоту.

– О чем ты?

Мартин рассказал ему всё с самого начала. Про отца, который открыл правду о нем, о службе в концлагере, о встрече с Марией, о её смерти. Сказать, что Йозеф был удивлен, значит не сказать ничего. Он вдруг встал из-за стола, и пошел к выходу.

– Ты куда?

– Мне надо прогуляться.

– Но скоро должна проснуться мама, и Роза.

– Вот именно. Подготовь их. Пусть для них не будет шоком чудо воскресения.

– Ладно. Я понял. Но всё же куда ты?

– Пройдусь, просто пройдусь на свободе.

Он уже обулся и открыл дверь, но услышал, как брат окликнул его.

– Эй, Йозеф, мне кажется, что война скоро закончиться, и не в пользу Германии. Что же будет потом?

– Что за пораженческие разговорчики, солдат? – уставным тоном сказал Йозеф и подмигнул Мартину, затем тихо закрыл за собой дверь.

***

В воздухе стоял запах пыли, не той что бывает в старых матрасах, а крупицы измельченного бетона и камня. Йозеф остановился возле одного из домов. Три стены были обрушены, а из четвертой, едва уцелевшей торчали искорёженные водопроводные трубы. Не меньше десятка мужчин и женщин, грузили в одноколёсные тачки труху, что была совсем недавно чьим-то домом. Возможно, они искали выживших, или хотя бы тела. Йозеф попытался поднять лежащий на периметре дома камень, но сил не хватило даже на то, чтобы оторвать его от земли.

Кто-то выбегал из дальней части руин, размахивая руками, и кричал. Четвертая стена покосилась и рухнула, за несколько шагов от рабочего, вздымая облако пыли и запуская снаряды мелких камней. Йозеф сделал несколько шагов назад, не заметив, как вышел на проезжую часть. В глаза попала пыль. Он принялся их протирать, но услышал гудок автомобиля, приближавшийся к нему непонятно с какой стороны. Глаза слезились, и мир превратился в одно серое пятно. Были слышны крики, шорох камней и рев мотора автомобиля, где-то совсем рядом. Вдруг кто-то отдернул его за рукав и затащил на разбитый тротуар.

Сквозь помутневшее зрение, разрушенный дом выглядел совсем как те руины на пустыре, где они в детстве с братом так часто играли. И тогда, то место было так загадочно и непривычно, в сравнении со скучными городскими зданиями, а теперь руины стали всего лишь одними из многих, и едва ли могли кого-то заинтересовать.

Йозеф перевел взгляд на человека, который только что вытащил его с проезжей части. Зрение постепенно обострялось, но пока Йозеф разглядел только, что перед ним стояла девушка с волосами, убранными в хвост.

– Спасибо, – спокойным тоном сказал Йозеф, не выражавший ровным счетом ничего.

– Ты… – ответила она, вместо «пожалуйста». Вдруг ладонь скользнула по его щеке, словно спасительница хотела убедиться, что парень настоящий, а не из воска или камня. Он попытался отдернуть руку, держащую его за рукав, но в тот же момент, зрение прояснилось как объектив камеры, точно наведенный на фокус. В мозгу произошла химическая реакция, от которой тело покрылось мелкой дрожью. Он захотел уйти немедленно, а может остаться возле этих руин навсегда. Противоречивость чувств бурлила как смола – густая, вязкая, обволакивающая. Он помнил, как в последний раз они расстались, но не знал, что она думает о нём сейчас. И тогда, смотря в её зеленые глаза, ответил очевидное:

– Да, это я.

Момент разорвал тяжелый гул моторов, все посмотрели в небо и засуетились, бросая свои дела. Йозеф оторвал взгляд от девушки и тоже взглянул вверх, где плыли несколько грозных крылатых точек – английских бомбардировщиков.

– Опять. Только не сейчас! – сказала она, и обезумевшими от страха глазами уставилась на парня.

– Кейт, я… – начал, было, Йозеф, но девушка вновь дернула его за рукав и потащила за собой, сквозь толпу метавшихся горожан.

– Быстрее, быстрее! – кричала ему Кейт, но ослабшие в лагере тонкие ноги Йозефа, с трудом поспевали за ней. Гул становился сильнее, самолеты снижались, готовясь к атаке.   Они забежали в один из домов. Лестница на верхние этажи была разрушена, а через дыру в крыше пробивался свет. Но вход в подвал, был цел, только дверь покосилась, болтаясь на одной петле. Они нырнули в темноту лестничного пролета, и быстро спустились в помещение, где при тусклом свете керосиновой лампы сидели люди. Йозеф не сразу узнал это место, здесь было много народа, и кучи каких-то вещей, ящиков, но когда он увидел в углу старенький патефон, всё встало на свои места. То самое место, с чего всё начиналось. Рядом снова была Кейт.

У стены на диване, лежал король танцев, сам учитель Вигга. Он беззаботно дремал, сложив руки на груди, словно был совершенно равнодушен к происходящему. Йозеф опустил взгляд и увидел, что у него нет одной ноги. Вместо неё свисала пустая штанина. Он не помнил, была ли это именно та нога, которую Вигг вечно повреждал, называя это своим проклятием, но теперь, похоже, проклятие закончилось.

Йозеф почувствовал, как Кейт прижалась к нему, и в этот миг показалось, будто не было никакого расставания длинною в несколько лет.

– Я хочу всё объяснить, – начал Йозеф, когда вдруг все затихли, прислушиваюсь к тому, что происходит наверху.

– Не надо ничего объяснять. Лучше скажи мне, когда война закончится?

– Закончится? Совсем недавно, я думал, что для меня она уже окончена, но оказалось, что нет.

– Но мы ж теперь вместе. Переживем, правда?

– Обязательно, – ответил он, – скоро все кончится, и мы с тобой снова станцуем как раньше.

Йозеф думал о брате, открывшийся ему с совершенно иной стороны, о Розе, несмотря на все свои протесты вышедшей за Мартина, и о маме, сохранившей стойкость, потеряв мужа и считавшая, что её сын давно мертв. «Надеюсь, – подумал Йозеф Мердер, – сегодня мы еще обязательно все увидимся». С улицы послышались первые удары и взрывы. По стенам пробежала дрожь, а с потолка посыпалась известка. «Да, мы обязательно увидимся».