Мозес

– Иди, Фриц, – он слегка качнул винтовкой в его сторону и потянул воздух заложенным курносым носом. Они пошли и снег захрустел под ногами.

Из-за деревьев показался домик лесничего, вокруг которого кружили, паря теплым дыханием солдаты. Другие бойцы то появлялись, то исчезали за деревьями. Случайные солдаты пристально смотрели на пленника, кто с интересом, а кто со злобой, бросаясь оскорблениями. Пройдя через коридор сквернословия, они подошли к зданию. У двери в избушку стоял часовой, устало глядевший в глубину леса. Пленитель Йозефа перекинулся с ним парой слов, после чего он, нехотя пропустил их внутрь. Тепло обдало замерзшее лицо Йозефа, возвращая к жизни после анестезии холода. В правом углу избы человек в форме подкидывал дрова в печку буржуйку. Он обернулся и осмотрел Йозефа с ног до головы. Вокруг стола посреди избы два офицера что-то обсуждали, разглядывая карту. Солдат обратился к ним, с нотками гордости в голосе. Старший офицер оторвался от дел и грубо выругался, сворачивая карту при виде немца. Солдат пулей вылетел из избы, оставив Йозефа без своего чуткого присмотра.

– Дезертир? – старший офицер подошел совсем близко и заговорил по-немецки.

– Да.

– Эй, Василий, – офицер заулыбался и обратился к человеку возле печки, – вот тебе материал.

– Сейчас глянем, – Василий закрыл дверцу печки и взял со стола кинокамеру. Это была камера Аймо, стеклянным глазом смотревшая на мир в немирное время. Он направил объектив на Йозефа.

– Слишком свеж и молод, – заключил оператор, – мне бы замученного, с густой щетиной мужика, а это так, мальчишка в форме.

– Работай с тем, что есть, – огрызнулся офицер, – Еще неизвестно, сколько этот мальчишка убил наших ребят.

Йозеф едва ли понимал, о чем речь, и как с ним собираются работать.

– Сначала надо его допросить, – вмешался младший офицер, и вот уже все трое стояли вокруг пленника.

– Не торопи, – сказал старший, – а ты, сядь, – произнес он на немецком.

Йозеф опустился на скрипучий стул. Ноги гудели, а колени подрагивали, пока трое сбившись в кучу, что-то обсуждали. Младший офицер говорил громко, и порой срывался на выкрик как подросток, словно у него все еще ломался голос. Йозеф чувствовал себя нашкодившим ребенком, а трое взрослых словно решали, как его наказать. Наконец они закончили, и старший офицер, подойдя, тихим низким голосом спросил:

– Ты считаешь себя фашистом?

– Нет.

– А кто твои родители?

– Мама домохозяйка.

– А отец? – медленно произнес офицер, глядя прямо в глаза.

– Токарь. На заводе в Мюнхене, – солгал он. Токарем его отец не был уже почти двадцать лет, сменив робу на форму НСДАП.

– Пролетарий значит, отлично, – старший офицер взял карандаш и стал что-то писать. Оператор Василий заряжал бобину в кинокамеру – одно из бесчисленного множества орудий этой войны, напевая какую-то песню. Если бы он держал в руках винтовку вместо камеры, он ничем бы не отличался от обычного солдата. Младший офицер стоял в углу, недовольно сложив руки.

Они вышли на улицу, из теплого дома на мороз. Он тяжело задышал, казалось, сколько не дыши, воздуха всё мало. Голова закружилась, горло сводило от ледяного кислорода. Они подошли к нескольким солдатам, сидевшим на поваленном дереве. Старший офицер что-то им скомандовал и двое из них встали, поправив винтовки и ушли. Холод встал ледяным комом, поперек горла. «Вот твои палачи», – прозвучал голос в голове Йозеф. Не тот голос, каким он обычно думал свои мысли, а словно чужой, будто сам лес, заговорил с ним.

– Садись, – произнес старший офицер, но Йозеф точно примерз к месту.

– Давай же, это не так страшно, – вмешался Василий, – у тебя боязнь камеры?

«Они собираются снимать мою казнь? Неужели пропаганда не лгала о жестокости большевиков? А что если пленку вышлют родителям? Что за первобытный садизм, с современной техникой наперевес?»

– Да черт возьми, сядь уже! – гневно выругался старший офицер и тяжелой рукой опустил Йозефа на дерево, точно тряпичную куклу.

– Совсем мальчишка, – тихо усмехнулся оператор.

Дерево было еще теплым от зада русского солдата, которого офицер согнал с места. По бокам от Йозефа сидели еще двое, дымя пахучими папиросами. В руки ему передали жестяную банку с горячим, пышущим паром супом и ложку. Йозеф вопросительно посмотрел на окружающих, и солдат справа невидимой ложкой сыграл пантомиму «Ешь». Йозеф принялся за еду. Бульон приятно растекался по пищеводу, согревая теплом и всё больше пробуждая аппетит. Вот уже он самозабвенно ел и вылавливал из банки картофелины. Оператор бегал вокруг едока с камерой, словно его акт поглощения пищи было чем-то особенным. Йозеф почти опустошил банку, на дне еще плавала мелкая картошка и даже кусочек курицы, но тогда старший офицер протянул ему листок.

– Что это?

– Ты же сказал, что не фашист, думаю, как и многие не хотел воевать за этот преступный режим. И значит, ты можешь помочь в борьбе с ним. Прочти и постарайся своими словами передать смысл написанного. Вась, будь готов к съемке.

– Я всегда готов.

Йозеф беззвучно шевелил губами читая написанный, почти что каллиграфическим почерком текст, и облегченно выдохнул, поняв что ждет его всё таки не расстрел. Он перечитывал раз за разом стараясь запомнить эти слова, но положил бумажку на колени, что бы подглядывать и кивнул – готов. Оператор навел резкость, и кинокамера затрещала механизмами.

– Гитлер обещал нам быструю победу, вместо этого мы получили смерть, это бессмысленную войну мы уже давно, эмм,… – Йозеф запнулся, но листок сдуло внезапным порывом холодного ветра, он посмотрел прямо в объектив камеры, – мы давно проиграли. Лучший способ остаться в живых – сдаться в русский плен. Я с удовольствием принял предложение моего товарища сдаться в русский плен и, эмм, – он, замолчал, и стал помешивать ложкой остатками супа в банке. Сейчас казалось, что уж лучше бы расстреляли. Дезертир – лакомый кусочек для советской пропаганды, представление, всё как дома. Йозеф поднял взгляд и посмотрел в черный глаз объектива, – Я убил обер-лейтенанта Херрика Краузе, бежал из оккупированной нами деревни и ни секунды об этом не жалею.

Больше Йозеф ничего не говорил, но оператор продолжал снимать, довольно улыбаясь, и когда камера, наконец, стихла, он победоносно сказал:

– Вот это материал. Осталось наложить звук!

– Вы не записали голос?

– Не волнуйся, плёнка, часто, намного надежнее человеческой памяти.

Четверо, они направились обратно в избу.

– Останьтесь на улице, – сказал старший офицер идущим позади оператору и младшему офицеру, – мне нужно поговорить с этим юнцом.

Низкая дверь закрылась за офицером, отгородив их от всего остального мира. Он достал уже знакомые папиросы и предложил новоявленной кинозвезде. Йозеф взял одну папироску.

– Не стесняйся, – сказал он и поднес папиросы ближе к пленнику.

Йозеф, недолго колеблясь, взял целую горсть и рассовал по карманам, офицер поднес огня. По комнате разносился дым и запах табака, Йозеф был доволен, ибо после обеда, покурить – самое то.

– Так как тебя зовут?

– Йозеф.

– Послушай, Йозеф, – офицер подвинул стул и сел наоборот, облокотившись на спинку стула, – ты можешь помогать нам, либо тебя отправят в концлагерь для военнопленных. Или же за сотрудничество, тебе может повезти попасть не так далеко, и не так уж надолго.

– Что вам нужно?

– Информация. Для начала. Номер твоей части, имя оставшихся офицеров и так далее. И документы, кстати, покажи.

Йозеф достал из внутреннего кармана документы и протянул офицеру.

– Знаешь, – не отрывая взгляда от бумаги, заговорил он, – есть случаи, когда немецкие солдаты переходили на нашу сторону, воевали против фашистов. Обычно это сыновья коммунистов, замученных нынешней властью. А кто твой отец? Почему ты вообще решил убить обер-лейтенанта?

– По личным причинам, но не считаю себя нацистом.

– Вот как. Но ты не ответил про отца.

– Это допрос?

– Пока нет, но если будешь слишком умничать, разговор пойдет по совсем иной форме. Не забывай, ты вражеский солдат в плену.

– Я уже говорил, отец токарь.

– Помню. Вопрос другой, он токарь-фашист, или может токарь-коммунист, социалист, кто?

– Скорее беспартийный. – Старший офицер в упор посмотрел на него.

– Ничего, это мы всё узнаем – сказал он и спрятал документы Йозефа в карман, – мы возьмем тебя с собой. Больше пока что девать тебя некуда, наступление скоро.

– Наступление?

– Да. Забавно, ты возвращаешься туда же, откуда пришел, только теперь с нами. Возьмем деревню, и тогда решим, что с тобою делать.

Всё встало на свои места. Йозеф понял: вот они, люди, из-за которых он рыл окопы и патрулировал морозными ночами, в полусне бродя по периметру деревни. Он должен был убивать их, а не обедать и курить с ними. Они не должны были становиться для него людьми, но быть только целью на мушке как, впрочем, и он для них. «А как же другие?», – подумал Йозеф и схватился за голову. Старший офицер удивленно посмотрел на него. «Как же Конрад, Астор, Юрген и Ханк? Никто из них не убивал офицера, не играл перед камерой для советской пропаганды. Друзья так и остались безликим врагом для всех этих русских. И без доли сожаления они убьют их, не зная, что далеко не каждый хотел этой войны, ведь они не ели с ними супа у костра и не тянули папиросу. И я, я в этот момент не с ними, а на совсем противоположной стороне, можно сказать веду к ним их смерть. О чем я вообще думал?»

– Эй, что с тобой, парень? – офицер встал со стула и подошел к трясущемуся от череды мыслей и сокрушающих чувств Йозефу.

– Вы же их всех убьете.

– Кого?

– Друзей, – прошептал Йозеф, и офицер многозначительно выдохнул.

– Да, я понимаю. И сейчас ты не с ними. Но у своих, тебя ждет только расстрел, ты знаешь.

– Знаю. Но от этого не легче, не они же принимают решение о моей казни. Какой вообще у них есть выбор?

– Такой же, как был у тебя. И они уже приняли своё решение – остались воевать за Гитлера. Пойми, мы же воюем не с немцами, а с фашистами.

– Почему?

– Что?

– Почему вы называете нас фашистами? Они же в Италии, а в Германии нацисты?

– Я знаю, но так уже повелось. Если я сейчас скажу солдатам – Идем на бой с нацистами, меня мало кто поймет, у всех уже закрепился образ немцев-фашистов, как абсолютного зла и градус ненависти именно к ним, остается только его поддерживать.

– А мне всегда казалось, вы избегаете понятия национал-социализма, потому что и сами вы социалисты, а иметь с противником что-то общее, ни к чему.

– Эй, осторожнее. Я же тебя предупреждал, не умничай, у нас тут всё же не дружеская беседа, ты враг в нашем плену.

– Извините, – кротко сказал Йозеф, но остался при своём. Не в том он был положении, чтобы вести дискуссии.

– А теперь ближе к делу. Ты пойдешь с нами, оставить тебя нам негде, ты можешь сбежать. Приставлю к тебе конвоира, так что благодаря тебе кому-то не повезет попасть в самое пекло битвы, а многие этого хотят, поверь, поэтому не зли его. Считай, что он твой ангел хранитель.

– Я не сбегу. Но можно… – Йозеф запнулся, сам понимая невозможность своей просьбы.

– Что?

– Можно я проберусь в деревню и предложу своим друзьям сдаться? Если я смогу их убедить…

– Нет! Исключено! Ты можешь доложить, откуда мы наступаем, а если ты и впрямь не врешь, то если тебя поймают другие, эту информацию из тебя так или иначе выбьют, а потом расстреляют. Так что нет. Их время уже вышло. Смирись и порадуйся хотя бы за себя. Не думаю, что завтра мы еще будем брать кого-то в плен. Считай это наградой за убийство обер-лейтенанта, – офицер потушил папиросу, – Всё, разговор окончен. А вы, за дверью, можете заходить, – громко сказал он, повернувшись к входу, – давайте уже, не томите, – дверь робко приоткрылась и струя пара разнеслась из щели и в избу зашли младший офицер и кинооператор.

***

«Ангел хранитель» совсем не по-ангельски пинал Йозефа, подгоняя, как и в их первую встречу, и покрывал в след непереводимой русской бранью. Юное лицо, скрытое за маской густой бороды стало еще суровее, когда ему сообщили что вместо битвы, он будет конвоировать немца. Для надежности руки Йозефа связали за спиной грубой, толстой веревкой. Она натирала даже сквозь перчатки и, кажется, скоро должна протереть их до дыр. Они шли самыми последними, и должны были войти в деревню, когда всё уже закончиться. Русских было много. Йозеф даже и не надеялся, что немцы отобьют атаку, и к тому же для него это было бы верной смертью. Это удивительно, но сейчас для него победа врага, значило сохранить жизнь себе, но ценой, о которой едва ли хотелось думать.

С фронта послышались первые выстрелы, напоминая о той ночи, когда вдогонку беглецу свистели пули людей, с которыми совсем недавно Йозеф был на одной стороне. Теперь же, его стороны не было вовсе. Чужой среди своих, чужой среди чужих, и шагу не ступить по своей воле, что бы кто-нибудь не выстрелил в спину. Словно в один момент он стал чужд всему этому миру, точно мир изрыгнул его как инородное тело, сам при этом корчась в предсмертной агонии.

Йозеф боялся опустить взгляд на окопы, боялся увидеть безжизненные лица друзей, стеклянными глазами смотрящие в пустоту, но он, всё же посмотрел, надеясь никогда не найти их среди мертвых тел, но надежда здесь долго не живет. Юрген и Астор лежали рядом, непримиримые спорщики, деревенский простак и зазнавшийся Берлинец. Смерть уровняла обоих. Будь веки их закрыты, еще бы тлела мысль, что они живы, просто контужены или спят, но холодное стекло застывших глаз говорило об обратном. У Юргена из-под каски, по лбу тянулась замерзшая струйка крови, рот приоткрыт в удивлении. Астор держался за грудь, шинель в бурых пятнах, а в остальном, казалось, цел и невредим. Йозеф хотел подойти к ним, но конвоир огрызнулся и махнул винтовкой, намекая, что сейчас поможет к ним присоединиться. Центр деревни. На балке, перед домом старосты уже не висел его бывший владелец. Йозефу всё больше начинало казаться, что он единственный живой немец здесь. Даже фельдфебель, посылавший в роковую ночь, за убийцей Херрика, лежал сейчас за бочкой с маузером в руке. Советские солдаты врывались в дома и осматривали сараи. Еще была надежда что Конрад и Ханк живы. Всё это снимал на камеру оператор Василий. Скоро это покажут где-то в получасовой фронтовой хронике, пока будут продолжаться день ото дня эти смерти.

Из дома вышла Катя, с косами, спрятанными под платок. Он хотел подойти к ней, в последний раз взглянуть в нежданное отражение той, что давно потерял. Но один из русских солдат опередил его, и она ускорила к нему шаг. Объятье, поцелуй. Ей было кого ждать, и она дождалась, а что теперь ждать Йозефу, он не знал. Она посмотрела на него через плечо своего жениха, и кажется, кивнула, благодаря за всё.

– Эй, Йозеф, ну а ты как? – старший офицер подошел, подкуривая папиросу.

– Видел друзей – мертвы. Я никак не смогу воевать за вас.

– Тебя отправят в концлагерь.

– Знаю. Но нет, не могу. Обер-лейтенант был тварью, а стрелять в обычных немцев, таких как мои друзья, я никогда не смогу.

– Понимаю тебя. Что ж, ты сделал свой выбор.

Пахло сеном. Йозеф совсем неплохо устроился в сарае где его заперли, за дверью стоял часовой. В шею кололи высохшие травы, но в целом, было мягко и тепло. Скоро его заберут, увезут неизвестно куда, неизвестно на сколько. Опять ехать в холодном, продувающим из всех щелей вагоне поезда. «Но хоть жив» – не очень убедительно подбадривал он себя. Что-то зашуршало на втором уровне сарая. «Останься я здесь – погиб. Не сделай того, что я сделал в ту ночь, сам бы себя извел. Так что…»

– Предатель, – хриплый голос заставил Йозеф подскочить с нагретого места.

– Что? Кто здесь?!

– И ты после всего этого, еще жив, – в сильно измененном голосе угасающей жизни, Йозеф различал знакомый ему.

– Ханк? Ты?

– Теперь я знаю, что не зря держался. Господь дал мне сил протянуть еще немного, что бы мы могли встретиться.

– Ханк, ты не понимаешь…

– Предатель! Ты не только убил командира, но и остальных, приведя сюда русских. Астор, Юрген, Конрад убил их всех ты! – в его руке появилась винтовка, изможденный, он все же взвел затвор и несколько секунд просто смотрел через прицел, – но я, я отомщу за них.

– Прекрати! Мы еще можем выжить!

– Нет. Мой путь на земле почти окончен, как и твой.

Вспышка осветила тьму сарая, пуля, словно огромный шмель ужалила под рёбра. Вслед за выстрелом, ворвался часовой, но Ханк уже испустил дух, довольно распластавшись на сене. Йозеф лежал и смотрел на изъеденные короедом балки. Провал. Мрак. Снова свет, склонившиеся над ним люди о чем-то громко говорили, жгучая боль, запах спирта, снова мрак. Тишина. Стук колес. Ветер, холод и неизвестность впереди.

5.

– Клаус! Ты снова опоздал, – сказал толстый лысый человек, показывая не менее толстым пальцем на настенные часы. Он, больше похожий на моржа, чем на управляющего почтовым отделением, недовольно ждал оправдания от подчиненного.

– Знаю, – ответил Клаус, высокий худой мужчина зрелых лет, с островками седины в висках и тонкими щегольскими усиками на французский манер. На шее красовалась черная, в мелкий горошек бабочка, а на голове фуражка с орлом и свастикой. Он выглядел совсем как прутик, особенно рядом с пузырем начальником.

– И это всё что ты можешь мне ответить? То, что ты знаешь?

– Я совсем не хотел вставать с постели, Гер Ригер, – сказал почтальон. Управляющий Ригер изменился в лице, сменив строгую маску начальника на уставшее лицо человека, и глубоко вздохнул.

– Сказал бы это кто другой, несдобровать ему, но ты меня удивляешь. За двадцать лет такого не припомню. Ты всегда раньше говорил, что любишь свою работу, что для тебя радость приносить людям письма от родных, их любимые журналы и газеты, посылки. Что случилось, Клаус?

– Известно что, – он накинул на плечо ремень кожаной почтовой сумки и начал в ней рыться, – это, – он показал управляющему отделением Ригеру стопку похожих бумаг с изображением железного креста.

–Похоронные извещения. Но это тоже часть нашей работы.

– Вы хоть представляете, каково это?

– Клаус…

– Женщины смотрят на меня как на палача, всякий раз, когда я несу им свежий выпуск Фёлькишер Беобахтер. И всякий раз, они облегченно вздыхают, когда это всего лишь газета. Но сейчас всё чаще, вместе с газетами я несу дурные вести, – Клаус потряс солидной стопкой извещений и убрал обратно в сумку.

– Ничего не поделаешь. Сейчас такое время, – управляющий Ригер нахмурил брови, – И ты должен исполнять свой долг. Как выполняют его наши солдаты.

– Мне ли не знать.

– Вот именно. И тогда, в Первую Мировую такие же как ты сейчас разносили вести о смерти, теперь пришел твой черед.

– Понимаю, – покорно сказал Клаус, и пошел к выходу, но остановился и обернулся, – но видели бы вы фрау Кляйн, когда в третий раз явился к ней с похоронной. Это был её последний сын. Она уже не закатывала истерику, не рыдала навзрыд, как тогда, первые два раза. Молча приняла извещение, тощая, высохшая и серая, точно и она сама уже умерла. А эти глаза…

– Клаус! Тебе не так уж много осталось до пенсии. Терпи и работай. К тому же кто-то должен это делать. Держать этих женщин в слепом неведении разве лучше?

– Не лучше. Но лучше если бы всего этого не было вообще.

– Клаус! – грозно сказал Ригер, – Если ты собираешься проявлять пацифистские настроения, тебе не место в Рейхспочте, как никак подразделении общих СС. Так что будь добр, соответствуй.

– Так точно, мой фюрер! – ответил почтальон и скрылся за дверью Рейхспочты.

– Клаус!

***

Весенние лужи грязными брызгами разлетались под колесами велосипеда и почтальон, бросая педали, поджимал ноги, чтобы не испачкать брюки. Местами еще лежал снег серой кашей. Днем, под мартовским солнцем он таял, впитывая всю грязь улиц, а ночью вновь подмораживался, превращаясь, как лакмусовая бумажка, в застывшее свидетельство городской экологии.

Клаус без опаски оставлял велосипед возле многоквартирных домов и принимался за работу. Коричневая кожаная сумка стремительно опустошалась: письма, журналы, газеты всё находило своего получателя при участии Клауса, как всегда бережно и строго исполняющего свой долг. К полудню, у него осталась только стопка похоронных извещений. Огромное желание просто оставить их в почтовом ящике, не заговаривать с несчастным получателем, не пересилило привычку все делать согласно правилам почты – передать весть необходимо было лично в руки родственникам. Первый адрес. Большой дом, построенный с вычурным изяществом, присущим скорее прошлым векам, не современности, с её строгостью форм, законов рационализма и красотой лаконизма. Рядом с домом, на пустыре, огороженном забором, шли строительные работы. Клаус подошел к двери и нехотя постучал. Открыла немолодая, невысокая женщина, исподлобья смотревшая на длинного почтальона.

– Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, фрау Мердер.

– А я есть фрау Мердер, разве не видно? – она, поставив руки в боки, гордо задрала голову. Клаус устало вздохнул.

– Она дома или нет?

– Конечно. Мне письмо? – не унималась она.

– Амалия, кто там? – донесся голос со второго этажа. Амалия недовольно стиснула зубы и ответила, крича в сторону лестницы.

– Почтовик наш, худоба несусветная.

– Я сейчас подойду!

В ожидании фрау Мердер, Амалия стояла в дверях как страж, хранитель этого дома, ровным счетом, будучи лишь домработницей с окладом ниже среднего. Она с ног до головы осматривала Клауса и загадочно улыбалась.

– Как дела у почтовой службы? –спросила Амалия, накручивая темные волнистые волосы на палец.

– Как всегда – одни отправляют, вторые получают, – с неохотой отвечал Клаус.

– А ты доставляешь.

– Верно.

– А почтальоны сами-то получают письма?

– Ну что за вопрос, конечно.

– А ты когда-нибудь доставлял письмо самому себе? – хитро сверкнув клыками, спросила домработница. Клаус задумался, поглаживая тонкие усы, он искал ответ в закоулках памяти.

– Не приходилось. Мой дом находится не на моем участке. Но это было бы забавно, – он чуть заметно улыбнулся и посмотрел сверху вниз на ничуть не постаревшую душою женщину.

– Я иду, – донеслось с лестницы из уст фрау Мердер. Она была в белой выходной шубке, с модной прической, макияжем. Почтальон застал её в последние минуты перед уходом. За чередой глупых разговоров Клаус совсем не забыл о неприятной цели своего визита.

– Здравствуйте, дорогой Клаус. Неужели, наконец, пришло письмо от Фриды?

– Здравствуйте, – почтальон сделал шаг в дом и снял фуражку. – Нет. Не письмо.

***

Стопка бумаг едва ли уменьшилась за последние два часа. Работа с документами была нудной, а объем работы становился всё больше. «Зато хорошо платят» – подбадривал себя Вилланд, когда секретарша заносила еще стопку однотипных бумаг. «А мог бы сейчас быть на фронте, боевым офицером», – откинувшись на стуле и заложив руки за голову, мечтательно смотрел вверх давно забывший запах пороха Вилл.

– Гер Мердер! – прервав череду героических фантазий, голос секретарши вернул Вилла с просторных полей битвы обратно в кабинет.

– Что такое?

– К вам посетитель.

– Я сейчас не принимаю.

– Я уже говорила ему, он очень настойчив.

– Ну что ж, пускай остается со своей настойчивостью за дверью.

– Гер Мердер, он из, – секретарша понизила голос, но по губам было ясно сказанное, – Гестапо. Вилл отложил ручку. Таких гостей никогда не ждут. Особенно если они приходят к тебе на работу, без всякого стеснения прямо в подразделение СС.

– Что ж, пусть войдет, – с нарочитым безразличием сказал Вилланд. Секретаршу потеснила массивная рука человека, стоявшего за дверью. Он вошел, церемонно сняв фуражку в приветствии, и представился.

– Андреас Крюгер.

– Вилланд Мердер.

– Наслышан. Говорят, в скором времени новый руководитель местных СС?

– Говорят много что.

– Знать, что говорят люди, моя работа, – гестаповец заулыбался, обнажив ряд сверкающих железных зубов. Под фуражкой не было ни единого волоса, а лицо гладко выбрито и даже светлые брови были едва заметны. Он пододвинул стул и сел прямо напротив Вилланда.

– Ваша секретарша так и будет стоять в дверях? – не оборачиваясь на неё, спросил Андреас Крюгер.

– Карла, выйди и закрой дверь.

– Может сделать Вам кофе?

– Карла! Покинь кабинет и не беспокой нас, – сказал Вилланд, всем видом стараясь сохранять достоинство перед представителем Гестапо. Женщина послушно вышла.

– Гер Мердер, – начал Андреас Крюгер убедившись, что теперь они остались одни, – вы давно в партии, насколько мне известно, даже участвовали в пивном путче.

– Скорее лишь косвенно. Охраняли периметр с соратниками.

– Кстати насчет соратников, – Андреас Крюгер провел рукой по лысой голове, и, убедившись, что она по-прежнему идеально гладкая, продолжил, – Отто Вайс покинул Мюнхен, не так ли?

– Так, – ответил Вилланд, ощущая, что разговор заходит в опасное русло, – Он переехал в Берлин. Продвижение по службе, так сказать.

– Да. Поближе ко всему движению, ему можно только позавидовать, – сказал Андреас Крюгер, внимательно всматриваясь в глаза собеседнику, тот в ответ неуверенно кивнул. Вилланду сейчас казалось, что это он в кабинете у гестаповца, а не наоборот.

– Только есть один момент, – продолжал Крюгер, предплечьями оперившись на стол Вилла, – перевелся в Берлин он, сразу после исчезновения Генриха Мерца.

– Вам кажется это странным?

– Я бы даже сказал подозрительным. Но мои коллеги в Берлине скоро должны поговорить с Отто.

– С чего бы вдруг гестапо заниматься исчезновением сотрудника СС?

– С того, что как раз-таки гестапо занимается дезертирами, беглецами и вообще, подозрительными элементами. Можно закурить?

– Здесь не курят.

– Жаль, – Андреас Крюгер убрал обратно в карман пачку «Ланде», – да, сейчас же с курением борьба, что поделаешь. Сам фюрер говорил: табак – это месть краснокожих белому человеку, – он усмехнулся всем блеском железных зубов, – Скоро табак останется лишь удовольствием для солдат.

– Немногое из доступных им.

– У вас ведь сын на фронте?

– Да. На восточном.

– Что же, достойно уважения, но вернемся к нашей теме. Вы не против?

– Пожалуйста.

– Хорошо. Последний раз Генриха видели два года назад. Затем, он исчез вместе с документами и частью денег.

– Но почему вы пришли ко мне, к тому же спустя два года?

– Во-первых, вы один из его друзей, с кем он общался перед исчезновением. А во-вторых, – Андреас Крюгер сделал паузу, и с улыбкой на лице прошептал – в деле появились новые улики.

Лицо Виллана покрывалось багрянцем, а Гестаповец внимательно изучал его, как изучает карту путешественник.

– Говорите прямо, вы меня в чем-то подозреваете?

– Что вы! Вы знаете, нам не нужно распоряжение суда или других органов, чтобы просто забрать человека. Если бы вас подозревали, мы сейчас общались совсем в другой форме и другом месте.

– Не думаю, что арестовать офицера СС так же просто как сталевара, однажды пожаловавшегося на качество отечественного хлеба, —пробубнил Вилл. Андреас Крюгер залился хохотом, да так, что откинул голову. Этот смех был пугающим, совсем не заразительным, после которого хочется смеяться тоже. Когда он отсмеялся, и вернул голову в нормальное положение, он невозмутимо ответил:

– Ошибаетесь. Иногда даже проще. Итак, что вы можете рассказать о Генрихе? Как он себя вел в последний день вашей встречи?

– Я уже все рассказывал тогда, два года назад. Генрих в последнее время не очень отзывался о действиях партии, – ответил Вилланд, не дрогнув и мышцей на лице, в то время как внутри всё кипело.

– Знаю, я читал архивы. Только вот странно – только вы говорите, что Генрих проявлял нелояльность к режиму. Остальные наоборот говорят, что он образцовый, преданный стране и партии человек.

– Может просто он больше мне доверял.

– Возможно. Вот только с чего бы? – Андреас Крюгер прищурил и без того крохотные глаза и лицо покрыла паутинка морщин. Он встал и надел фуражку, – В любом случае дело сдвинулось с мертвой точки. И вы важный свидетель, не вздумайте пропадать, как Генрих. У вас ведь, к тому же семья.

– Мне незачем пропадать.

– Оно и лучше. Что ж, до свидания гер Мердер. До скорой встречи!

– До свидания.

Вилланд закрыл дверь за непрошеным гостем и защелкнул замок изнутри кабинета. Он подошел к зеркалу. Лицо покрылось красными пятнами. Вилланд налил из графина стакан воды и одним глотком опустошил его. Не помогло. Он пожалел, что не держит в кабинете крепкий алкоголь, как многие его коллеги. Но едва ли бы это помогло делу. «Может, я зря переживаю, – думал Вилл, ходя из одного угла в другой, – как всегда придумываю проблему на пустом месте, сколько нервов тратил на то, что в итоге обошлось! Подумаешь! Но эти новые улики? Что еще за новые улики?».

– Гер Мердер!

– Что такое, Карла? – раздраженно спросил он.

– Вас к себе вызывает Гер Майер.

– Начальник? Что ему нужно?

– Я не знаю, – признался голос за дверью.

– Сейчас подойду.

Вилланд стоял перед зеркалом, стараясь привести себя в порядок. Нервы еще не успокоились после Гестаповца, но очередная напасть не заставила долго себя ждать. Он пошел к выходу, как вдруг зазвонил телефон. Вилл с неохотой подошел к аппарату.

– Да? Алло? Я слушаю! – прокричал он в трубку, но в ответ услышал лишь прерывистое дыхание. – Говорите! У меня нет времени!

– Вилл… – прошептал знакомый голос, дрожа по запутанным линиям телефонных проводов.

– Селли, ты? Я сейчас тороплюсь, приду домой поговорим, извини!

Он положил трубку, так и не узнав, зачем звонила жена.

***

– Гер Майер? – обратился Вилл, приоткрыв дверь кабинета.

– А, Мердер входи, – пожилой мужчина с намёком на полноту и хрипотцой в голосе сидел в коричневом кожаном кресле за массивным столом из красного дерева. При виде подчиненного, он поправил прическу. Его седые жидкие волосы уже начинали уступать лысине, и потому Майер всегда зачесывал их на бок, не желая мириться с извечными спутниками старости. Он указал ладонью на диванчик возле стола и Вилланд немедля сел.

– Значит, тебя уже посетил наш друг?

– Крюгер? Да, – ответил Вилл.

– Что бы он там тебе не наплёл, ты не беспокойся, гестапо сейчас под всех роют, дай лишь повод.

– Считаете, у гестапо есть что-то против меня?

– Я… не знаю.

– Он говорил про какие-то новые улики по делу пропажи Генриха Мерца.

– Знаю, – признался Майер.

– Так какие?

– Разве он тебе не сказал? Странно.

– На то она и тайная полиция.

– Точно, – усмехнулся Майер и поправил жидкие волосы маленьким гребешком, словно по волшебству появившимся в руке, – Слушай, думаю, ты имеешь право знать. В лесу, к западу от ***** трасы, нашли человеческие останки, – Вилланд еще не дослушал до конца, но в голове вдруг загудело, зрение стало менее четким. И если первая волна беспокойства, когда пришел гестаповец, была сравнима с легким морским прибоем, то сейчас его накрыло цунами. Вилланд через силу вслушивался в слова Майера, эхом звучавшие где-то вдали, – тело изуродовано, сожжено и к тому же довольно долго лежало в земле.