Пара кварталов и поворот на девяносто градусов были недлинным путем для автомобилиста, но поток мыслей в уме Вилла был быстрее, и дорога казалось изнурительно долгой. Ему нужен был совет старого друга. Вилл знал, что ответит Йохан. Знал с тех самых пор, как их пути разделились, когда Вилл надел коричневое, а друг остался вне игры. Его ослепила служба, блеск черного Мерседеса и вкус дорого вина по вечерам. Идейность давно остыла в груди Вилла, осталась привычка и страх потерять то, что было ему дано взамен спокойной совести.
Черная машина остановилась под окнами трехэтажного дома, испугав многих жильцов. В паре окон зашторились кружевные тюли. Поднявшись по лестнице, отстучав двенадцать ступеней, он замер перед дверью, как и в прошлый раз.
Он не успел постучать, как дверь распахнулась. Майя стояла перед ним с бледным лицом и бесцветным голосом сказала:
– Ты слишком громко шоркаешь.
– Что? Здравствуй! Пусти меня к Йохану, это очень важно!
– Срочное дело значит? – ровным голосом продолжала она.
– Очень.
Майя впустила гостя, пристально следя за ним. Вилл поблагодарил ее и направился в спальню.
– Не туда, – сказала женщина. Комната была пуста.
– Где Йохан?
– Дома.
– Йохан! Ты где? – крикнул Вилл.
– Не ори! Всё равно он тебя не услышит, хоть в рупор кричи ! – грубо сказала Майя и топнула ногой так, что даже фужеры в серванте со звоном задрожали.
– Ты издеваешься? Мне очень нужно поговорить с Йоханом!
– Ничем не могу помочь.
– Тогда хотя бы скажи, где он! В больнице?
– Я ведь уже говорила, Йохан здесь, дома, прямо в зале!
Лицо Вилланда краснело от ярости, пот проступал из-под челки с парой седых волос.
– Ты бредишь! – женщина отрицательно покачал головой. Вилл сделал пару глубоких вдохов и попытался успокоиться.
– Прости меня. Если Йохан здесь, то покажи мне его.
Майя, молча, указала пальцем на комод. Гость обернулся – ничего кроме пары старых фотографий и одной новой вазы. Он подошел и взял в руки старое фото в золотистой рамке. С трещиной по краям картинки смотрели сквозь окно времени два юных солдата и один доктор постарше. Вилл, Мартин, Йохан. Три товарища не раз спасавшие друг другу молодые жизни, прошедшие сквозь дым и пули Мировой Войны не сумели сохранить дружбу в мирное время. Пятнадцать лет прошло с момента, когда две идеи о светлом будущем встали между ними, вложили в руки оружие и товарищи вновь стали солдатами, только теперь по разные стороны конфликта.
– А ведь я даже сына назвал в честь него.
– И затем убил, – прервала монолог Майя. Вилл не стал спорить. Он поставил фотографию на последок посмеявшись над своими юношескими усами навсегда запечатленных в сером. Стоявшая рядом ваза источала уныние и тоску.
– Опять Йохан тащит всякий хлам, – сказал Вилл и всмотрелся в выгравированные на ней символы. Сердце выбилось из ритма и точно камень застыло в груди: «Йохан Шульц, 1883 – 1938» – гласила надпись.
– Что это значит?!
– Муж завещал себя кремировать. Новатор недоделанный, – сквозь нотки насмешки проступила печаль.
– О чем ты говоришь? Я был у него месяц назад, когда он еще шутил и смеялся! Где Йохан? Отвечай!
– В урне.
Вилл продолжал вопрошать о друге, но Майя сухо настаивала на своём. Старые часы начали отбивать полуденный ритм.
– Когда? Когда это произошло?
– Три недели назад.
– Почему мне никто не сообщил?
– Разве ты не был как всегда занят своими делами?! – она сорвалась на крик, заглушив бой часов.
– Я бы всегда нашел время.
– Ты не находил его девять лет!
Вилл опустил взгляд, и непримиримо замолчал. Признать перед оппонентом свою неправоту – слабость или титаническая сила?
Вилл пошел к выходу, не желая больше оставаться в склепе с пеплом Йохана. Здесь стало веять холодом и тоской, в противовес вечной энергии и живости царившей при жизни хозяина. Именно он создавал эту атмосферу. Гость отворил дверь.
– Подожди, герой, – бросила ему в спину Майя.
– Что? – недовольно отозвался он. Вдова медленно подошла к нему и посмотрела в глаза.
– Я знаю, о чем ты хотел поговорить с Йоханом.
– И? Ты ведь не он.
– Ну тогда поговори лучше со своими дружками, что переломали умирающему от рака ноги!
Волна гнева размером с цунами обрушилась на Вилла.
– Я бы мог успеть поговорить с Йоханом, если бы не эти ублюдки! Я убью их, черт возьми! – Он вышел, громко хлопнув дверью не заметив, что последние слова сказал вслух. Черный Мерседес сорвался с места.
***
Огонь ярости постепенно остывал, сменяясь холодным расчетом. Вилланд вел автомобиль по замерзающим улицам Мюнхена. Что-то вокруг изменилось: напряжение повисло в дрожащем туманном воздухе. Почему-то именно теперь люди как никогда спешили жить. Одни придавались веселью, оградив себя от реальности звоном стекла и клубами сигаретного дыма, в то время как другие со страхом, или с благоговением ждали, когда зверя спустят с цепи.
Несмотря на холодную погоду, Отто каждое воскресение прогуливался по ***гартен среди архитектурного брака между английским и традиционным немецким стилями. Мощеные дорожки, точно лучи, сходились в центре парка в храме языческой богини. Летние кафе давно закрылись, а столы и стульях занесли в помещения до прихода весны. Деревья сбросили листву, обнажив серые стволы, а дворник сметал остатки жухлой зелени. Вилл оставил автомобиль у ворот парка и, прогуливаясь по его пышным рядам, почти забыл о цели своего визита.
Отто неспешно ступал по дорожке парка. Вилл сидел на лавке и курил: впервые со времен войны. Холодно. И без сигарет изо рта выходила струя пара, а табачный дым облаком вздымался над замерзшим мужчиной в коричневой шляпе. Отто прошел мимо, не заметив сослуживца, да и Вилл не сразу признал его. Без формы оба выглядели как простые горожане на отдыхе в парке, без темных тайн за душами укатанными в пальто.
Женский голос окрикнул Отто и тот обернулся на зов. Вилл наконец признал свою цель. Один из убийц Йохана был совсем близко, в отличие от третьего, долгое время коварно разрушавшего доктора изнутри. Гнев вновь воспылал в груди. Вилл едва сдерживал себя, чтобы не броситься на врага прямо здесь и сейчас.
К Отто подошла женщина. Молодая, невысокая рыжеволосая дамочка в серой шубке вела за руку укутанного в сто слоев одежды ребенка. Сквозь шарф он мычал что-то невнятное и свободной рукой показывал пальцем в небо. Только Вилл посмотрел, куда показывает ребенок и усмехнулся, увидев на ветке старого клёна необычайно жирную ворону. Когда он опустил взгляд, Отто уже взял под руку рыжеволосую женщину с ребенком и втроем они пошли гулять по парку. Как же он сейчас похож на обычного человека.
Вилл медленно следовал за ними, опустив голову и пряча лицо за ободком шляпы. «И что теперь делать?» – отойдя от комы гнева, вопрошал разум. Семья подходила к воротам парка, и преследование грозилось окончиться провалом. Но вдруг Отто отпустил руку супруги и свернул с дорожки в сухие заросли кустов. Вилл последовал за ним. Сойдя в поросль, он ускорил шаг. По лицу ударяли ветки с последними желтыми и красными листьями осыпавшиеся прямо за ворот пальто. Отто стоял к нему спиной, у самого ветвистого куста и, насвистывая, облегчался.
– Отто! – раздалось в тиши и вороны, хлопая крыльями, сорвались с деревьев.
– Вилл? – не оборачиваясь, удивлся он и застегнул ширинку.
Шурша листвой под ногами, Мердер подошел вплотную к сослуживцу. Он повернул голову.
– Что ты тут де… – вопрос прервал блеснувший в руках Вилла пистолет, стволом смотревший прямо на Отто. То самое оружие, которым пятнадцать лет назад Вилланд убил Мартина.
– Ты чего? – Отто испуганно поднял руки.
– Сам знаешь.
– Нет!
– Не лги мне.
– Ты застаешь меня в парке с семьей с револьвером в руках, что я тут могу понять?!
– Тихо. Мы только начали. – Щелчок затвора заставил сжаться тело Отто, а голос его задрожал.
– Да что ты хочешь от меня?!
– Не так много. Всего лишь твоей смерти.
– Ты сумасшедший?! Да что я тебе сделал?!
– Всего лишь переехал на автомобиле моего армейского друга!
– Это была идея Генриха! И он сидел за рулем.
– Зачем вам это, черт возьми, понадобилось? – вопрошал Вилл, размахивая заряженным револьверов, отчего Отто еще сильнее напрягся.
– Я всё тебе объясню! Только умоляю, опусти оружие, – Вилланд кивнул, но пистолет не убрал. – Генрих кое-что выяснил, вроде бы кто-то из гестапо нашептал. Помнишь покушение на тебя, пятнадцать лет назад?
– Еще бы! Стрелок в красном шарфе. Его, кажется, так и не нашли.
– Нашли. Давно нашли. Уже при нашей власти. И в подвалах гестапо многое удалось от него узнать. Что, например, как мы и предполагали, он коммунист, мстивший за Мартина. Но кое-что ты не мог и предположить.
– Говори.
– Стрелок в красном шарфе – близкий друг Йохана. Доктор помогал ему в организации покушения, рассказал, где ты работаешь, твои привычки.
– Ложь! – закричал Вилл и направил ствол прямо в лицо Отто.
– Постой! Но ведь это не лишено смысла! Ты убил Мартина, вашего общего друга, Йохан вполне мог так поступить.
– Я никогда в это не поверю!
– Поговори с Генрихом, это он мне об этом рассказал, я всего лишь был на соседнем кресле автомобиля!
– И всё же ты был с ним тогда.
Вилл поднес холодный ствол прямо ко лбу Отто. Указательный палец готов был спустить курок. На лице жертвы проступили слезы.
– Паап?– протянул детский голос с вершины небольшого холма. Тот самый малыш, что удивленно смотрел на жирную ворону, сейчас был свидетелем казни.
– Дядь, не надо, – требовательно сказал малыш. Рука уже не так крепко сжимала пистолет, и мокрое от слёз лицо Отто вновь показалось Виллу человечным. Он опустил оружие. Отто осел на влажную, опавшую, листву. Вилл склонился над его ухом и прошептал:
– Я увижусь с Генрихом, а потом решу, что делать с тобой, – спрятав оружие в пальто, Вилл подмигнул сынишке Отто, и окружным путем направился к выходу из парка, где его ждал черный Мерседес. Осталось посетить еще одного друга.
В автомобильном радио надоедливый голос диктора сменился фа-минорной хоральной прелюдией Баха. Водитель прибавил громкость. Звуки органа наполнили салон, и Вилл словно оказался в концертном зале с приезжим Берлинским оркестром. Музыка придавала телу небывалую легкость, невесомость, а мысли растворялись между строк нотного стана. Автомобиль сбавил скорость в такт произведению, и, казалось, плыл, по словно жидкому асфальту между невысоких, воздушных домов. Вилл откинулся в кресле и впервые за весь этот безумный день расслабился. Тревога растворялась вместе с уходящими ввысь звуками труб органа, заполняя музыкой, оставшуюся от тьмы пустоту. Водитель плавно входил в повороты, приближаясь к цели. Музыка стихала одной протяжной нотой, из радио вновь вырвался голос диктора, повествующий о последних политических сводках. Вилл выключил приемник.
Генрих уже много лет жил один в просторной трехкомнатной квартире на первом этаже. Он не особо отличался гостеприимством и Вилл знал его адрес только по долгу службы.
За окном автомобиля сгущались сумерки, вечные предвестники тьмы готовые скрыть в своих объятиях дела неминуемой мести. Нужный дом. Вилл остановил машину у входа и закурил в салоне автомобиля. Свободной рукой он проверил пистолет и посмотрел в окна Генриха. В квартире уже горел электрический свет, искусственно продолжая короткий осенний день.
– Как будто человеку и так недостаточно вечной беготни под солнцем, и он изобрел своё, маленькое солнце в стекляшке, – бормотал Вилл, пуская кольца дыма, хотя сам только что приехал на новеньком автомобиле. Он докурил, бросил бычок и направился к входу, выплёвывая попавший в рот табак.
Под дверью квартиры номер три гордо сидела толстая серая кошка. Она посмотрела на Вилла большими, с узкой щелью зрачков глазами. Он хотел ее погладить, но изогнув располневшее тельце, она зашипела. Вилл отдернул руку, а животное не сдвинулось и с места.
– Дана! – воскликнул голос из квартиры, и дверь едва приоткрылась. Медленно и важно кошка направилась к входу, сверкая блестящей серой шерстью. Широко открыв дверь, Генрих сказал:
– Проходи, Вилл.
Квартира Генриха была просторна, но пуста. В зале стоял лишь диван и письменный стол у окна с набором чернил, перьев и старой, едва ли работающей печатной машинкой. На стене висел массово произведенный для первичных бытовых нужд портрет фюрера. Кошка Дана, терлась о ноги хозяина, накручивая между ними узлы бесконечности, и громко мурчала. Генрих извинился и отошел на кухню, через минуту вернувшись с открытой консервной банкой тушенки, похожей на ту, что в удачные дни получали солдаты на фронте и вывалил в миску кошке. Она с аппетитом принялась за ужин.
– Вот так нежданный визит.
– Тебе звонил Отто?
– Не знаю, я только пришел. А что?
– Я встретил его в парке.
– И?
– Про тебя вспоминали.
– И ты решил навестить меня, в столь поздний час?
– Да, – ответил Вилл. В неловкой паузе было слышно лишь довольное чавканье кошки.
– Хочешь выпить?
– Да,– согласился Вилл. Заглушить сомнения и страхи, сейчас было кстати.
– Ты бы хоть пальто снял, – сказал хозяин квартиры. Вилл разделся и спрятал пистолет в пиджак.
Они прошли на кухню, и Генрих достал бутылку коньяка.
– Французский?
– Обижаешь! Наш, немецкий, Асбах Уральт, – гордо потрясая сосудом, ответил Генрих.
Они опустошили половину бутылки, не проронив ни слова и не закусывая нарезанным лимоном. Тепло от коньяка растекалось в груди, и потоком крови наливалось прямо в головной мозг и наконец, в язык, что упрямо не хотел начинать разговор, пока алкоголя не стало достаточно.
– Зачем? – прямо спросил Вилл, думая, что собеседник поймет его мысль.
– Для того что бы.
– Ты о чем?
– А ты о чем? – Генрих рассмеялся, демонстрируя новенькие керамические зубы, поставленные взамен прогнивших от курения родных зубов. Смеясь, он покраснел еще сильнее, чем от коньяка и на этом фоне протезы казались еще белее, точно снег в горах Швейцарии. Вилл терпеливо ждал, пока Генриха отпустит приступ веселья, но сам оставался серьезным, как на похоронах важной, но не близкой персоны.
– Зачем ты убил Йохана? – ровным голосом спросил Вилл, когда смех стих.
– Не убил, а слегка покалечил. Его убил рак, ты знаешь.
Гость сжал кулаки, и тело залилось тяжелым свинцом. С трудом Вилл поднялся со стула и тяжело задышал. Кровь пульсировала в висках давлением в сотню атмосфер, а рука потянулась за пистолетом. Генрих беспечно смотрел на гостя, словно не боялся ни боли, ни смерти. Дуло смотрело Генриху прямо в глаза, а он не отрывал взгляд от Вилла, как будто созерцание ярости доставляло удовольствие.
– Я хочу знать, за что, за что, за что? – повторял Вилл, тряся в руке оружие.
– Разве Отто тебе уже всё не рассказал?
– Я не верю в это!
– Правильно делаешь. Я немного приукрасил историю для него, чтобы мальчик вдохновился, как следует. Ты же знаешь – правда, обычно довольно скучна.
– Говори правду, какой бы она не была!
– Если тебе хватит ума, то когда ты всё узнаешь, больше не захочешь меня убивать, поверь, – Генрих лукаво улыбнулся, а на колени ему запрыгнула кошка.
– Говори!
– Конечно Йохан не организовывал покушения, но он знал о нём, и не предупредил тебя, озлобившись на то, что ты убил того коммуниста.
– Мартина.
– Да. Но Йохана мы пытались убить, совсем не из-за того давнего случая. Хотя, например, Отто, думал именно так.
– Ты уже всех опутал своей ложью!
– Ложью во благо. Дослушай же. Однажды Йохан тебя уже предал. Можно ли после этого было доверять ему самую опасную для тебя тайну?
– Ты, о чем? – Вилл широко раскрыл глаза и сделал шаг назад.
– Мартин. Ты его назвал в честь армейского друга, которого убил? Согласен, имя Мозес не очень подходит для сына образцового национал-социалиста.
– Я не понимаю о чем…
– Прекращай, Вилл. Оставь эти игры для молодняка и идеалистов. Мы-то с тобой уже старые волки. У каждого за душой не один и не два секрета. В СА, СС, Гестапо, уверен, даже у самого фюрера есть парочка грязных тайн, о которых общественности знать не стоит. Но пока это вертится только в узких кругах своих людей, это не грех. Но дай об этом узнать кому не надо, ты уже преступник, даже для своих. В наше время преступление – это быть пойманным. А Йохан был угрозой для тебя.
– Заткнись! Я знаю Йохана с юности, я с ним войну прошел и откуда тебе, черт возьми, вообще известно о Мозесе?! – закричал Вилл и кошка, испугавшись, спрыгнула с колен Генриха. Второй раз за день Вилл взвел курок пистолета.
– Один раз ты уже ошибся в Йохане, и это тебе чуть не стоило жизни. А я как настоящий товарищ решил тебе помочь. Представь если бы всем стало известно, что ты под своим крылом взрастил жиденка? Отправился бы вслед за Ицхаком, помнишь такого? Кажется, именно от него ты и узнал о происхождении Мозеса. Как и я.
– Но как?
– Доступ к личной почте одно из преимуществ нашей службы. А теперь опусти пистолет, и живи как прежде. Воспитывай сыновей, работай, и делай вид, что ничего не случилось, – Генрих взял в руки бутылку коньяка, остатки которого плескались на дне и, встав из-за стола, направился к кухонным ящикам.
– Делать вид? Уж лучше тебя убить!
– Не думал, что ты настолько глуп. Убив меня, убьешь себя, но прежде вся твоя жизнь пойдет под откос. Не забывай, у тебя семья, Вилл, – Генрих был чертовски прав. Вилл смотрел в одну точку, совсем потеряв из фокуса Генриха, тянувшегося к верхней полке, что бы поставить бутылку. Рука дрогнула, и сосуд полетел на пол. Стекло со звоном разлетелось по кухне и от испуга мышцы указательного пальца сократились. Выстрел в небольшом помещении быстро стих. Запахло разлитым коньяком, а кошка сорвалась с места. Генрих осуждающе посмотрел на Вилла, а на груди расплылось красное пятно. Он приложил руку к ране и взглянул на кровь.
– Идиот, – подвел итог Генрих и рухнул на пол.
Черный Мерседес задним ходом подъехал к открытому окну первого этажа. Водитель торопился и слегка помял бампер о стену. Он вышел из автомобиля и, оглядевшись, залез в окно. Грузное тело рухнуло с подоконника прямо в открытый багажник, словно мешок с картофелем. Туда же Вилл побросал тряпки, испачканные в крови которыми он только что вытер полы, край стола, тумбу. Он подобрал гильзу и стер свои отпечатки с бокала. Перерыв шкафы, Вилл забрал деньги, документа Генриха и небрежно бросил в машину.
Безлунная туманная ночь была верным соучастником преступления, но и таила в себе опасности. Вилл нехотя включил фары, и лампы пронзили мрак, отражаясь от миллионов капель тумана. Он схватил смятую пачку сигарет, но она оказалась пуста.
Черная машина растворилась в густой тьме, когда водитель погасил фары и свернул с загородной дороги в лес. Автомобиль медленно переваливался по кочкам и остановился, когда Вилл заприметил небольшой овраг. Тело покатилось как манекен, безвольно размахивая конечностями, и мирно легло на дне. В воздухе, среди свежести хвои и прохлады ночи запахло бензином. На грудь усопшему Вилл бросил его документы, деньги и окровавленные тряпки. Спичка чиркнула о коробок, но потухла, как и вторая, третья. Руки начали дрожать. Наконец спичка уверенно зажглась. Бензин вспыхнул, и пламя поглотило тело. Поджигатель отвернулся, но запах паленой плоти ударил в нос.
С неба начали срываться хлопья снега, но лишь коснувшись еще теплой земли, таяли. Обугленное тело слилось с чернотой ночи, а запах обязательно должен был приманить лесных хищников. Вилл еще раз посмотрел на изуродованное тело и убедился, что теперь Генриха не узнать. Дело оставалось за волками и кабанами.
Вилл сел в машину и поправил зеркало заднего вида. Он посмотрел в свои уставшие глаза. «Идиот, – последнее слово Генриха всплыло в уме. – Похоже он прав. Считаться с совестью в наше время – идиотизм». Автомобиль выехал на дорогу, и водитель зажег фары. Вилл поехал домой.
10.
В небольшую квартиру в Нью-Йорке лениво вкрался закат. За окном раскинулся первый день осени, а холодный ветер, предвестник увядания завывал, словно дикий зверь.
В квартире пахло жареной курицей и картошкой. На обеденном столе три порции ароматного ужина парили от жара. В центре, как главное украшение стояла бутылка красного вина. Супруги сели за стол и Амрам неодобрительно цыкнул.
– Опять ты накрываешь на Сару.
Мария ничего не ответила, а только положила к одинокой тарелке вилку.
– Всё равно потом обратно в кастрюлю вываливаешь, – не унимался муж. Мария села на своё место и прежде чем начать есть потянулась за вином. Красный напиток наполнил бокал, и принял его форму, изображая обманчивую покорность.
– Ты стала много пить.
– Ты стал много жаловаться.
Мария одним глотком осушила половину бокала. Амрам не узнавал свою жену, но прекрасно знал, почему она так себя ведет. Мария поставила вино и пристально посмотрела на мужа.
– Я буду накрывать третью порцию до тех пор, пока руки меня слушаются. Если Сара вернется, – она запнулась и потянула воздух носом, – она должна видеть, что её всегда ждут дома любящая мать и горячий ужин.
– И отец, – добавил Амрам.
– Отец? – она грозно посмотрела на мужа, – не из-за тебя ли её сейчас нет рядом? Не из-за твоего ли упрямства мы лишились уже второго ребенка?
– Я не мог принять этого Джона, ты же знаешь.
– Ты думаешь только о себе и своих дурацких убеждениях.
– Они не… – Амрам начал было спорить, но осекся, дабы не зарывать себя еще глубже в яму непонимания. Он тяжело вздохнул и развалился на стуле.
– Всю свою жизнь я пытался делать всё, что бы моя семья была счастлива, а в итоге всё становиться только хуже. Я просто хотел сделать всё правильно…
– Правильно еще не значит хорошо.
– Наверное.
Амрам взял бутылку и налил свой бокал до краёв. Отхлебнув, он поморщился.
– Кислятина.
Супруга поднесла бокал к лицу и взболтала содержимое, – В Америке нет хорошего вина, – печально сказала Мария.
– А в Европе нет мира. Сегодня Германии напала на Польшу, а значит, уже совсем скоро в это втянется Англия и Франция. Кажется, началась еще одна мировая война.
Мария подавилась вином и безумными глазами посмотрела на мужа.
– Что? Ты серьезно?
– Серьезно. Едва прошло двадцать лет, а наша родная страна опять развязала войну против половины мира, – неожиданно он слегка улыбнулся, – но теперь, мы далеко.
– А как же… как же Мозес! – запротестовала Мария. Амрам с укором посмотрел на неё.
– Его воспитывали другие люди, едва ли ты теперь узнаешь его.
– Он наш сын!
– Даже если он еще жив, он рос в семье того нациста, ты хоть представляешь кем он мог стать?
– Что значит, если он еще жив?
– Эти новости часто не доходят до нас. Но мне известно, что твориться в Германии. Просто я не хотел тебя расстраивать.
–Говори! – она встала и облокотилась на стол, сверля взглядом супруга. Он рассказывал ей о погромах, еврейских гетто и ссылках, а Мария изумленно, раскрыв рот, слушала, и не желала верить его словам.
– Почему? Почему об этом неизвестно? – дрожащим голосом шептала Мария.
– Не знаю. Правда, не знаю. Они не стеснялись говорить об этом во всеуслышание, с трибун перед толпой, в газетах и буклетах, но когда взялись за дело, наверно поняли, что некоторые вещи нужно делать в тайне, – он поправил воротник рубашки. – Многие даже не знают, что с ними будет, когда их толпой грузят в тесный вагон поезда и увозят на восток.
– А ты? Ты-то откуда знаешь?
– У меня остались свои люди в Германии. И всё на этом. Больше я не скажу ни слова.
Скрепя стулом Амрам встал из-за стола, так и не притронувшись к ужину. Он пошел в душ смыть выступивший от волнения пот и хотел поскорее лечь спать.
Мария в оцепенении стояла у стола, а в уме зрели беспокойные идеи.
***
Амрам поднимался по лестнице, шаркая замшевыми ботинками. На площадке замерцала лампочка и раскаленная спираль, в последний раз вспыхнув, погасла. Мужчина выругался и стал на ощупь открывать замок.
Необъяснимая тревога овладело его умом и телом. В квартире царила тишина, а с кухни не доносился запах ужина. Жизнь в леденящем сумраке замерла в томительном ожидании. Пройдя в зал, Амрам увидел листок, прижатый хрустальной вазой, а рядом лежала авторучка, истекающая чернилами. Глаза его широко раскрылись, а дыхание участилось, когда буквы сложились в слова.
Амрам пробивался через толпу эмигрантов на уходящей в сумерки пристани. Корабли прибывали в измученный город забитые человеческими судьбами, а отплывали почти пустыми. К одному из них Амрам подбежал, но лишь ступив на трап, путь ему преградил мужчина с подкрученными усами и решительно потребовал билет.
– Мне никуда не надо плыть! Просто посмотрите, есть ли в ваших списках Мария Циммерман.
– Это информация конфиденциальна, сэр, – с напыщенностью ответил усатый контролер. Амрам всё понял и потянулся во внутренний карман пиджака. В лучах закатного солнца появилась бумажка в один доллар и глаза контролера оживились.
– Повторяю, это информация конфиденциальна, – проговорив по слогам последнее слово, видимо немало дней заучивая его перед зеркалом, мужчина с закрученными усами набивал себе цену. Амрам немедля сунул руку в пиджак и вынул помятую купюру в пять долларов.
– Только из-за уважения к вашей проблеме, сэр, – лукаво сказал контролер и, оглядевшись по сторонам забрал купюру.
– Так, Циммерман, посмотрим, – его жадные глаза забегали по списку, но Амраму всё равно казалось, что он медлит.
– Циммерман Софья! Есть такая, – радостно сказал, надеясь сорвать еще с растерянного мужчины за проход на корабль.
– Нет! Мне нужна Мария.
– Марии нет, – расстроено сказал контролер.
– Как тогда она еще могла отправиться в Европу?
– Час назад ушел лайнер. А этот идет до северной Африки, – не подумав о выгоде, ответил он и, осознав это, замолчал. Амрам сокрушаясь, топнул ногой и пошел подальше от морского вымогателя. На горизонте превращаясь в точку, исчезал корабль, возможно, тот самый на котором плыла Мария. Покинутый супруг присел на лавку рядом со спящим ирландцем и, достав листок, еще раз перечитал письмо.
– Значит, поехала спасать Мозеса. Из рук врагов, – подумал он вслух. Спящий ирландец недовольно засопел.
Часть 4
1.
Осень 1941 года омрачила череду легких побед и окончательно развеяла надежды на быструю войну на востоке. Немецкие мальчишки, кто с трепетом, а кто со страхом ожидали своего восемнадцатилетия. Едва расставшись со школой, ребята, часто добровольно, отправлялись в учебные лагеря, где капралы и унтер-офицеры делились опытом армейской жизни. Подъем посреди ночи и марш бросок по колено в грязной жиже были по мнению командиров подготовкой к трудностям фронта. В глазах же призывников это то, что отнимало ценные часы беспокойного сна. А бесконечные строевые подготовки готовили разве что к торжественному шествию по улицам города, когда женщины провожали своих мужей и сыновей под звуки оркестра, но слабо верилось что умение шагать в строй и держать ровно подбородок пригодится на фронте. Но так было положено.
Поезд монотонно отбивал металлический ритм. Составы словно огромные ржавые бусины тянулись за паровозом, исчезавшим впереди колонны в собственном дыму. Кочегар подбросил угля, и серый выхлоп стал ядовито черным, оседая копотью на белом снегу и деревьях. Машина ускорилась.
Входя в поворот, десятый вагон вслед за остальными заскрипел колесами. От звука проснулись несколько человек на твердых полках-кроватях. Один из них посмотрел на часы и радостно сказал:
– С Рождеством!
– С Рождеством, Ханк. А теперь заткнись и спи, – ответил сонный голос.
– Но ведь Рождество.
– И что мне теперь тебе подарок подарить и песенку спеть о младенце Христе?
– Астор, не богохульствуй!
– Я не…
– У нас в деревне умели справлять рождество, – донесся из тьмы мечтательный голос.
– Ну началось. Цикл «а у нас в деревне» от Юргена.
– Что? Да там получше, чем в твоём тесном Берлине, Астор!
– Ты никогда не был в Берлине!
– Прекращайте! В Первую Мировую войну на рождество даже враги примерялись, а вы тут скандалите на пустом месте! – сказал Ханк.
– Что-то я не слышал о таком, – Астор вздернул нос.
– Правда! У Сигфрида дядя в 1914 с британцами на рождество в футбол гонял, едой обменивались, подарками. Сигфрид, расскажи им. Сигфрид? – Парень на верхней полке-кровати, в ответ на просьбу Ханка, подтянул ворот шинели и захрапел.
– Ага, попробуй Сиги разбудить. Гаубица не поможет. Помнишь, как он постоянно построение просыпал?
– Так, заткнулись все и спать. Мы утром прибываем, – твердо сказал Конрад, один из тех, к мнению которого прислушивались. Еще пару минут был слышен шепот, пока не растворился в глухом храпе.
На верхней полке, прямо напротив Сигфрида, спал Йозеф. Тело покачивалось в такт стуку колес. Сквозь сон он слышал разговор приятелей, но так до конца и не очнулся. А ум воспринял историю дяди Сигфрида и вот уже Йозеф смотрел на выходящих из окопов немецких и британских солдат в старой форме, как в учебниках истории. Они шли навстречу друг другу, распевая песни и распивая алкоголь. Англичане ставили странную ёлку, а немцы срывали острые шпили с касок, снимали с ремней гранаты и вешали на дерево как игрушки. Счастливого рождества! – доносилось со всех сторон на английском и немецком. Веселье было в разгаре, а командиры армий бегали, схватившись за головы, и выкрикивали проклятья. Подойдя ближе, Йозеф разглядел, что иголки праздничного дерева – патроны. Сотни, тысячи длинных винтовочных патронов нацеленные во все стороны. Не понятно, откуда, точно с небес раздался бой часов. Песни стихли, бутылки опустели, а солдаты оглядывались по сторонам. Рождество закончилось. Двенадцатый удар часов. Пули, с железного дерева заглушая грохот неведомых часов, сорвались с проволочных веток. Взрывались гранаты. Рядовые и офицеры, немцы и англичане все замертво валились на землю, ознаменовав окончание перемирия.
Йозеф открыл глаза и глубоко вдохнул. От большого глотка воздуха грудь раздулась как дирижабль и он, не вставая, осмотрелся. На горизонте алел зимний рассвет, разгоняя тьму и заливая светом спящих солдат. Это был всего лишь сон. Но надолго ли? Больше он спать не мог, хотя поезд еще два часа покачивался среди лесов и полей – красивый, но однообразный пейзаж.
Состав заскрежетал тормозами и в конце вагона спящий слетел с верхней полки под громогласный смех товарищей. Многие испуганно подскочили с неудобных кроватей, за исключением самых стойких, бормотавших что-то себе под нос сквозь сладкий утренний сон.
– Подъем, оборванцы! – скомандовал обер-лейтенант Херрик. Он уже давно встал, оделся и пил крепкий чай. Мужчина на рубеже сорока лет был чист и гладко выбрит, волосы уложены, словно он собирался на свидания, а не на войну. В нагрудном кармане он всегда таскал маленькую коричневую расческу и часто поправлял прическу.
Йозеф спрыгнул с полки и начал приводить в порядок форму. Ханк безуспешно пытался разбудить Сигфрида, толкая худыми руками увесистое тело. К нему присоединился Юрген, кричавший прямо в ухо соне и тот, наконец, очнулся.