Банан в Сибири. Сборник рассказов

Глава 9.
Увидеть Париж и… умереть?

Тысяча чертей! Я во Франции! Вот она какая. Французы кругом, смешные такие, на своем лопочут «же сви лю лю», песня поется. Перед входом в отель сидит тоже из «ихних», скрестив ноги, в черных очках. Я пыхчу, втаскивая чемодан, он протягивает руку. О, та самая французская галантность! «Мадам, же не манж па сис жур!» Ах ты ж, гасконец! Или работай, детина такая!

Номер размером с гробик, настоящая каморка Папы Карло. Но ничего. Зато в центре, и вид хороший. После Турции я научилась прыгать через чемодан. На лбу Жадного Жоржа залегла недовольная морщина. (It’s claustrophobic!) Того и гляди побежит требовать лучший номер. А мне не терпелось скорее пойти осмотреться и перекусить. Мы вышли из отеля, вечерело, теплый воздух, мягкая музыка неслась из всех уголков, смеющиеся лица гурьбой проплывали мимо. Кот Базилио сидел на своем «доходном месте». Я гордо прошествовала мимо, задрав нос, а он приспустил очки и подмигнул. Вот каналья!

Сердце пело! Не верилось, что я здесь. Жадный Жорж не особо веселился – Лазурный Берег не берег турецкий. Я тараторила без умолку, восхищалась, впитывала, поедала глазами. Вот еще бы поесть! Французская кухня, любимая самыми требовательными гурманами, как известно, весьма изысканная: киш, луковый суп, рататуй. Пройдясь туда-сюда по Английскому бульвару, мы зашли в ресторанчик. Официант с чалмой на голове молча смотрел на нас и ничего не спрашивал.

А меню-то все на французском, вуаля! Как же там было в мультике? Гарсон, пуазон! Все мои познания. Гарсон, пуазон, силь ву пле! Грассируя, как мне показалось, вполне удачно, заказала я рыбу. Он и ухом не повел.

– Этот тюрбан ни черта не слышит, – прошептала я через стол Жадному Жоржу, пока тот с испариной на лбу не вынырнул из меню.

– Так, пошли отсюда! – Жадный Жорж взволнованно схватил меня под руку и поволок к выходу.

– Ты видела? Нет, ну это ты видела? – побелевшими губами шипел он.

– Что видела? Что, официант, да? Странный такой бородач, на террориста похож, да? – волновалась я на бегу.

– ФИЛЕ ЦЕЛЫХ двадцать два евро!!! It’s a rip off! It’s a rip off! (Караул! Грабеж!) – возмущенно клокотал Жадный Жорж.

– А, ну да. Дороговато, конечно, – согласилась я.

– Дарлинг, давай поищем другое место?

– Давай!

И мы стали искать. Пробежали галопом пол-Ниццы. И каждый раз, усаживаясь за столик, Киса Воробьянинов восклицал: «Однако! Грабеж! Обдираловка!» – и мы мчались на выход.

– Слушай, – просиял Жадный Жорж, – а давай как в молодости! Помнишь, можно было на булку прожить весь день, будучи студентом.

Перед глазами возникла с тоской извечная кефирная лепешка.

Похоже, из всего задуманного сбудется только хруст французской булки.

Казус белли

Через пару дней я уже не могла смотреть на багеты. Мы истоптали Ниццу вдоль и поперек в поисках куска мяса по киевским ценам. По-прежнему приходилось поедать глазами. Мечталось о котлете по-киевски, а то так ведь недалеко и до могилы Герцена. Ноги изнывали от ходьбы, я все чаще посматривала на трамвай, похожий на французскую булку. Это не голодные галлюцинации, это метафора Рубиной.

Но не хлебом единым. Я же так МЕЧТАЛА попасть в музей, посетить могилу Герцена. А завтра как раз русская группа туда и собиралась. Похоже, Жадный Жорж тоже был не ахти каким студентом. Булки стали поперек горла, и мы нашли бистро с салатами. У Жадного Жоржа была такая манера ухватить меня через стол за руку и нежно теребить ее весь ужин, пришептывая слова любви. В Турции и Киеве, где самый лучший ужин укладывался в двадцать два доллара, я могла вполне наесться и одной рукой. Совсем другое дело делить салат с одним яйцом и тремя оливками, «сплетясь ветвями».

Гаргантюа vs Пантагрюэль. Сцепившись в битве за яйцо, он одной клешней орудовал так ловко, как бы я и двумя не сумела. Так мы перекатывали это яйцо по тарелке, как Том Сойер дохлого жука, с его на мою территорию. (Внутри накипала «Марсельеза». ) Годы тренировок за столом с шестью братьями дали о себе знать. Я в сердцах отбросила вилку. Не в силах больше давиться листьями, я молча наблюдала, как в топку ушло яйцо и три оливки. Назревал казус белли. А в моем белли уже раздавался вой, почище собаки Баскервилей на болотах!

– Завтра мы едем в Монако, – причмокивая довольно, объявил он.

– Как? Я же говорила тебе, что завтра группа едет на кладбище Шато. Я хотела поехать с ними на экскурсию! Могила Герцена!

Жадный Жорж улыбнулся:

– Ну какое кладбище, Дарлинг? Я уже купил билеты, деньги не вернуть.

– Merde! («Вот дерьмо!» по-французски.)

Клянусь вам, это не я, это выругался мой пустой желудок.

– Дарлинг, в Монако столько яхт! Ты еще не видела столько яхт в своей жизни. Только ради твоего же…

На этих словах я, не видя ничего перед собой, выбежала на вечернюю набережную. И ходила, ходила весь вечер среди счастливых парочек, веселых компаний, красивых стариков на скамейках. Мне казалось, все ели мне назло.

Становилось совсем поздно, я поплелась в отель. Не хотелось подниматься наверх. Я смотрела на окошко, в котором горел свет, сидя на скамеечке напротив.

– Ашанте, – мягко произнес мужской голос. «Гасконец» присел рядом. Я вывернула пустые карманы: сама же не манж па сис жур, развела я руками.

– Ноу проблем, ля променад? – махнул он рукой на набережную. Я молча продемонстрировала мозоль на ноге.

– Ун момэнт! – воскликнул он, побежал за угол и минут через пять подъехал на кабриолете. Ничего себе профессиональный нищий!

Я усмехнулась:

– Но-но, сэ импосибле. (И как только по-французски вдруг заговорила?)

– Ту мизарабль, – он кивнул на окошко, – бойфренд?

– Ага, инфант терриБЛя.

Оревуар, как говорится. И побрела в номер. Тихонько открыла дверь, в душе шумела вода. На кровати валялись кусочки разорванных билетов в Монако.

Глава 10.
Сын сердца

– Дарлинг, объясни, что ты будешь делать на этом кладбище? – стенал Жадный Жорж, пока я собирала нехитрые пожитки на экскурсию.

– Думать о вечном. Я там буду думать о вечном.

(А еще обещали сэндвич с тунцом.)

– И кто вообще такой этот герцог, зачем тебе его могила?

– О! Во-первых, не герцог, а Герцен. Это отец русской революции. Родословная идет еще от Андрея Кобылы. Тот, что из московских бояр, предок дома Романовых. (Потомки – Семен Жеребец, Саша Елка и Федор Кошка.) Ты бы знал, как бедняге не везло с самого рождения! Отец не захотел дать свою фамилию и записал его выдуманной «сын сердца» (от немецкого Herz). Здесь, в Ницце, его жена влюбилась в лучшего друга и предала, мать и глухой сын погибли в кораблекрушении по дороге в Ниццу, потом в родах умерла жена, потом новорожденный сын, потом близняшки от другой жены умирают от дифтерита, и взрослая дочь заканчивает жизнь самоубийством в семнадцать лет. Еще и я не приду на могилу?!

Жадный Жорж остолбенело смотрел на меня во все глаза.

– И где ты всего этого нахваталась?

– Как же? – горделиво подбоченившись, прихвастнула я. – А кто у нас учитель зарубежной литературы?

Жадный Жорж закатил глаза:

– Самая бесполезная профессия в Америке – на три копейки. И что ты на них купишь, Дарлинг? – издевательски спросил он.

– Три копейки, – голос мой зазвенел, – но мои три копейки. И я могу на них купить яйцо в салате, например.

Он вспыхнул, но сделал вид, что не понял, о чем я.

– А кроме того, на кладбище Шато похоронены и «полезные» люди: основатель марки «Мерседес» Эмиль Еллинек и автор «Призрака Оперы» Гастон Леру.

Кладбище Шато – невероятно живописное место, со спокойной энергетикой приятной грусти. Так как у меня не было камеры, у нас сто пятьдесят четыре снимка яхт и ни одного кадра с кладбища. Я ходила между могил как по музею. Большая часть мемориалов была оформлена в стиле неоклассицизма. Часто встречалась стилизация под древнегреческие или римские саркофаги. Интересные скульптурные детали на надгробных камнях, указующий перст или рукопожатие мужской и женской руки как символ единения. Керамические цветы на крестах, так необычно! Морские узлы, ритуальность портового города, скрепляют колонны на надгробиях.

«Кто виноват и что делать?» – думалось мне. Виновата я сама. А вот что делать? Завязывать и рвать. Я так запуталась в этой паутине игры, фальши, призрачных надежд, что потеряла себя. Мне надо найти себя, обрести себя прежнюю. Какая я? Сейчас я голодная и злая, а была? Эх, былое и думы. Взять себя в руки, совладать с эмоциями, не дать вовлечь в очередную иллюзию. Уехать тихо, без выяснения отношений. Да!

Герцену опять не повезло – не встретились мы. Да и сама чуть не потерялась. С моим топографическим кретинизмом удивительно, что я вообще нашла дорогу к автобусу. А там, из десяти человек вернулись три. Анжелика, наш гид, причитала: «Каждый год одно и то же, одно и то же!» Водитель ворчал, что нет времени на поиски. Куда они растворились? Исчезли среди могил. В подполье ушли, думала я. И чем их там кормят? Тьфу ты! Раба желудка.

Войдя в номер, я обнаружила Жадного Жоржа за компьютером, он наснимал невероятное количество яхт и видов набережной, что ж – красиво!

– Траур закончен? – спросил он меня улыбаясь. – Собирайся, едем в Монако!

Мы спустились вниз на лифте, заплаканная Анжелика приклеивала дрожащими пальцами объявление на доску: «Товарищи, не путайте эмиграцию с туризмом! Вернитесь в коллектив!» Надо было уходить вместе с ними, мелькнула у меня шальная мысль. Как ни странно, внутренне я успокоилась, видимо, от принятого решения. А вот ноги гудели после трех часов ходьбы.

Монако! Это ли не рай, когда ты сыт и весел! Как можно впасть в депрессию в самом счастливом и желанном уголке земного шара? Можно. Недаром по одной из гипотез название «Монако» означает «порт одинокого Геракла», так и вижу его, уставшего и очень одинокого. Сидит и чешет набухшую мозоль копьем. Поди обойди это карликовое государство даже самыми длинными ногами, когда столько холмов и возвышенностей, на которые тебя тащат за шкирку за шикарным фото «поцелуй с видом».

Я все старалась присаживаться, где могла. Увиливала от ступенек и мостов, нарушала слаженную картину мира: мы с любимой, загон на Гран-при Монако, кто первый доберется до кафе, получит мороженое. «Нет, – твердо сказала я, – посижу в парке, а мороженое бери себе». Жадный Жорж нахмурился. Игрушка никак не заводилась. Он поплелся за мороженым, а я сидела отмороженная, вот она мечта.

Заливистый женский смех зазвенел как колокольчик, по аллее плыла парочка, молодая женщина игриво заглядывала в лицо своему спутнику, а тот смеялся, ребячески запрокидывая голову назад. Белокурая тонкокостная бестия, похожа на Грейс Келли, я залюбовалась. Интересно, где похоронена «мисс высшее общество»? Нервно покручивая пластиковое колечко на пальце, я думала о скромном «колечке дружбы», которое подарил принц Ренье своей невесте на обручение, только перед самой свадьбой Грейс получила настоящее шикарное кольцо от «Картье» с изумрудами. А еще она была бездарным водителем. Как и я. Была ли ты счастлива, Грейс? Положить головокружительную карьеру к ногам любимого? Стоило ли оно того? Может, сидела вот на этой самой скамеечке и дулась на принца. Где теперь сижу я, чувствуя себя инородным телом с кривоватой улыбкой Гуинплена. Эх, мне предстояло отыграть последний спектакль.

– Дарлинг!..

Нет, голод не тетка. Голод – дядька, и пирожок он поднесет, да. Принес вместо мороженого очередной круассан. Что-то такое есть в воздухе Франции, раз здесь рождаются революции. Назревала революционная ситуация, когда верхи не могут – низы не хотят.

– Мерси, – процедила я, – не хочу мучное.

– Ты такая же неблагодарная, как мой отец! Я купил им билеты в Париж на годовщину свадьбы, – жаловался Жадный Жорж, – повесил на холодильник с одним условием: получите, если выучите компьютер. Мотивация!

Я смотрела в сторону:

– Ну и что же сказал твой отец?

– Сказал, он сказал… – Жадный Жорж от обиды перестал жевать пирожок. – «Засунь их себе в одно место!»

– Молодец! – брякнула я.

Не подвел морской котик, эх не подвел. Силен старик.

– Дарлинг? Что ты такое говоришь?!

Не рой себе могилу, отчаянно суфлерил внутренний голос. Но декабристы уже разбудили Герцена. Дарлинг было не остановить! Посыпались апрельские тезисы.

– Подарок – это дар, – вопила я, – это делается безвозмездно! Без условий! Чтобы доставить удовольствие! Твоим родителям под девяносто лет, какая к черту мотивация?! Неужели они не заслужили поездку в Париж просто так? Без унижения быть поучаемыми младшим сыном. Ты вообще умеешь слышать? Я говорю тебе: «Дай мне хлеба!» А ты: «Накормите ее пирожными». Я хочу домой!

Бунт «желтых жилетов». Да, хреновая из меня Сара Бернар. Жадный Жорж смотрел на меня, глаза его сузились от гнева: лилльский палач. Клянусь, была бы рядом гильотина… Эх, «сын сердца» не задумался бы ни на минуту!

Глава 11.
Blame the dress!

Утро в «Мадриде». Мы в лобби отеля пьем кофе – всего два дня, два дня осталось. А я нигде не была. Невидимое копыто било под столом, в том поединке своеволий… кто был охотник, кто – добыча?

– Удовольствие, – протянул мой тореро, – ты хочешь что-то для своего удовольствия. А ты знаешь, что приносит больше всего удовольствия?

– Что?

– Звук собственного имени. Хочешь завоевать расположение человека – почаще называй его по имени, – назидательно поучал меня тореадор, размахивая красной тряпкой.

– Поэтому ты всегда меня называешь Дарлинг? – усмехнулась я, прихлебывая из крохотной чашечки. Жадный Жорж осекся. (Быков перед корридой запаивают, чтобы двигались медленней и матадору было удобнее нанести удар в межреберную часть. Может, миф?)

– We are going in circles, Яна.

(Бегаем по кругу, думала я, точно, как по арене, где специально нет углов, чтоб бык не забился в них.)

– Ты слышишь, что я тебе говорю?!

Жадный Жорж выдернул меня из корриды тоскливых размышлений.

– Я думал над твоими словами, – сказал он в ответ на мой недоверчивый взгляд, – я хочу, чтобы ты запомнила этот день, день удовольствия для тебя.

– Правда?! – просияла я. Жадный Жорж положил на стол museum pass на целый день! – С одним условием, – остановил он мое ликование. – Последний день мы проведем в круизе на яхте.

– Да! Да! Да!

Ника де Сен-Фалль подарила более ста семидесяти работ Музею современного и новейшего искусства. Художница удивительной судьбы! Травму детства она тоже лечила смехотерапией, ее скульптуры огромных пышечек с маленькими головами, которые она называла «наны» («бабенки», в переводе с французского), вызывают улыбку своей жизнеутверждающей наивной радостью, нелепыми позами, яркими красками Гауди. Господи! Неужели я все это увижу воочию! Туда-то я и полетела на крыльях. Пока их не обрезали. Не успели мы войти в музей, как небольшая компания отбившихся от экскурсии итальянцев, тараторивших и жестикулирующих в стиле черно-белых комедий Марио Моничелли, вдруг разом перестала галдеть, уставившись на меня. Поравнявшись с ними (а я шла глаза в пол, так как Жадный Жорж сжимал мое запястье), один «челентана» причмокнул громко, другие зачирикали «беллиссима, белиссима», прицокивая языками мне вслед. К величайшей ярости быка…

– Это дизреспект, – шипел Жадный Жорж побелевшими губами, пытаясь развернуться и показать им средний палец.

– Наоборот, – увещевала я, – это ж итальянцы. Они ж так устроены. При виде мало-мальски привлекательной женщины нужно проявить респект, мол, видим тебя, ценим, голубушка. Чтоб ей не было обидно. У них так принято. Старая итальянская традиция.

– Традиция?! – завопил Жадный Жорж. – Это все твое платье! Your dress comes before you!

– Куда, прости, мое платье идет?! – не поняла я.

– Твое платье с оголенным плечом, оно действует на мужчин как триггер. Тебе давно пора переменить привычки, ты теперь моя невеста, нечего выставляться! (Карандышев – Лариса Огудалова, сцена пятая, цыганский табор’с, вот что было’с!)

Эх, поколение Алисы Селезневой меня поймет, этот оранжевый сарафанчик с голыми плечиками и торчащими ключицами сводил с ума мальчишек всего Союза. Где-то этот образ отложился и в моем подсознании страстью к платьям с одним плечом.

– Ты никогда не говорил мне, что тебе не нравится, как я одеваюсь. И вообще, не в платье дело.

– Нет, в платье! В платье! – настаивал Жадный Жорж в бешенстве.

– Хорошо, – сказала я ледяным голосом, – давай пари. Мы едем в отель, я переодеваюсь во что-то другое, и мы посмотрим. Спорим на хороший ужин!

Сказано – сделано. Попытка номер два: я еду в музей в юбке в пол и «бабушкинской» кофте.

Наш человек в гаване.

Буржуа или хулиганка? Ники де Сен-Фалль двадцатипятилетней девчонкой встретила своего Жана, творческий союз двух талантливых людей подарил нам сад Радости, море радости, вообще-то! Она работала над этим проектом до самой смерти. Ее грудастые наны украшают парки и здания Италии, Германии, Америки, но, пожалуй, самое грандиозное творение этой пары – фонтан Стравинского в Центре Помпиду в Париже. Где мне так никогда и не побывать. Я стою перед огромным портретом Ники, утонченное лицо с большими печальными глазами – как же она хороша! Модель, художница, скульптор, писательница, мать, жена, муза! Красивая, яркая жизнь, которую она посвятила любимому делу, от которого же и умерла. Токсичные вещества в красках потихоньку травили легкие.

Так же, как и токсичные отношения потихоньку вытравляют собственное «я», и блекнут желания. Нет, не раскисну! Сегодня мой день, и ничто не сможет испортить мне настроение! Жадный Жорж нетерпеливо поглядывал на меня у выхода. Я засеменила к нему как японская гейша. Чертова юбка, узкая, стесняет движения, а у меня впереди еще три музея.

Никого.

Задрав дурацкую юбку, я прошагала в первый зал с экспозициями Шагала. Музей небольшой, всего три зала. Сюжеты в основном на библейскую тематику. Витражи и мозаики потрясающи! Первый зал в холодных, синих и изумрудных, тонах, как раз в тон моей голубой «бабушкинской» кофте. Я одна шаркаю бабулькой по пустым залам, рассматривая гравюры и литографии, Жадный Жорж сидит на скамеечке и изучает круизы на завтра, выискивая оптимальные маршруты и скидки.

В отблеске стеклянной двери на меня вытаращилась старуха Изергиль в мешковатой кофтенке. Интересно, какой я стану старухой? Наверное, такой сухопарой, с седыми космами, острым клювом, прямая как стиральная доска. Я втянула щеки, собрала все лицо в гармошку, ссутулилась, кхе-кхе, скорчив старческую гримасу, прошепелявила back in my days своему отражению. В спину кто-то захохотал, от неожиданности я сиганула в красный зал и приняла там самую что ни на есть созерцательную позу.

Похоже, я все-таки была не одна, молодой человек в кремовых холщовых штанах и рубашке зашел в красный зал. (Приятно, когда мужчина одет с такой изящной небрежностью.)

– Наш человек? – произнес приятный баритон по-русски, с едва заметным акцентом. Оборачиваюсь: «холщовые штаны», улыбаясь, смотрят на меня.

– По-моему, из Витебска, – вежливо отвечаю я.

Он хохочет:

– Я не про Шагала!

– А! Это вы обо мне? Я – наш человек, да.

Мы беседуем о Франции, о музеях, об эмиграции. Олег, так зовут моего нового знакомого, живет в Ницце уже десять лет и… Тут я замечаю боковым зрением, как Жадный Жорж несется к нам на всех парах с перекошенным от злости лицом.

– Иж-ж-ж-жвините! – шипит он на русском, закрывая меня собой, как музейный экспонат. – Это моя невеста!

Мне так стыдно, хочется провалиться под землю. Мой собеседник, понимающе улыбаясь, отступает.

– У вас хороший вкус, – говорит он Жадному Жоржу, – поздравляю!

Ноздри Жадного Жоржа трепещут, он смотрит вслед удаляющемуся молодому человеку, презрительно кривя губы:

– Эти европейцы! Лишь бы пыль в глаза, все show off! Еще и в штанах таких, хлыщ! Маркие и непрактичные! А ты, – накинулся он на меня, – зачем заговариваешь с первым встречным?! Он что, не видит кольца? В Америке мужчина никогда не подойдет к женщине с кольцом.

Я вздыхаю:

– Это последний русский, шевалье! Не такие уж мы и разные. Марк Шагал, кстати, рос в семье с семью детьми, и ему тоже не хватило денег на образование. А с тебя ужин!

 
И все-таки – что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
 

Глава 12.
Вояж, вояж…

Железяк, железик, железон! Вуаяж, вуаяж!

Миль пардон, дорогие мадемуазели, но именно так я слышу. «Вуаяж» оказался вполне приятным, даже без особой нервотрепки. Трепач был занят. Трепач был счастлив. Пароходик проплыл по всему Лазурному Берегу. Жадный Жорж, трепеща ноздрями от наплывших чувств, щелкал камерой пришвартованные яхты.

– А знаешь ли ты, – мечтательно начала повествование я, – что сердце французского Прованса облюбовали великие художники: Матисс, Боннар, Синьяк, Дерен…

– Зато теперь, – протирая маленький бинокль, язвительно заметил Жадный Жорж, – великие американцы раскупают французское сердце по кусочкам, видишь, вон там вилла Тины Тернер, а дальше Бреда Питта и Анджелины Джоли, а дальше этого, как его… – Он сморщил лоб, пытаясь вспомнить имя.

– Великого американца Романа Абрамовича? – услужливо подсказала я. (Хе-хе.)

– Нет, Джека Николсона, – процедил сквозь зубы «великий американец».

Кораблик следовал по маршруту Ницца – Канны – Сен-Рафаэль – Сен-Тропе. Мы останавливались в каждом городке на час, вполне достаточно, чтобы осмотреть достопримечательности и поглазеть на народ. В Каннах, как водится, я спустилась по красной дорожке, картинно раскланялась с публикой под хохот Жадного Жоржа, потом мы побрели по побережью. Погода была просто чудесная, солнце ярко светило в глаза, я словила себя на мысли, что с удовольствием повалялась бы с отдыхающими ящерками на солнечном пляже. Но Жадный Жорж считал это пустой тратой времени, да и времени-то не было.

Поднимаясь по трапу на палубу, больше всего я предвкушала пресловутый Сен-Тропе, воспетый французским кинематографом (именно здесь Роже Вадим сделал знаменитой Бриджит Бардо, сняв в главной роли в шедевре «И Бог создал женщину»). Еще больше я предвкушала предстоящий ужин. Где он будет? И что выбрать: рыбу или мясо? Красное или белое? Ишь, разлакомилась.

Я уж начала волноваться, Жадный Жорж особо не упоминал про свой долг чести. Но пари есть пари.

– Когда мы прибываем в Ниццу, затемно, небось? Можно было бы в Сен-Тропе отужинать, – деловито откашлялась я. – После ужина хорошо бы пройтись, полюбоваться на яхты. Можем не успеть…

– Я ПОМНЮ! – выпалил внезапно Жадный Жорж. Но мгновенно взял себя в руки. – Дарлинг, – вкрадчиво начал он, – ты понимаешь, что у меня принципы? Виданное ли дело – переплачивать за кусочек мяса?!

– А я вот беспринципная, я б поела, – жалостливо проскулила я. На меня напал нервический смех. – Мы можем пойти на операцию «Немыслимое» и заложить мое кольцо!

– Дарлинг, в Америке за такие деньги можно накормить семью! – негодовал он.

– Так что, мы поедим в следующий раз только в Америке?!

– Нет, в Италии.

Чего-о-о-о?!

Sur le Gange ou l’Amazone,

Chez les blacks, chez les sikhs, chez les jaunes,

Voyage, voyage!

(Неполиткорректный текст.)

Разъелся Трофим – не прибавить ли дробин!

Легенда гласит, что город Сен-Тропе получил свое название в честь великомученика Трофима, казненного во времена гонений на христиан, лодку с его телом, собакой и петухом прибило к берегам. Я же сидела прибитая новостью. Италия! Что угодно, в другую страну готов уехать, лишь бы не переплатить.

– Почему Италия? Ты уже запланировал следующий трип?

– Нет, – простодушно объяснил Жадный Жорж, – я прогуглил цены, и там вполне сносно можно пообедать. Больше ни пенни не оставлю этим лягушатникам, – зло пропыхтел он. – Поедем и поедим в Сан-Ремо, дорогуша!

Есть такой эффект завышенных ожиданий, так бывает, когда расхваливают тебе книгу изо всех сил, а ты начинаешь читать, и не идет. Другое дело, когда обнаруживаешь находку сам. Таким приятным открытием для меня оказался городок Сен-Рафаель, уютный, компактный, с жужжащим разноцветным базарчиком из сувениров и разных стекляшек на небольшой площади. Сен-Тропе особо не впечатлил. Хотя, может, это я от голода придираюсь.

Вечерний экспресс на всех парах несся с нами в Италию. Я надела красивое черное платье, бретельки-спагетти. Меня, возможно, ждут спагетти, тефтельки и феличита. Сан-Ремо прочно укрепился в моей памяти мезальянсом Альбано и Ромины, а что в нашей жизни не mésalliance? Все мы в той или иной степени не равны друг другу.

Жадный Жорж шел по намеченному маршруту в тратторию, которую нашел в интернете. Mia Bella была под завязку, нас ожидали два места на углу, друг напротив друга, за широким деревянным столом-скамьей, покрытым веселенькой скатеркой в красную клеточку.

Мне принесли бокал белого вина, пока Жадный Жорж изучал цены, я заказала рыбий хвостик и френч фрайз на гарнир. Тарахтела тарантелла, вино быстро ударило в голову. Настроение поднялось, и я оглядывала игриво соседей по столу: две итальянские семьи, мал-мала меньше, у каждого по огромной пицце. Даже у малыша на высоком стульчике.

Жадный Жорж взял себе вина и какой-то недорогой аппетайзер, явно надеясь пастись на моей тарелке. О благословенные итальянские столы! Мне принесли блюдо, полное жареной картошки. Жадный Жорж, умильно осклабившись, попробовал было протянуть клешню, да не дотянулся. Меня разбирал мстительный смех, частица черта в нас, я медленно накалывала картофельную стружку и, нагло улыбаясь, ела прям в лицо несчастного великомученика Трофима.

Он дергался, пыжился, но слишком широк был стол. Счастливое урчание наполнило наконец мой несчастный желудок. Снизошла благодать и всепрощение. Наевшись, я милостиво метнула свою тарелку жениху, оглядываясь в поисках объекта для флирта, пока он лопал. Мы засиделись допоздна, красивый худощавый итальянец подметал пол:

– Эй, – пьяненько икнув, засмеялась я, – нельзя меня обметывать! Еще и на углу! Я, похоже, замуж и так не выйду, а вы усугубляете!

Он мягко улыбнулся, пожав плечами. Жадный Жорж оторвался от тарелки, но меня уже было не остановить. Шальное безрассудство бродило по мне пузырьками игристого:

– Чего, ик, смотришь? Мезальянс? Нельзя с дворниками заговаривать невесте такого важного господина! А-ха-ха-ха, прям распирает! (В глубине души писклявый голосочек ныл: «Только представь, как завтра тебе влетит!») А нам все равно! Косим мы траву!

Нам приносят по бокалу вина, белого и красного. Жадный Жорж начинает пузыриться, что, мы мол, не заказывали. Но подходит «дворник» и говорит мне: «Per Mia Bella», тут же озираясь на Жадного Жоржа. «It’s on a house!» (За счет заведения!)

Энцо, так зовут симпатягу, оказывается, хозяин ресторана. Я правда никогда не видела, чтоб хозяин убирал пол сам.

В Жадном Жорже борются алчность и ревность. В итоге мы втроем распиваем по третьему бокалу, щебечем каждый на своем, но мне приятно нравиться, приятно, что на меня не жалко бутылку дорогого хорошего вина, что у итальянца горят глаза. Я ведь когда-нибудь еще смогу быть счастливой! Точно буду!

Felicità,

Un bicchiere di vino

Con un panino.

(Счастье – бокал вина с кусочком хлебца.)