Озгюр сделал озабоченное лицо карьериста, поставившего под удар свое будущее. Пусть знает, как все сложно, в следующий раз побольше бумажек притащит.
А ему, похоже, позарез нужна эта бледно-рыжая русская кукла, вон как смотрит!
– Я поднимусь в номер, а минут через двадцать спущусь в бар.
– Хорошо, господин Энвер. Все будет в порядке, не волнуйтесь. В бар на террасе, – уточнил он на всякий случай.
Что ж, неплохая практика, решил Озгюр, когда после поспешного ухода клиента развернул сунутые ему деньги. Надо будет присмотреться к этой русской и вообще – к развитию событий. Глядишь, скоро жене этого господина понадобится какая-нибудь информация.
Или утешение. Что тоже неплохая… практика!
7
Их номер, разумеется, был одним из лучших. Не президентский, конечно, на такие безумные и бессмысленные траты Энвер ни за что бы не согласился, но один из нескольких «сьютов», которые Айсель так тщательно изучала и разглядывала на сайте отеля, словно собиралась прожить в нем остаток своих дней.
Пятый этаж, балкон с видом на море (как будто дома в Стамбуле у нее балкон с каким-то другим видом!), собственный кондиционер, мини-бар, полный напитков, роскошно оборудованная ванная комната, белый пушистый ковер, огромный телевизор… кому все это нужно, хотелось бы узнать?!
Самой Айсель это явно не добавляет счастья. Энвер сам предложил ей эту поездку, ему казалось, что жена немного развеется, отвлечется, отдохнет, в конце концов. Беда, впрочем, была в том, что ей не от чего отдыхать.
А от себя самой в отпуск не уедешь.
Иногда Энвер думал, что если бы он любил жену так, как, по его мнению, должен был любить, то он не видел бы ее так ясно, не читал ее мыслей, не замечал ее капризов и перепадов настроения или считал бы все это милыми слабостями любимого существа, а то и приходил бы от этого в восторг. Сколько раз ему приходилось наблюдать семейные пары, в которых по крайней мере один из супругов был совершенно невыносим, – однако вторая половина была всем довольна и безмятежна и пришла бы в крайнее недоумение, вздумай какой-нибудь доброжелатель вроде Энвера высказаться о ненормальности такого положения вещей.
«Наверное, это любовь», – думал он, наблюдая семьи, где мужья изменяли женам, грубо обрывали их при посторонних, не обращали ни малейшего внимания на воспитание детей, напивались до бессознательного состояния, где жены тратили все время на посещение косметологов, кокетничали с кем попало, были патологически ревнивы или столь же патологически глупы, не умели себя вести или, наоборот, изводили мужей замечаниями о хороших манерах. Настоящая любовь – что же еще может удерживать их вместе? Разве они видят друг в друге то, что так ясно вижу я? Как им удается быть такими, какие они есть, и быть при этом счастливыми?
И он втайне приглядывался к ним, в глубине души точно зная ответ: это любовь. А то, что он испытывает к Айсель, можно назвать как угодно, только не так.
Энвер никогда не был влюблен в свою жену, хотя она была красива, умна, образованна, хороша во всех отношениях, абсолютно достойна любви и хотя он видел все это. Ее прежние достоинства он видел так же ясно, как теперь видел недостатки.
И если сейчас ее недостатки перевешивали ее достоинства, то он винил в этом только себя. Зачем он женился на ней, если не мог дать ей счастья? Она не была счастлива, хотя обладала всем необходимым для счастья.
Айсель спала, и он тихо прошел в гостиную, чтобы не разбудить ее. Неужели я и это делаю не потому, что забочусь о ней, а для того, чтобы подольше побыть одному? И еще это видение Веры… через – он нервно взглянул на часы – через десять минут он узнает, что это не она, и успокоится.
Конечно, не она! Разве за столько лет она не изменила бы прическу, или эту манеру накидывать на плечи какую-нибудь тонкую рубашку, чтобы они не обгорели, или не потолстела бы, как почти все женщины к сорока годам, разве не отказалась бы уже от длинных развевающихся юбок, не накупила бы драгоценностей? Конечно, она все это давно сделала, а это просто ее двойник, может быть и похожий-то только в его воображении.
Он столько лет не вспоминал о ней – и вдруг оказалось, что помнит все до мельчайших подробностей.
– Что это ты так рано? – прекрасная Айсель на пороге спальни: кремовый шелково-кружевной пеньюар, загорелые колени и руки, ни днем ни ночью не снимаемые золотые браслеты, перламутровый маникюр. Нарочитая и какая-то обдуманная соблазнительность и тщательная сексуальность ее наряда показались ему неприятными. Хоть бы она была… попроще, что ли. – Ходил куда-нибудь?
Энвер никогда не лгал жене. Ему хотелось верить, что они доверяют друг другу, понимают друг друга, что они близкие, самые близкие люди, не имеющие друг от друга тайн и невысказанных мыслей. Вот и сейчас он должен сказать ей правду, в том числе и о Вере или не-Вере, которую он видел, потому что если он не скажет, то это будет означать…
Как же он ненавидел эти бесконечные внутренние рассуждения, когда дело касалось его жены!
– Просто прогулялся. Пока прохладно еще. Да, представляешь, я увидел одну женщину, туристку… мне кажется, мы с ее мужем работали вместе. Помнишь, я рассказывал?..
– Из-за которой ты поехал в Россию?
– Ну да, но…
Теперь придется оправдываться.
Когда-то он рассказал ей всю эту историю. Тогда, в период их счастливой, безоблачной помолвки, это казалось ему правильным: чтобы у них не было секретов, а была иллюзия общего прошлого, чтобы каждый так или иначе вошел в жизнь другого, ту жизнь, что была у обоих до их встречи, чтобы потом никогда не умалчивать, не выбирать слова, не раздумывать, о чем можно, а о чем нельзя говорить.
Он рассказал ей все. Про женщину, в которую бездумно и безумно влюбился, даже не узнав, кто она такая; про женщину, которая была замужем и говорила на чужом языке; про женщину, которая, позабыв обо всем, стала его любовницей; про женщину, которую он пытался найти и не нашел.
Потому что она обманула его.
Он излечился от этой любви, говорил он Айсель, он скоро совсем забудет ее, это было какое-то безумие, у этого и не могло быть будущего. Будущее должно быть ясно и просто – как у нас с тобой, а прошлое – что ж, у кого его нет… и ведь его не изменишь!
Потом он понял, что был не прав, что поступил опрометчиво, что открыл всего себя без остатка малознакомой девушке, которая вовсе не собиралась отвечать ему тем же. Которая была не так проста, как он воображал себе, которая легко воспользовалась его идеализмом и доверчивостью ради удачного брака и потом продолжала пользоваться его откровенностью, когда хотела упрекнуть его в чем-то.
Она сохранила свое прошлое для себя, уверяя его в том, что никакого прошлого не было, что это все его фантазии, вызванные его неопытностью и неосведомленностью: у тебя, что, было так много девственниц, ты же имел дело только с русскими шлюхами, разве ты не слышал, что кровь бывает отнюдь не у всех, поговори с медиками, если не веришь, у меня никого не было, я не из такой семьи, чтобы…
Он знал, что она лжет, и только это было ему неприятно. Она ошибочно воображала, что его расспросы питаются ревностью, она упорно отрицала очевидное, а он прекрасно понимал, что красивая девушка, живущая не где-нибудь, а в Стамбуле, лениво посещавшая университет, потому что без образования как-то неловко, а потом так же лениво обучающая детей рисованию в частной школе, пользующаяся относительной свободой и без особых предрассудков, вряд ли могла сохранять невинность до двадцати семи лет. Да это было бы просто ненормальным! Так же как и то упорство, перешедшее, в конце концов, в оскорбленное молчание, смешанное со слезами, с которым Айсель зачем-то доказывала ему, что до него в ее жизни не было никаких мужчин.
Что ж, не было – так не было, разве это важно, пусть оставит себе свои маленькие секреты, жаль, что он сам не поступил так же. Он наивно полагал, что между мужем и женой необходимо доверие, полное доверие, и теперь за это расплачивался.
Недовольный взгляд жены, ее ревнивая подозрительность, поджатые губы – а чего другого он ожидал?
– И что ты собираешься предпринять в связи с этим? – она прошла к окну и повернулась к нему спиной, чтобы он мог лучше прочувствовать и оценить глубину ее возмущения.
– Ничего особенного. Я попросил портье узнать ее имя, вот и все, – как можно меньше лжи, она все усложняет, он не должен обижать жену и давать ей повод для ревности, ей и так несладко приходится. – Если это она, мы, наверное, должны возобновить с ними знакомство, иначе будет неудобно. Не могу же я делать вид, что не узнал…
– Ты уверен, что она с мужем? – Айсель, как всегда, быстро сориентировалась в ситуации.
– Еще не знаю, я попросил портье…
– Это я уже слышала! А если она одна?
– Ну и что? Подойдем, поговорим, ты с ней познакомишься – не более того. Что в этом особенного?
– А то, что я не считаю возможным знакомиться и общаться с любовницей моего мужа! Я так и знала, что из этой поездки ничего не выйдет! Твоя сестра нарочно заманила нас в Анталью, где одни русские девки! Она знает, что ты всегда был к ним неравнодушен, а меня она терпеть не может!
– Но, Айсель, это же не так…
– Что не так?! Скажешь, вчера эти девчонки в баре с тобой не заигрывали? Я же видела! Пользуешься тем, что я не понимаю, что ты им говоришь! Откуда я знаю, что ты им сказал!
– Айсель, ну что я, по-твоему, мог им сказать? Помог сделать заказ, перевел два слова, они удивились, что я что-то по-русски знаю, – вот и все.
– Ну да, с ними все, а теперь появляется эта твоя… учти, я это терпеть не намерена!
– Да что терпеть? Я просто сказал тебе, что увидел старую знакомую: кажется, увидел! Кажется, понимаешь? Может, это и не она вовсе! И в любом случае я сказал об этом – тебе!
– Конечно, ты же у нас правдивый! Будешь делать честные глаза, а сам только и мечтаешь…
– Айсель!
Энвер повысил голос. Он прекрасно знал эту манеру жены устраивать сцены на пустом месте. То его сестра, то девушки в баре, то честные глаза! В качестве предлога что угодно сойдет. А ведь он дал себе слово не поддерживать эти бесконечные стычки, не давать им повода, но вот они здесь уже почти неделю, и он не мог не видеть, что беззаботного, безоблачного отпуска у них не получилось.
Но он сам виноват. Виноват в том, что в свое время не настоял, чтобы Айсель бросила совершенно не нужную ей работу в школе и поехала с ним в Россию; виноват в том, что соглашался с ее нежеланием заводить детей (мы еще успеем, куда спешить, ты там работаешь, как же я буду одна с ребенком!); виноват в том, что многое в их совместной жизни шло совсем не так, как ему хотелось, и, наверное, не так, как хотелось его жене.
Если бы он тогда нашел Веру…
Оказавшись в огромной незнакомой Москве, где уже в октябре шел снег и лица у прохожих были неприятно отчужденными, он в первый же вечер достал бумажку с номером телефона. Потом он выучил его наизусть, потом он все-таки понял, что этот номер никогда не принадлежал женщине по имени Вера, потом он пытался прибегнуть к помощи русских коллег, чтобы по номеру определить адрес, потом выяснил, что внушившая ему самые радужные надежды организация под названием, кажется, «Мос-гор-справка» даже за килограмм тамошних денег не берется найти человека без точной даты рождения и такой странной вещи, как отчество. Другие деньги, правда, оказали свое действие, и Энверу вручили-таки список многочисленных Вер Улановых, среди которых, если методично вычеркивать столетних старушек и младенцев, видимо, можно было обнаружить ту единственную, которая была ему нужна.
Она была ему так нужна!
Но вот нужен ли он ей? Тот лживый номер, записанный ее рукой, как будто говорил: нет. Она не нуждается в тебе, она ничего не хочет менять в своей налаженной жизни, ты был нужен ей лишь как короткое приключение, утешение во время разлада с мужем, она не ждет тебя и не желает никаких продолжений.
Забудь. Она не для того дала тебе неправильный номер, чтобы ты все-таки нашел ее. Хватит разыгрывать частного сыщика. На свете полно красивых женщин, которые с удовольствием дают свои телефоны.
Она обманула его. Странно, что, увидев полчаса назад выходившую из отеля женщину, он совершенно забыл об этом.
Айсель уже заперлась в ванной, и Энвер потихоньку вышел из номера. Может, он еще успеет вернуться, до того как жена обнаружит его отсутствие. Обычно Айсель проводила в ванной по полчаса, не меньше. И если он выяснит, что это была совсем другая женщина, он сможет ее успокоить.
Бар на террасе был пуст: кому он нужен в такую рань? Энвер сел в плетеное кресло и развернул захваченную в холле газету, прекрасно зная, что ничего в ней не прочтет и что такая маскировка в духе старых шпионских фильмов выглядит глупо.
Но ему хотелось отгородиться от всего мира и подумать. Предположим, это окажется Вера – причем одна, без мужа не только в данный момент, но и вообще. Вера, которая почти не изменилась, Вера без любовника, без детей, такая, о которой он когда-то мечтал.
Предположим, что это так, и что? Что он будет делать?
Ответ пришел так быстро, что можно было и свернуть ненужную газету.
Ничего. Он ничего не будет делать. Он не должен и не может менять свою жизнь через столько лет. То чувство, которое он испытал, увидев ее, было просто ностальгией, приступом тоски по молодости и тому, что казалось ему счастьем. А такие вещи лучше не впускать в свою душу, они вызывают сожаления, недовольство, невозможные желания.
У нее своя жизнь, у него своя – и вместе им не сойтись.
Она не хотела этого тогда – он не хочет теперь.
8
– Доброе утро, Верочка, идите сюда! Представьте себе, я только что приняла за вас вон ту даму с ребенком и начала махать ей рукой! У меня солнечные очки без диоптрий, а в нашем возрасте, знаете ли, без них уже не обойдешься. С утра особенно, правда, Елечка?
Вера поставила поднос на столик.
– Дело, наверное, не в очках. Я тоже сегодня приняла какую-то женщину на пляже за Елену Георгиевну, а вчера вечером в баре мне показалось, что увидела старого знакомого. Здесь, видимо, в воздухе что-то такое витает.
– А где вы гуляли с утра пораньше? Купались, как Ельча?
– Нет, я… я просто гуляла. Хотелось город посмотреть, а в жару тяжело.
– Ладно, девочки, я побежала! Елечка, ты теперь не одна, не заскучаешь. Мой котик уже проснулся, я думаю. Ельча, я кольцо завтра верну, ладно?
– Ладно, ладно, – махнула рукой Елена Георгиевна. – Ин, не потеряй только… ты же знаешь…
– Знаю, знаю! – уже поднявшись, Нина Николаевна одарила их снисходительной улыбкой. – Дар любви, память и все такое! Но такие гранаты! Гляньте, Верочка!
Она протянула Вере руку с длинными, сильными пальцами. Ногти были острижены коротко: конечно, она же музыкантша, но при этом покрыты довольно темным, почти бордовым лаком – видимо, в тон массивному кольцу, красовавшемуся на среднем пальце. Вере почему-то всегда казалось, что по-настоящему дорогие, особенные кольца лучше смотрятся не на молодых, а именно на старческих руках. Было в этом что-то… что-то от романов, от несуществующих уже историй о фамильных драгоценностях, от прошлых веков с властными императрицами и графинями, опасными связями и придворными интригами. Подвески королевы, лунный камень, гранатовый браслет…
Кольцо, действительно, смотрелось прекрасно. Семь крупных, почти черных гранатов выглядели, пожалуй, чуть мрачно и слишком нарядно на фоне белоснежной скатерти, и Вера подумала, что сама никогда не надела бы такое броское украшение, выходя на завтрак. По какому-нибудь особому случаю, да с вечерним туалетом – было бы шикарно.
– Инночка любит покрасоваться, – улыбнулась Елена Георгиевна, когда ее подруга скрылась в холле. – Вы бы такое не надели, правильно?
– А вы мысли читаете? – засмеялась Вера. Эта женщина, или, как она определила ее про себя, дама, ей нравилась. Она часто присматривалась к пожилым женщинам – как они переносят свой возраст, как им удается сохранить достоинство, пытаются ли они бороться со старостью, пользуются ли косметикой. Елена Георгиевна, в отличие от ее приятельницы, была из тех, на кого Вера согласилась бы быть похожей. – С утра не надела бы, но вообще кольцо прекрасное. Правда, я ничего не понимаю в драгоценностях.
– Я, честно говоря, тоже. У меня за всю жизнь только и было-то что это кольцо. Инночка меня столько лет уговаривала его продать! Оно из Индии, и это очень хорошие гранаты – так Инна говорит, а уж она-то знаток!
– А вы и в Индии бывали? – Вера припомнила, что вчера ее соседка рассказывала о Китае.
– Нет, не бывала. Это мой… ну, в общем, тот, кто мне его подарил, бывал, но кольцо купил еще его дед, так что это уже почти антиквариат.
– И вы так спокойно даете его подруге? Я бы…
Вера запнулась.
Она бы никому не дала свое тоненькое колечко с тремя похожими на бриллианты камешками. Она даже не знала, бриллианты ли это, или какие-то другие камни, или не имеющие цены, ограненные стекляшки. Для нее цена кольца определялась не этим. Она машинально повертела его на пальце, словно чтобы убедиться, что оно на месте.
– Вы бы не дали? – понимающе прищурилась Елена Георгиевна.
– Не дала бы, – кивнула Вера. – Меня однажды подруга попросила… вот это кольцо, просто померить… и, вы знаете, я не дала. Просто не смогла его снять! Оно и не стоит-то, наверное, ничего, не то что ваше, но я как представила его на чужом пальце…
– Ну, и потеряли на этом подругу, разве нет? Я уже не могу себе этого позволить, в моем-то возрасте. В конце концов, все мои воспоминания при мне и без кольца, а друзей осталось не так много.
Неожиданно обе почувствовали неловкость оттого, что ничего не значащий разговор за завтраком вдруг принял какой-то слишком серьезный оборот, и какое-то время усиленно занимались тостами, джемом и чаем.
Но есть в полном молчании показалось Вере неудобным, и она попыталась как-то восстановить разговор.
– А вы по утрам купаетесь? И не холодно?
– Да что вы, Верочка, какой тут холод? По утрам вода дивная, к тому же нет никого. Ненавижу, когда в море толпа! Плывешь – и натыкаешься на кого-нибудь! Я тогда не чувствую, что… как бы это сказать? Что море – только мое. К тому же и фигура уже не та, чтобы топлесс красоваться! Да ладно вам, не возражайте! Это молодые девчонки могут себе позволить, а не я! А я бы и вообще без ничего купалась, дай мне волю! Вот и встаю пораньше.
– Мне сегодня показалось, что я вас видела, – Вера вспомнила, что она уже говорила это, и смутилась. Как будто больше сказать нечего! Ладно, что ж поделаешь, придется сделать вид, что так и надо. – Потом смотрю: толстая какая-то дама, в ярко-малиновой шапочке…
– Да шапочки-то тут у всех одинаковые! Я тоже такую на днях купила – вон там, в лавке, где все эти купальники. Там, по-моему, все розово-малиновое – цвет сезона, что поделаешь! Инночка в восторге: гамма «цикламен», как она выражается. А я почти неделю держалась и всю эту розовость презирала, но тоже сдалась, в конце концов. Мне шапочка понравилась – с такими цветами, и не обтягивающая, в которой ты как лысая, а пышная такая… вам тоже пойдет. А сегодня я, кстати, не купалась. Что-то нашло на меня… сама не знаю. Глюки, как Инночка выражается.
– А что такое? – без особого интереса поддержала Вера.
– Да сама не знаю, смешно говорить, показалось, наверное… подумаете еще, что я из ума выжила…
– Верочка! – раздалось над самым ухом, и Вера с неудовольствием вспомнила о своем попутчике. Валера Мегера – и ведь не забудешь, как ни старайся! – Что же вы прячетесь? Извините, что прервал вашу беседу, – обратился он к Елене Георгиевне, оценивающе смотревшей на его яркие шорты и невообразимой расцветки майку.
– Разрешите представиться: Валерий, – наверно, он всегда оставляет фамилию напоследок, подумала Вера. Что ж, разумно, чтоб сразу не натыкаться на усмешку и ничего не объяснять, а то ведь не имя, а анекдот! Еще и ей предлагал! Вера никогда не меняла свою совершенно нейтрально звучащую фамилию и не представляла себе, что заставляет женщин брать фамилии мужей. Разве что своя собственная неблагозвучная… но как можно взять фамилию Мегера?! Он вроде говорил, что его мать была Вера Мегера, значит, она именно так и поступила… или это могла быть ее девичья фамилия, а замужем она не была, или развелась, или фамилия мужа была еще хуже, хотя что может быть хуже Мегеры? Стоп! Вера даже встряхнулась, как кошка, чтобы избавиться от наваждения. Надо же так улететь мыслью! Какое ей дело до этого навязчивого типа и всей его родословной!
А тип между тем продолжал светскую беседу с Еленой Георгиевной. Сейчас он выяснит, что они вовсе не старые знакомые, как она вчера вечером ляпнула ему в порыве какого-то отчаянного вдохновения. Она была уверена, что пожилые дамы ее не прогонят и что, избавившись от него на один вечер, она избавится от всех его дальнейших притязаний.
Но ему это, кажется, нипочем. Елена Георгиевна даже смеялась.
– …женщину своей мечты! И тут она убегает к вам, бросая меня на произвол двух юных красоток, которые начинают с того, что закатывают глазки и облизывают губки, как в кино видели! Представляете? Вдобавок говорят по-английски, произносят какие-то заумные цитаты, потом начинают оглядываться вокруг в поисках других объектов, потом отправляются в бар и напиваются до неприличия. Соотечественники называется! Вы на пляж собираетесь? А еще, если желаете, я вам могу показать все местные достопримечательности лучше всякого гида! Включая хорошие магазины и рестораны! И минарет этот, и крепостную стену! Я здесь уже пятый, нет, пардон, шестой раз. Наверно, первый русский турист, явившийся в эти райские земли, пионер, так сказать! Верочка, вы знаете легенду про царя Аттала? Про то, как он послал своих слуг на поиски рая…
Легенду о царе, а не про царя, машинально подумала Вера и в который раз выслушала растиражированную всеми рекламными буклетами неизвестно кем придуманную байку.
– А в музее местном вы еще не были? А еще здесь неподалеку от города есть пещеры… о них не все знают, но если желаете приобщиться, к вашим услугам… или вы все-таки на пляж? А, Верочка?
Господи, ну за что ей это?! Мегеры, пещеры! Неужели все две недели долгожданного отпуска придется каждый день терпеть этого господина?! Вера уже собирала всю силу воли, чтобы сказать наконец что-нибудь резкое и окончательное, когда ее соседка произнесла совершенно невообразимую вещь.
– Вера сегодня обещала побыть со мной. Вы уж простите, Валерий, но мы так давно не виделись. Вы ведь, насколько я поняла, едва знакомы?
В ее интонациях было столько холодных и ярких точек, расставляемых над «i», что Вера даже позавидовала. А ведь она это тоже умела когда-то или только делала вид, что умела?
– Что ж, тогда прошу простить, – Валерий поднялся из-за их столика, за которым уже успел расположиться. – Может быть, ужин?..
Но Вера не слышала его. Она смотрела на вошедшего в ресторан мужчину, и все мысли исчезли у нее из головы. Потом, оценивая это мгновение и заново переживая его, она удивлялась, почему у нее не возникло ни малейшего сомнения: он это или не он, не обозналась ли она, как уже делала не раз с момента своего приезда, и правильно ли будет узнать его и встать навстречу, и не подождать ли, пока он сам ее заметит, и вообще… нужно ли ей? Все эти соображения, как ей потом казалось, не могли не прийти ей в голову – но они не пришли.
В голову, как ни странно, не пришло вообще ничего. Во всяком случае, сколько Вера ни старалась, она не могла припомнить ни одного обрывка мысли. Она даже не подумала, что так не бывает, что этого не может быть…
Она просто увидела его, а увидев, встала.
И он уже не смог не увидеть ее и не сказать со своим странным, совсем легким, но не забытым ею акцентом:
– Вера?..
Она ничего не ответила, потому что его вопрос почти не был вопросом, потому что все было опять понятно без слов, потому что по улыбке в его глазах было видно, что он узнал ее, разве он мог не узнать?
Она стояла и молчала, не замечая ничего вокруг, всего несколько секунд, но эти несколько секунд так долго ожидаемого и все равно неожиданного счастья показались ей такими же длинными, как все годы его ожидания.
Она не видела и не могла видеть, какой злобой и ненавистью вспыхнул темный женский взгляд из-за его спины.
И с каким любопытством и холодным вниманием следили за ними и другие глаза.
9
– Старый знакомый? Не от него ли колечко? – с улыбкой спросила Елена Георгиевна, когда все закончилось. Разноязычные приветствия, церемония взаимных представлений – познакомьтесь, моя жена, а это моя старая знакомая, очень приятно, вы говорите по-английски, нет, не муж, это просто знакомый, ах, извините, да, говорю, но не очень хорошо, я пять лет проработал в Москве, очень рада, разумеется, – все это было наконец-то позади.
Энвер и его жена направлялись в город, неутомимый Валерий, с невообразимой смесью английского и турецко-русского, увязался за ними.
– Очень приятный… и улыбка такая! Не то что наш общий друг Валерий, да? Не повезло вам, Верочка, не даст он вам отдохнуть спокойно!
– Какой теперь отдых! – вырвалось у Веры.
– Да что вы, деточка, все не так страшно! Если хотите, я с ним поговорю, с этим Валерой. За себя я тоже постоять не очень-то умею, но за другого – вполне. Скажу ему прямо, чтобы оставил вас в покое… в конце концов, в отеле такого уровня человек вправе рассчитывать на то, чтобы никто не мешал. Такая бесцеремонность, просто удивительно! На сегодня мы уже от него избавились, я надеюсь, – Елена Георгиевна улыбнулась.
– Да, спасибо вам. Я вообще-то не его имела в виду… не Мегеру… это у него фамилия такая – Мегера… просто все так неожиданно…
Неожиданно. А разве ты не вглядывалась в каждое смуглое лицо, не искала его глаза, его улыбку, не принимала за него…
– Значит, я не сошла с ума! Мне вчера показалось, что я видела его в баре, но там полумрак, а я, конечно, не подошла и не посмотрела!
– Вы с ним работали, как я поняла? Мой английский, конечно, оставляет желать…
– Нет, не совсем… то есть это мой муж, мой бывший муж работал… очень давно. Еще в советские времена.
– Сколько же вам лет, уж простите за вопрос? Я думала, около тридцати…
– Уже около сорока, Елена Георгиевна, к сожалению.
– Никогда бы не подумала! Впрочем, я в ваши годы тоже прекрасно выглядела.
Надо было сказать, что она и сейчас прекрасно выглядит, ее тон явно подразумевал, что она ожидает такого продолжения, но Вера вдруг почувствовала, что у нее нет никаких сил на пустые разговоры. В горле стоял комок, к глазам подступали слезы, надо было извиниться и уйти.
Эта встреча не была неожиданной. Она ее так долго ожидала, что назвать ее неожиданной было нельзя. Неожиданным было только одно.
Только одна.
Его жена.
Почему-то Вера, фантазируя и представляя себе эту немыслимую встречу, никак не предполагала, что он может быть женат. Давно и благополучно, если судить по ее внешности. Красивая, современная, моложе Веры – да разве дело в этом? Он был женат – и это поразило ее так, словно она сама все эти годы ни разу не предпринимала попыток устроить свою жизнь и словно он не сдержал данного слова. Но ведь на самом деле она была одна не потому, что все эти годы хранила ему верность, а просто потому, что все как-то не складывалось, что она так и не решилась завести ребенка, а он… она ведь сама виновата в том, что он не смог бы ее найти, даже если бы захотел.
– Понимаете, ведь мы были так воспитаны, – говорила она Елене Георгиевне, которая, быстро сообразив, что соседку надо отвести в ее номер и по возможности выслушать, сидела теперь напротив нее в кресле и сочувственно кивала. – А я еще так кичилась своим фрондерством… думала, мне все это нипочем, обожала антисоветские анекдоты и всякое такое… ну, вы понимаете! И это я такое сделала! Где было мое свободомыслие, интересно? Его у нас и не было вовсе, мы жили и всего боялись, всего! Как же надо промыть людям мозги, чтобы женщина боялась дать телефон и адрес любимому человеку! Везде какие-то шпионы мерещились, агенты – и вот результат! Я себе столько лет простить не могу! Он приезжал в Москву, вы слышали, приезжал! Если бы я тогда повела себя как нормальный человек! А не как советский гражданин, который вечно что-то должен! Господи!.. Ну, подумайте, я уезжаю, он просит мой адрес и телефон, а у меня в ушах инструктаж первого отдела: не вступать в несанкционированные контакты, не позволять себя фотографировать, не давать адрес и телефон! Ради чего все это было, ради чего?! А ведь там, перед этим инструктором, я так старалась продемонстрировать смелость – и вот, пожалуйста!
Вера уже почти жалела, что начала эту исповедь. Она никому не рассказывала этой истории: таким неприглядным казалось ей собственное поведение. Конечно, они потом, скорее всего, не увидятся – всем известный эффект случайного попутчика, что ж поделаешь?
– Ох, Верочка, у всех свои скелеты в шкафу, правильно? Вот я вам тоже расскажу, чтоб вы отвлеклись. Моя история попроще, мы ведь в наше время еще больше боялись. Какие иностранцы, господь с вами! Мы к ним и подходить-то лишний раз не смели! А уж если сам подошел – все, конец, пиши объяснительную, да быстро, пока кто-нибудь из доброжелателей не опередил, да все от слова до слова перескажи… а главное, ведь и сами верили, что они все как один шпионы и диверсанты! Сейчас выговаривать и то смешно. Правильно вы говорите: жизнь испорчена, а ради чего? У меня-то никаких иностранцев – всего-навсего роман с женатым мужчиной. Правда, за границей, где все на виду, как вы понимаете. Но мы так… так увлеклись оба, про все забыли. Он старше был, на пятнадцать лет, это тоже почему-то всех возмущало. Несколько месяцев, пока нам удавалось все как-то скрывать, мы были так счастливы! А потом начался кошмар. В те времена – это же бог знает когда было! – с этим строго было. Кто-то его жене доложил, а он в торгпредстве солидный пост занимал, на него желающих много, и пошли… как сейчас сказали бы, разборки. Партком, местком, товарищеский суд – можете себе представить, что это такое? Замечательное изобретение, что-то вроде инквизиции средневековой. Тебя бросают в воду с камнем на шее, выплывешь – сожгут как ведьму, утонешь – значит, не ведьма, но тебе уже все равно. Нам казалось, мы выплыли: он собирался развестись, так всем об этом и заявил, меня, правда, при первой возможности, но довольно мягко отправили домой. Он должен был доработать год по контракту и приехать ко мне.
– И что же? – Вера действительно увлеклась чужой историей. Может быть, потому, что она была похожа на ее собственную.
– И ничего. Ничего, понимаете? Мы договорились переписываться. Я написала, наверное, сотню писем – он не ответил ни на одно. Звонить было некуда: как вы это себе представляете – позвонить из дома в Китай?! Да что я – из дома! У нас тогда и телефона-то не было! Значит, из телефонной будки за две копейки? Я, конечно, ждала, но… так никогда его больше и не видела. У него был мой адрес, я надеялась, что он через год найдет меня и все объяснит. Ровно через год позвонила ему по московскому телефону – из той самой будки, но никто не подходил. Я так звонила каждый день, когда шла на работу, специально выходила на десять минут пораньше. И однажды мне ответила его жена. Я так удивилась, что не смогла промолчать, и что-то сказала. Она сразу все поняла и… такого мне наговорила, такого! Я же совсем молоденькая была, беззащитная, помню, так плакала от обиды! Потом думала, думала, страдала и додумалась до того, что больше звонить туда не стану, потому что должна же быть гордость, потому что если бы он хотел, он бы сам ко мне приехал, и даже если бы все у нас было кончено, он должен был со мной откровенно объясниться, – словом, всякое такое. На самом деле, я просто боялась его жены, всегда боялась. Она, в отличие от меня, не размазня какая-нибудь, важная такая дама была, грубоватая даже. Так все и кончилось.