Препараторы. Зов ястреба

– Но господин Стром же… – Сорта помедлила. – Довольно молод?

– Да! – Дант снова заговорил с особенной гордостью, и его лицо засияло от обожания. – Он самый молодой из Десяти сейчас, и до него таких молодых туда не выбирали. Ему двадцать шесть тогда было, и с тех пор он там.

– Почему так получилось?

– Очень хорошие показатели. – Дант потёр уголок у глаза орма и вздохнул со смесью восхищения и зависти. – Он почти не ошибается. Больше девяноста процентов охот с его участием – удачные. Стужа его очень любит.

«Наверное, поэтому для него и сделали исключение, позволив ходить на оба слоя Стужи», – подумала Миссе. «Но почему он не ходит со своим охотником? Зачем ему понадобилось так рисковать?»

Она хотела спросить об этом Данта, но не успела – брусчатая улочка, по которой они шли, круто повернула налево и вывела их на небольшую полукруглую площадь с фонтаном в виде орма, раскинувшего крылья над водой. Из его раскрытой пасти била мощная струя воды. Брызги долетали до скамеек, стоявших у фонтана полукругом, и девушки, сидевшие там в окружении молодых людей, взвизгивали каждый раз, когда это происходило.

Позади них Миссе увидела красную кирпичную стену, а за ней – место, которому предстояло теперь стать её домом.

Это общежитие понравилось ей больше того, что поглотило Ульма. Тоже трёхэтажное, но не такое широкое, более устремлённое вверх, с парой круглых башенок с остроконечными крышами по краям. Здание было построено из белого камня, окна светло-розового стекла казались тёплыми и живыми – и сухие стебли ползучих растений оплетали тёмную черепицу ската и тонкие печные трубы.

– Наверное, много топлива уходит на столько печей, когда холодно? – спросила Сорта, и Дант ухмыльнулся:

– Не угадала. Препараты тут такие мощные, что каждой хватает пары поленьев в день.

Вслед за Дантом они прошли в высокие чугунные ворота, украшенные литыми плоскими фигурами. На левой парил высоко над горными хребтами Стужи ястреб, похожий из-за длинных летящих за ним волос на комету. На правой внизу шёл по таким же хребтам охотник. За собой он тащил сани, на которых громоздились ветвистые рога эвеньев. Над ними сияли две большие путеводные звезды. С оком в центре – для ястребов, простая – для охотников.

Все эти знаки были редки в Ильморе – и всё же Миссе с детства знала их по страницам учебников.

За воротами обнаружился большой сад, выглядевший по сравнению с предыдущим слегка запущенно. Судя по журчанию, где-то за плотными кустами прятался ручей или ещё один фонтан. Миссе заметила на одной из веток невысоко от земли маленький деревянный домик для птиц. Песчаную площадку неподалёку кто-то расчертил для игры в сут-стук – Миссе и сама любила эту игру, в которой нужно было по очереди бросать камешки, попадая в соответствующие «дома» раньше соперника, но не думала, что взрослые в неё тоже играют. В Ильморе она считалась детской.

В беседке неподалёку от дома, тоже оплетённой растениями, кто-то что-то оживлённо рассказывал – и рассказ этот то и дело перемежался взрывами дружного хохота.

Миссе немного полегчало – это место выглядело более живым и гостеприимным, чем то, другое.

– Это наш главный корпус, – сказал Дант, ведя их ко входу. – На первом этаже – зал для собраний, тренировочные залы, библиотека, читальный зал, столовая. На втором живут тренеры и рекруты. На третьем – тоже спальни, а ещё прачечная и душевые. Жить там удобнее, так что вам повезло: на втором сейчас мест нет. Дальше – ещё два корпуса, в них ведут галереи, зимой это очень удобно – можно не одеваться, чтобы перейти из одного в другой. Там лазареты, центры восстановления, квартиры тех, кто не хочет жить в городе, а ещё клуб.

– Клуб?

Дант хитро сощурился:

– Вас туда наверняка пригласят. Парням приходится постараться, чтобы туда попасть, но красивых девчонок обычно сразу приглашают. Что сказать? Жизнь несправедлива.

– Господин Стром в клубе? – вдруг спросила Сорта, и Дант вздохнул:

– Мы его всегда, когда можем, приглашаем, но он редко приходит, особенно… Ну, в последнее время. Некоторые считают, что он зазнался с тех пор, как его приняли в Десять и стали регулярно приглашать во дворец, но я… – Дант вдруг запнулся и густо покраснел, видимо, поняв наконец, что слишком много болтает. – В общем, сами во всем разберётесь.

Их никто не встречал. В прихожей было тихо и царил полумрак – окна были зашторены, валовые светильники на стенах неярко мерцали. Миссе увидела ряды одинаковых деревянных шкафчиков вдоль стены – и вешалок-крючков над ними.

– Тут можете оставить верхнюю одежду, а здесь – обувь. Возьмите номерок, чтобы потом не перепутать. Вон в том мешке – чистые тапочки. Переобуйтесь.

Тапочки, которые вытянула из мешка Миссе, оказались великоваты.

– Зачем это?

– Это Кьерки придумал. Чтобы реже мыть пол… Шучу. Просто сюда постоянно суётся кто-то из второго корпуса, ещё не восстановившись до конца. Лучше, чтобы везде было чисто.

Кажется, Сорта собиралась спросить ещё о чём-то, но, покосившись на Миссе, промолчала.

– Кьерки – главный по общежитию, – продолжил Дант. – Он вам понравится. Идёмте. Я вам покажу зал для собраний.

Зал этот оказался самым уютным местом из всех, в которых Миссе доводилось бывать. Она подумала, что именно о нём напишет маме в первом же письме.

Вышитые шторы, обитые тёмно-зелёной тканью мягкие кресла и диваны, столики с полями для игры в тавлы, вазы с сухоцветами, книжные шкафы у стен. В углу Миссе заметила целый шкаф, заставленный всевозможными кружками, среди которых, кажется, не было двух одинаковых. Чёрные и белые, красные и синие, с традиционными узорами и без узоров вовсе, с ручками и без, глиняные, железные и костяные – это походило на выставку. Многие кружки были подписаны.

«Эрика». «Вирт». «Томмали». «Кьерки». «Амела». «Корре». «Лами. Не берите, пожалуйста», «Дурковать заразно – я предупредил!».

– Нравится? – Дант поймал её взгляд. – Это ещё до меня придумали. Говорят, раньше у всех были одинаковые, но потом кто-то решил, что уютно, когда у каждого есть своя кружка. Вам тоже надо будет найти себе подходящие и поставить сюда.

Они миновали большую пустую столовую. Ряды одинаковых деревянных столов и стульев контрастировали с домашним уютом общего зала. Над окошком выдачи половину стены занимало огромное панно, изображающее сцену охоты. Гигантский орм свивался кольцами вокруг глыбы льда. Его душа парила чуть выше, почти касаясь тела. Крошечные охотники кололи его копьями, пока целый сонм ястребов атаковал душу, готовясь уронить на неё серебристую сеть. На ленте, вьющейся надо всем этим, было написано: «Долг. Лёд. Плоть». Одному из охотников – тому, что был ниже всех – кто-то пририсовал роскошные чёрные усы и кошачий хвост. Для такой шалости явно требовалась группа злоумышленников – панно было испорчено выше человеческого роста.

– Дальше справа – тренировочные залы. Слева – библиотека и читальни. Потом посмотрите, а сейчас пойдёмте к лестнице.

– А где все? – спросила Сорта. – Почему мы здесь одни?

– Их повезли на экскурсию по городу. Мы тоже должны были успеть, но ночью поезду пришлось огибать здоровенное стадо эвеньев – вы спали, не слышали – и мы немного выбились из графика. Ничего, завтра Кьерки вас наверняка поводит, если попросите. Он для новичков как родная мать, сами увидите.

От одного упоминания матери у Миссе защипало глаза – а ведь она держалась так долго.

На второй и третий этажи с длинными рядами одинаковых тёмных дверей с белыми табличками вела широкая лестница, покрытая потёртой ковровой дорожкой.

– Вам сюда.

Их имена уже красовались на соседних табличках. «Хальсон». «Луми».

– Располагайтесь. Через полчаса в столовой будут кормить – приходите, еда тут хорошая и всё бесплатно. Я бы предложил потом поводить по городу, но меня очень ждёт один друг. – Дант так лучился самодовольством, что ни на секунду нельзя было усомниться в том, что «друг» на самом деле – подруга. – Ужин будет в восемь. После ужина приходите в общий зал – Кьерки объяснит вам, что к чему. В десять обычно отбой, но, пока рекруты собираются, в саду и клубе можно делать, что хочешь, хоть ночь напролёт. Только тихо – дежурные за это не хвалят. И – только пока не начались тренировки. Тогда я вам это не советую. Лучше хорошо высыпаться и есть по графику. Сами увидите.

Он бросил взгляд на бронзовые часы, висевшие над дверью, и ахнул:

– Ну всё! Мне точно пора. Удачи!

Сорта дёрнула дверь своей комнаты, не глядя на Миссе, и скрылась за ней.

Миссе последовала её примеру.

Комната оказалась крохотной, чистой, даже уютной, со всем, что необходимо. Кровать выглядела удобной и была застелена бордовым покрывалом. На столе стояла подставка для книг и ваза, в которую кто-то поставил букет сухоцветов. Под стулом в плетёной корзине обнаружились чистые полотенца и постельное белье. У стены – плоский шкаф. Зеркало над умывальником в углу.

Окно было открыто, и Миссе, подойдя к нему, облокотилась на подоконник. Оно выходило не в сад, а на оживлённую городскую улицу. Наверное, с непривычки ей трудно будет здесь уснуть, если только весь Химмельборг не укладывается спать по отбою. Миссе смотрела на брусчатую мостовую, спешащих по ней людей, всадников и автомеханики. Солнечный свет танцевал на них. Все казались сейчас Миссе счастливыми, беззаботными. Они шли по делам, бежали на свидания, смеялись… Пока она стояла здесь, в комнате, где жило до неё множество рекрутов – только Мир и Душа знают сколько, и сколько из них сейчас живы – и здоровы.

Миссе почувствовала себя самым одиноких человеком на свете, и постукивание за стеной – видимо, Сорта уже начала разбирать вещи – отчего-то только усиливало это ощущение.

Она сердито вытерла лицо, когда вдруг заметила внизу человека, остановившегося и совершенно не обращавшего внимания на общий поток.

Это был юноша на несколько лет старше неё самой, высокий и хорошо сложённый, с золотыми волосами, собранными в длинный хвост, небрежно рассыпавшийся по плечам. Он был одет в ярко-бордовый камзол и штаны. Никто из мужчин в Ильморе никогда не одевался так ярко, но юноше это шло. Судя по всему, он был из очень знатной семьи – даже издалека Миссе разглядела и его благородную красоту – таких красивых молодых людей она никогда не встречала – и то, что его костюм выглядел богаче, чем у других прохожих.

Миссе закрутила головой, пытаясь понять, отчего он остановился под окном. И вдруг юноша помахал ей. Её тут же бросило в жар.

Она не решилась помахать в ответ – вдруг всё же ошиблась? А он улыбнулся ей и ещё какое-то время стоял под окном, глядя на неё, пока его не подхватила наконец недовольная и напористая толпа.

Миссе ещё некоторое время постояла у окна, чувствуя, как горячо стало щекам. Ей захотелось узнать, кто был тот юноша, – так сильно, что на долгие и волнительные несколько минут она совсем забыла обо всех своих горестях.

Унельм. Парящий порт

Девятый месяц 723 г. от начала Стужи

Первые несколько дней в столице прошли в блаженном безделье. Этого Унельм не ожидал: он был уверен, что тяжёлые тренировки и тесты, вызывающие оторопь, начнутся чуть ли не сразу, как он переступит порог общежития.

Но ничего такого не случилось. Комендант Сэл объяснила ему правила пребывания в общежитии – самым важным было возвращаться вовремя и не пропускать завтраки и ужины. Обедать разрешалось в городе – каждому вновь прибывшему выделялась, оказывается, ежемесячная стипендия – Ульму, который редко располагал собственными деньгами, она показалась огромной – и суммы этой вполне хватало, чтобы время от времени перекусить и выпить за счёт владетеля, да ещё купить себе что-нибудь из одежды.

«Денег будет больше, когда начнёшь службу», – сказала ему Сэл. «Химмельны хорошо нас обеспечивают, но учись тратить разумно. Лучше отправляй часть денег домой, если тебе есть, кому отправить, и заведи счёт в банке, когда закончишь обучение».

Ульм последовал её совету и на следующий же день приложил двадцать из пятидесяти химмов к первому письму домой, в котором он подробнейшим образом описывал свою комнату с видом на сад, оживленный центр города и свои первые впечатления от столицы. Тон этого письма вышел таким нарочито беззаботным, что родители наверняка пришли в ужас, читая его, но Ульм об этом не подумал.

После визита на почту, куда он шёл, постоянно сверяясь с картой, выданной Сэл, он какое-то время покружил по торговым улочкам Химмельборга, глазея на витрины, прикидывая, что и когда мог бы себе купить. В Ильморе на двадцать химмов, которые он прислал домой, можно было пару недель закупаться в лавке, не торгуясь, но цены в столице оказались совсем другими. Ульм пожалел, что не посмотрел на них до того, как отправлять деньги домой, и тут же устыдился своих мыслей.

За те несколько дней, что общежитие дожидалось приезда рекрутов со всех концов страны, Ульм успел один раз опоздать на ужин, купить себе две книги про дальние страны, о которых в Ильморе и слыхом не слыхивал, а также новую колоду и цветные ленты для пары фокусов, которые разучивал. Ещё он раскошелился на новые ботинки, штаны и рубашку – куда более подходящие для здешней погоды, чем его собственные, и неплохо освоился в «своей» части города. Помогла ему в этом соседка – хитроглазая, очень высокая Лудела.

С первого знакомства она показалась Унельму чуточку развязной, но, кто знает, может такая манера была принята у здешних девушек. По здравому размышлению приходилось признать, что в этом были свои преимущества.

Лудела была рекрутом, как и он сам. Она родилась на окраине столицы, но и в переплетении улиц сердца города разбиралась неплохо. Она знала, в каких городских кабаках можно погулять недорого и безопасно, показала Ульму пару лавок подержанной, но вполне приличной одежды – там он и добыл себе рубаху и штаны, сводила его в Зверосад и Парящий порт.

По правде сказать, Зверосад понравился Унельму ужасно, но Луделе он не стал в этом признаваться – кажется, чаще всего сюда ходили маленькие дети с родителями да парочки, у которых денег не было, чтобы сходить в театр или дорогой ресторан.

Унельм жадно смотрел через прутья клеток на зверей, о которых прежде только читал в книгах. Здесь были свирепые кагадские рыси, скалящие зубы на людей за ограждениями, и рамашские крысы, каждая ростом со свинью, и полосатые кони из степей кочевников, и летучие обезьяны из Вуан-Фо… В огромном озере, на котором гнездилась всевозможная водная птица, время от времени появлялась покатая глянцевитая спина линорского быка. Унельму ни разу не посчастливилось поглядеть на его морду, а при Луделе ему не хотелось вглядываться слишком пристально, так что он твёрдо решил при случае вернуться в Зверосад в одиночестве и ждать, сколько потребуется.

В павильоне, где валовые лампы светили так, что делалось больно глазам, на раскалённом песке за стеклом с эвеньевыми прожилками – видимо, для прочности – сидели, прикрыв глаза, рогатые ящеры из Алой пустыни. Они походили на каменные изваяния, припорошённые пылью, и Ульм едва удержался от изумлённого возгласа, когда один из них показал влажную щёлку хитрого глаза.

Но если Зверосад просто понравился ему, то Парящий порт – украл сердце.

Порт на самом деле не парил – стоял на хитро спроектированных опорах, изящных и тонких. С земли смотреть на него было жутковато – казалось даже, что он слегка колеблется от особенно сильных ударов ветра. Лудела, хихикая, позволила уговорить себя подняться наверх. Довольно глупо – с учётом того, что она, в отличие от самого Ульма, там уже бывала.

Он заплатил по четверти химма за Луделу и себя, чтобы их пустили на платформу, поднимающую вверх и зевак, и пассажиров. Механизм, поднимающий их, был целиком и полностью заслугой механикеров. Сквозь синее стекло Унельм видел, как натягиваются жилы, шевелятся сотни туго соединённых друг с другом лап васок – тянут, передают друг другу, напрягаются и расслабляются в слаженном мёртвом танце. Их соединяли жилы эвеньев, и кое-где моргали, следя, чтобы всё работало, как надо, глаза ревок. Некоторые были вплавлены прямо в основания лап, другие торчали на упругих штырьках и медленно вращались вокруг своей оси. Про некоторые части тел, участвующих в подъёме, Унельм не смог бы сказать, ни из кого они были изъяты, ни для чего нужны. Таких масштабных конструкций ему видеть раньше не доводилось – даже воспоминания о поезде по сравнению с этим меркли.

– Интересно, сколько васок понадобилось убить, чтобы сделать это? – пробормотал он, забыв, что решил не делиться своими мыслями с Луделой.

Она облизнула яблоко на палочке, которое он купил ей, и хихикнула:

– Ну, технически они не мертвы, разве нет? Только их души. У каждого васки четыре лапы – вот и считай. Мне вот куда интереснее, на что пошли их потроха, глаза и прочее. Довольно безумно, что один васка может работать в нескольких разных районах города, а?

– Или даже страны.

– С другой стороны, – продолжала Лудела, – разве история с мясом и молоком не менее безумна? Ты никогда не думал, например, что в одном праздничном блюде могут встретиться звери, жившие на скотных дворах в разных городах Кьертании? Ха-ха, а что если наоборот – жили в одном сарае и при жизни терпеть друг друга не могли? Если, конечно, звери умеют терпеть не мочь друг друга… Так вот, сердце одного – в желудке у другого. Фу… А молоко для соуса, например…

Унельм перестал слушать. В такие моменты он начинал думать о своём – или любовался её плечами и хитрым блеском глаз. Она не нравилась ему так, как нравилась Хельна, но её кокетливый хохот в ответ на любые шутки наводил на мысли о том, что он слишком рано решил, что его молодая жизнь со всеми своими радостями с переездом в Химмельборг закончится.

Ловкие лапы васок подняли их на самый верх, и Ульм забыл о Хельне, Луделе, радостях жизни – да что уж там, о самой жизни. Или, может быть, наоборот – жизни стало слишком много, чтобы думать о себе в ней.

Небо здесь было таким прозрачным и ярким, необъятным, широким, безграничным – нигде до сих пор оно не казалось Унельму настолько свободным. Он стоял на самой высокой точке в городе – а Стужи не видел. Можно было представить, что её просто не существует – а значит, можно идти и ехать, куда хочется.

Здесь, в порту, все спешили – не только люди в форме со сверкающими знаками отличия в виде крылышек, в фуражках, среди которых попадались и мужчины, и женщины – Лудела сказала, что это пилоты и экипаж парителей – и пассажиры, все богато одетые, с обязательными носильщиками, волокущими за ними мешки, свёртки и чемоданы, но и праздно гуляющие. Их здесь явно было куда больше, чем готовящихся к путешествию, но общая суета, предвкушение, разлитое в воздухе, захватывало всех.

Гулящие суетились, чтобы быстрее попасть на одну из смотровых площадок – их тут было видимо-невидимо, разных размеров и на разной высоте. На некоторых теснились целые группы – Унельм краем уха уловил незнакомую речь – видимо, это были приезжие, самые настоящие иностранцы, которым показывали город. Подобравшись ближе, Ульм увидел, что у всех этих людей рыжие волосы – такого яркого цвета он ни у кого прежде не видел – и глаза зелёные, как у кошек. Может быть, они прибыли в Кьертанию из Авденалии или Кориталии, но наверняка он не был уверен.

На паре больших площадок стояли столики и стулья, сновали подавальщики с подносами и бутылками под мышкой. Здесь можно было поесть и выпить, созерцая город у своих ног – Ульм даже не стал заглядывать в цены, написанные на табличке у входа, чтобы не расстраиваться.

Дети всех возрастов носились туда-сюда с радостными воплями – Ульм следил за ними с замиранием сердца, несмотря на то, что платформа была окружена бронзовым ограждением, и тут и там стояли служители в форме.

На площадках поменьше сплетались в объятьях парочки. Девушки взвизгивали от ужаса – притворного или настоящего – и закрывали лица руками, а юноши со спокойствием – притворным или настоящим – показывали на знакомые здания.

Лудела потянула Ульма в сторону одной из таких площадочек, но ему гораздо больше хотелось пойти туда, где люди в форме проверяли документы у высоких высот, за которыми стояли парители. Полюбоваться на них и счастливцев, которым предстояло совершить путешествие, можно было через прутья решёток, и Унельму с Луделой пришлось поработать локтями, чтобы занять хорошее место.

– А ты бывала в других странах? – спросил Ульм Луделу, пока они пробирались к воротам. Он был уверен, что подобные путешествия доступны всем, живущим в столице, но, судя по заливистому смеху спутницы, попал впросак.

– А то как же. Мои старики каждые выходные летают – то в Рамаш, то в эту, как её, Авдералию.

– Авденалию, – машинально поправил Ульм, и она закатила глаза:

– Не всё ли равно? Такие поездки только богатеи себе позволяют. Это же кучу денег стоит – и к тому же нужно разрешение получить.

– Так же, как с поездами? – спросил он, стремясь исправить промах.

– Ну да. Думаешь, если для перемещений внутри страны нужны разрешения, то из одной в другую вот так просто любого выпустят? Ну да, конечно, держи карман шире.

Мимо них прошли двое в тёмно-коричневой форме с крылышками – высокий мужчина и стройная миловидная девушка. Оба не глядели на зевак, хотя не могли не замечать всеобщие взгляды.

У ворот они по очереди показали документы служителю, и их пропустили внутрь.

– Вот они-то летят, куда пожелают. – Лудела ткнула пальцем паре вслед. – Видишь нашивку? Они паритеры.

Ульм вздрогнул, но ничего не сказал.

Отсюда можно было увидеть даже, как парители, взяв разбег, отрываются от края платформы и летят высоко в небо. Ульму и Луделе повезло – такое случалось несколько раз в день, и они попали в порт в нужное время.

Замолчав, они наблюдали, как команда и пассажиры зашли в паритель по специальной приставной лесенке. Сам паритель, сделанный наверняка из материалов, похожих на те, из которых создавались поезда, был покрыт сверху чем-то белым – и корпус, и крылья, собранные наверняка с использованием частей ормов и элемеров. Унельму стало интересно: объяснялось это необходимостью, или механикеры, создававшие парители, специально прятали «начинку», чтобы не делиться с иными странами секретами? Конечно, без доступа к Стуже от таких секретов толку чуть, но кто его знает.

Глаза валов, окна парителя, моргали – видимо, шла проверка систем.

– Теперь он поедет вон туда, – Лудела ткнула пальцем на дорожки, ведущие прямиком к ничем не огороженному краю платформы. – Вон оттуда они летят!

Ульм, затаив дыхание, смотрел, как широко открываются глаза вала на парителе, как он разгоняется огромными лапами – разглядеть бы, из чего они сделаны, но слишком далеко – как мчится вперёд всё быстрее и быстрее. Толпа разом ахнула от страха и восторга, когда паритель, не замедляя бег, а наоборот, наращивая скорость, рванулся вперёд – в пропасть.

Когда паритель оторвался от края платформы, Ульм замер с бешено бьющимся сердцем – на мгновение он был уверен в том, что машина сорвётся и, крутясь вокруг своей оси, понесётся вниз, белая, беззащитная, как весенний цветок… Но этого не случилось; Ульм моргнул – и вот паритель уже летел вверх, поджав ноги и расправив широкие белые крылья, прочь от города, оставляя за собой длинный серебристый след. Это было так невероятно, что казалось ненастоящим, игрушечным – будто при желании можно было ухватиться за этот след и притянуть паритель со всеми людьми в нём обратно.

Ульм продолжал стоять, глядя ему вслед – ему казалось, что вместе с серебристой точкой унеслось в далёкие края его сердце – пока Лудела не потянула его за рукав.

Теперь Унельм с ещё большим вниманием смотрел на проходивших мимо людей в тёмной форме. Он и прежде, читая о паритерах в книгах, представлял их небожителями, которым подвластны тайны неба и земли, но теперь, после того, что он видел, восторг перешёл всякие границы.

– Лудела, помнишь тех паритеров? – осторожно спросил он.

– Ну да? – она догрызла засахаренное яблоко и, быстро оглядевшись, бросила деревянную палочку через ограждение.

– Выходит, на парителях тоже механикеры работают, да? – спросил он как можно небрежнее. – И паритеры, значит, тоже механикеры, как и машинисты на поездах?

Она хмыкнула:

– Поняла, к чему ты клонишь. Но я бы на твоём месте ни на что подобное не рассчитывала.

– Почему? – Он почувствовал себя уязвлённым и от того, что она сразу угадала его мысли, и от того, как уверенно сказала, что ему ничего не светит. Возможно, не стоило принимать её слова всерьёз. Ей явно нравилось хвастать своей искушённостью перед жителем окраины.

– Сам как думаешь? Быть паритером – или даже летать механикером на одном из таких – это ещё как здорово. Многие мечтают о таком. Простым ребятам, вроде нас с тобой, это не предлагают. Но хватит об этом. Может, лучше поболтаем о чём-нибудь более интересном? – Она игриво пихнула его в бок.

Да, она немного заносилась – но, может быть, если он и дальше будет подыгрывать ей, Лудела выложит ему много такого, что хорошо известно ей, как жительнице столицы. В конце концов, не просто же так она тратит последние свободные денёчки с ним, а не с кем-нибудь знакомым из Химмельборга? Как бы ни задирала нос, он ей нравится – грех было бы этим не воспользоваться.

– Не предлагают? – он постарался говорить как можно более простодушно. Хельна утверждала, что когда он говорил так, глаза у него делались синими-синими, и ему невозможно было отказать. – Но почему? В смысле… Разве все рекруты не равны между собой? Я думал, тесты…

Она фыркнула – и насмешливо, и недовольно – и снова прижалась к нему, поглядывая на ближайшую пустующую смотровую.

Он вздохнул и переплел её пальцы со своими:

– Ну, милая… Неужели ты мне не поможешь? Видишь ведь, как я здесь растерян – без твоих подсказок совсем пропаду. Расскажи, что нас ожидает. Буду тебе очень благодарен.

Он слегка поцеловал её около носа – промазал мимо губ, потому что она захихикала и ожила в его руках, как вода. По крайней мере, видимо, ласка подействовала – её щёки заалели.

Рука об руку они пошли к площадке, и Лудела заговорила:

– Я тоже не знаю всего, но знаю наверняка, что препараторы из богатых семей – на совсем других условиях, не то, что мы… А ты как думал? Даже самые влиятельные родители не могут избавить отпрыска от Шествия – но вот найти ему потом дело побезопаснее и попрестижнее – это им по силам. Слыхал про наследника-ястреба?

Унельм покачал головой:

– Нет. Он действительно был наследником трона?

– Ну да. То есть нет – не совсем наследником, но одним из Химмельнов точно.

Они встали в очередь, успевшую образоваться у смотровой, и Лудела прижалась к нему, поднырнула под руку.

– Не очень-то они о нём позаботились, нет? – спросил Ульм. – Я имею в виду, ястреб – не самая безопасная работа на свете, нет? Скорее наоборот.

Лудела пожала плечами, пребольно ткнув его в бок.

– По мне, так охотником быть куда опаснее. Если верить слухам, изначально он должен был стать механикером – и работать на какой-то очень безопасной работе, не требующей слишком часто даже прикасаться к препаратам. Но потом в ход пошли разные интриги, потому что от этого зависело, кто потом сядет на верхний трон. Кажется, кто-то там умер, и этот Химмельн стал ближе к трону, чем предполагалось…

– Разве препаратор может сесть на трон?

Лудела снова пожала плечами:

– Наверное, тогда он перестал бы быть препаратором. В любом случае, никто не узнал, как бы оно сложилось, потому что в результате каких-то каверз его родного дяди он отправился не к механикерам, а к ястребам, и…

– Подожди, – Унельм нахмурился, – я же читал об этом. «Полёт над Химмельборгом» – это же старая трагедия Хольстона, её в школе проходят. Ты хочешь сказать, что всё это было на самом деле?

– Книжку не читала, но история настоящая. Его несколько раз пытались убить, подстроить всё как несчастный случай, но препараторы каждый раз спасали его, потому что он стал одним из них. Потом он стал очень хорошим ястребом, на престол сел сын его дяди, дядя, кажется, помер – и наследника-ястреба оставили в покое.

– В книге он в итоге садится на трон, а как было на самом деле?

– Погиб на охоте. О! Наша очередь, можно идти смотреть!

На площадке Лудела приникла к его губам долгим влажным поцелуем, и Унельм почувствовал вкус сахара и яблока у неё на языке. Он постарался ответить ей с таким же пылом – хотя бы из вежливости, но мысли его витали далеко.

Когда она наконец оторвалась от него, они некоторое время смотрели на город – высокие башни дворца владетеля, сияющие храмовые крыши, изогнутые мосты над Химмой, петляющей через весь город и сияющей на солнце, как стекло, бесчисленные улицы и улочки, обгоняющие друг друга, крошечных человечков и оленей; игрушечный поезд, едущий по игрушечной дороге.

– Вон там наше общежитие, – сказала Лудела и прижалась к нему всем телом. – Как думаешь, успеем к ужину? – её вопрос прозвучал двусмысленно, но Ульм не успел ответить, потому что люди сзади недовольно забормотали – кто-то уже хотел занять их место, и им пришлось сойти с площадки, пропуская другую парочку.

Всё ещё держась на руки, они медленно пошли в сторону подъёмника.

– Значит, – сказал Ульм, – если богатой семьи и связей нет, на хорошую работу можно не рассчитывать? Это ты имеешь в виду?

– Ну, может, стоит веселей на всё смотреть. – Кажется, после поцелуев у неё здорово поднялось настроение. – Ты же сам сказал: есть ещё и тесты, и всякое такое. Учёба – она не просто так. Я в прошлом году встречалась с одним парнем из кропарей. Он рассказывал, что работу выдавали как раз по итогам учёбы. Кто старался и показывал хорошие результаты на тестах, получал работу получше. И ты знал, что препараторы при дворе бывают? Не все, те, кто лучше всех служит. За четыре срока службы вообще титул положен, слышал о таком? Ну, ястребам и охотникам. Кропарям и механикерам надо пять оттрубить.

– Пять сроков службы, – повторил Унельм. Ему трудно было поверить, что кто-то может вынести столько – и вообще добровольно на это пойти. – И что, часто такое случается?

– Не думаю, – легкомысленно отозвалась Лудела. – Да и кому нужен титул, тем более после стольких сроков, а? Тут один бы продержаться.

– Ты очень спокойно говоришь об этом. – Её в рука в его руке была прохладной и не дрожала.

Они ступили на платформу вместе с десятком других пассажиров, и медленно тронулись вниз. Лапы васок задвигались слаженно, легко. Сотни, тысячи лап. Каждая была добыта ястребом и охотником. Каждого из них отправлял в Стужу кропарь. Каждую лапку сделал препаратом механикер.

– Зачем волноваться? – спросила Лудела неожиданно серьёзно, и этот тон не вязался с её прежним поведением. – Всё равно ничего не изменить. К тому же… Ты, верно, думаешь, что все, кто живет в столице, осыпаются золотом и едят всё только на сливочном масле. Так это не так.