Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1

Вера и суеверия

Вера во Едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь была в нем по-прежнему сильна. «Я благоговею пред саном святителей, я не могу судить архиереев», – писал о. Илиодор, впрочем, не стесняясь тут же бранить их на чем свет стоит.

Однако его вера порой принимала весьма странные формы.

Сам себя он называл «в высшей степени мистически настроенным». Это проявлялось не только в вере, но и в суеверии. О. Илиодор глубоко верил в сны.

Все сновидения он делил на две группы – «некоторые от желудка, от сердца больного, пустое сонное мечтание», «результат перенапряжения мозга», а другие – «вещие». «Они приходят не ко всем, но лишь к глубоко чувствующей натуре. …мне тоже снятся эти сны, но редко. Все главные разделы моей жизни были предсказаны ими самым замечательным образом». Однажды, например, во сне какой-то голос призвал его опасаться 16 января.

Свои сновидения он пытался толковать: «Видеть во сне хлеб означает символ жизни» и порой пересказывал прихожанам. Оба изложенных им сна, якобы предвещавшие гонения, касались удушья в разных формах – очевидно, следствие его физического недуга.

Любопытно, что вера уживалась в о. Илиодоре со страхом смерти. Непременно вворачивавший буквально в каждой статье о готовности умереть за свои идеалы или, как он любил выражаться, «святыни», он, однако, побаивался покушений: «от пули или петли, да еще от каких-нибудь грабителей умереть не желаю, думаю, что никто такой смерти себе не желает». «…я жить хочу, вы понимаете», – обмолвился он однажды. «Иер.Илиолор, несмотря на весь свой аскетизм, все же любит жизнь, привязан к ней», – проницательно заметил «Саратовский вестник».

Политические убеждения

Открытия, сделанные в Стрельне, не поколебали (что бы он ни рассказывал потом в мемуарах) веры о. Илиодора в монархическую идеологию. Священник оставался убежденным монархистом крайнего толка. «Конечно, о. Илиодор самый ярый черносотенник? Мало этого сказать: он воплощение черносотенства!!» – восклицал о. Павел Беляев. Вера в принцип не помешала о. Илиодору заявить в «Русском собрании»: «По грехам нашим дал нам Бог Царя слабого!». Не препятствовала и обличать все остальные государственные структуры сверху донизу.

Соотношение монашества и патриотизма

Самым больным вопросом его молодых лет было соотношение в его личности монашества и патриотизма. Современники не понимали, зачем иеромонах берется за такое светское дело, как политическая деятельность. «Святой Отец, проповедуйте людям о небесах, но земные дела оставьте нам», – написал о. Илиодору сенатор Турау. «Что вы, монахи, суетесь не в свое дело; вам нужно Богу молиться, а не смущать народ!» – укорял его один из киевских депутатов Государственной думы.

Со временем, когда газеты создали образ о. Илиодора как чисто политической фигуры, враги стали упрекать его за измену своему долгу, утверждая, что в знаменитом иеромонахе «не осталось ничего монашеского», что «Илиодор ни с русским иночеством, ни с монашеским подвижничеством, ни даже с обычным церковнослужительством ничего общего не имел, не имеет и иметь не будет», что это просто «молодой человек в рясе монаха», «прикрывающийся званием проповедника», а на самом деле занятый только политикой.

«Всякий раз, как о. Илиодор готовится к брани, надевает свои военные доспехи, – я с особенной силой чувствую, что он не инок. Нет в нем ни одной черты, столь характерной для своеобразного типа русских подвижников.

И досадно и больно, что простые и религиозные люди, истосковавшиеся по светлому образу легендарных "подвижников", не могут понять, что влечет их на подворье пустой мираж, что на самом деле о. Илиодор совсем не то, за что они его "почитают". …

Он – весь в "мире", и не в его "высшем" проявлении, а в его "повседневности", в его дрязгах, мелочах, личных "делах", в личном успехе, в газетной популярности, в властолюбии и прочее, и прочее…».

Тяга к политике заставила недругов о. Илиодора подозревать в нем «духовного карьериста», «совершенно нерелигиозного человека», который «прекрасно использовал момент», «опасного авантюриста». «Никаких убеждений, ни левых, ни правых, у него никогда не было. Служить Богу либо черту ему было совершенно безразлично, лишь бы добиться своих ближайших целей».

На самом деле его политизированность была сильно преувеличена газетами, писавшими почти исключительно об этой стороне его деятельности. «…нельзя сказать, положа руку на сердце, что о. Илиодор только и расточает злобную ругань направо и налево, хулит и поносит инакомыслящих, призывает к погрому "жидов" и вообще "возбуждает одну часть населения против другой". Отнюдь нет. У него прекрасные планы, у него в голове есть готовая программа созидательной работы – просветительной и экономической. Мирной, культурной и, как принято у нас выражаться, "закономерной" работы».

Сочетание духовного и гражданского служения казалось о. Илиодору долгом каждого пастыря и монаха. Именно так было на Московской Руси: «Иноки твои и священники служили Богу и народу своему, детям твоим возлюбленным. Для них не было различия между Церковью и Государством: они одинаково полагали жизнь свою за то и другое».

Впрочем, о. Илиодор находил, что превращение инока в воина – это исключение, а не правило: «Дело монаха – стоять в алтаре и, преклонив голову, молиться и за себя, и за всех православных людей. Но когда враги осадили Свято-Троицкую обитель, то монахи вооружились и стали на защиту Христовой веры…». «Иноки, предаваясь в обычное время молитве, богомыслию и послушанию, в годину народного бедствия били тревогу, будили народ, собирали и объединяли его вокруг себя, пока общими силами не отвращали беды».

Для примера о. Илиодор любил указывать на Пересвета с Ослябей, патриарха Гермогена, а также на прославившихся в Смутное время насельников Троице-Сергиевой лавры – преподобного Дионисия Радонежского и Авраамия Палицына.

А если ныне патриотическая деятельность иеромонаха вызывает недоумение, то лишь потому, что монастыри «забыли свое назначение», утратили «свой древний дух», бросив темный народ на произвол судьбы. О. Илиодор просто «старается встать на путь предков своих». В этом возвращении к заветам старины он видел залог успеха патриотической борьбы: «Голубчик мой, поверь мне, что спасут Россию теперь монахи и крестьяне».

Сходство подвига, поднятого на свои рамена о. Илиодором, с деяниями бесстрашных русских подвижников отмечалось еще и некоторыми современниками, сравнивавшими его с патриархом Гермогеном и архимандритом Дионисием.

Упреки о. Илиодора, как и вообще правых священнослужителей, за их патриотический труд нередко имели под собой политическую почву. Оппонентов уязвляло не столько само наличие у духовенства гражданской позиции, сколько ее несоответствие их собственным взглядам. Отвечая прогрессивной газете «Волынь», укорявшей о.о.Виталия и Илиодора в том, что они проповедуют народу о земле, а не о небе, «Почаевские известия» писали: «Ясно, что жидовским прихвостням желательно было бы, чтобы почаевские иноки учили народ возводить очи к небу и пригинаться к земле смиренно, а пронырливые жидки тем временем расхитили бы его богатство и сели бы на русского "музика" верхом».

Руководители Почаевского союза напоминали, что в качестве монахов они не теряют своей национальной принадлежности: «Нам говорят, что это не наше дело. Да разве мы не русские? Разве страдания родины не терзают наших сердец! Нет, это наше дело!». Продолжая эту мысль уже от собственного лица, о. Илиодор писал: «я – сын Православной России. Почему же мне не защищать свою Родину? Почему не вмешиваться в политику?».

Когда митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) призвал духовенство воздержаться от политической деятельности, возмущенный о. Илиодор не постеснялся открыто сказать о престарелом архиерее следующее: «Эти слова можно принимать только за издевательство, так как всегда, во всю русскую историю духовенство шло впереди своего народа и в настоящий момент оно обязано быть с ним. А теперь, когда нужно дать последний бой революции, наш первосвященник приглашает духовенство отступить. Это не только преступление и предательство, это подлость и кощунство».

Выступая на передовую политической борьбы, о. Илиодор не сознавал, что любые нападки на него лично ударят рикошетом по авторитету всей церкви. Этим авторитетом он тщетно пытался от них укрыться, на что «Царицынская жизнь» резонно ответила, что разоблачает деятельность священников не как таковых, а как своих политических противников, членов политической партии – «Союза русского народа».

Типаж о. Илиодора не нов для церковной истории. Современники сравнивали его с Петром Амьенским и особенно с Савонаролой. В русской же Церкви ближе всего к нему протопоп Аввакум. Что до свт.Филиппа и других русских святых, на подражание которым претендовал о. Илиодор, то они были люди совершенно другого духа. Патриоты, они, однако, не стремились завести толпу.

При всей видимой погруженности в мирские хлопоты о. Илиодор ухитрялся оставаться настоящим монахом: «…своего дела прямого я не забываю». «Как уверяют многие, даже из числа несочувствующих ему, – он истинный и примерный монах», – писал свящ. Павел Беляев. В многочисленных путешествиях о. Илиодора замечали за молитвой то в небольшом провинциальном храме, то у вокзального иконостаса, на коленях. Подобно своему духовному отцу, он тоже не любил, когда его попутчицей в купе оказывалась женщина. Но если еп.Феофан при подобном казусе ушел в другое купе, выкупив его целиком, то о. Илиодору такое благородство было не по карману. Однажды иеромонах пытался выгнать из своего купе женщину с больным ребенком, причем, встретив противодействие, апеллировал к своим провожатым: «Православные, как же я с бабой рядом поеду?».

Однако следует различать монашество как аскетическую практику, принадлежащую целому ряду религий, и христианство. Более справедливы те недруги о. Илиодора, кто упрекал его в отступлении от христианских идеалов, говоря, что он «совсем-совсем забыл о Христе и об Евангелии». Например, прот.С.Каверзнев (31.X.1910) во всеуслышание обвинил иеромонаха в том, что он идет вразрез с евангельским учением, развращает, а не поучает, проповедует не любовь, а ненависть.

Иеромонах оправдывался, проповедуя при этом христианское отношение только к христианам: кротость и мир у него есть, но для паствы, а не для безбожников, любить врагов надо личных, а не врагов церкви и государства, считать братьями надо только тех, кто верит в свое происхождение от Адама и Евы, а безбожники не верят, следовательно, они и не братья, а враги…

Для своих действий он без труда находил оправдания в Новом Завете. Излюбленным примером было изгнание торгующих из храма. В другой раз, прилюдно преклонив колени с молитвой о наказании царицынских клеветников и безбожников, о. Илиодор пояснил очевидцам: «вспомните, как апостолы посылали проклятья и просили погибели жителям самарянского города».

Но подлинной его стихией был Ветхий Завет. О. Илиодор сознавался, что ближе ему ветхозаветные пророки. «Я, правда, не апостольского складу, – продолжал он собственную характеристику; – у тех кроткое, созидательное слово, а у меня повадка ближе к древним пророкам подходит, которые не гладили по головке: казнили, разрушали…». Именно в их книгах он черпал свое вдохновение, порой прямо ссылаясь на пример «древних пророков».

Некоторые современники тоже отмечали эту преемственность. Преосв. Гермоген говорил о «духе о. Илиодора, горящем пламенем ветхозаветных пророков», другие сравнивали иеромонаха с Иеремией, Ионой и Иезекиилем, а также с пророком Елисеем, жестоко наказавшим нечестивых детей.

Почему о. Илиодору взбрело в голову заняться народным просвещением? Дело в том, что ему довелось жить в безумное время первой русской смуты, в которой не последнюю роль сыграла революционная агитация.

«Где-то прокламации разбрасывались на ходу из экипажей, запряженных тройками лощадей, где-то "некто, одетый в генеральский мундир и ленты", обманом вел крестьян на разгром соседней усадьбы, в Рязанской губ. "…генерал проезжал, в звездах, царскую грамоту показывал: ждите, говорит, мужички, вся земля Ваша будет".

Случалось, что в роли агитаторов выступали земцы, а также деревенская интеллигенция – учителя, фельдшеры, врачи, агрономы. В Рыльском уезде Курской губернии разгромом одного из заводов руководили "бывшие в масках, не принадлежавшие к крестьянской среде лица", которые "занимались игрой на рояле", пока поднятые ими простолюдины расправлялись с заводом».

Толчок к новому потоку агитации дал Высочайший манифест 17 октября 1905 г. о даровании «свобод», что малограмотный крестьянин не мог уразуметь и толковал по-своему. «"Гастролеры-агитаторы" подстрекали на беспорядки именем Монарха, подчас прямо уверяя народ, будто помещичья земля отныне передана в его руки. Фельдшеры, сельские учителя, ветеринары стали распространять слухи, будто в январе Государь издал право грабить частных землевладельцев и завладевать их землями. В Саратове после 17 октября ходили слухи, "что дана свобода три дня грабить". Случалось, что для убедительности революционеры облачались в ленты и мундиры, печатали подложные царские манифесты, "с гербовыми орлами и прочими императорскими атрибутами", где от лица Государя приказывалось грабить помещиков. По неграмотности крестьяне принимали агитаторов за царских посланцев».

Что же сделал о. Илиодор? Он противопоставил революционной агитации собственную контрагитацию, разъясняя народу истинное положение вещей.

Нельзя не согласиться с иеромонахом, что духовенство было самой подходящей силой для такой разъяснительной работы.

Ярославль (1905-1906)

Семинария

Карьера о. Илиодора началась, как и у большинства ученых монахов, с преподавания в провинциальной духовной семинарии. В октябре 1905 г. он получил назначение в Ярославль.

Следует понимать, что поповичами тех лет духовная семинария зачастую рассматривалась не как ступень к священному сану, а как возможность получить хоть какое-то образование на казенный счет. Поэтому выведенный Достоевским тип неверующего семинариста Ракитина был весьма распространен.

Революция была в разгаре, и воспитанники духовной школы вслед за светским студенчеством принимали в беспорядках активное участие. Ярославские семинаристы пели революционные песни, наклеивали на стенах прокламации, шатались по митингам, устраивали сходки, предъявляли педагогам петиции. Раз «устроили в коридоре торжественную процессию с флагами, под которыми, при пении Марсельезы, пришлось пройти о. ректору с преподавателями из учительской комнаты, чем учителя окончательно возмутились».

Брожение переросло в открытый бунт 14.X.1905, когда воспитанники устроили забастовку. По примеру фабричных забастовщиков вожаки принудительно втягивали в свою затею более благоразумных товарищей, врываясь в классы с криками: «Прекратить занятия!». Не прошло и часа, как в семинарию прибыл архиепископ Ярославский Иаков (Пятницкий). Поприветствовав гостя криками «вон», ученики через депутата-четвероклассника сообщили преосвященному свои претензии к методам и программе семинарского образования: в курсе философии имеются догматические «софизмы», в курсе истории – указания на промысел Божий, из курса словесности исключены гр. Толстой и М. Горький. Архиерей послушал-послушал, да и уехал. Вскоре ученики заявили о. ректору, что закрывают семинарию до 24.XI. Позже постановлением совместной сходки семинаристов и городского духовенства этот срок был продлен до 8.I.1906.

В дни неурочных каникул воспитанники Ярославской семинарии продолжали свою революционную деятельность: 19.X из окон общежития по Духовской улице была обстреляна монархическая манифестация, а в ноябре некий уволенный из семинарии Соколов вел в Любимском уезде агитацию за Всероссийский крестьянский союз, вследствие чего следующие полгода находился в тюрьме.

18.XI Св. Синод распорядился открыть все забастовавшие семинарии и принять обратно исключенных учеников. Педагогическое собрание правления Ярославской семинарии постановило (9.XII) возобновить занятия лишь в январе, а высокопреосвященный Иаков предложил следующую меру успокоения: наиболее буйным ученикам сидеть по домам до самых экзаменов. Соответствующая резолюция была разослана родителям 35 семинаристов, однако так и осталась на бумаге. «К сожалению, – писал преосвященный, – это мое предложение родителями не было оценено по достоинству: ни в ком не нашлось готовности своей личной выгодой пожертвовать для общего блага дорогой нашей духовной школы. Даже больше того, я получал, по-видимому от воспитанников, письма, в которых они похвалялись, что, несмотря на мое увещание, все собрались в семинарию; с детским задором печатали о том же в газетах».

16.I.1906 занятия, наконец, возобновились, но семинария, особенно старшие три класса, оставалась неспокойной. Воспитанники не желали учиться, прогуливали занятия, дерзили преподавателям, отказывались отвечать: «урока не учил и учить не буду, так как мне это не нужно». По меткому сравнению архиеп. Иакова, юноши уподоблялись персонажу басни Крылова «Свинья под дубом».

Вот в этот омут и угодил о. Илиодор. Определение Св. Синода о назначении его преподавателем гомилетики и соединенных с ней предметов (практическое руководство) в Ярославскую духовную семинарию состоялось 21.X.1905. Вступление в должность состоялось еще позже. По словам А. И. Кругликова, о. Илиодор приехал в Ярославль в начале октября. На 10.X.1905 преподавателем гомилетики еще числился А. А. Субботин. А уже 18.X занятия прекратились на три месяца. Таким образом, если в октябре о. Илиодор и успел провести пару уроков, то в полную силу его педагогическая деятельность началась только в январе 1906 г.

«На место служения о. Илиодор ехал с радужными надеждами», – рассказывает биограф. «Я отдался делу всей душой», – вспоминал сам иеромонах.

Вчерашний студент надеялся исправить в Ярославле те семинарские проблемы, которые огорчали его в Новочеркасске. Во-первых, разврат, наблюдая который он давно уже мечтал «хоть сколько-нибудь обновить растлевшуюся духовную школу». Во-вторых, сухость отношений между педагогами и семинаристами. «Я сам, когда учился в Духовной семинарии, по временам невыносимо скорбел о том, что между учителями и учениками утвердилась "пропасть велия" и не было возможности учителя в целях воспитания юношества войти в душу ученика, а тем более – ученику в душу учителя. …нельзя не осудить этой отдаленности учителя от ученика, нельзя не осудить за то, что чрез это часто тому или иному воспитаннику приходилось в тот момент, когда в душе являлись мучительные сомнения насчет разных вопросов жизни, требовавшие в своем разрешении разумного руководства и теплого участия, оставаться одиноким…». Биограф о. Илиодора сообщает: «Памятуя свою семинарскую "нужу", он был полон желания слиться с учениками и бросить в их души семена любви и веры». Положительный пример о.Феофана, преподавателя и духовного отца в одном лице, был перед глазами.

Вверенная о. Илиодору дисциплина – гомилетика – казалась ему важнейшей для будущих пастырей. «Главным образом, он хотел научить их проповедничеству, ибо, по его мнению, священники без проповедей не сделают и сотой доли того, что нужно и что они должны сделать».

При знакомстве с учениками заверивший их в своей дружбе и объявивший, что не признает балла ниже тройки, на деле о. Илиодор оказался весьма требовательным педагогом. Желая нагнать программу, он задавал огромные уроки и неизменно задерживал учеников на пару минут перемены. По словам некоего «Петровича», новый преподаватель «никогда не объяснял» заданное, «заставляя учить по учебникам шестидесятых годов, написанным чуть ли не древнеславянским слогом». Однако А. И. Кругликов это отчасти оспаривал: «уроки о. Илиодор всегда объяснял, что известно всем, кроме вас».

К педагогическим разногласиям следует прибавить и политические. О. Илиодор уже успел выказать себя ярым монархистом, а воспитанники семинарии придерживались прямо противоположных взглядов. Современники делали упор на эту политическую подоплеку конфликта преподавателя и учеников. Дескать, о. Илиодор «не на шутку задумал очистить семинарию от вредного элемента», часто повторяя: «Я ваш бич». Однако трудно сказать, что было первично, а что вторично, – политика или педагогика, – не зная, кем больше ощущали себя юные воспитанники – революционерами или детьми, которым наставили плохих отметок.

Относительно методов преподавания тот же «Петрович» сообщает, что о. Илиодор «вел себя крайне деспотично», твердя: «закрою семинарию, если вы не будете делать так, как я хочу». Новый преподаватель «начал уже приводить в исполнение свой план, ставя ученикам единицы и сбавляя поведение». Подобные репрессии применялись к «каждому плохо ответившему урок или по какой-нибудь причине отказавшемуся от него» (а какую отметку надо ставить тем, кто не учит уроки?), к «обитателям камчатки» и, наконец, к «тем, которые не интересовались будущим духовным поприщем и сквозь пальцы смотрели на богословие». Семинаристы шептались, что о. Илиодор «в пятом классе поставил 20 единиц. В шестом 30 и т.д. Достаточно ученику при ответе задуматься, Илиодор сухо произносит "довольно" и ставит в журнале 1».

В целом картина совершенно ясна. С одной стороны, строгий и несдержанный преподаватель, сыплющий единицами и угрозами. С другой стороны, лодыри-ученики, расслабившиеся после трехмесячных незапланированных каникул, чувствующие себя хозяевами положения и гордящиеся тем, что они закрывают семинарию когда хотят и выходят на учебу тоже когда хотят. Яблоко раздора – гомилетика, не интересующая тех, кто никогда не станет священником и кому от семинарии нужен только аттестат.

Разгорелась нешуточная ссора. Всего через два дня после начала занятий либеральная газета «Северная область» сообщила, что старшеклассники недовольны о. Илиодором и намереваются либо устроить ему бойкот, либо добиваться от преосвященного отставки своего педагога. Покамест ограничились кошачьими концертами. Уроки о. Илиодора проходили под пение революционных песен, свистки, хрюканье и «другие неприличные звуки». Ученики болтали, ложились на скамьи. На классных досках появлялись оскорбительные рисунки, а до ушей бедного преподавателя долетали ругательства по его адресу.

Словом, как и все молодые педагоги, которым доводится работать не с детьми, а со взрослой молодежью, о. Илиодор столкнулся с проблемой сохранения своего авторитета. 17–20-летние воспитанники не желали слушаться 25-летнего преподавателя. С обычной грубостью о. Илиодор упрекал учеников, говоря, что они держат себя, как мужики, крючники и зимогоры. Слушатели ничуть не образумились и продолжали ненавидеть «преподавателя-ругателя». Жаловались и о. ректору – архимандриту Евсевию (Гроздову). Тот посетил несколько уроков о. Илиодора, после чего, по одним сведениям, «сделал ему должные замечания», а по другим – «никаких замечаний не делал, а напротив, вынес убеждение, что о. Илиодор образцовый преподаватель, о чем и заявил на педагогическом собрании».

После этого отношения совсем обострились. «О. Илиодор еще с большей настойчивостью начал преследовать жалующихся на него крамольников». На уроках происходили скандалы.

Однажды один ученик оспорил заданную о. Илиодором тему сочинения.

– Это кто спрашивает меня? – поинтересовался преподаватель.

Ученик назвался. Его фамилия была знакома о. Илиодору: этот юноша высмеивал его в местной левой печати.

– Я не желаю с вами разговаривать, – вспылил иеромонах и выбежал из класса.

Остыв, преподаватель вернулся и предложил тому же ученику отвечать урок.

– Я не желаю с вами разговаривать, – возразил тот.

О. Илиодор влепил ему единицу и ушел. В отместку ученик напечатал о нем новую заметку под заголовком «Черный ворон».

В другой раз на уроке в 5-м штатном классе через печную форточку из нижнего этажа кто-то стал обзывать о. Илиодора «черносотенцем». Тот, выбежав из класса, поймал некоего ученика П-кого, предполагая, что он-то и кричал, и затем передал дело на педагогический совет. Юноша был исключен. Из-за о. Илиодора покинул семинарию и ученик 5-го класса Студитов, недовольный оскорбительным обращением с ним и его товарищами.

26.II случилась беда. Некие семинаристы явились в манеж (близ Николо-Мокринских казарм) на собрание «Союза русского народа», где проповедовал о. Илиодор, и после его речи стали насмехаться над союзниками, обзывая их «хулиганами» и «илиодоровцами». Те набросились на обидчиков с кулаками. Впоследствии иеромонах с нескрываемой гордостью рассказывал, что благодаря его «последователям» от дерзких молодых людей «остались одни калоши»: «Это не по-благородному, но по-русски!». Били всерьез: по сведениям «Русского слова», один из семинаристов лег в больницу.

Хотя пострадавшие сами напросились на неприятности, левый лагерь поспешил представить дело так, словно иеромонах натравил толпу на собственных учеников. Воспитанники решили привести в силу свое давнее намерение, объявив преподавателю гомилетики бойкот. Один из них потом уверял, что это было общее единодушное решение: «Все семинаристы сознали, что о. Илиодор с своим тенденциозным преподаванием выслушан ими быть не может. Они это сознали и все вместе решили бороться». Однако, по сведениям А. И. Кругликова, некоторые ученики примкнули к бойкоту «только под принуждением, из страха».

На следующий день после побоища дежурные трех старших классов заявили о. ректору, что не будут заниматься у о. Илиодора. Его уроки прекратились за отсутствием учеников. Затем (4.III) депутация старшеклассников явилась к архиерею, поставив ему ультиматум: или удаление неугодного преподавателя, или закрытие семинарии. Были названы две причины – личные оскорбления о. Илиодором учеников и его политическая деятельность. Преосвященный оказался на стороне педагога и ответил посетителям отказом, пригрозив закрытием трех старших классов. Ученики ответили, что в таком случае и младшие классы откажутся учиться.

Наконец, воспитанники послали телеграмму в Училищный совет при Св. Синоде, прося удалить о. Илиодора и прислать ревизора для расследования. Ответа не последовало.

В свою очередь, политические друзья о. Илиодора – совет ярославского отдела «Союза русского народа» – телеграфировали в Синод о поведении семинаристов.

Правление семинарии передало дело на усмотрение высшей власти. В свою очередь, архиеп. Иаков отправил рапорт в Св. Синод (12.III) и затем устроил нечто вроде плебисцита среди духовенства Ярославской епархии, прося обсудить положение семинарии на предстоящих 27–28.III благочиннических собраниях. «Главный недуг ее в переполнении юношами, совершенно несочувствующими задачам семинарского образования и тяготящимися тем, чему семинария должна учить и действительно учит. Ради Бога, не посылайте таких юношей в семинарию». Одновременно преосвященный повторил свое старое предложение – удержать дома до экзаменов тех учеников, «которые наиболее нервны, впечатлительны и неспокойны или наиболее испорчены».

Но не успел состояться этот плебисцит, как учебный комитет при Св. Синоде распорядился (определение от 23–28.III) закрыть три старшие класса семинарии до осени. Ученики признавались уволенными, с правом на будущий год вернуться в те же классы, и то по прошению и после «тщательного разбора» семинарским правлением. Положение этих юношей было не из легких. Они теряли целый учебный год, что особенно затрудняло тех учеников 6-го класса, кто собирался продолжать образование в высшей школе. Родителям воспитанников трех младших классов было разослано грозное предупреждение, что если их сыновья из «ложного товарищества» поддержат своих старших друзей, устроив забастовку, то подвергнутся той же участи.

Положение семинарии обсуждалось сельским духовенством на благочиннических съездах в марте и особенно в мае. Если в марте обсуждение шло вяло, затрагивая главным образом реформу семинарского образования, то после решения Св. Синода вопрос приобрел особую остроту, тем более что в числе сельских священников были, очевидно, отцы уволенных семинаристов. О. Сергий Лилеев обратился ко всем священникам Ярославской епархии с призывом просить владыку дозволить бывшим старшеклассникам держать переходные экзамены, чтобы осенью перейти в следующий класс. Соответствующее постановление приняли съезды 2-го и 4-го благочиннических округов Мышкинского уезда и 4-го округа Рыбинского уезда. 5-й округ Угличского уезда попросил, кроме того, совсем открыть три старшие класса, а 4-й округ Ростовского уезда – осенью принять всех назад без «разбора». Впрочем, звучали и противоположные мнения. 3-й округ Мологского уезда высказался за исключение крамольников, что некий семинарист прокомментировал так: «…остается только пожалеть, что среди наших духовных отцов есть такие, для которых важнее какой-нибудь головной убор, чем судьба целой семинарии».

Многие священники оказались настроены против лично о. Илиодора. О его удалении из семинарии ходатайствовали съезды 5-го округа Угличского уезда, 4-го округа Ростовского уезда и Великосельского благочиния Ярославского уезда. Вскоре высокопреосв. Иаков отметил, что о. Илиодор возбудил против себя не только всех семинаристов, но «чрез них и все городское и сельское духовенство».

О. Илиодор не поладил и со своими сослуживцами по семинарии. В отличие от него, они были далеко не монархисты. Показательно, что день открытия Государственной думы I созыва 27.IV.1906 семинария отпраздновала с молебствием и даже с праздничным пирогом, хотя правительственные учреждения в Ярославле работали как обычно. Осенью 1905 г. преподаватели не только не препятствовали революционной деятельности своих воспитанников, но порой даже вместо уроков «читали газеты и занимались разговорами с учениками, как бы заискивая у них расположения». О. Илиодор с самого начала ужаснулся и подал преосвященному письменный доклад, указывая, что как воспитанники, так и педагоги семинарии отличаются левыми убеждениями. Получил ответ, «что это не его дело».

Тем временем Св. Синод разослал по семинариям проекты семинарской реформы. Ярославские педагоги составили собственную редакцию «в самом современном духе», предлагая отменить даже обязательное для учеников посещение богослужений. На педагогическом совете возмущенный о. Илиодор, стуча кулаком по столу, высказал коллегам следующее: «Вы – кусочники, а не преподаватели. Почувствовали, что истинные ревнители и защитники Церкви теперь в загоне, так и уклонились влево. Нет, если вы, действительно, честные и искренние люди, так покажите это на деле. Проявите храбрость и не следуйте рабски за толпой безбожников и разрушителей». Когда же его попросили не стучать, он возразил: «Нет, стучать надо, только не по столу, а по физиономиям тех, кто страха ради иудейска забыл совесть и честь и примкнул к банде разбойников…».