Убить Бин Ладена

– Можешь называть меня Шай, – сообщил Гуральски на достаточно приличном, лишь с легким акцентом, русском языке. – Ну, а твое имя я, конечно, помню. – Разговор у нас будет долгим, так что давай закажем кофе, чай, или другие напитки. А может быть, ты голоден, тогда нам принесут сэндвичи.

– Нет спасибо, -отказался Роман. – Я бы с удовольствием выпил холодной воды.

– Ну что ж, воду сейчас принесут, а пообедаем позже, – легко согласился его собеседник. – Ну, а пока побеседуем. Как ты относишься к Израилю? – огорошил он Романа первым вопросом, показавшимся ему каким-то чересчур уж лобовым.

– Что значит, как отношусь. Нормально отношусь. В кибуце мне нравится, учу язык, работаю, отдыхаю. Может, вас что-то конкретное интересует, так вы уточните.

– Хорошо, уточню. Конечно, те четыре месяца, что ты здесь провел, слишком небольшой срок… Но все же спрошу. Считаешь ли ты Израиль страной, которая может стать твоей родиной? Настоящей родиной.

– Это и правда вопрос, на который так сразу не ответишь. Вы же наверняка знаете, что жизнь в кибуце довольно замкнутая, особенно у меня – работа, учеба. Я еще мало что видел, почти ничего не знаю, ни обычаев, ни людей. Пока мне все нравится и я ничего плохого про Израиль сказать не могу.

Гуральски сменил тактику разговора. Теперь он расспрашивал Романа в подробностях о его работе, о том, как ему дается иврит, о взаимоотношениях с окружающими людьми, довольно покивал головой, когда Рома рассказал ему о своих утренних пробежках по побережью. Потом он неожиданно поставил на столик руку с упором на локте и предложил Роману: «Потягаемся». Через мгновение майор почувствовал, что его ладонь оказалась в стальных тисках, припечатанная к поверхности стола. Он едва перевел дыхание и, потирая враз покрасневшую руку, с усилием произнес:

– Ну и силища у тебя, парень. Откуда?

– С кузнецом дружил, помогал ему понемногу, – не вдаваясь в подробности, коротко ответил Рома.

В дверь постучали и девушка в длинной до пят юбке внесла поднос с бутербродами и кофе. Когда с обедом было покончено, майор предложил Роме сигарету, закурил сам и заговорил снова:

– У меня сложилось впечатление, что парень ты прямой и потому скажу тебе прямо. Мы хотели бы предложить тебе одну работу. Интересную и чрезвычайно важную. Но даже для того, чтобы просто рассказать тебе об этой работе, хотя бы в общих чертах, нам необходимо убедиться, что ты с нами вполне искренен.

– Да мне скрывать нечего, – пожал плечами Роман.

– Англичане в таких случаях утверждают, что у каждого в шкафу спрятан свой скелет, – ухмыльнулся майор. – Согласись, что есть достаточная степень риска, когда доверяешься малознакомому человеку и поэтому хотелось бы этот риск свести до минимума. Ты понимаешь, о чем я толкую?

– Не свосем, – признался Лучинский. – Вы же мне толком так ничего и не сказали, как же я могу вас понять, Шай?

– Ну хорошо, – словно принимая какое-то очень важное для себя решение, откликнулся Гуральски. – Ты что-нибудь слышал, или, может быть, читал о приборе, который называется «Полиграф»?

– Детектор лжи, что ли?

– Вот именно, детектор лжи. Как ты отнесешься к тому, что мы тебя попросим пройти проверку на полиграфе. Это, разумеется, дело совершенно добровольное и обязать тебя никто не имеет права. Но если, как сам сказал, тебе скрывать нечего, то…

«Да я согласен», – перебил его Роман, несколько обескуражив скорым ответом своего собеседника. Майор не ожидал, что он согласится так легко и без колебаний, даже не пытаясь выяснить, для чего нужна такая проверка. В соседней комнате мужчина в белом медицинском халате, осведомился у Романа о его самочувствии, о том, как спал минувшей ночью и, предварительно измерив кровяное давление, стал прилаживать многочисленные датчики.

– Отвечать на вопросы только односложно, – предупредил он. – Никаких пояснений и отступлений не требуется, только «да» и «нет». Понятно? Тогда приступим. Вы приехали из СССР?

–Да.

–Ваша мать жива?

–Нет.

– Вы давали подписку о сотрудничестве с КГБ?

– Нет.

– У вас есть оперативный псевдоним?…

Вопросы следовали один за другим, то в убыстряющемся, то в замедленном темпе. Через полчаса, доктор отцепил от него датчики и они снова перешли в комнату, где беседовали до этого. Затем майора вызвали и отсутствовал он довольно долго.

Доктор попросту огорошил Эфраима:

– Я бы мог подумать, что прибор вышел из строя, но полиграф в совершенно исправном состоянии,– говорил он. – Этот мальчишка спутал нам все карты. Такое впечатление, что он попросту издевался над нами, давая заведомо ложные ответы на самые безобидные вопросы. Так что я теперь не могу сказать, когда он врал, а когда говорил правду. В любом случае, с этим парнем надо ухо держать востро и попытаться понять, что у него на уме.

Эфраим не торопился возвращаться к Лучинскому. Следовало обдумать все, что сообщил ему врач. Неужели их подозрения, что перед ними агент советской разведки, имеют под собой серьезные основания. Но когда его успели так вышколить? Ведь нужны долгие годы упорных тренировок, чтобы с таким мастерством владеть искусством притворства. Мысли путались, а посоветоваться прямо сейчас было не с кем. Решение нужно принимать самому. Или прервать беседу до следующего раза. А до какого следующего?.. Так ничего толком и не решив, майор вернулся к Роману. Тот безмятежно отхлебывал воду из высокого стакана, немигающим взглядом глядя прямо перед собой. «И правда, как волк,подумал Гуральски. Точно Рони подметил, молодец». И тут же задал вопрос, который возник у него в голове совершенно неожиданно:

– Ты уже когда-то проходил проверку на полиграфе?

– И не раз, – невозмутимо подтвердил Рома.

Эфраим едва не подпрыгнул от изумления: «Где, когда, кто тебя проверял?» – засыпал он его вопросами.

– Ну вы же знаете, что я увлекался радиотехникой. Один раз в журнале прочитал описание детектора лжи и сам его сконструировал. Мы потом с пацанами друг друга проверяли, пока не надоело.

–Так что же ты молчал об этом?!

– А меня никто не спрашивал.

– Ну что ж, резонно, мы как-то упустили из виду, надо было поинтересоваться, знаком ли ты с этим прибором. Один ноль в твою пользу. Скажи, ты мог бы остаться сегодня в Тель-Авиве?

– Если нужно… Но я же никого в кибуце не предупредил, что не вернусь.

– Ну это мы как-нибудь уладим, не волнуйся. Поехали.

Эфраим отвез Романа на конспиративную квартиру, сказал, что приедет к восьми утра, порекомендовал как следует выспаться, а сам, уже изрядно вымотанный этим нелегким днем, отправился на доклад к бригадному генералу – тот ждал его с нетерпением и велел приехать в любое время.

Генерал слушал своего офицера, не перебивая и не задавая ни единого вопроса. И лишь когда Гуральски умолк, категорично потребовал:

– Выводы, майор.

Гуральски надолго задумался, потом четко, без колебаний, произнес одно-единственное слово:

– Школа.

Х Х

Х

Рассвет еще только начинал брезжить, когда Волк открыл глаза и, не разрешая себе больше нежиться, сильным движением выбросил мускулистое тело из кровати. Делая привычную гимнастику, взглянул на часы, фиксируя время, потом перевел взгляд на календарь. Сегодня ровно год, как он здесь.

…После той памятной поездки в ТельАвив, Роман в кибуц больше не вернулся. Утром за ним заехал Эфраим, усадил его в машину и уже через два часа они входили в подъезд многоквартирного дома в Хайфе. Здесь он прожил около трех месяцев. На прощанье майор Гуральски сказал:

– Люди, которые будут открывать входную дверь своим ключом – мои коллеги. Отнесись к ним с полным доверием, а я рассчитываю, что и ты вызовешь доверие у них. Запомни важное. Никто из приходящих сюда людей не знает твоего имени. Но если кто-либо вдруг обратится к тебе по имени, неважно, как тебя назовут – твоим или чужим именем, ты должен сделать следующее. В тумбочке твоей спальни стоит телефон без цифрового диска. Тебе надо поднять трубку и сразу опустить ее обратно. Это все. Устраивайся.

Оставшись один, он прошелся по квартире. В холодильнике обнаружилось достаточное количество всяческих продуктов. В платяном шкафу были развешаны брюки, рубашки, на полках, аккуратно сложенное, лежало белье.

На следующий день заскрежетал ключ в замке, в квартиру вошел плотный мужчина, чье лицо было изборождено такими глубокими морщинами, что они казались шрамами. Он основательно устроился в кресле, закурил и, тоном не терпящим возражений, не попросил, а потребовал, чтобы молодой человек рассказал ему в самых мельчайших подробностях о своей жизни.

– С какого момента? С рождения?– попытался съязвить Рома.

– С того момента, как отчетливо себя помнишь. Русский писатель Лев Толстой помнил себя с двухлетнего возраста, Альберт Эйнштейн – примерно с такого же. А ты?

Посетителей было трое, они чередовались неделями, разговаривали преимущественно на арабском, иногда переходили на иврит, что для Ромы было сложнее всего. Но они обладали завидным терпением, помогая своему собеседнику подыскивать нужные слова на мало доступном пока языке. Впрочем, природные способности выручали его и здесь. Однажды кто-то из пришедших, прервав беседу, попросил:

– Яков, нельзя ли мне стакан воды, в горле пересохло.

Рома молча встал, но вместо кухни тотчас отправился в спальню, поднял и тут же опустил трубку телефона, который, как и говорил Эфраим, обнаружил в прикроватной тумбочке. Не успел он сделать еще и шага, как телефон зазвонил.

– Все в порядке, – услышал он голос в трубке. – Мы просто проверяли, не забыл ли ты наших инструкций.

Так прошло около трех месяцев, когда в квартире, в сопровождении Эфраима, появился бригадный генерал. Разговор с этим неординарным человеком навсегда врезался Роману в память, оставил глубочайший след в его душе. Хотя разговор шел у них о проблемах отнюдь не духовных. Генерал с неподдельной тревогой и подкупающей искренностью говорил о той угрозе, которую несут миру террористические организации различного толка, особо подчеркивая наибольшую опасность исламских группировок.

– К сожалению, политики и деловые круги большинства стран мира не хотят всерьез воспринимать эту угрозу, не понимая, что мы уже стоим на пороге катастрофы. Террористическая война грозит перерасти в мировую и тогда остановить эту силу будет намного сложнее, – рассуждал генерал и убежденно произнес. – Если третья мировая война и начнется, то это будет террористическая война.

Роман уже смутно догадывался, что эти беседы ведутся с ним неспроста. И хотя не знал ни звания, ни должности своего собеседника, интуитивно понимал, что с ним говорит весьма высокопоставленный человек, обладающий знаниями совершенно особого порядка, того, который открывает доступ к самой секретной информации. И он не ошибся. Во время очередной встречи генерал счел возможным высказаться напрямик. На эту встречу он приехал без сопровождения.

– Мы хотим предложить тебе стать участником нашей общей борьбы. И не просто участником, а активным бойцом.

– Но что я умею? – усомнился Роман.

– Дело не в умении, это, в конце-концов, наживное, – поморщился генерал. – Определенные навыки можно привить многим. Тут все дело в убеждении. Нужно понимать, ради чего ты пойдешь на риск, самоотречение, лишения и неудобства. Нужно быть готовым на многие отрешения. Тебе предстоит прожить совершенно иную жизнь, забыть не только свое имя и биографию, а превратиться в иного человека. Ежесекундно находиться на грани жизни и смерти. Играть и притворяться, но делать это так искусно, как не способен ни один актер. Потому что провал роли грозит актеру всего моральными угрызениями, в худшем случае свистом из зала. Провал разведчика означает только одно – смерть. Я не пугаю тебя, но обязан предупредить. И если ты откажешься, если не готов к такой жизни, скажи мне об этом прямо. Тебя никто не осудит. Мы просто попросим, чтобы ты навсегда вычеркнул из своей памяти все наши встречи и разговоры, забыл о том, что с тобой происходило за эти несколько месяцев. Ты вернешься к обычной жизни и мешать тебе никто не будет.

– Когда я должен дать ответ?

– Здесь и сейчас. – И генерал испытующе поглядел на молодого человека.

Роман не отвел своего взгляда, произнеся коротко: «Я согласен».

– А знаешь, я почему-то не сомневался в твоем ответе. Тебя отвезут в школу подготовки агентов-нелегалов. Отныне звать тебя будут Зээв, что в переводе означает волк. Имя это в Израиле достаточно распространенное, так что удивления оно не вызовет. Для тебя же оно станет частью моего личного пароля. Завтра тебе нужно будет выполнить несколько формальностей, написать расписку о неразглашении тайны, оформить еще кое-какие бумаги и открыть счет в другом банке, куда будет поступать твое жалованье. Ну, это все тебе объяснит Шай, когда заедет за тобой. Никаких вещей с собой брать не надо. Тебе все выдадут в школе. А сейчас пойдем на кухню. Я хочу угостить тебя рыбой по-мароккански. Рыбу я привез с собой. Как чувствовал, что она пригодится – отметить твое вступление в новую жизнь.

Ловко разделывая огромную рыбину, посыпая ее специями, сдабривая зеленью и чесноком. Генерал весело поведал, что он прекрасный кулинар и если ему удается выкроить время и что-то приготовить дома, вся семья бывает в восторге. Так что сегодня и Роману предстояло оценить кулинарные способности генерала. «Мы даже выпьем с тобой немного водки, как говорят русские «на дорогу». Ты пьешь водку?», поинтересовался генерал.

– Русские не говорят «на дорогу», они говорят – «на дорожку», – машинально поправил его Волк. – А водку я не пью. – И он засмеялся своим воспоминаниям. – Мне лет десять было, когда мы, мальчишки, помогали на свадьбе подносы разносить, посуду со столов убирать. Гости уже расходились, а мне ужасно пить захотелось. На столе уже все бутылки убрали, ни воды не осталось, ни лимонаду. А тут смотрю, стакан стоит почти полный, вроде как с водой. Я и выпил залпом, а там водка оказалась. С тех пор я о ней даже думать не могу.

– Ну и не думай, раз не можешь, я тоже, признаться, не большой любитель. В холодильнике, я видел, несколько банок пива есть, так что мы им и удовлетворимся…

Х Х

Х

С того вечера, так круто изменившего всю его жизнь, прошел год. И вот теперь, занимаясь утренней гимнастикой, Волк отчего-то вспомнил, какую восхитительную рыбу на самом деле приготовил тогда генерал. Они засиделись допоздна. Пиво из холодильника так достать и не удосужились. Генерал не запугивал, а спокойно говорил о той жизни, которая теперь ему предстоит, и Ромке в тот вечер почудилось, что с ним говорит отец. Во всяком случае, вот так, наверное, и должен разговаривать заботливый отец, провожающий сына в дальнюю дорогу. С ним-то никто и никогда так не говорил. Когда они расставались, Роман неожиданно для себя произнес: «Мне бы очень хотелось познакомиться с вашими сыновьями, побывать за вашим семейным столом и еще раз отведать этой дивной рыбы». Генерал посмотрел на него долгим, нескрываемо печальным взглядом и только после затянувшейся паузы ответил: «С сегодняшнего дня тебе необходимо привыкать к мысли, что большинство твоих личных желаний так и останутся неосуществленными. Ничего не попишешь. Ты сам сделал выбор»…

– Зээв, ты чего возишься, на завтрак опоздаем, – прервал его воспоминания, пробегая мимо, постоянный напарник и товарищ по школе Галь ( в переводе с иврита – волна. Авт.).

Волк вытянул ногу, но Галь боковым зрением увидел, ловко перепрыгнул и со смехом промчался дальше.

– У нас сегодня автовождение, если я ничего не путаю? – спросил Волк Галя за завтраком.

– Отменяется, – ответил тот беспечно. – Почему, не знаю, – упредил он следующий вопрос. – Предупредили, что вместо вождения самостоятельные занятия в библиотеке.

– О, здорово, я как раз кое-что хотел посмотреть, – откликнулся Волк.

– Ну, ты у нас известный книжный червь, – подначил товарища Галь. – Всем известно, тебя хлебом не корми, дай с книжкой посидеть.

– Конечно. Ты-то предпочитаешь с пистолетом бегать, а книги добру учат, – не остался в долгу Волк.

– Аль Капоне любил говаривать, что доброе слово и пистолет в придачу действуют на людей куда убедительнее, чем просто доброе слово, – наставительно отозвался Галь.

Так беззлобно перешучиваясь, они покончили с завтраком и отправились в читальный зал, где, разделенные ширмами, стояли столы с уютно светившимися лампами. В читалке каждый курсант занимался так, что никто не мог видеть, над каким материалом он работает, что именно читает. Время близилось к обеду, когда Волка вызвали к начальнику школы. В его кабинете он, к собственной радости, увидел бригадного генерала. «Ну надо же, только утром его вспоминал, а тут он и сам пожаловал», подумалось Волку.

– О твоих успехах мне известно все до мельчайших подробностей, – заговорил генерал после того, как они обменялись приветствиями. Не скрою, меня радует, что наставники особо выделяют твои аналитические способности и прекрасную память. Тренер по рукопашному бою тоже отмечает, что ты заметно прибавил. А вот инструктор по стрельбе тобой недоволен. Стреляет, говорит, он вроде и неплохо, а вот к оружию равнодушен.

– Можно сказать, в точку попал, – не стал ни отрицать, ни возражать Волк. – Оружие никаких особых эмоций у меня не пробуждает.

– Послушай, Зээв. – Конечно, самое сильное оружие разведчика – это его голова. Но тебя готовят к весьма специфической деятельности. И неизвестно еще, в каких передрягах ты побываешь прежде, чем понадобятся твои аналитические способности. Стрельбу подтянуть! – приказным тоном, не терпящим возражений, заявил генерал.– А теперь отправляйся обедать. После обеда займись сбором в дорогу. Завтра утром вы с Галем летите в Европу. Задание получите от меня вечером.

Привыкший за год обучения в школе не задавать лишних вопросов, Волк вышел из кабинета.

Вечером в специальном кабинете, где не было окон, а вместо мебели вдоль стен стояли стеллажи из стальных сейфов, заместитель начальника школы по оперативной подготовке вручил им довольно потрепанные загранпаспорта с изрядным количеством пограничных штампов самых разных стран, а инструктор детализировал задание. Курсантам предстояло вылететь в Вену, там поочередно следить друг за другом, пытаясь, естественно, избавиться от слежки. Кроме этого им следовало познакомиться с одним местным жителем и двумя приезжими, узнать об этих людях как можно больше, а потом изложить в рапорте. Напутствующий их инструктор подчеркнул, что все трое должны быть людьми разного возраста и разных социальных групп.

– Ну конечно, тебе-то в Вене, как рыбе в воде, у тебя с немецким языком полный порядок, – заныл Галь, как только они остались одни. – А у меня сплошные проблемы, терпеть не могу этот немецкий.

– Я думаю, наши начальники и этот аспект не пропустили мимо своего внимания, – задумчиво сказал Волк.– Пойдем-ка лучше в кинозал и закажем фильм-путеводитель по Вене. Не помешает.

Х Х

Х

Красавица-Вена очаровала молодых людей. Стояла ранняя теплая осень. Листва с деревьев еще даже желтеть не начала и буйная зелень источала непередаваемые ароматы. В парке Штрауса, где из цветов был выложен гигантский скрипичный ключ, играла тихая музыка, летние кафе были забиты туристами. Галь и Зээв поселились, в соответствии с инструкцией, в разных гостиницах. «Случайно познакомиться» они имели право только через неделю, при условии, что создадут для знакомства вполне естественные обстоятельства.

В первый же день Волк довольно легко обнаружил слежку своего напарника и избавился от нее без всяких затруднений. Потом сам был огорчен и даже несколько растерян, когда Галь, спина которого отчетливо маячила у него перед глазами, вдруг исчез, как растворился. Приятели чередовались в слежке, умело используя все те методы и приемы, которым их обучили в школе, изобретали по ходу собственные. Свое задание они воспринимали скорее игрой, нежели серьезной проверкой собственных возможностей – настолько легко им все удавалось.

В тот день Волк решил непременно съездить в частную картинную галерею Рудольфа Леопольда, которая находилась в седьмом районе Вены. Об этой галерее рассказывали легенды. Поговаривали, что она насчитывает свыше пяти тысяч шедевров мировой живописи, которые оцениваются на сумму свыше ста миллионов долларов. Основу частной коллекции составляли полотна, в годы Второй мировой войны отнятые нацистами у евреев. Леопольд не признавал реституции – то есть возвращения произведений искусства их законным владельцам, а в случае возникновения исков предпочитал расплачиваться деньгами, а не картинами. Волк достаточно много читал о коллекции Леопольда и с утра решил отправиться в венский квартал музеев, где располагалась галерея. Слежку за собой он заметил, едва вышел из гостиницы. Но это был не Галь. Тщедушный человек в неброском твидом пиджаке попадался ему на глаза уже не в первый раз, но всегда в центре города, где толпами гуляли туристы, частенько на глаза попадались одни и те же группы. Позже Волк и сам не мог дать себе ясного ответа, отчего он обратил внимание именно на этого субъекта. Скорее всего, сработала интуиция. Однако сегодня он уже не сомневался: никакого случайного совпадения. За ним следили, и следили достаточно «плотно». Предпринятые попытки избавиться от слежки ни к чему не привели – преследователь возникал снова и снова. Он видел его то в зеркальном отражении витрин магазинов, то обнаруживал на противоположной стороне улицы, якобы внимательно изучающим расписание автобуса. Волк решил не менять своих планов, а заодно проверить, как события будут развиваться дальше. Останавливая такси, он уже практически не сомневался, что от слежки так просто ему не избавиться.

В галере народу оказалось битком и Волк уже было решил, что в этой толчее он сумеет ускользнуть от своего соглядатая, который уже маячил тут как тут. Но если учесть, что следил он, судя по-всему, за ним уже не первый день, значит, ему не составит ни малейшего труда возобновить слежку позже. Следовало придумать что-то более действенное. Решение пришло вскоре, и довольно неожиданно, как только у Волка возникла некая ассоциация.

На весьма специфические занятия по воровскому делу курсанты школы всегда отправлялись, пересмеиваясь. И не столько потому, что шарить по карманам им доставляло удовольствие, а веселясь от предстоящей встречи с «инструктором». Им был бывший вор-карманник, небольшого роста сухонький старичок, ходячий кладезь всяких невероятных и очень забавных историй из жизни преступного мира. При первом знакомстве бывший вор представился странным именем – Березка. Однажды он поведал курсантам такую историю из собственной биографии. Отбывая наказание в одной из тюрем, Березка был направлен в качестве садовника в дом начальника тюрьмы. Скучающей от безделья хозяйке он с ходу наплел какую-то жалостную историю и та, проникнув состраданием к несчастному, принялась собственноручно варить кофе. Кончилось дело тем, что Березка, прихватив из хозяйского шкафа офицерский мундир начальника с многочисленными медалями, был таков. Зачем украл мундир, он потом толком и сам объяснить не мог. Скорее всего, в тот момент на глаза не попалось ничего более ценного. Через несколько часов вор уже был в другом городе, в вокзальном туалете переоделся и, облаченный полицейским офицером, не нашел ничего лучшего, чем отправиться в ресторан. В кармане мундира Березка обнаружил достаточно приличную сумму денег, что сулило ему разнообразнейшие развлечения, к которым так тянулась истосковавшаяся в неволе душа. Погулял он на славу, но под конец ввязался в какую-то совершенно нелепую пьяную драку, которую, как потом с трудом вспоминал, сам же и спровоцировал, требуя, чтобы все мужчины, присутствовавшие в зале, выказывали ему особые почести, а дамы танцевали исключительно с ним, оставив своих кавалеров. В полицейском участке, куда его доставили, все выяснилось мгновенно – оповещение о побеге заключенного и краже им офицерского мундира уже было распространено повсюду. Во всей этой истории Березке было жаль только несчастную женщину – жену начальника тюрьмы, которая, по рассказам, была наказана своим строгим мужем офицерским ремнем.

И вот теперь здесь, в картинной галерее Леопольда, Волк, наблюдая за своим преследователем, поражался его внешнему сходству с Березкой. Цепь случайных, а может, вовсе и не случайных, ассоциаций привела Волка в итоге к принятию совершенно неожиданного решения. Оставалось только выбрать жертву. Но и за этим дело не стало – жертва словно сама предлагала свои услуги. Толстый джентльмен, потея и отдуваясь, то и дело извлекал из кармана брюк огромный носовой платок, вытирал потную шею, лицо, запихивая потом платок куда попало и, извлекая его через мгновения снова. Во время этих беспрестанных манипуляций Волк и заметил в заднем кармане брюк толстяка достаточно внушительных размеров бумажник. Переходя от одной картины к другой, Волк оказался за спиной толстяка. Извлечь из его брючного кармана бумажник и опустить его в пиджачный карман филера было делом мгновения. После чего Волк приблизился к полицейскому, стоявшему у входа в галерею и зашептал ему на ухо:

– Обратите внимание на тех двух господ, что стоят сейчас слева. Вон тот, юркий, только что, на моих глазах, вытащил бумажник из кармана того толстяка, что рядом.

– Стойте здесь и никуда не уходите, – скомандовал полицейский и, поправляя на ходу кобуру с пистолетом, направился решительным шагом в сторону указанных ему людей.

За дельнейшим развитием событий Волк наблюдал через окно уютного кафе на противоположной стороне улицы, где он лакомился дивным яблочным штруделем с цикорием. К зданию галереи, взрывая клекочущими звуками сирены тишину патриархальной Вены, подкатила машина с надписью «полиция», полицейский вывел потерпевшего и подозреваемого и вся эта живописная группа укатила. Несколько недель спустя, когда этот эпизод разбирался на практическом занятии в школе, инструктор по методам наружного наблюдения испытующе спросил Волка:

– А простая мысль, что это именно мы установили за тобой контрольное наблюдение, тебе в голову не пришла? Ты ведь сдал австрийской полиции нашего человека, и нам пришлось приложить немало усилий, чтобы замять эту историю без лишней шумихи.

– Никаких мыслей, кроме той, что за мной следят, а мне надлежит от слежки избавиться, я себе не позволял, – твердо ответил Волк. – У меня не было связи с Центром, чтобы запросить соответствующие инструкции и решение я принимал самостоятельно, сообразуясь только с возникшей ситуацией. За мной следили, слежку я обнаружил и обязан был ее устранить. – Волк надменно улыбнулся и добавил. – Пусть скажет спасибо, что я обошелся с ним вполне гуманно. Если бы мне не удался такой вариант, я бы его попросту ликвидировал.

Начальник школы, прочитав подробный рапорт инструктора и, выслушав его собственные комментарии, счел необходимым заметить: «Курсант действовал правильно, нам его упрекнуть не в чем. По крайней мере, я теперь могу быть уверен, что в обстановке, когда под угрозой срыва окажется важное задание, или его собственной жизни будет угрожать опасность, он поступит не менее решительно».

Х Х

Х

Между тем, венская командировка завершилась для Волка совсем не так безоблачно и внесла в его душу смятение. Среди трех людей, с которыми ему, по заданию школы, необходимо было завязать знакомство, оказалась аспирантка одного из ленинградских вузов. Элеонора Уфимцева, или Эля, как она попросила себя называть. В целях совершенствования диалектов немецкого языка, она приехала в Австрию, вместе со своей ближайшей подругой и коллегой Натальей Лариной по так называемому обмену, жили обе в семье преподавательницы Венского университета, целыми днями бродили по улицам и музеям, охотно при этом общаясь. Зээв обратил на них внимание, когда девушки, громко переговариваясь по-русски, обсуждали, выпить ли им в «Аиде» по чашке кофе с пирожными, или пойти в музей. Зээв разрешил спор по-своему: «Позвольте, я предложу вам компромиссное решение. Я угощаю вас кофе с пирожными, а вы идете вместе со мной в музей.

« С какой стати?»– вспыхнула Эля, «С удовольствием», – откликнулась Наташа. Они были такими разными, но обе такими милыми и непосредственными. Волк представился подругам начинающим радиоинженером из Гамбурга, который в полном восторге от красавицы-Вены и уже подумывает о том, чтобы навсегда перебраться в этот дивный город. Подруги были весьма привлекательными девушками, если не сказать больше. Обе светловолосые, что называется, яркие. Наташа ему очень понравилась, высокая, стройная, что струна звенящая, но очарован он был Элей. Она чем-то напомнила Волку соседку-балерину, что жила в их ташкентском дворе – такая же статная, с густой копной ржаных волос.Он даже пошутил однажды, что все Элеоноры отличаются красотой, на что Эля отреагировала тут же: «А вы многих Элеонор знаете?», отчего заставила парня смутиться и пробормотать в ответ нечто отрицательное.

Эля притягивала взгляды всех, кто ее видел. Открытая улыбка, искренний взгляд не оставляли сомнений, что эта девушка любит и воспринимает окружающий мир во всем его великолепии и во всех его проявлениях. А может быть, молодому человеку, влюбившемуся в Элю с первого взгляда, все это привиделось, сочинилось? Кто знает… Ведь даже самый мудрый из царей – Соломон изрек однажды, что, познав многое, не понимает всего трех вещей: движения орла в небе, движения змеи по скользкой скале вверх и движения от сердца мужчины к сердцу женщины. Волк был парнем, мало сказать, эрудированным. Он вполне доходчиво мог объяснить, как летает в небе самолет и движутся вверх по любой поверхности, как одушевленные, так и механические предметы. Но третий постулат царя Соломона был ему неведом также, как и гениальному правителю древнего необузданного племени иудеев – сибаритов и сластолюбцев.

Наташа оказалась подругой верной и понимающей. Она без ревности и капризов восприняла тот факт, что молодой человек отдал предпочтение не ей. Лишь позволяла себе подтрунивать над Элей, когда та чересчур старательно наводила макияж перед свиданием, да вместо неизменных джинсов надевала так шедшее к ее стройной фигурке легкое черное платье с кружевной отделкой.

То ли очарование тихой ранней осени, то ли дивные Элины волосы, в которых то и дело вспыхивало солнышко, а может, ее ласковый взгляд так подействовали на Волка, но ему вовсе не хотелось собирать установочные данные на эту нежную и такую доверчивую девушку. Ночами, оставшись в гостинице один, он корил себя за неуместную сентиментальность, а на следующий день спешил к Эле, брал ее за руку, и уже вдвоем, они бродили по городу, сидели в неправдоподобно красивых его парках, забредая в самые укромные уголки.