XII
Во-первых, сестра Дика носит поэтическое имя – Энжелика, хотя она похожа на печеное яблоко. Во-вторых, она сдает комнаты жильцам. И, в-третьих, у нее жил один Сэм, сухой, как вобла, а теперь живут два Сэма, причем новый Сэм напоминает бочку. Вследствие этого последнего обстоятельства миссис Энжелика называет своего старого жильца Сэмом маленьким, а нового Сэмом большим.
Сэм большой больше пыхтит или барабанит по окну, чем говорит.
Маленький Сэм много кашляет и говорлив. Сэм большой любит одиночество, а Сэм маленький ни минуточки не может оставаться один и шныряет по соседям или бегает по собраниям. Благодаря своей общительности Сэм маленький немедленно наведался к Сэму большому, как только тот поселился у Энжелики. Это немыслимое, совершенно фантастическое знакомство миллиардера с безработным произошло следующим образом.
Настоящий Сэм, Сэм маленький – впархивает без предупредительного стука в комнату Сэма большого, между нами говоря – Ундерлипа.
– С новосельем, мистер Сэм… Вас зовут Сэм, правда? Стало быть, мы тезки, приятель. – Сэм маленький протягивает руку Сэму большому.
Но Сэм большой ворчит:
– Не имею чести знать. И потом, мистер, отчего вы не постучались?
Сэм маленький пялит глаза на Сэма большого:
– А зачем стучаться? Разве вы делали фальшивые деньги? Или прохлаждались с милкой?
– Ничего подобного, мистер, но… Сэм маленький добродушно смеется:
– Ха-ха! В другой раз я буду стучаться, если вам угодно. Вы, должно быть, безработный?
– М-м! В некотором роде.
– У меня безошибочные глаза, – хвастает Сэм маленький. – Вы были лакеем в богатом доме. Верно ведь? А?
– Гм-м. Да. В богатом доме…
– И вас рассчитали?
– Д-да. Рассчитали.
Сэм маленький хлопает по плечу Сэма большого – хлебного короля!
– Ничего, дружище, не тужите. Теперь наша взяла верх. Сэм большой морщится и отстраняет от себя руку Сэма маленького.
– Я не люблю, когда меня хлопают по плечу. И вообще… м-м-м. Не мешайте мне, мистер. Я занят.
– Он занят, ха-ха! Чем вы заняты, если вы без работы? Мух считаете? Что вы за ворчун такой, тезка? Первое время, когда я лишился работы, я тоже был зол, как цепная собака. Потом привык, обтерпелся. Право, мистер, плевать на кровать.
– Почему на кровать? Разве у нас не принято плевать в плевательницу?
– Вот чудак! – изумлен Сэм маленький. – Он принял это всерьез. Это же такая поговорка. С луны вы свалились, что ли? Ну, я пошел. Я к вам загляну еще, дружище.
Сэм маленький на бегу натыкается на миссис Энжелику и, стоя одной ногой в сенях, другой – за дверью, торопливо характеризует Сэма большого:
– Ворчун. Был холуем у богачей и задирает нос. Но в общем душа человек. Погодите, миссис Энжелика, я его отполирую… Бегу на митинг.
Сэм большой тоже излагает миссис Энжелике свои впечатления о Сэме маленьком, своем тезке:
– Нахал! Лезет в панибратство. Прошу избавить меня от этого… от этой ветряной мельницы.
Вечером Сэм маленький стучится в двери Сэма большого, но, не дожидаясь ответа, входит в комнату.
– Ну вот я и постучался. – Сэм говорит и внимательно, очень внимательно смотрит в лицо тезки, комкая в руках газету. – Скажите, какое сходство! – восклицает он.
– Сходство? – Сэм большой чувствует холодок, продирающий его кожу, и вследствие этого говорит медовым голосом:
– Знаете, дорогой тезка, я весь день скучал и очень рад, что вы пришли. Кстати, о каком сходстве вы упомянули?
Сэм маленький разворачивает вечерний выпуск газеты. На внутренней странице газеты огромный заголовок:
«Вот кто правил Соединенными Штатами».
Под этим заголовком четыре портрета: Лориссона, Бранда, Дэвис и Ундерлипа.
Сэм большой, нисколько не теряясь, находит, что этот – как его… Ундерлип чертовски похож на него. Капля в каплю. Прямо двойники. Неловкое положение однако быть двойником миллиардера, пившего кровь рабочих.
А все же Сэм большой находит утешение: разве Сэм маленький не видит, что это сходство нарушается тем, что Ундерлип, судя по портрету, был худощавее Сэма большого.
Сэм маленький вполне с этим согласен. Ундерлип выглядит чуточку худощавее.
– Но, во всяком случае, ваше сходство сущее несчастье, – добавляет Сэм маленький, – потому что всех этих господ разыскивают для предания суду. Пока разберутся, вы можете попасть в плохую историю, тезка.
Разыскивают? Будут судить? Конечно! Сэм большой всем сердцем, всей душой и всем… Чем еще? Словом, он вполне разделяет это решение рабочего правительства судить миллиардеров, которые пили рабочую кровь. Да. Но конкретное обвинение?
– Конкретное обвинение? Через полчаса откроется митинг, на котором Джек Райт расскажет, в чем провинились эти молодчики, – щелкает ногтем по портрету Ундерлипа Сэм маленький. – В двух шагах отсюда, мистер. Если хотите послушать, идемте со мною, вас пропустят.
– К-хе! К-хе! У меня, кажется, начинается грипп. Вечерний воздух, знаете… – Но неожиданно Сэм большой меняет свое решение. Чтобы быть в курсе дела, надо посмотреть опасности в глаза. Смелость, смелость!
Больше смелости – меньше риска.
Итак, Сэм большой пойдет на митинг. Но он завернет шею и рот в шарф. Грипп, знаете, вечерний воздух, знаете… Кстати, этот Райт… знакомое имя.
– Удивительный вы человек, тезка! Джека Райта знает вся Америка. Вождь. Член рабочего…
– …правительства, – торопливо подхватывает Сэм большой. – Конечно, знаю. Я думал, другой Райт. Так это настоящий?
– Ну да. Настоящий. Тот самый.
– При гриппе опасно дышать холодным воздухом. Шарф достаточно широк. Завернемся так до подбородка. И еще вот так, до носа. И еще вот эдак – завернем нос.
Из-под шарфа слышно: «Бу-бу-бу».
Что это значит? Сэм маленький не знает, но его смешит вид Сэма большого и его бу-бу-бу.
– Ха-ха! Чудак вы этакий. Ну, пойдем.
Ундерлип, завернутый до глаз в шарф, смотрит на Джека Райта, стоящего на трибуне. Джек Райт говорит об Ундерлипе, который сидит в зале и слушает Райта. Раскопали-таки все до подноготной, бестии! Про Кингстон-Литтля? Откуда они знают, что Кингстон-Литтль получал деньги от союза трестов на вооружение патриотов? Что? Что? Кингстон-Литтль арестован и дал письменное показание? Ах, собака! Что это за агент полиции Пик? Ундерлип никогда не слыхал этой фамилии. Кингстон-Литтль организовал при помощи агента Пика покушение на Джека Райта? Да, да. Ундерлип припоминает, что Кингстон-Литтль действительно говорил ему, что необходимы деньги на кое-какое предприятие, связанное с выборной кампанией и с устранением красных от выборов. Была, кажется, какая-то бомба. Вот! Вот! Джек Райт рассказывает и о бомбе.
Сэм маленький толкает в этом месте речи локтем в бок Сэма большого:
– Это он рассказывает про меня. Ведь бомбу-то бросил я, а дал мне ее Кингстон-Литтль. Я был в то время патриотом.
– Бу-бу-бу, – бубнит из-под шарфа Ундерлип. Редиард Гордон? Ай-ай-ай! Вечная память. Расстрелян, бедняга. Схвачен с оружием и был на месте расстрелян. Ну, ну, что вы знаете еще про Редиарда Гордона?
Джек Райт знает про Редиарда Гордона, что он был наемником хлебного короля, владевшего всей печатью Америки. Что же из этого следует? Разве это преступление – владеть таким солидным делом, как печать? Попробуйте-ка построить обвинение, Джек Райт…
И Джек Райт строит обвинение. Он обвиняет короля, сидящего тут же, что он сеял клевету и ложь при помощи подкупленных газет. Еще что? Король хлеба провоцировал в газете избиение рабочих Ку-Клукс-Кланом, высылки, аресты и даже казни.
Два Ундерлипа. Один кричит: так было, но так должно было быть, ибо то, что Райту кажется преступлением, миллиардеру казалось его правом и жизненной целью. Другой Ундерлип возражает: «Верно, были штучки!» И оба Ундерлипа вместе корчатся от каждого слова Джека Райта, как от ударов раскаленным металлическим прутом.
– Они подкупили сенат и палату и вызвали войну с целью наживы, – сечет накаленным прутом Джек Райт.
«Попробовал бы ты побыть в нашей шкуре и вести дело без войны», – возражает один Ундерлип.
«Действительно, был подкуп сенаторов, депутатов и членов правительства», – сознается другой Ундерлип.
А оба Ундерлипа вместе кутаются до глаз в шарф и, выбивая дробь зубами, бубнят:
– Бу-бу-бу!
Весь зал, как один человек, стучит ногами и палками о пол и требует:
– Смерть Ундерлипу, смерть Лориссону!
– Смерть Бранду! Смерть Дэвис!
– На электрический стул золотых пауков! – кричит над самым ухом Сэм маленький.
И когда они оба выходят с митинга, Сэм маленький, распаленный разоблачениями Джека Райта, вытаскивает револьвер, стреляет вверх и кричит:
– Вот так я выстрелю в ухо Ундерлипу, если он попадется в мои лапы.
Эти портреты, эти разоблачения. Предательство Литтля. Надо навострить лыжи, пока не поздно. Надо бежать. На юг? Нет. На запад? Нет, нет. Куда? Куда же? В Америке нет места Ундерлипу.
У себя в комнате Ундерлип застает Дика. У Дика глаза на лбу и лицо мертвеца.
– Мистер, у нас был обыск. Много вооруженных людей. Забрали все бумаги. Искали вас. Меня допрашивали.
– Что же вы сказали? Что?
– Я сказал, что мистер уехал неделю тому назад в Виргинию.
В Виргинию? Правильно. Пока они будут искать Ундерлипа в Виргинии, он бросится в противоположную сторону.
– Дик, больше не возвращайтесь домой. Могут проследить меня.
– Слушаюсь, мистер.
– Идите сейчас и сыщите капитана моей яхты, Барраса. Найдите его и приведите ко мне. Скорее, Дик!
– Будет сделано, мистер.
Дик уходит искать капитана яхты, а Ундерлип мечется по комнате, и все время в нем кричат два Ундерлипа. И оба Ундерлипа, взятые вместе, бьются в тоскливом смертном страхе.
XIII
Капитан Баррас крутит обеими руками свои усы цвета соломы и делает из них две острые золотые спирали. Окончив это занятие, которое он проделывает перед дверьми комнаты, он стучится в дверь.
– Войдите.
Король, все еще в шарфе до самых глаз, лежит на кровати. Он встает, раскутывает шарф. Поздороваться с Баррасом за руку? Конечно. Хлебный король снисходит и щекочет самолюбие капитана Барраса рукопожатием.
– Ну-с, Баррас. Нравятся ли вам эти дела? – снисходит король хлеба.
Капитан Баррас поминает черта и его бабушку. Потом спохватывается. Ведь он в высшем обществе. Мистер извинит моряка за некоторую неразборчивость выражений. Морская привычка, знаете.
Мистер извиняет. Больше того, мистер даже согласен, что черт и его бабушка более чем уместны. Решив, что тема предварительной беседы исчерпана, Ундерлип приступает к существу дела:
– В каком положении яхта, мистер Баррас? Конфискация, национализация, ха-ха! Ее еще не…
– Яхта в отличном порядке, – перебивает Баррас. – Им сейчас не до яхты. Они делают какие-то приготовления на военных судах. Поверьте, мистер, моему опытному глазу: эскадра готовится к боевой экспедиции.
– Достаточно ли на яхте топлива?
– На месяц хватит.
Еще один обходной маневр – и можно будет хватать быка за рога.
– Вы хотите, капитан Баррас, заработать пятьдесят тысяч долларов? Пятьдесят тысяч! – значительно подчеркивает Ундерлип.
– Пять-де-сят ты-сяч! – пучит глаза Баррас.
– Я сказал: пятьдесят тысяч.
– Кто же мне даст такие деньги?
Разумеется, для мистера пятьдесят тысяч все равно, что плюнуть, вот так – тьфу! Но капитан Баррас положительно не догадывается, чем бы он мог заслужить такое состояние.
Бык подставил свои рога. Ундерлип решительно хватает их руками.
– Сегодня ночью, капитан Баррас, я должен выехать в море. Сегодня же!
Капитан Баррас разводит руками и поминает чьих-то родителей. Ах, извините, мистер, это морская привычка… Но яхта не может выйти в море: из гавани не выпускают ни одного судна. Эти черти рыщут на сторожевых шлюпках и регистрируют суда.
– Регистрируют? Начинается. В России они тоже начали с регистрации. Во-вторых, Баррас? Ну, а если я скажу: сто тысяч долларов, Баррас? Сто тысяч! Половину денег сейчас. Ну, что вы скажете, Баррас?
Капитан Баррас снова приводит в порядок свои усы. Окончил. Встряхнул плечами. Ударил ладонью по столу.
– Кладите деньги, мистер.
Ундерлип отсчитывает пятьдесят новеньких бумажек по тысяче долларов. Капитан Баррас потирает ладонь о ладонь, глядит блестящими глазами на деньги и испускает звук, напоминающий ржание жеребенка.
Деньги в бумажнике Барраса. Мистер может положиться. Будет сделано чисто. Поворот по-военному – раз-два. До свидания.
Океан дышит туманом. Это очень хорошо. Уже в полдень зажигаются на улице электрические фонари. Ну, гуще, гуще!
Хлебный король без роздыха ходит по комнате: взад-вперед, взад-вперед. Поменьше нервов, побольше выдержки. Но нервы не слушаются. Он стучит зубами.
Океан все подбавляет и подбавляет тумана. Тускло пятнятся фонари на набережной. У ног где-то внизу плещет волна. Ундерлип спускается по гранитным ступеням.
Дик ведет его дальше в туман, по оголенному от камня песчаному берегу. Город остался позади и пропал в молочной мути. Ундерлип недоумевает. Гавань справа, а Дик ведет его налево. Мистер знает, что капитан Баррас – человек с мозгами. Он перевел яхту в сторону от гавани на мелкое место, под предлогом ремонта трюма судна.
Ундерлип ничего не видит. Был туман и есть туман.
Где же яхта?
– Да вот она, мистер. Осторожнее, оступитесь.
Дик берет его под руку. Ведет по невидимому трапу на невидимую яхту. Только ступив на палубу, Ундерлип видит тусклый огонек, освещающий спуск в каюту, и слышит голос Барраса.
– Мистер. Идите в каюту, ложитесь на койку и, не зажигая света, постарайтесь заснуть. Все сделается как надо.
Легко сказать «постарайтесь заснуть». Пот? Кажется, это называется цыганским потом. Цыганский или не цыганский, но при телосложении короля хлеба недолго и до удара. Но выдержка, мистер, максимум выдержки, минимум нервов! Койка опускается изголовьем и поднимается в ногах. Заглушенно шипит пар. Яхта дрогнула. Тронулась, пошла тихим ходом.
Почувствовав в каюте толчки морской качки, Ундерлип соображает, что яхта вышла в открытый океан, и поднимается на капитанский мостик. Он стоит рядом с капитаном Баррасом, и ему кажется, что у яхты слишком тихий ход.
Если перед носом лошади повесить клок сена, она будет прибавлять ход в погоне за убегающим сеном. Х-ха! Теория Кингстон-Литтля, который был бы, в сущности, хорошим малым, если бы не оказался предателем. И если эту теорию попытаться применить сейчас…
– Капитан Баррас. Эта яхта будет ваша, если мы в четырехдневный срок доберемся до Англии.
– Значит, мы отправляемся в Англию, мистер? Ведь я не знал до сих пор маршрута. Я гнал яхту в открытый океан, по указанию вашего слуги, который тоже не знает маршрута.
– Итак, Баррас, еще пятьдесят тысяч и яхта.
– Полный ход! – командует весело Баррас.
– Максимальный ход! – суфлирует ему на ухо Ундерлип.
– Наибольший ход! – послушно кричит в рупор капитан Баррас.
Позади яхты туман снизу засеивается огнями. Ровные огоньки внизу в два и три яруса. Огни наверху на небе. Белая расширяющаяся дорожка, ломаясь в тумане, бегает взад, вперед, в сторону, встречается с другой светлой дорожкой, перекрещивается с нею, отскакивает от нее и убегает в сторону.
Три, четыре, пять таких дорожек чертят по туману светлые зигзаги и выдергивают из него зеленоватые холмы воды с пенным кружевом на верхушках.
– Откуда это? Что это?
– Эскадра, а наверху воздушный флот, – отвечает Баррас. – Как бы не напороться. Черт их несет.
XIV
Черт и его бабушка играют роль хороших шпор для мыслительных способностей капитана Барраса. Упомянув о них и еще о целом поколении чертей по восходящей и нисходящей линиям, капитан Баррас ощущает значительное прояснение мыслей.
Эскадра и воздушный флот идут позади, а яхта впереди. Эскадра, несомненно, нагонит яхту, и тогда – дело табак. Но зато совершенно невероятное дело, чтобы яхта сумела нагнать эскадру. Итак, яхта должна, быть позади, а эскадра впереди.
Этот стратегический план капитан Баррас излагает Ундерлипу, и тот вполне признает, что яхта должна быть позади. Но хлебный король находит, что нет ничего общего между яхтой и блохой, ибо яхта не умеет прыгать.
Блоха? Какое отношение имеет блоха к стратегическому плану капитана Барраса? Мистеру угодно шутить, а капитану Баррасу не до шуток. Блоха блохой, но яхта должна быть позади.
– Но позвольте, капитан! Ведь мы же не можем перескочить через эскадру. Значит, надо развить наибольшую скорость и убежать от эскадры.
Первое: наибольшую развить нельзя, потому что она и так наибольшая. Раз манометр показывает максимум давления, значит, еще один нажим – и котлы взорвутся. Второе: яхта должна очутиться в тылу флота и никаких чертей!
Пока капитан Баррас развивает свои стратегические планы, эскадра глотает расстояние, отделяющее ее от яхты. Туман наливается шумом винтов, фырканьем моторов и жужжанием пропеллеров. В двух десятках саженей от яхты, наверху, несется ярко освещенный гигантский корабль. Его лодка с тремя кабинами режет туман белыми спицами лучей, отбрасываемых электрическими рефлекторами с бортов, килевой части и кормы. На дирижабле гремит военная музыка, расплываясь и заглушаясь в тумане.
После нового комплимента черту и его близким родственникам в голове у капитана Барраса происходит полное прояснение. Все гениальное – просто. Яхта не может проскочить через фронт эскадры. Яхта не может идти быстрее военного судна. Ни вперед, ни назад. И не надо. Яхта скользнет вдоль развернутого фронта эскадры до ее фланга и нырнет в тыл.
Ундерлип выражает опасение, успеет ли яхта обогнуть эскадру? Не нагонит ли ее эскадра раньше, чем она домчится до фланга?
– Мы находимся не в середине линии фронта, а ближе к левому флангу, – выказывает свою математическую сметку капитан Баррас. – Расстояние между яхтой и эскадрой примерно вдвое больше, чем расстояние от яхты до левого фланга. Самое быстроходное военное судно – вдвое быстроходнее яхты. Значит, пока флот доберется до того места, где мы находимся сейчас, мы будем у крайнего левофлангового вымпела.
– Браво! Браво! – Это одобрение Ундерлипа есть тоже нечто вроде клока сена перед носом лошади. Самолюбие – это самолюбие! Ундерлип играет на самолюбии капитана.
Мистер не должен мешать капитану. Мистер должен хранить молчание. Мистер должен…
– Словом, идите в каюту – и никаких чертей! Выказав полное непочтение к Ундерлипу, капитан Баррас командует:
– Стоп! Полный ход вперед! Максимальный ход!
Еще! Поддайте еще! Что? Манометр показывает? Плюньте на манометр. Пусть себе показывает. К черту и его бабушке!
Котлы гудят от напора. Стрелка манометра показывает наивысшее давление. Винт бешено гудит. Вокруг судна клокочет. Яхта скользит вдоль вытянувшихся ровной ниточкой огней эскадры, как стрела. Линии эскадры ближе. Луч прожектора подбирается к яхте. Сейчас он вырвет ее из темноты и покажет ее наблюдающим дозорным судам. Несколько сажен осталось добежать лучу. Яхта взбирается на гребень огромной водяной горы и скользит вниз, по спуску этой горы, в водяную складку между двух валов. И луч прожектора, сломавшись на складках волн, укорачивается и не добегает до яхты, разбившись на тысячи огненных спиралей. Над яхтой реет целый рой летательных машин, невидимых в тумане, но наполняющих воздух сплошным гулом моторов и пропеллеров. С правого борта яхты ясно и четко видны уже округленные бусинки огней и черные надвигающиеся на нее стеною горы броненосцев. Вот-вот эта стена обрушится на маленькую яхту. Она уже обдает ее своим шумным дыханием, уже кутает ее в пелену дыма, идущего из десятков труб. Почти у самого борта крайнего левофлангового судна яхта делает поворот под прямым углом; она около часу бежит по прямой линии, пока не тонут в тумане последние огни эскадры и не глохнут последние ее вздохи. Тогда капитан Баррас приказывает тихий ход, поворачивает опять под прямым углом, и яхта бежит в тылу эскадры.
Капитан Баррас зовет помощника и ставит его на свое место. Спускаясь с капитанского мостика, он закручивает свои золотые усики и, вполне довольный собой, произносит:
– То-то, семь чертей и бабушка!
Кажется, он обошелся несколько неучтиво с мистером? Мистер извинит? Морская привычка, знаете.
Ундерлип нисколько не обижен. Он ценит морские познания. Благодарное рукопожатие. Признательное выражение глаз.
Ундерлип верит в свою звезду. Чувство блаженства, наполняющее его душу вследствие того, что его шкура уцелела, приводит его в прекрасное настроение. Все вернется. Все вернется. Звезда Ундерлипа это не какая-нибудь жалкая коптилка, а звезда. Бодрый оптимизм окрыляет Ундерлипа. Он был королем. Он есть король.
Он будет королем и умрет им. Дри-дри-дри-дри. Дри-дридим.
На четвертые сутки, утром, Ундерлип проснулся в каюте от ощущения чего-то нового, чего прежде не было. Спустив ноги с койки, он некоторое время старался припомнить, что произошло нового. Ничего. Да нет же, что-то новое в плеске волн о борта яхты, в дыхании машины, в ударах винта. Какой-то новый звук, похожий на то, как будто выколачивают ковры. Глухие мерные удары. Выстрелы, что ли? Да, верно, выстрелы. Орудийная пальба…
И, быстро одевшись, Ундерлип вышел на палубу. Правильно. Канонада. Бьют большие морские орудия.
Впереди, над вздувшейся, как гора, зеленой грудью океана, на тонкой, розовеющей ниточке горизонта, всходил огромный красный шар солнца. И на медном диске солнца курчавились дымки. Они таяли, опять всплывали и опять таяли, – клубистые дымки с шапками завитков наверху, точно грибы из огня и дыма.
Ундерлип взбирается на капитанский мостик. Смотрит в морской бинокль. Долго и внимательно. Темные продольные полоски с хвостами дыма суетятся на горизонте и выбрасывают пламенные комочки, выплевывают огненные струйки.
– Слава богу. Война началась. Она вернет Америке закон, правительство и порядок.
– Вернет, мистер. Дай бог!
– Дай бог!
– Только я думаю вот что: нам надо переждать. Соваться в эту кашу…
– …неблагоразумно, – подхватывает Ундерлип.
Мистер поставил условием четыре дня. Сегодня четвертые сутки. Если бы не бой, который, дай бог, вернет Америке правительство, закон и так далее, капитан взял бы финиш. Но ведь этот бой не входит в расчет?
Ундерлип считает приз за капитаном. То, что помешало ему выполнить условие, есть форс-мажор. Что такое форс-мажор? Это стихия, случай, капитан. В данном случае форс-мажор играет на руку Ундерлипу, и он ничего не имеет против…
Раз форс-мажор не меняет условий, капитан Баррас ничего не имеет против форс-мажора. Он с легким сердцем кричит в рупор:
– Стоп! Тихий ход!
– Минимальный ход, – повторяет Ундерлип.
К вечеру канонада затихает. Дымки перестают всплывать на горизонте. Вместо дымовых грибков по горизонту тянутся черные длинные хвосты дыма, идущие из труб судов.
Эти хвосты становятся длиннее. Черные продольные полоски на горизонте вырастают в сигаровидные силуэты. Капитан Баррас долго не отрывается от бинокля. Потом восклицает:
– Вот те на! Семь чертей с бабушкой!
– В чем дело, капитан?
– Дело дрянь, мистер. Красные вымпела. Отчего они красные, если они английские?
– Красные? Быть не может!
Ундерлип глядит в бинокль и убеждается в том, что вымпела действительно красные.
А тем временем капитан, определив их число, забывает про родню черта и растерянно произносит:
– Их, этих красных вымпелов, пятьдесят с чем-то. А в нашей эскадре их было тридцать. Откуда еще двадцать? Неужели и английские?
И, не дожидаясь ответа Ундерлипа, капитан Баррас вторично прибегает к «штучке».
– Налево! Полный ход!
– Максимальный! – суфлирует Ундерлип.
– Наибольший! – покорно повторяет капитан.
Яхта мчится на всех парах вдоль фронта двух соединенных эскадр с красными вымпелами – английской и американской.