IX
Человек, имеющий свою собственную мотоциклетку, ничего не делает сломя голову. Собственная мотоциклетка внушает благоразумие и осторожность. Сосед Сэма, токарь Кистер, действует с опаской и оглядкой. Знает ли мистер Сэм, что такое риск? Ничего нет легче, чем понять головой, что такое риск. Но почувствовать сердцем, душою – это, мистер Сэм, не всякому дано.
– Черт возьми, прожил-таки жизнь, – поглаживая седую бородку, растущую гвоздиком из подбородка, говорит токарь Кистер. – Да, Сэм, я прожил жизнь. У меня есть кое-что позади и есть кое-что впереди, Сэм. Ваш брат ходит по свету с пустыми руками. Что вам терять? Вам нечего терять, Сэм. Если бы я был в вашем положении, пропадай моя телега, все четыре колеса! Но в моем положении – иное дело.
У токаря Кистера имеется не только собственная мотоциклетка. У него золотые руки. Тот, кто работает по выточке точных инструментов, не пропадет на свете.
– Ваш Хорн сулит журавля в небе, которого надо прежде всего достать. У меня в руках своя маленькая синица, и я боюсь ее упустить. Моя голова для меня, Сэм, дороже всех посулов на свете. Потому что, если меня убьют, мне не нужно будет никаких журавлей.
Сэм сидит в комнате у токаря Кистера, пьет кофе с булочками, приготовленными женою Кистера, и чувствует благополучие Кистера. Гарнитур зеленой плюшевой мебели, кисейные занавески на окнах, граммофон на столе это не пустяки, черт возьми. Да, у токаря Кистера имеется в руках своя синица.
Но Сэм все-таки не сдает позицию. Разве токарь Кистер не чувствует железной лапы этих золотых мешков? Еще как! Мистер Кистер получает меньше, чем он стоит.
То-то! Если Кистер заболеет, все его благоденствие разлетится, как дым. Так, так! А если он умрет, его жена, его дети… Ага! Именно, именно, про это и говорит Сэм, про это говорит Эдвар Хорн.
– Нет, Кистер, ваша синица слишком маленькая синица, – торжествует Сэм, – ваша синица, Кистер, не стоит хорошего плевка.
Сэм пахнет порохом. Всю ночь он сражался на Манхэттене. Левое плечо его забинтовано. Нет, Сэм неблагоразумен и не будет благоразумным. Когда все голодают, а десятка два миллиардеров купаются в роскоши, Сэм плюет на благоразумие и советует Кистеру сделать то же самое.
– Вы задели мое самолюбие, Сэм, – Кистер делает обиженное лицо и дергает свою остренькую бородку. – Вы думаете, что у меня нет чувства товарищества? Что я думаю только о своей шкуре? Вот, смотрите.
Кистер лезет в свой боковой карман и, вытащив карточку, сует ее под нос Сэму.
Те-те-те! Рабочая партия! Токарь Кистер – член рабочей партии? Ведь это же втиратели очков. Они сидят на двух стульях сразу. Эдвар Хорн разоблачил их, и Сэм знает хорошо этих господ. Они тоже кричат о пролетариате, тоже клянутся Марксом и Лениным, тоже колотят себя кулаком в грудь, а тайком шушукаются с капиталистами. Что? Разве не так?
– Вы слышали когда-нибудь Эрна, Сэм? Ну, вот! Вы не слыхали Эрна, оттого вы так говорите. Послушайте Эрна. Советую, Сэм. Я, кстати, собираюсь на собрание, на котором будет выступать Эрн. Идемте.
Сэм собирается на собрание, на котором будет выступать Эдвар Хорн. В двенадцать часов. Как? И Эрн выступает там? В том же помещении? Вот так штука. Эрн против Хорна. Это любопытно.
Несмотря на запрещение генерала Драйва, благоразумный Кистер выходит на улицу. Ведь грозил же генерал Драйв пустить газы на Бруклин. И что же? Химическая рота перешла на сторону красных, и газы остались пустой угрозой. Пока солдаты Драйва еще не проникли в Бруклин, нечего бояться расстреливающих афиш диктатора Драйва.
Оба приятеля – благоразумный токарь Кистер и неблагоразумный Сэм идут на собрание, где Эрн будет выступать против Хорна.
В зале много Кистеров и Сэмов. Кистеры одеты аккуратно, Сэмы оборваны. Кистеры ведут себя чинно и солидно, Сэмы вооружены, шумливы и взволнованы.
Теодор Эрн. Сэм где-то видел этого чернобородого человека, плотно сбитого и плотно сложенного. Да, да, да!
Это врач, у которого Сэм лечился еще тогда, когда был безработным. Два доллара за совет, а бедные – по пятницам. Мистер Сэм, вам нужно ехать на юг, кушать виноград и пить молоко, а если у вас нет средств, то мне нечего вам сказать. Такой разговор был у Сэма с Теодором Эрном три года тому назад. Ничего общего с политикой.
Теодор Эрн разглаживает свою бороду и гудит, как большая муха. Революция – это не вспышкопускательство. Маркс сказал… Энгельс сказал… Каутский говорит… Точно град тяжелых камней сыплются на головы Сэмов и Кистеров ученые выкладки и соображения. Кистеры делают умные лица, у Сэмов в глазах тоска. А Теодор Эрн, поглаживая свою бороду, бубнит и бубнит. Революции не делают штыками. Революция, видите ли, тонкая штука. Ее делают, видите ли, мирным путем, у избирательных ящиков. Вы хотите добиться социализма? Великолепно! Подавайте голоса, сыпьте побольше голосов, и когда Теодор Эрн и его единомышленники займут всю левую, и весь центр, и всю правую парламента, и тогда не будет ни левой, ни центра, ни правой, а будет социализм. Без единой капли крови, без единого выстрела. Голоса? Голоса!
Голос Теодора Эрна густеет. Теперь уже гудит не одна муха, а целый рой больших мух. Благоразумие, мистеры! Сотни расстрелянных… Тысячи убитых. В профессиональных кассах не осталось ни цента. Великая забастовка выкачала всю наличность. Генерал Драйв возьмет верх. Что тогда, мистеры? О, мистеры, начинается реакция. Что такое реакция? Профессиональные союзы будут разогнаны. Все будет разогнано. Благоразумие, мистеры, благоразумие!
– Ага! Ага! Мы же говорим то же самое, – торжествуют Кистеры.
– Золотые слова! Браво, Теодор Эрн, браво!
– Пора прекратить волынку! На работу, мистеры! Сэмы возмущены:
– На работу? Ломать стачку? Попробуйте, мистеры.
– Пусть говорит Хорн. Подавайте нам Хорна.
Эдвар Хорн не говорит, а выжигает каленым железом… Маркс… Энгельс… В руках Хорна они жгут душу, они трубят сбор боевых сил. Благоразумие? Где было ваше благоразумие, когда миллиардеры объявили войну? Вы говорили об обороне отечества. Почему мистер не говорит об обороне пролетариата? Мистер говорит о благоразумии, когда на нашей стороне половина армии. Благоразумие, когда улицы Нью-Йорка забрызганы рабочей кровью. Пусть мистер отправляется к диктатору генералу Драйву, и пусть он с ним поговорит о благоразумии.
Сэмы кричат и стучат ногами и палками.
– Браво, Хорн! Браво! К черту благоразумие.
– Пусть идет к Драйву! Долой Эрна!
Кистеры тоже стучат ногами и палками и тоже кричат:
– Долой Хорна! Долой забастовку!
– У нас есть семьи! Долой отчаянных!
Но Эдвар Хорн не кончил. Когда стихает шум, Хорн выдвигает против Эрна факты: южные и восточные штаты в руках красных. Президент… Что он сказал о президенте? Разве это может быть? Президент арестован?! Сам президент!
– У-ра! У-ра!
– Гип! Гип!
Да, да, президент арестован. Правительство Соединенных Штатов наполовину сидит в тюрьме, а наполовину скрылось.
– Гип! Гип! Мы будем их судить.
– На веревку президента! Гип! Гип!
Но Хорн продолжает. Мистеры услышат кое-что и о флоте. Не сегодня так завтра. А слыхали ли вы о том, что делается в Англии? Английский флот восстал. В Лондоне бои. Может быть, мистер Эрн отправится к диктатору Драйву? Может быть, он скажет ему несколько слов о благоразумии. О том, что его дело проиграно, и о том, что пора прекратить кровопролитие.
Кистеры молчат и, насупившись, покидают зал. Сэмы подхватывают Хорна на руки и несут его по улице.
И поют… В пороховой копоти, со шрамами на лицах, с перевязками, с револьверами за поясами, с винтовками за плечами, они поют. И город отвечает им ревом орудий и болтовней пулеметов.
Город ревет ту же песню огня и битвы.
На заре генерал Драйв перестал бегать по комнате, щупать свой браунинг, шептать. Он засыпает. Но сквозь сон он слышит стук в двери и вскакивает:
– Кто там? Кто там?
И хватает револьвер, наводит на дверь.
– Кто там? Кто стучит?
– Срочное донесение, генерал.
Генерал Драйв влезает в домашние туфли и отпирает дверь. На всякий случай револьвер под рукой на столе, палец на спуске.
– Под козырек! Руку под козырек! По уставу! Ординарец не может взять под козырек. У ординарца весь правый рукав в крови. Кровь капает с рукава и алыми звездочками ложится на пол.
– На эстафете указано: доставить в двадцать два часа. Теперь пять. Почему вы опоздали на целых семь часов? – Генерал смотрит своими колючими глазами на ординарца.
Гавань занята красными. Ординарец пробрался через заграждения красных. Бродвей занят красными. Ординарца ранили на Бродвее.
– Я ничего не хочу знать о красных и о том, что они заняли. Вы должны были умереть, дважды умереть, семьдесят раз умереть, а доставить эстафету в срок. Адъютант, запишите под суд. Ваша фамилия?
– Грахам, генерал.
– Запишите под военный суд.
– Есть, генерал.
Генерал Драйв вскрывает пакет. Во флоте началось брожение. Адмирал не ручается. Младшие офицеры колеблются. Адмирал просит…
Генерал Драйв рвет эстафету на мелкие клочья. Эти клочья он рвет на мелкие клочки. Генерал забыл об ординарце и рвет, и рвет бумагу, шепчет что-то синими губами. И вдруг вскакивает и кричит:
– К стенке, к стенке! Расстрелять! Пишите, адъютант. Пишите же!
– Кого расстрелять, генерал?
– Кого? Меня! Вас! Всех! Пишите же!
Он опускается на стул и берет себя в руки. И слабым старческим голосом говорит:
– Пишите приказ. Полковнику Томсону с полком пехоты и полковнику Дебреру с артиллерией немедленно двинуться к гавани. Умереть, а пробиться. Пишите! Пехоту разместить по указанию адмирала на подозрительных судах, арестовать зачинщиков и неблагонадежных. Флот взять под обстрел артиллерии и, в случае чего, начать бомбардировку флота. Пишите.
– Готово, генерал.
– В одиннадцать часов все должно быть исполнено. Пишите.
– Написано, генерал.
– Уходите.
Генерал запирает дверь и, оставшись один, начинает зачем-то рыться в своем чемодане.
Часть вторая
Х
На дредноуте «Авраам Линкольн» стоит часовой. Окаменел. Часть огней притушена. Электрические груши тускло желтеют на мостике, в кают-компании, на шканцах…
Из океана наползает туман… Пропал «Авраам Линкольн», крейсера и миноноски. Прожектор с головного крейсера осторожно прощупывает туман и вырывает из него то толпу серых труб, опоясанных черными и красными кольцами, то хобот орудия, одетого в брезент, то покатый бок подводной лодки.
Со стороны города туман пропитан кровью зарева.
Город беспрерывно рычит. Точно сотни телег на железных колесах тарахтят на его улицах. Огненный град падает над городом. Огромные огненные комья снарядов рвутся, рассекая пламенными брызгами туман и рассыпая раскаленную пыль.
Вдруг на «Аврааме Линкольне» вспыхнула и взвилась ракета.
И не успела она рассыпаться, как с крейсеров и миноносок брызнул ответный огненный дождь ракет, и все они сразу зажгли свои огни и вынырнули из тумана.
На дредноуте «Авраам Линкольн» – Джек Райт. Он идет в каюту командира, сдерживая напор матросов, рвущихся за ним:
– Тише, товарищи, тише. Я пойду один. Все в порядке? Высокий рыжебородый матрос отвечает:
– У кают-компании поставлены часовые. У аппаратной тоже.
– Хорошо. Погодите.
В каюте темно. Слышно дыхание спящего человека. Джек Райт поворачивает выключатель. Вот этот белый старичок, свернувшийся клубочком на койке, – адмирал Прайс, командующий эскадрой. Адмирал крепко спит и ничего не слышит. Джек Райт прикасается к его плечу:
– Адмирал, встаньте!
Старичок мычит что-то. Запах вина ударяет в нос Джеку Райту.
– Адмирал пьян как стелька. Тем лучше!
Джек Райт отбрасывает церемонии в сторону. Он трясет адмирала за плечо:
– Проснитесь же, черт возьми!
Адмирал просыпается и хлопает глазами. Он ничего не соображает. Но Джек Райт моментально возвращает его к сознанию. Он направляет револьвер на адмирала, и тот слышит нечто совершенно невероятное:
– Вы арестованы.
– Я? Что такое! Как вы… как вы здесь?
Старичок вскакивает с постели. Он смешон в своих узких, обтянутых вязаных кальсонах на сухоньких ножках.
– Вы арестованы, – повторяет Джек Райт. – Сидите на месте, иначе я пущу вам пулю в лоб. Где ваше оружие?
Да, этот длинный субъект не шутит. Оружие? Оно в ящике стола. Вот ключ.
– Одевайтесь.
– Зачем надо одеваться? – У адмирала трещит голова. Не разрешит ли ему мистер э… э… мистер коммунист остаться под арестом в каюте?
– Нет. Одевайтесь, адмирал.
– Ручается ли мистер э… э… мистер коммунист за жизнь адмирала? Команда озлоблена. Были строгости. Но ведь адмирал только исполнитель.
– Ручаюсь. До суда, конечно.
– До суда? До какого суда? Разве будет еще суд?
– Да, адмирал, будет суд. Вас будет судить рабочая власть. Ну, скорее же!
– Ого, рабочая власть! Вот уже куда заехали дела. – Адмирал никак не может попасть в свои брюки.
– Скорее! – торопит его Джек Райт.
– Позвольте! – вдруг останавливается адмирал. – Если бы флот был на вашей стороне, меня арестовали бы матросы. Тут что-то не так. Я не повинуюсь вам. Докажите, что матросы на вашей стороне.
– Если хотите, извольте. Я не хотел предоставить матросам ваш арест, потому что они озлоблены. Это кончилось бы скверно для вас. Итак, хотите?
– Нет, нет! Я готов. Матросов не надо.
Джек Райт ведет адмирала в трюм, куда загнали остальной командный состав. Матросы, скучившиеся на палубе, встречают адмирала очень шумно:
– Ага, старая собака! Кончилось твое царство!
– Зачем комедию ломать? За борт этого хрена!
– Гип! Гип! – насмешливо приветствуют адмирала.
Четыре крейсера сигнализируют светом о своем нейтралитете и разводят пары, чтобы уйти в океан. Они не приняли на борт революционеров, но и не оказывают сопротивления. Джек Райт приказывает ответить сигналом:
– Нейтральных нет. Если сниметесь с места, мы пустим вас ко дну. Сдать командный состав «Аврааму Линкольну».
Шесть подводных лодок с красными фонарями приближаются к нейтральным крейсерам. На одном из них, на «Колумбии», вспыхивает огонь. Ядро с гудением летит в океан. К «Колумбии» присоединяются «Слава Республики» и «Франклин». Сразу ревут несколько орудий, прорезая тьму светящимися ядрами.
Три крейсера против эскадры из тридцати вымпелов – это совершенно безнадежное дело. Но напакостить они могут. Джек Райт видит, что они уже напакостили: одно ядро попало в миноноску и снесло часть кормы. На транспортном судне рвется снаряд, и оно ложится на бок, а потом ныряет в океан.
На головном крейсере распоряжается чья-то умелая рука. Сверкает какой-то непонятный Райту световой сигнал. Подводные лодки перестраиваются и ныряют. Через несколько минут в воздухе прокатывается оглушительный грохот, огромный взмет воды вскидывается у борта «Славы Республики», она раскалывается пополам и окутывается дымом и пламенем.
«Франклин» и «Колумбия» замолкают и сигнализируют о сдаче.
Ровно в тринадцать часов генерал Драйв звонит в колокольчик.
Когда электрическая сигнализация не действует, приходится пользоваться допотопными средствами.
– Вестовой? Почему не адъютант? Ушел? Куда? Офицер застрелился? Где? Когда? Кто? Подать сию минуту адъютанта.
Через несколько минут адъютант входит с передернутым лицом. Он раскрывает рот, чтобы сказать что-то, но генерал Драйв перебивает его:
– Если бы даже застрелился я – я сам! – порядок не должен быть нарушен. Ровно в тринадцать часов я ждал докладов: уничтожен ли Слэм артиллерией? Взят ли Манхэттен? Позовите капитана Крука.
– Капитан Крук застрелился, генерал.
– Застрелился? Он выполнил приказ?
– Капитан Крук застрелился потому, что не мог выполнить приказ. Артиллерия отказалась бомбардировать Слэм.
– Что? От-ка-за-лась? Пишите приказ. Расстрелять через десятого. Нет. Через пятого. Отчего же вы не пишете? Я же говорю вам: через пятого.
– Это невозможно, генерал. Артиллерия перешла на сторону красных.
– Рас-стрел…
Генерал Драйв срывается на полуслове. Холодный пот. У диктатора генерала Драйва крупные капли холодного пота на лбу. Он вытирает его рукавом и хрипло произносит:
– Тогда позовите… Дайте мне стакан воды. Благодарю. Позовите полковника Росмера.
С адъютантом происходит странная история. Его губы двигаются, но ничего не говорят. Шафрановая желтизна покрыла его лицо. Наконец он овладевает собою.
– Генерал, я боюсь сказать.
– Говорите. Говорите.
– Полковник Росмер… взят в плен.
– Ка-ак! – Генерал Драйв вскакивает с места и устремляется к адъютанту.
– Как вы сказали? Кто взят в плен?
– Полковник Росмер.
– Кем? Кем, тысяча чертей!
– Красными, генерал.
– А его полк? Где его полк?
– Полк Росмера сдался красным.
Сказав это, адъютант предусмотрительно отодвигается от генерала. Но генерал Драйв, втянув голову в плечи, маленькими торопливыми шажками выбегает из кабинета. Он бежит по лестнице вверх в свою комнату и запирает ее на ключ.
Чемодан. Где чемодан? Ах да, под кроватью. Военный сюртук? К черту сапоги со шпорами! Вон! Ну, ну скорее же! Вот оно, штатское платье, котелок, серые брюки навыпуск. Готово.
Генерал Драйв отпирает дверь и сталкивается в коридоре с адъютантом. Адъютант тоже в котелке, в брюках навыпуск и в штатском пальто.
В петлице адъютанта пылает красный бантик.
– М-м-ма! – мычит генерал Драйв и смотрит на красный бантик адъютанта. – Дайте мне кусочек этого… этой… Дайте же!
Адъютант снимает свой бант, рвет ленту вдоль на две узенькие ленточки и протягивает одну генералу.
– М-м-ма! – бормочет генерал Драйв, сунув ленточку в петлицу. – Вы не знаете, кстати, как выйти с черного хода?
Адъютант знает. Ключ от черного хода у него в кармане. Дальновидный молодой человек. Надо иметь его на примете и держаться подле него.
Но какая наглость, однако! Во дворе штаба адъютант заявляет генералу Драйву, что им не по пути и что генерал может его скомпрометировать, потому что адъютант человек маленький и незаметный, а генерала знает каждая собака по портретам…
XI
Электричество? Не может быть! Несомненный факт. Нити в электрических лампочках накаляются, наливаются огнем, все ярче и ярче и – вспыхивают. А вода? Посмотрим, как обстоит дело с водою.
Ундерлип самолично отправляется в уборную и собственноручно открывает кран. Полной струей! Ну, а газ? Из газовой трубки вырывается кислый запах газа. Но Ундерлип не доверяет обонянию и подносит спичку к горелке. Паф! Синеньким пламенем вспыхивает венчик вокруг горелки.
Но орудийный гул хотя и слабее, а все же грохочет. Винтовочная трескотня хотя и тише, но гремит. И все чаще строчат пулеметы на улицах. Ну, все придет в срок. Нельзя же все сразу.
Браво, генерал Драйв, браво! Поставил-таки на своем. Пройдет еще пара дней, все уляжется, и тогда… О, тогда начнет работать электрический стул! Порядочно ему предстоит работы. Ундерлипу не жалко уделить генералу Драйву часть акций компании «Гудбай».
А чем это не идея? Отчего не уделить диктатору третью часть акций? Нет, это слишком много. Четвертую. Пятую часть. Да, пятую. Диктатор генерал Драйв – директор компании «Гудбай». Гениальная мысль!
А что слышно у Кингстон-Литтля? Ундерлип идет к фоторадиофону и поворачивает рычажок. Действует, черт возьми, действует.
– Соедините же немедленно, сию секунду.
– Алло!
На экране фигура в кепке. У кепки на лацкане пиджака рубинится значок: пятиконечная звезда. Почему? Если генерал Драйв, то откуда же пятиконечная звездочка?
– Станция? Соедините, 52, Ист, номер дважды восемьдесят.
Труба фоторадио чеканит:
– По приказанию Совета, этот абонент выключен, мистер.
– Совета? Какого Совета? Совета Рабочих Депутатов? И здесь, в Нью-Йорке, есть Совет Рабочих Депутатов?
– Да, мистер, в Нью-Йорке есть Совет Рабочих Депутатов. Извините, мне некогда.
Скажите пожалуйста, ему некогда! Какой-то Совет выключает по своему произволу абонентов! Скажите на милость! Генерал Драйв… Что же генерал Драйв, а?
Ундерлип чешет переносицу. Вот так задача. Свет есть, вода есть, газ есть, фоторадиофон действует, а генерал Драйв? Где же генерал Драйв? И почему Совет?
Он подходит опять к фоторадиофону. Он желает соединиться с редакцией «Вестника».
– Алло! Готово!
– Кто говорит? Секретарь? Отлично! Выйдет ли завтра газета? Она выйдет сегодня, вечерним выпуском? Превосходно! Не распорядится ли мистер, чтоб экспедиция прислала вечерний выпуск «Вестника» мистеру Ундерлипу на дом. Что такое? Газета называется иначе? Как? Как?
– «Голос Нью-Йоркского Совета», мистер.
Опять Совета, чтоб он провалился! Секретарь обязан знать, что половина акций «Вестника» принадлежит Ундерлипу. Ундерлип требует… Мистеру тоже некогда? Тоже? Одну секунду. Ундерлипу нужен Редиард Гордон.
– Здесь нет никакого Редиарда Гордона.
– Я спрашиваю не «какого-то» Редиарда Гордона, а Редиарда Гордона, директора «Вестника».
– Мы не знаем никакого директора, мистер. Прощайте. И секретарь без всякой церемонии разъединяет свой аппарат.
Нет, если на то пошло, Ундерлип будет говорить с самим диктатором Драйвом. И Ундерлип подходит к фоторадио-фону в третий раз.
– Соедините с генералом Драйвом, – бросает он в приемник.
Кепка с красной звездочкой подскакивает и восклицает: «Ага! Ага!» И переспрашивает:
– Вы хотите соединения с генералом Драйвом?
– Да, да. Я говорю ясно: с ге-не-ра-лом Драйвом.
– Погодите одну минуту, мистер, сейчас.
Кепка уходит. Ундерлип торжествует. То-то! Совет, а генерал Драйв все-таки существует.
– Алло, мистер! Вы хотите генерала Драйва?
Вместо кепки на экране котелок. У котелка тоже красная звездочка.
– Ну да. Генерала Драйва.
– А вы знаете его адрес?
– Как же. Риверсайд, 42.
Лицо у кепки выражает полное разочарование.
– Этот адрес мы сами знаем. Генерал Драйв оттуда скрылся.
Генерал Драйв скрылся! Генерала Драйва разыскивают! Может быть, его разыскивает этот самый Совет?
Ундерлип бегает по кабинету. Взад-вперед, взад-вперед. Ундерлип совсем сбит с толку. Бежал диктатор, генерал Джордж Драйв.
И вдруг он останавливается, вслушивается. Внимание! Крайнее внимание! Орудия прекратили свой рев. Пулеметы умолкли. Винтовки… Нет, винтовки еще потрескивают. Поодиночке: там, тут и вот еще там. Ясно. Бой прекратился.
Необходимо ориентироваться. Ундерлип подходит к окну. Красные флаги. На всех домах. И над подъездом его собственного дома. Особняк миллиардера Ундерлипа – с красным флагом.
Ундерлип хлопает себя по лбу. Старый дурак! Свет! Электричество! Газ! Обрадовался! Это сделал не генерал Драйв, а Совет. Везде Совет. Даже над подъездом его собственного дома поработал Совет.
Сейчас он ворвется в дом Ундерлипа. Сию минуту! Ценности! Касса! Доллары! Доллары! Скорее, старый идиот, скорее… Конфискация, национализация. Пойдут теперь русские штучки. Скорее, скорее!..
Ундерлип набивает саквояж долларами, акциями, потом выбрасывает акции на пол и сует в саквояж золото. К черту бумаги! Что они теперь стоят? Потом, подумав немного, Ундерлип поднимает брошенные акции. Не век же будут красные. Не может этого быть. Он прячет акции в саквояж, захлопывает его.
Пальто. Цилиндр. Нет, цилиндр не годится. Надо достать кепку.
– Дик! Дик!
– Я здесь, мистер.
– Дик! Дик! – продолжает кричать Ундерлип, глядя на Дика и не видя его.
– Я здесь. Вот я.
– Ага! Дик, у вас есть кепки? Дайте мне скорее кепку.
– Есть, мистер, но она засалена и стара.
– Тем лучше, тем лучше. Дайте ее скорее сюда. Ундерлип нахлобучивает старую кепку своего слуги до самых бровей, поднимает воротник пальто и идет к черной лестнице. Но дверь заперта.
– Дик! Дик!
– Есть, сэр.
– Отоприте мне дверь.
– Вы хотите выйти на улицу?
– Ну да.
Он хочет выйти на улицу. Так себе, прогуляться. Тут нет ничего особенного. Полторы недели взаперти – это не шутка. Надо сделать моцион на свежем воздухе.
Дик качает головой. Почему мистер боится Дика? Ведь Дик служит у мистера целую вечность. Мистер хочет уехать?
– Может быть, может быть, Дик… Может быть, я уеду куда-нибудь. Например, в Южные Штаты. Там еще добрые старые нравы, Дик.
– Мистер не знает разве, что и Южные Штаты, и Северные Штаты, и все штаты в руках красных? Каким образом мистер уедет?
– По железной дороге. Дик. На юге меня никто не знает. Я там пережду, пока им придет капут. Отпирайте, Дик.
– Нет, по железной дороге не уехать. Все вокзалы заняты этой бандой. У них есть своя тайная агентура, и она рыщет, ищет, вынюхивает. Они на вокзалах, на станциях, на фоторадиостанции.
– Да, да. И на фоторадиостанции. Этот котелок, спрашивавший, не знает ли он адреса генерала Драйва… Значит… Тысяча чертей, значит! Выхода нет.
Ундерлип опускает голову и идет назад, в свой кабинет. Придут! Конфискуют! Национализируют! Король хлеба будет не богаче Дика. Нет, нет, нет! Этого саквояжа он не отдаст. Ни за что!
Прижимает саквояж к своему животу:
– Ни за что!
Однако истерику в сторону. Саквояж легче уцелеет без истерики. Ухо востро. Максимум сметки, минимум нервов, и тогда увидим, кто кого пересобачит. Мы еще увидим.
Ундерлип опускается вниз, в каморку Дика. Ему очень нравится каморка его слуги. Он не имел бы ничего против того, чтобы поселиться у Дика. На время, имейте в виду, на время! И если сюда придут, он не будет в претензии, если Дик будет обращаться с ним по-свойски. Можно даже на «ты». Насчет имени? Пусть Дик называет его… Ну, как? Ну, скажем, Сэмом, своим приятелем.
У Дика готов свой план. Мистер соизволит побыть в его комнате до темноты. Вечером мистер наденет вот это пальто и кепку. На всякий случай пусть мистер нацепит красную тряпку за лацкан. Все ихние надели красные значки и бантики.
У Дика в Бруклине живет сестра, чистильщица сапог, с позволения сэра. И если сэр позволит, то Дик вечером проводит его к своей сестре, чистильщице сапог, извините. У нее мистер может жить до тех пор, пока ему будет угодно.
Мистер благосклонно позволяет. Чистильщица сапог – это весьма и очень. Никому не придет в голову. Ни национализация, ни конфискация.
Король хлеба сидит до темноты у Дика. А потом король хлеба, в потертой засаленной кепке, в рыженьком узком пальтишке Дика отправляется в Бруклин к чистильщице сапог. Король хлеба, миллиардер!