Взгляд со Стороны. Избранные Рассказы

Закон для Восходящего Солнца

Мой рейс в Тотóри был только на следующее утро и потому приходилось убивать остаток дня. Я поселился в гостинице недалеко от императорского дворца и отправился гулять по городу. В Токио я бывал неоднократно и мне не составило труда спланировать прогулку по новым для меня местам. К вечеру, довольно уставший, я решил расслабиться в баре Караоке, что был недалеко от моей гостиницы. Разумеется, петь под фонограмму я не собирался, да и не умел, но мне нравилось сидеть в углу, пить пиво и наблюдать как после рабочего дня местные служащие мужского пола в одинаковых чёрных костюмах строят из себя эстрадных звёзд. Вот сижу я в уголке, смотрю по сторонам, слушаю певучие мелодии и удивляюсь чудесам японской электронной акустики, способной превращать самый заурядный голос в вокальный шедевр.

Довольно скоро на меня ста ли обращать внимание. Во-первых, я был единственный, кто не подходил к микрофону, но главное потому, что я внешне отличался от остальных посетителей. Наш брат, не-японец, в бары Караоке заглядывал довольно редко. Я заметил, что к моему столику с бокалом пива в руке нетвердой походкой направляется средних лет господин. Не спросив моего согласия, он подтянул стул, плюхнулся на него, отхлебнул из бокала и молча уставился на моё лицо. Долго и бесцеремонно разглядывал меня, а затем спросил, откуда я тут взялся и почему не пою, как все нормальные люди? Мой японский был в зачаточном состоянии и я, как мог, объяснил ему, что по-японски мне говорить трудно и может он понимает по-английски? Тогда он неожиданно перешёл на сносный английский, чем меня немало обрадовал. Я сказал ему, что приехал по делам из США, в столице лишь на вечер, и вот решил посмотреть, как после трудового дня отдыхает местный служивый люд. Услыхав, что я из Америки, мой явно не слишком трезвый собеседник нахмурился и прямо-таки по-самурайски прорычал:

– Ах так! Из Америки, значит… Плохая страна Америка, совсем плохая…

– Чем же она плохая? – насторожился я.

– Рис продаёт в Японию! Вот чем! У вас там в Конгрессе всем заправляют евреи и они решили взять Японию измором. Продают негодяи нам рис по низкой цене и разваливают нашу рисовую промышленность.

Вот уж никак не ожидал я встретить в Токио антисемита. Тут евреев можно по пальцам пересчитать, а вот на тебе – живой японский антисемит сидит напротив меня, пьёт пиво и валит свои печали на евреев, хотя вряд ли он видел когда-нибудь настоящего еврея. Впрочем, во все времена евреи были удобными козлами отпущения. Не помню, с чего это вдруг, но я решил ему возразить.

– Вы ошибаетесь. Насколько знаю, в Конгрессе евреев мало, где-то 5-6 процентов, как же они могут всем заправлять? Вообще я сомневаюсь, что это дело Конгресса – решать по какой цене что-то кому-то продавать. И потом, если вы недовольны продажей риса в Японию, то Америка, в свою очередь, может быть недовольна импортом Тойот и Ниссанов – тоже ведь разрушает нашу автомобильную промышленность…

– Что значит недовольна, – возмутился японский патриот-антисемит, – а как же глобальная экономика? Вы что, хотите остановить мировую торговлю? А про евреев вы мне даже не говорите – много их или мало, не важно. Они хитрые, всеми крутят и против Японии гадости замышляют. Вы вот на еврея вроде непохожи, так зачем их защищаете? Да разве дело только в рисе! Будто не знаете, кто атомные бомбы сделал, что на наши города бросили! Они сделали! Евреи! Будто не знаете, кто нашу конституцию на свой сионистский лад переделал! Это они её переписали. Ещё в 46-м году. Про это каждый японский школьник знает.

Тут он ошибся, про японскую конституцию я ничего не знал, но и не собирался выяснять это у него. Вежливо с ним распрощался, заплатил за пиво и вышел из бара. С тех пор прошло много лет, и я совсем позабыл об этой случайной встрече, но не так давно вспомнил её, получив письмо от Лари Сутина – дальнего родственника моей жены.

* * *

Лари был племянником знаменитого художника Хаима Сутина, но художественными талантами не обладал и всю свою профессиональную жизнь провёл на дипломатической службе, где он много лет заведовал американскими консулатами в разных странах третьего мира. Когда ему исполнилось 75, он вышел на пенсию и поселился в живописном городке Лэйк-Плэсид в штате Нью-Йорк, где когда-то проходили зимние Олимпийские игры.

Незадолго до его 97-го дня рождения я послал ему поздравительную открытку. Получив её, он позвонил мне, поблагодарил, а потом спросил, что я знаю о японском периоде жизни моего покойного тестя скрипача Льва Тышкова. Он также поинтересовался, не остались ли после Льва какие-то фотографии из Токио 30-х годов? По его просьбе я порылся в альбомах и коробках с семейными бумагами и нашёл там несколько старых снимков самого Льва, его учителя, и некоторых его японских друзей. Была там и фотография с тёплой дарственной надписью знаменитого пианиста Лео Сирóты. Я про это написал Лари и его особенно заинтересовал снимок Сироты. Он спросил: «А кроме самого Лео Сироты, есть ли у вас фото его семьи, жены, дочки?» На мой вопрос, почему его это интересует, через пару недель Лари прислал длинное письмо. Привожу его в моём пересказе.

«Вы спрашиваете, почему меня интересует семья Сироты? На самом деле мне интересны снимки его дочки, с которой я был знаком. Знаменитый пианист Лео Сирота с женой и дочкой Беатой жил в Токио в те самые годы, когда там учился Лев. Они хорошо знали друг друга. Беата тогда была ещё ребенком, ей было лет 10-12, не более. Я с ней познакомился в Токио примерно лет десять спустя, после войны, когда мы вместе работали в юридическом комитете при штабе генерала Мак-Артура. Наш комитет писал для Японии новую конституцию.

Тут я и вспомнил свой давнишний разговор в токийском баре. Ведь не соврал пьяный антисемит: Беата, Лари, и некоторые другие евреи действительно приняли участие в создании современной японской конституции.

Дело было так. Когда закончилась война с Японией, я служил на Тихоокеанском Флоте. Наша часть стояла на Филиппинах, в Маниле. После атомных бомбардировок наступил мир и у всех было чувство, что наша работа окончена, мы были тут больше не нужны и мечтали о возвращении домой. Я уж два года как не видел мать и отца, скучал… Перед тем, как попасть во флот, я закончил юридический факультет по специальности международного права. Впрочем, на войне были нужны не юристы, а солдаты, вот я и воевал. Когда в Маниле меня вызвал мой начальник и сказал, что на следующей неделе меня демобилизуют и я смогу с очередным транспортом отправиться в Америку, я и обрадовался, и огорчился. Конечно, рад был, что скоро попаду домой, но стало немножко грустно, что вот уеду из Азии, почти ничего кроме своего корабля и Манилы толком не повидав.

После войны наши моряки на Филиппинах жили словно на курорте. Гуляли, развлекались как могли. Мы были освободители, и местное население к нам хорошо относилось. Работали ночные клубы, бары, филиппинские девочки к американским матросам были куда как приветливы. Но война кончилась, и пора было по домам. После разговора с боссом тем же вечером мы с друзьями устроили прощальную вечеринку в местном баре. В разгар застолья к нам подошёл американец в штатском. Мы его в этом баре видели раньше, но знакомы не были. А тут он подошёл, чокнулся с нами и пожелал счастливого пути домой. Сказал, что он американский адвокат, здесь в Маниле у него свой офис, но он его закрывает и тоже на днях уезжает. Только едет не домой в Америку, а в Японию, так как получил приглашение поработать при штабе генерала Мак-Артура. Тут я сказал, что мы с ним коллеги, я тоже адвокат, и я ему завидую, что он едет в Японию – страну Восходящего Солнца, которую я давно мечтал увидеть. Он хлопнул меня по плечу и ответил, что нет проблем – если мне интересно, он свяжется со штабом и про меня расскажет. Им как раз сейчас нужны американские адвокаты. Действительно, через пару дней меня опять вызвал мой босс и сказал, что если я хочу, то могу поехать в Японию и как вольнонаёмный адвокат поработать пару месяцев при главном штабе оккупационных войск. Вот так я оказался в Токио. Это был январь 1946 года.

Токио после войны выглядел просто ужасно. Массивные бомбардировки и страшные пожары превратили город в сплошные развалины. Выжившие горожане ютились в убежищах, проводили дни в поисках еды. Командование союзных оккупационных войск располагалось в роскошном здании бывшего страхового агентства Даи-Ичи, что напротив императорского дворца. Думаю, во время бомбардировок был дан специальный приказ, чтобы на этот район бомб не бросать. Меня определили делать вспомогательную работу под началом подполковника Мило Роуела (Milo E. Rowell), заведующего юридическим отделом штаба. Его группа из двадцати пяти человек работала над новой конституцией для Японии. Там я и познакомился с Беатой Сирота. Ей тогда было всего 22 года, она была умна, элегантна и выделялась какой-то библейской красотой. В оккупационных войсках в Японии служило всего-навсего 60 женщин: машинистки, секретарши, медсёстры – на почти 350 тысяч мужчин. Можете себе представить, какими глазами на неё смотрели наши парни! Беата работала в юридическом отделе как лингвист. Она свободно владела английским, немецким, русским, французским, испанским и японским языками.

Генералу Мак-Артуру доложили, что японское правительство тоже работает над своей новой конституцией и потому он дал нам всего одну неделю на окончание нашего варианта. Поначалу у него с президентом Трумэном по этому поводу были серьёзные разногласия. Президент требовал, чтобы императора Хирохито судили как военного преступника и устроили ему и его подручным что-то вроде Нюрнбергского трибу нала. Эта банда, конечно, заслуживала сурового наказания за свои жуткие преступления против населения Китая и военнопленных. Вот, например, у них в лагерях для пленных американцев и наших союзников было такое самурайское развлечение – одним взмахом меча сверху донизу разрубить стоящего человека на две одинаковые половинки. Прямо скажем, спорт не для слабонервных…

Трумэн планировал держать в Японии большой контингент оккупационных войск, как в Германии. Однако, командующий Мак-Артур был против, он хотел отправить американцев домой, а японцам дать возможность самим выбрать политическое устройство своей страны, но на демократической основе. Он понимал, как глубоко они привязаны к своему императору, и суд над ним принесёт больше вреда, чем пользы. Поэтому он приказал нашему комитету сохранить в конституции императора, но оставить ему только церемониальную роль. Черт с ним, пусть живёт. Дружеское отношение к нам населения важнее наказания одного негодяя. Впрочем, кое-каких военных преступников всё же отправили на виселицу. В конце концов, президент с генералом согласился и императора не тронули.

Чтобы не начинать с нуля, сперва мы взяли за основу, действующую с 19-го века японскую конституцию Мейджи. Беата нам её перевала и все поняли, что это совершенно не годится – надо всё полностью переделать. Тогда генерал Уитни (Courtney Whitney), заместитель Мак-Артура, предложил в качестве образца подобрать что-то из недавней истории. Ну, где найти в сожжённом Токио тексты конституций других стран? Однако Беата нашла – она разыскала хранилище публичной библиотеки, которое чудом уцелело в огне войны.

Военное удостоверение Беаты Сирота

Местные японцы ей очень в этом помогли – она их очаровывала своим безупречным владением языком, что для иностранца было большой редкостью, аристократическими манерами и тонким пониманием японской психологии. Там в хранилище она раскопала тексты конституций США, Веймарской Республики в Германии, Советской России, Испании, и ещё некоторых других государств. Она всё перевела на английский и работа закипела. Мы их проанализировали и сравнили. Американская конституция нам не очень годилась – слишком старая и с множеством поправок. Советская была более современная, но уж с очень обтекаемыми формулировками, что позволяло двусмысленные интерпретации её положений – как хочешь, так и верти. Ну вот, к примеру, там сказано, что граждане имеют право на труд. Это как понимать? Безработица – это что, нарушение закона? Никого нельзя увольнять? Каждого обязаны обеспечить работой? Если да, то какой? Концлагеря и Гулаг тоже работа согласно их конституции – так ведь тоже можно понимать. Нет, в конституции всё должно быть однозначно, без двусмысленностей. У нас в комитете решили, что самая подходящая – это конституция Веймарской Республики, её и вяли за основу. Мы работали день и ночь, всё писали по-английски, а потом переводили на японский. Беата прекрасно говорила по-японски, но не знала многих юридических терминов и специальных иероглифов, поэтому к работе привлекли ещё и японских юристов.

Полковник Роэст (Pieter K. Roest), руководитель комитета гражданских прав, предложил Беате написать те статьи конституции, которые относились к правам женщин и детей. Она ведь прожила в Японии десять лет и своими глазами наблюдала совершенно средневековое отношение к женщинам. Мужей для них выбирали родители, они не имели права на развод, не имели имущественных прав, не могли голосовать, по улицам обязаны были ходить позади мужа, и так далее. Она решила всё это поменять. К сожалению, самые смелые её предложения не прошли, как слишком радикальные для Японии тех лет, но всё же главное ей удалось отстоять. Таким образом, современные японки своим равноправием обязаны Беате Сирота, которая стала автором 14 и 24 статей японской конституции.

Мы только-только заканчивали первый вариант, как японцы нам представили на согласование свою версию. Это была полная чепуха – они лишь слегка подредактировали старую конституцию Мейджи, оставив за императором всю полноту власти. Мак-Артур обозлился, церемониться не стал, велел, чтобы их с этой «конституцией» послали в одно место и приказал подать им наш вариант. Японцы сначала было задёргались, занервничали, но им напомнили, кто сейчас правит бал, и они должны быть довольны тем, как деликатно и уважительно к их традициям мы всё написали. Но это народ упёртый, и приходилось воевать с ними за каждый пункт, за каждое слово. Они уверяли, что мы не понимаем их ментальность и хотим всё сделать на американский лад. Например, они яростно сопротивлялись против женских прав, говорили, что это не в их традиции, что простой народ это не примет. Но когда им сказали, что эти статьи написала мисс Сирота, которая хорошо знает местные традиции и уж точно понимает их ментальность, они сразу стихли, подняли лапки вверх и сказали О-Кэй – её очень уважали.

На 10 апреля было назначено голосование в новом японском парламенте, и впервые в истории благодаря Беате женщины могли голосовать. Прошло несколько месяцев и после целого ряда бюрократических рассмотрений и голосований в японском правительстве, конституция была утверждена близко к тому тексту, как мы написали.

В благодарность премьер-министр Яшида послал каждому участнику нашего комитета подарок – серебряную чашечку для саке. На ней выгравирована хризантема – символ императора. Нам это показалось не слишком подходящим и даже вызывающим – при чём здесь императорская эмблема, если мы написали демократическую конституцию? Ну да ладно, что придираться? Эта чашечка и сейчас стоит у меня на серванте…»

Получив это письмо, я позвонил Лари чтобы уточнить некоторые детали, но он лишь вздохнул и сказал, что кроме того, что он написал в письме, ничего больше не помнит – было и так удивительно что в свои 97 лет он смог рассказать эту давнюю историю. Добавил лишь, что в апреле 1946 года он вернулся домой в Америку, поступил на работу в Госдепартамент и вскоре получил назначение консулом в Рио-де-Жанейро. Так началась его полувековая дипломатическая служба.

Чашечка для саке

Едем-Едим

Как-то был я в командировке в Японии вместе со своим сослуживцем Джо. Это был типичный американец из глубинки, который никогда не выезжал дальше, чем за сто миль от своего города. А тут – Япония! Джо был выше средней упитанности, носил на себе пивной животик, постоянно жевал картофельные чипсы и запивал их пепси-колой. Вот прилетели мы в Токио, поселились в гостинице, слава богу, не-японского типа, и Джо сказал, что он голоден и надо идти в ресторан. Мы стали ходить по окрестным улицам, где было множество маленьких ресторанчиков, и заглядывать в витрины, чтобы найти место, где Джо может насытиться. Со мной в этом плане проблем никогда не бывает – приезжая в новую страну, я всегда ем местную еду, а тем более в Японии, кухню которой я ценю и люблю. Но Джо сразу заявил, что никакую рыбу и вообще ничего из моря он не ест, и ему надо найти что-то мясное. Мы легко нашли ресторанчик, где в у входа были выставлены с невероятным искусством изготовленные пластмассовые образчики их меню, и там оказалось сукияки – блюдо из говядины в чугунном горшочке. Мы зашли, сели за столик, я заказал себе сашими (набор сырой рыбы), а для Джо этот самый сукияки.

Когда нам принесли еду, Джо вытаращился на тонкие кусочки говядины поверх белых кубиков тофу и на японские тушёные овощи. Он заявил, что ни этот «сыр», ни эти странные овощи он есть не будет, но с опаской сунул себе в рот кусочек мяса. Однако он его тут же выплюнул, сказал, что у него какой-то противный сладко-солёный вкус, и он лучше умрёт с голоду, но эту гадость есть не станет. Запас чипсов у него закончился, и в этот вечер Джо остался голоден.

На следующее утро он выпил в отеле кружку кофе, а затем, перед тем, как ехать по нашим делам, мы опять побродили вокруг отеля, но ничего съедобного для него найти не смогли. Бедняга не ел весь день, только пил кофе. Его пивной живот стал увядать, в глазах мерцал огонь каннибализма, и я нервно вздрагивал, когда он на меня оценивающе смотрел. После рабочего дня нас повезли на машине обратно в отель. Джо сидел на заднем сидении в забытьи, уткнувшись носом в окно. Вдруг, на одном перекрёстке, он истошно завопил «Стоп!!!» и вцепился в плечи водителя. Тот с перепуга резко тормознул, не говоря ни слова Джо выскочил на улицу и кинулся через дорогу, невзирая на мчавшиеся вокруг машины. И тут мы увидели большую вывеску McDonald’s. Мы ждали его у обочины. Он появился через пять минут с тремя пакетами гамбургеров. Я в жизни не видел более счастливого лица, чем у Джо в те минуты его блаженства.

Эту историю я вспомнил для затравки моего увлекательного повествования, к которому я сейчас и перейду. Кратко расскажу вам про то, что я понял о кухнях некоторых стран, где мне довелось побывать. Кратко – потому, что тема гастрономическая необъятна, а рассказ – это жанр малогабаритный, так что мы лишь полетаем над верхушкой айсберга.

* * *

Раз уж мы заговорили о Японии, начнём с неё. У японцев есть замечательный талант – они фантастические улучшатели. Многое из того, что мы знаем японского, на самом деле не было изобретено японцами, но ими адаптировано и сильно улучшено. Вот несколько примеров. Их письмо было взято у китайцев и упрощено. Фотоаппараты были изобретены во Франции и Германии, но сейчас лучшие камеры японские. Или возьмите автомобили, копировальные машины, рояли, строительное оборудование, мотоциклы, вообще массу других вещей – все эти вещи были придуманы в других странах, но мало кто их делает лучше японцев. Да что там техника, даже самые казалось бы традиционные японские вещи тоже пришли из других стран. Например, кимоно японцы не придумали, а переняли это одеяние у корейцев, и делают его куда наряднее и интереснее. А в еде – знаменитая темпура, то есть продукты жареные в кипящем масле, пришла из Португалии, а суши и сашими – из той же Кореи, сильно в Японии изменившись и, на мой вкус, став куда заманчивее и на вид, и на язык.

Для японца еда – в первую очередь это не пища и не калории для насыщения, а услада для глаз. Еду в Японии начинают кушать глазами, а уж потом отправлять в рот. Почти всё, что делают японцы, они доводят до совершенства, и к еде это относится в первую очередь. Однако, не всякий иностранец может это сразу понять и оценить. Для этого требуется время и терпение. Хотя я могу есть любую разумную еду, мне пришлось перепробовать много японских блюд, прежде чем я выбрал для себя самое подходящее. Больше всего мне нравится сырая рыба с зелёным «хреном» васаби и соевым соусом. Однако, я не большой любитель риса, а потому суши, то есть рыбный кусочек завёрнутый в рис и нори (с у шёные водоросли), я обычно не беру, так как там больше риса, чем рыбы. В японском ресторане мой выбор прост – это почти всегда рыбный донбури, который иначе называется «чирáши суши». На самом деле, это просто сашими – кусочки разных сырых рыб, осьминога, кальмара, и креветок, изящно уложенные поверх слоя риса. То есть, море-продукты отдельно, рис отдельно. Так я могу есть рис, а могу и не есть – как захочу. Очень удобно, красиво и разнообразно.

Многим нравится запивать японскую еду пивом (кстати, первым в Японии пиво варил американец где-то лет 150 назад), но я предпочитаю саке, которую кое-кто по незнанию называет японской водкой. На самом деле саке это разновидность пива, хотя и заметно крепче – в ней может быть до 20 % алкоголя. Считается, что холодное саке благороднее и деликатнее, чем подогретое, но я люблю тёплое, где-то около 41°Ц, то есть температуры тела человека в лихорадке.

Теперь поговорим о китайской пище. Что касается эстетики еды, то китайцы находятся от японцев на прямо противоположном конце кулинарного спектра. Если для японца еда это прежде всего услада для глаз, то китайцы вообще на культуру еды и её внешний вид не обращают внимания. Приготовив еду, они всё бухают на тарелку комом и так подают. Однако, никто в мире не сравнится с китайцами по разнообразию и изощрённости блюд. Я думаю, что почти весь творческий потенциал китайского народа ушёл на кухню. Да, я знаю, что иглоукалывание, бумагу, порох, фарфор, сейсмограф и компас изобрели китайцы. А что ещё? Не маловато ли на более чем пять тысяч лет их великой цивилизации? Но вот в отношении пищи – они совершенно уникальны. Недаром говорят, что нет такой вещи, которая китайцу не может служить едой, а еврею фамилией. Не о евреях тут речь, но действительно, умелый китайский повар способен сделать съедобным и даже вкусным любой предмет – от всевозможных трав и корешков, до самых, на наш просвещённый взгляд, отталкивающих частей тела животного.

Китайцы уверены, что они родоначальники почти всех мыслимых блюд. Быть может, это не пустое бахвальство. Как-то я был по делам в Шанхае вместе с хозяином одной тайваньской фирмы. Однажды после рабочего дня он мне сказал, что его мечта – попробовать настоящую русскую еду. Я засомневался – как же это можно осуществить в Китае? Но он меня успокоил, сказав, что в Шанхае есть всё и он сам этим займётся. Тут же позвонил он своей секретарше в Тайпей, и та через пять минут ему перезвонила и продиктовала адрес русского ресторана. Это оказалось всего в пяти минутах ходьбы, и мы туда отправились. Если в США рестораны в гостиницах, как правило, не слишком высокого уровня, то в Китае – наоборот. Самые лучшие рестораны обычно в отелях. Так и этот русский ресторан под невообразимым названием «Летающий Слон» оказался на третьем этаже роскошного отеля «Бунд». Почему слон, да ещё летающий, никто в ресторане не знал. Быть может его хозяин слыхал поговорку, что «Россия – родина слонов», и в это поверил. Ну а «летающий» это ведь просто красиво, особенно для изящного слона из страны балета.

Официантка, симпатичная китайская девочка, подала нам меню на трёх языках – китайском, английском и русском. Когда я её что-то спросил по-английски, она мне легко на том же языке ответила, но поняв, что у меня родной язык русский, перешла на приличный русский. Меня это впечатлило и я спросил, где же она так научилась? Официантка сказала, что у неё русский бойфренд и она набралась от него. Есть же на свете такие таланты, но почему-то они работают официантками, а не профессорами лингвистики.

Мой тайваньский спутник не понимал странные русские названия в меню и попросил меня всё для него выбрать. Я решил впечатлить его полным спектром русских блюд и заказал селёдку с луком и картошкой, всякие копчёные рыбы, маринованные овощи и солёные грибы, потом борщ, затем пельмени, шашлык, и на десерт разные пирожные. Однако, у китайцев в еде нет никакой структуры и последовательности, к которой мы привыкли – закуска, первое, второе, десерт. Поэтому официантка принесла весь заказ скопом и поставила все блюда одновременно на большой вертящийся поднос на нашем столе. Кстати, всё было отличного качества и правильно приготовлено, так что в этом плане «Летающий Слон» был на высоте.

Я пытался было объяснить моему китайскому коллеге, какие блюда и в какой очерёдности надо кушать, но это было бесполезно. Ему не терпелось всё попробовать. Он сразу засунул себе в рот селёдку с пирожным, откусил кусок шашлыка и запил это борщом. По выражению его лица я понял, что русская еда на него не произвела положительного впечатления. Почти всё оказалось ему знакомо. Отведывая каждое блюдо, он восклицал – нет, это не русское, это китайское! Шашлык – китайское, соленья и маринады – китайское, грибы – китайское, пельмени – китайское, и так далее со всем, кроме селёдки и борща. Селёдка с пирожным ему совсем не понравилась (хотя это была чудная иваси из Швеции), но зато борщ его сразил наповал. Сначала он думал, что красный цвет в нём от крови какого-то русского животного, но когда я ему сказал, что это свёкла, он не понял. Оказывается, в Китае свёклу не знают и о таком овоще не имеют понятия, а потому из всего русского обеда для моего китайского коллеги красный борщ оказалось главной экзотикой.

Кстати о пельменях. Русские уверены, что пельмени – это их национальная еда. Так же говорят и китайцы. Итальянцы настаивают, что это они изобрели равиоли, а уж затем Марко Поло привёз рецепт в Китай, где угостил тамошнего императора Кублай-Хана. Императору равиоли очень понравились и он повелел всему населению тоже кушать такие же уши из теста с кусочком мяса внутри. Однако в этой итальянской версии есть маленькая неувязка, так как Марко Поло приехал в Китай в конце в 13-го века, но дамплинги, что и есть китайские пельмени, оказывается были там известны ещё в 9-м веке, тогда как первые итальянские равиоли появились только после того, как Марко Поло вернулся в Венецию. Так что, похоже, всё было наоборот – Марко Поло мог привезти рецепт в Италию из Китая. В Россию пельмени пришли тоже из Китая через Сибирь и Урал где-то в 15-м веке. Впрочем, никто толком не знает, кто на самом деле был пельменным пионером. Главное, что мы их любим (не пионеров, а пельмени).

Считается, что в каждой стране есть своя национальная еда, но это довольно условно, ибо кулинарные рецепты границ не признают и соседи часто перенимают пищевые идеи друг у друга. Однажды меня с женой позвали на обед в шведскую семью и когда мы сели за стол, я был поражён тем, что мне всё оказалось знакомо: селёдка со сметаной и варёной картошкой, блины, мясные тефтели, пирог с яблоками и клюквой. Когда я заметил, что это точно, как в России, шведы на меня снисходительно посмотрели и сказали: «Будто не знаете, кто Россию создал – мы, варяги, её и создали». Это, разумеется, не совсем верно, но не будем придираться. Если им хочется так думать, мне не жалко. Да разве только шведская еда близка к русской? А польская, а немецкая, а еврейская? Но вернёмся в Китай.

Китайска я кухня – та, что в Китае, и та, что в китайских ресторанах в Америке и Европе, совершенно разная. Про Австралию и Новую Зеландию я не знаю. Вне Китая кухня часто подогнана под местный вкус и в ней лишь отголоски того бесконечного разнообразия, что существует в Китае и на Тайване. Впрочем, в США и Канаде, хотя и не без труда, можно найти настоящую китайскую еду. Такие рестораны легко узнать по посетителям. Если там большинство китайцев, значит есть хороший шанс, что и еда подлинная.

Много лет назад будучи в Гонконге я прочитал в местной газете заметку про пару туристов из Швейцарии, которые приехали туда со своей собачкой. Они пошли в ресторан и заказали себе еду, а также попросили официанта покормить и собачку. Тот сказал, что нет проблем, и забрал собачку с собой на кухню. Через какое-то время мужу с женой подали на блюде их собачку, искусно зажаренную по всем правилам китайской кулинарии. Оказалось, что официант плохо понимал по-английски и решил, будто они просят приготовить еду из этой собачки. Бедную даму увезли на скорой в госпиталь с сердечным приступом. Поэтому, когда я в Китае, предпочитаю ходить в рестораны с китайцами, которые знают что к чему и помогут мне выбрать по вкусу – только местные жители могут знать какие там в блюде ингредиенты. Может я ещё недостаточно цивилизован, но вот кушать крыс или тараканов мне не хочется. Тем не менее, хотя и без особого удовольствия, я ел в Шанхае жабу и с удовольствием – салат с жареными кузнечиками и муравьиными яйцами (правда это было не в Китае, а в Мексике).

В один из приездов в Гонконг я шёл с женой по улице, где у стен домов под навесами примостились десятки лавочек с поварами. Тут же на газовых горелках готовили еду для простого люда, который её поглощал палочками из пластмассовых мисочек. Вдруг моя жена нервно вскрикнула и схватила меня за руку: на подносе у чана с кипевшей водой лежали открытые черепные коробки с мозгами. Прямо какой-то фильм ужасов! Мозговые извилины сочились кровью, которая капала на тротуар и стекала в канаву. Я думал, что такие аккуратно разложенные мозги можно увидеть лишь в морге или в анатомическом музее, но никак не у пищевой лавочки. Я подошёл к повару выяснить, кто же те несчастные, чьи мозги идут в пищу? Мне охотно объяснили, что это вовсе не человеческие черепа и не мозги, а тела черепах со снятыми панцирями. Просто у них такой же вид, как у наших с вами мозгов. Так что – никакого каннибализма. Нам было жаль бедных черепах и мы не стали там ничего заказывать. Вообще, в странах Азии к животным, предназначенным для употребления в пищу, отношение может быть довольно брутальным. Как-то в Сингапуре мы с женой были приглашены на обед, где сперва подали живых креветок, которые ползали по миске и нервно прыгали, видимо предчувствуя свою судьбу. Их залили каким-то алкогольным напитком, после чего они слегка успокоились. Хозяева нам объяснили, что из «гуманных» соображений креветок надо кушать живыми после того, как они опьянеют и не будут волноваться по поводу того, что их едят. Блюдо так и называлось: «пьяные креветки». Затем подали живого трезвого омара, у которого хвост был нарублен на кусочки, каждый из которых ещё двигался сам по себе, а бедный омар вращал глазами и щёлкал клешнями. Хозяева с большим удовольствием хватали палочками живые кусочки хвоста и отправляли себе в рот, ощущая, как они шевелятся на языке. К нашей чести будь сказано, мы от этого угощения отказались под каким-то благовидным предлогом чтобы не огорчать наших хозяев. Как сказал когда-то Вуди Ален, «я не хочу свою еду живой, раненой, или больной. Я хочу кушать свою еду мёртвой».