А как же тогда Цветаева, Ахматова, Ахмадуллина, Пахмутова?.. Остается предположить, что это те самые исключения – слишком уж их мало. Или это «поломка» – то есть собственный источник энергии (от Артемиды?) или умение энергию запасать впрок. Чтобы какое-то время быть интровертом-творцом. Можем лишь гадать…
* * *
Вернемся к теме психологических типов и иллюстраций этой темы в творчестве Пушкина. С героями сказок и даже с героем поэмы мы, надеюсь, разобрались. Для демонстрации метода этого достаточно. И все же, в качестве этюда, рискнем проанализировать персонажей заведомо более многогранных, чем герои сказок и герой «Медного всадника».
* * *
«Моцарт и Сальери»
«…Ведь он же гений – как ты да я». Вопрос: мог бы сам Пушкин в реальной жизни сказать нечто подобное кому-то из друзей-поэтов? Ну, ладно, пусть не Пушкин, а кто-нибудь из великих? Вот так же – от души, не притворяясь – как сказал пушкинский Моцарт пушкинскому Сальери. Нет ответа.
Еще вопрос: может ли и правда гений музыки (поэзии, живописи) – быть убийцею?
(Нет, мы не уходим от темы, все эти вопросы – для дела.)
Реальные живые поэты, к сожалению, нередко были… гм… ну, не очень хорошими людьми. Академик Гинзбург, физик, специально занимался подобной темой – и к удивлению своему (и радости) обнаружил нечто, как ему казалось, странное: среди так называемых «лириков» оказалось немало злодеев, а среди великих физиков (без кавычек – Гинзбург изучал биографии именно ученых-физиков) – практически ни одного. Повторю: Гинзбурга это удивило. Мы же объяснение все-таки попробуем найти.
Не может ли названный факт, (хоть, конечно, совсем не научный) считаться аргументом за мышление в качестве ведущей функции? И, соответственно, против эмоций в той же роли. Вспомним шуточное стихотворение А. Аронова, написанное в подражание Пушкину – «На свете есть одни поэты»:
И если вам нужны тупицы,
Бездельники и виршеписцы,
Развратники и винопийцы,
Пустых девиц лихая рать,
Своих предатели обетов,
Чужих издатели секретов,
Ищите их среди поэтов –
Их больше неоткуда брать.
Это, разумеется, гипербола. То есть, преувеличение. Значит, есть что преувеличивать. Ведь и у самого Пушкина: «И средь детей ничтожных мира // Быть может, всех ничтожней он».
Похоже, не один лишь академик-физик заметил нечто подобное. Так что пушкинский Моцарт мог и ошибаться насчет гения и злодейства – если речь идет о «лириках».
(Были, конечно, исключения и среди крупных физиков. Скажем, немецкие ученые, которые добровольно сотрудничали с фашистами, – и стали после войны нерукопожатными для Нильса Бора, эталона этики. Но их были единицы. А среди светил мирового уровня – ни одного. Это же справедливо для всех изученных Гинзбургом эпох и стран.)
А вот художники бывали и убийцами. Или служили своим искусством несомненному злу. Речь не о тех, кто продавал свой талант, а о злодеях «буквальных» – таких как выдуманный Пушкиным Сальери. Бывали и такие. Причем творцы высокого уровня.
Однако – о трагедии Пушкина и ее героях. Почему Сальери мог убить из зависти, а Моцарт не мог? Пушкину это удалось показать так, что любой читатель со сказанным согласится.
Вспомним: Моцарт – персонаж, который близок к образу самого поэта, как никакой другой – если верить Андрею Синявскому (он же Абрам Терц). Хотя и различия налицо. Хотя бы дуэльный список Пушкина… Моцарт в этой трагедии – более чистое воплощение психологического типа, чем сам Пушкин. Так ведь и классическая музыка – предельное воплощение искусства ради искусства, она же – вне «идей». И, разумеется, художественный образ – Моцарт – должен быть «чище» скучной документалистики. Тем проще его анализировать как тип личности!
Итак, что сказал бы Карл Густав Юнг о типах личности двух героев этой маленькой трагедии? И – как бы он ответил на вопрос о том, почему один из них мог убить, а другой – нет?
Перед нами уже отнюдь не сказочные персонажи. А значит, ожидать, что они окажутся представителями чистых психологических типов, не приходится. Только установки – как и предупреждал нас Юнг.
Сальери. Описан более чем подробно – с самого детства. Откуда Пушкин взял все эти подробности? Ведь перед поэтом личность, тип которой, по сути, противоположен его собственному. Да и в окружении поэта никого сколько-нибудь похожего не было в помине. А образ получился не просто убедительный. Эта трагедия Пушкина вот уже два века остается популярной и у читателей, и у режиссеров, и у зрителей. Ибо ее персонажи – живые. (Хотя все прекрасно знают, что реальные Сальери и Моцарт были совсем на них не похожи.) Значит, как психолог Пушкин хорош – он все точно угадал.
Итак, психологический тип Пушкинского Сальери. По сути, этот герой описывает свой тип сам: «Алгебра» – безусловно, ведущая функция. То есть – мышление – по Юнгу. Но! Мотивом тяжелой многолетней работы над собой была истинная любовь к музыке. То есть – ощущения. Без них никакая алгебра была бы просто не нужна. Ощущения, однако, следовало развивать и упражнять – и музыкальный слух, и технику – «послушную сухость пальцев». Так что «работают» две функции психики в паре. Похоже, эмоциям в этой – исходной – схеме личности места немного. Как и интуиции. Пока немного. Их положение – подспудное. И лишь внешняя волна энергии способна их оживлять до уровня влияния на поведение героя. Как, например, новаторская музыка Гайдна. Все же прочее – пока строго от ума.
Мыслительно-ощущенческий, редкий тип личности. При этом – интроверт. Сам себя ведет к выбранной разумом цели – и приводит. Только достигнув ее, такой интроверт сам позволяет своей интуиции понемногу включаться: он начинает творить. Аналогично он управляет и энергией эмоций, строго регулируя степень их «допуска» до влияния на его жизнь. По сути, описан самоаналитик высшего класса. Вполне психологически сбалансированный. Если бы только не… Да. Если бы не этот праздный гуляка!
Моцарт. Отсутствует не то что подробное описание его пути в музыке – описания нет вовсе. Так и задумано: этого пути не было. (Напоминаю: речь идет совсем не о реальном работяге Моцарте, музыкальная муштра которого началась едва ли не с пеленок.) Пушкинский Моцарт получает талант и мастерство задаром, ничего для этого не делая. Как? А вот примерно так, как сам Пушкин. Этот Моцарт – именно праздный гуляка. Иначе у Сальери не было бы таких серьезных оснований для восклицания, с которого начинается трагедия. Правды нет!
Все доведено почти до абсурда. Один посвятил самоотверженному служению своему богу – Гармонии – всю жизнь – и достиг высоты. Как он полагал – большой высоты. Другому между делом «пришли в голову две – три мысли» – и они настолько выше достигнутого первым, что обесценивают его служение. И не только его.
Разумеется, все это – вовсе не о композиторах. О поэтах! Которые считались – и считали себя – талантливыми. Пока не появился Пушкин. Который чаще всего писал стихи в постели, когда болел. Или будучи запертым в Болдино. Впрочем, и там – лежа в постели, до обеда, после утреннего кофе. И мог позволить себе не опубликовать такой абсолютный шедевр, как «Медный всадник», потому что не захотел изменить в нем несколько слов. Вольно́ было Жуковскому думать, будто он «рифмует не хуже». А вот что́ он говорил себе, когда после смерти Пушкина читал найденный беловик «Медного всадника»?.. Сквозь слезы.
Блажен, кто молча был поэт.
Мы не ушли от темы? Нет. Перед нами по-прежнему вопрос о психологическом типе Моцарта. А значит – хотя бы отчасти – и самого Пушкина.
Взять тип Сальери – и «сделать все наоборот»? Не может быть так просто! Давайте разбираться. Начнем все же не с живого поэта, а с его упрощенного отражения в магическом кристалле. «В голову пришли две-три мысли». Сами пришли. Отчетливо интуитивная работа. «Минута – и стихи свободно потекут». В данном случае они и правда похожи. Но – только в данном! Пушкин, когда писал всерьез, был к себе беспощаден как редактор. И умел «пахать» как мало кто. (Чтобы удостовериться в этом, достаточно посмотреть на черновик «Анчара».)
Свободно потекут… Сами… О чем? Да решительно о чем угодно! Это же Пушкин. От подробного описания обеда или туалетной комнаты – до потрясающих по силе строк о бушующей стихии. «Описывать мое же дело».
А в музыке и этого – «описания» нет. Просто две – три мысли. Это могли быть и волшебные звуки «Eine kleine Nachtmusik» (легкой музыки!), и трагические аккорды «Реквиема». В зависимости от момента. От настроения. От интуиции.
Что ж, выходит, хотя бы отчасти, и правда, «все наоборот»: интуитивно-эмоциональный тип личности. Мышление – «во втором эшелоне»: Пушкинский Моцарт осознанно показан менее разумным, чем Сальери. Да и такая функция, как ощущения (разумеется, кроме «данных богом» слуха и беглости пальцев) включается нечасто: «Ты с этим шел ко мне И мог остановиться у трактира. И слушать скрипача слепого…»
Разумеется, сам Пушкин далеко не так прост для анализа. «Пока меня без милости бранят, // За цель моих стихов иль за бесцельность» (из черновиков, 1830). Да – и за «цель» – тоже. Уж в его-то уме сомневаться всяко не приходится. Вот и не изволите ли кое-что из физики? Кроме шуток.
«Движенья нет», – сказал мудрец брадатый,
Другой смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить –
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.
А вот слова, в каком-то смысле на прямо противоположную тему, хотя и это слова поэта-лирика: «Математики подобны французам: что бы вы им не сказали, они переведут это на свой язык, и тотчас это превратится в нечто совершенное». Это слова Гёте. Если принять их за истину, то вывод будет в пользу лириков, как это ни странно. Пушкин изложил принцип относительности Галилея вполне адекватно. А вот «физик» (в данном контексте это слово – антоним слова «лирик»), пытаясь передать на своем формализованном языке нечто, окрашенное эмоционально, может потерпеть неудачу. Вознесенский – «Чувствую – стало быть, существую».
И без принципа относительности Галилея примеров, доказывающих мощь интеллекта Пушкина, можно привести множество. Да и с ощущениями (с умением их блестяще описывать) у поэта все было в порядке – достаточно вспомнить многие строфы «отступлений» в «Евгении Онегине». А острый критический ум Пушкина помогал ему развивать и совершенствовать этот навык – слушать и описывать ощущения. Ибо исходно эта функция была у него слабой – и он это осознавал: «“Бахчисарайский фонтан” слабее “Пленника”… Раевский хохотал над следующими стихами:
Он часто в сечах роковых
Подъемлет саблю, и с размаха
Недвижим остается вдруг,
Глядит с безумием вокруг,
Бледнеет etc.
Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч. Все это смешно, как мелодрама». Пушкин «Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения»
* * *
Да, живые люди, тем более – гении – сложнее даже самых близких им персонажей. Потому мы и «тренируемся» в определении типов не на примерах личностей Пушкина или, скажем, Фета, а на сказочных – и, позже, менее сказочных персонажах.
Задача определения психологического типа самого Александра Сергеевича Пушкина не может быть решена более или менее однозначно. Если она решаема вообще. Напоминаю: чистых типов в жизни не бывают. Бывают установки. А «по краям» квадрата – упрощенные схемы. Идеал же – это стремление к балансу, то есть к центру, к золотой середине. В реальном человеке от этой середины всегда есть те или иные отклонения. И он может – и должен! – быть разным в различные моменты своей жизни. Как Пушкин! Он жреца Аполлона – и до одного из… гм… простых детей мира. Что же до сбалансированности бога, то тут уже важно окружение. «Среда». От полной свободы творчества, вряд ли достижимой в реальности («Ты царь, живи один…»; «Ты сам свой высший суд» etc.) – до «закрученных гаек».
Так что прямого ответа на вопрос о психологическом типе Пушкина нет. Как и о типе реального композитора Моцарта или его талантливого современника Сальери. И – любых других по-настоящему ярких личностей.
Это, впрочем, не означает, что не стоит и пытаться. Да, творец не бывает «однотипным», равным себе в различные моменты своего бытия. И все же, анализируя творчество больших поэтов и писателей, мы можем «поймать» того или иного творца в момент, когда его «маятник» на какое-то время замер – и это нашло отражение в стихах или прозе (проза, конечно, всегда проще для анализа, чем поэзия. Если поэзия – настоящая.) Возвращаясь к теме пушкинского Моцарта, поставим вопрос так: а что получилось бы, если бы можно было их – Пушкина-поэта и выдуманного им Моцарта-музыканта- неким волшебным образом слить воедино в одном человеке? «Полно, да возможно ли такое?» – скажете вы. Или не скажете – если успеете вспомнить реальный пример подобного слияния… Да, разумеется, – Борис Леонидович Пастернак. Один из великой четверки Серебряного века. И при этом тот, кому сам Рубинштейн прочил карьеру большого пианиста. Но Пастернак «выбрал» путь поэта. И прозаика. Что никак не могло «выключить» в его личности музыканта. То есть ощущенческую, в первую очередь, часть его личности, и эмоциональную – во вторую. Как же подобная смесь проявляется в прозе?
«Не то солнце, к которому привыкли на земле, а какое-то другое, подмененное багровым шаром висело в лесу. От него туго и медленно, как во сне или в сказке, растекались лучи густого, как мед, янтарно-желтого света, и по дороге застывали в воздухе и примерзали к деревьям». Могли бы вы, читая эти фразы вне текста романа Пастернака, угадать, каков его сюжет? Сюжет трагический, страшный, совсем рядом с приведенным отрывком – и вовсе полный нечеловеческого ужаса. И таких как бы отступлений в романе Пастернака очень много. Ибо этот писатель не может рассказывать о жизни своего героя, не пытаясь передать (насколько это вообще возможно вербально) его ощущения. Музыку его души. Ну, а сюжет – сам по себе. В его изложении помогает логика, мышление. Впрочем, без их участия и музыку души описать словами вряд ли было бы возможно.
Как видим, говоря о поэте, совсем не похожем по типу личности на Пушкина, мы вышли все на ту же тему – тему взаимодействия всех психических функций в личности творца. При очень разных исходных установках. В данном уникальном случае мы можем говорить именно о четырех функциях. Ибо Пастернак, создавая своего героя, совершенно сознательно наделил его еще особой интуицией, выразившейся в способности уникального медицинского диагноста. Чем сам он обладать не мог никак, и что делало его героя более близким к Гармонии. Ее поэт и сознавал, и чуял всем своим существом. Без подсказок Юнга.
Сказанное о Пушкине и Пастернаке объясняет, почему при определении одного типа личности у разных аналитиков так часто получаются различные результаты. Было бы слишком просто, если бы все люди «раскладывались по полочкам». Даже если этих «полочек» не шестнадцать, как у Юнга, а в разы больше. Но нам порой так этого хочется – все разложить. Поверить алгеброй. Нас этому научили еще в школе. И не только на уроках математики. Падежей должно быть ровно шесть! А все эти «в лесу», «в носу» или «господи» – это исключения – забудем их. Общественный строй бывает или рабовладельческий, или феодальный, или… И все эти Швеции – забудем, как бы много их ни было. Исключим. Материя – это или поле, или вещество. А свет… Ну, вы уже поняли.
А тут – личность! И мы ее хотим так: «на или – или». А она порой – сложная. И разная.
* * *
Так что же, все, написанное выше, – напрасно? Раз «по полочкам» нельзя, то не стоило и огород городить? Стоило! Полезно учиться и на сказках, и на ошибках попыток свести жизнь к схеме. И – полезно идти дальше. От схемы. Просто психологии, видимо, еще предстоит большой путь роста и развития. Недаром же большой психолог, нейрофизиолог и лингвист Татьяна Черниговская считает, что самый сложный объект во вселенной – человеческий мозг. И самый неисследованный.
* * *
Как бы то ни было, потренировать свое умение разбираться в людях – и в себе! – на упрощенных персонажах художественной литературы в любом случае полезно. А потому – займемся еще одним вариантом упрощения – не сказочным, хотя и вполне традиционным для литературы. Традиция этого стиля восходит еще к Лукиану. Речь идет о шаржево-карикатурной сатире. (Например, в творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина этот жанр соседствует с его сказками. «Техника» похожая.)
«Существуют два вида карикатуры: одна преувеличивает истину…, но никогда не извращает полностью ее сущность, другая же более или менее сознательно отклоняется от естественной правды и реальных соотношений. Салтыков прибегает только к первому, который один только и допустим». (И.С. Тургенев, «История одного города», ПСС, Т 10, стр. 264)
Мы для наших «упражнений» используем пример более к нам близкий: творческого последователя Щедрина в этом жанре – Михаила Булгакова. Разумеется, выбирая только тех его героев, которые выписаны гротескно. Самые яркие из них – члены хулиганствующей свиты Воланда в «московских» главах романа «Мастер и Маргарита».
Как мы помним из концовки романа, на самом деле эти трое – Азазелло, Коровьев и Бегемот – вовсе не так просты, как могло показаться по их виду и поведению в Москве. Но раз уж мессир (а точнее, Булгаков) решил, что им следует побыть сказочными, грех не воспользоваться.
Из всех троих самый интересный – шут, окаянный Ганс. Он же – наглый котяра Бегемот. Именно он проделывает свою клоунаду – от первого своего появления и до перевоплощения в истинную личность – с явным наслаждением. Ибо дуракаваляние – это не обязанность, не работа, а самая его суть. Даже когда зрители явно неблагодарные и не в состоянии оценить весь блеск его шутовского дарования. (Разумеется, кроме нас, читателей!) «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус. И еще считаю своим долгом предупредить, что кот древнее и неприкосновенное животное». Воистину шут такого уровня достоин Князя мира! О подобном шуте короли всех времен могли только мечтать. И – Булгаков. Вот мы его мечтой и наслаждаемся.
А Мастер? Ну, он-то сразу почуял, кто́ перед ним. Потому и обращается к Бегемоту на «вы». Ведь он, Мастер, отчасти – ипостась самого Булгакова. И уж коли он «всё угадал» про Иешуа и Пилата, то и свита Воланда для него – не троица полукарикатурных хулиганов, а нечто куда более глубокое. Рыцари свиты Князя.
Мы, однако, временно имеем дело с валяющим дурака котом Бегемотом. С ним и будем играть.
Обаятельный. Но при этом очень опасный. Что им движет, когда он развлекает не мессира, а себя – и нас? Например, во время попытки ареста в нехорошей квартире. Уж там-то он всяко валяет дурака «ради искусства». Рядом нет даже Коровьева, нет зрителей. Бегемоту это все явно просто нравится. Почему?
Надеюсь, доказывать, что перед нами выраженный интроверт, необходимости нет. Само всемогущество (почти) – тому залогом. Все поступки Бегемота (если, конечно, он не выполняет прямое указание мессира) продиктованы лишь одним: желанием «сделать весело». Не думая. Обаяние подскажет. Иначе говоря – интуиция. Ну не от ума же вся эта феерия клоунады! Сплошная импровизация. Ум при этом никуда не девается – без него в шахматы с Воландом не поиграешь. Но это – так сказать, по работе. А будучи свободным в выборе образа действий – то есть почти все время его появлений в романе – Бегемот безоговорочно интуитивный тип. Именно эта сторона личности фиолетового рыцаря Ганса была временно задействована Булгаковым для «московских» глав романа.
Итак, члены свиты Воланда могут по своей – и мессира – воле управлять собственными психологическими типами. Ведь и Коровьев, и Азазелло в своих истинных ипостасях совсем иные, нежели их московские образы. Тем более осмысленно эти «московские» типы анализировать, ведь они доведены Булгаковым до чистоты. Уж его-то интуиция тонкого беспощадного шутника никаких сомнений не вызывает. И великий шут Бегемот – ее несомненная вершина.
Доводя сказанное до предела, осмелюсь утверждать: не один лишь Мастер – литературное воплощение писателя Михаила Булгакова, московского интеллигента, можно сказать, барина. – Но и Бегемот. Причем воплощение психологически куда более полезное. Ибо то, о чем московский барин может лишь мечтать (да и то, скорее всего, в области бессознательного – там, где тайно живет недодурачившийся юнец, хулиган и шут), может себе позволить кот Бегемот. В частности и в этом тоже сила творца. В игре. «Самолюбие само по себе только форма: все будет зависеть от материала, который вольешь в нее». (И.А. Гончаров, «Обыкновенная история») Скажем иначе: самолюбие можно отлить в любую форму. Даже в форму великого шута.
Шут как вариант катарсиса? Да. Впрочем, это уже другая история – про карнавал. Но добрым молодцам – все равно урок! Шалите, господа! Валяйте дурака. Не давите свои слабые функции слишком сильно – давайте им поиграть. «Неудобно» в реальности? Отлично – пишите романы. Можно в стихах.
«…и с книгой, и с бокалом, // что ум высокий можно скрыть // безумной шалости под легким покрывалом» (А.С. Пушкин).
И – он же: «Смех, жалость и ужас суть три струны нашего воображения». Булгаков это знал! – про все три – и прекрасно использовал.