Recenzje książki «Пир», strona 3, 26 opinie

Если опустить говно, каннибализм, малую толику садизма, которые могут кого-то возмутить или отвратить (а меня оставляющие равнодушным), то это очень даже хороший сборник рассказов. Они все действительно о еде, так что приводить какие-то гастрономические метафоры – дурной тон. Книга была бы еще лучше, если бы часть наиболее формалистских рассказов из него вообще выкинуть, а часть издать отдельными – не книжными – изданиями. Так, «Банкет» стоило выпустить в виде брошюры, содержащей все упомянутые рецепты, а ее сделать приложением к какому-нибудь дамскому журналу. «Зеркало» неплохо бы смотрелось в виде «настольной книги» для отхожего места, незаменимое получилось бы пособие. «Жрать» украсил бы страницы перекидного календаря. Как рассказы эти вещи совсем не смотрятся, забавные кренделя, не более. А вот сюжетные новеллы у Сорокина удались. В «Пепле» и «Лошадином Супе» автор, с одной стороны, не выходит за грани абсурда, с другой – очень точно этим абсурдом управляет. Сорокин не объясняет, только показывает: безумие не нужно объяснять, оно либо есть, либо его нет. «Настя» и «Машина» - тексты другого плана, они более формалистские, игровые, но с оригинальным сюжетом. Эту книгу нельзя было написать – и потом прочитать – на полном серьезе, слишком картонной бы она получилась, автор безусловно смеется, над собой, над миром, над читателями, но там, где его смех пересекается с урчанием желудка, получается вой, страшный и пронзительный, как и сама книга.

темы еды он коснулся, конечно, в истинно своей манере. от "Настеньки" волосы на руках встают. стоит отметить, пожалуй, самый смешной его рассказ "Банкет" (мороженое из презервативов, суп-пюре из магнитофона и валенки в меду) =)

Кто-то-из-нас видел в Старой Книге, возможно, шестнадцатилетнюю девочку, пИсавшую кипятком, завидев многотомник Nietzsche. "Настя" - её беспощадно сатирическая метафора с характерно "русским" метафизическим оттенком на фоне фееричного пиршества эксгумированных классиков и замечательной критикой гуманистических и либеральных ценностей. Девочка, в свою очередь, метафора куда более удручающая.

Могу заметить, что по прочтению цыплята табака пошли уже не без усилия...

Книга "Пир" - одна из моих самых любимых книг Сорокина. Она написана аппетитно, стильно и даже со вкусом, во всех смыслах этого слова. Хотя сам Владимир танцует как писатель непосредственно не от самого слова, а, скорее, от визуального образа, как истовый художник, принадлежащий к изобразительному или даже декоративному искусству. Но он и есть в каком-то смысле такой художник, живописующий, в основном, самого себя, свои переживания и свой внутренний мир худконформиста именно словесными образами, знаками или даже символами. Наверное, это тоже хорошо. Наверное.. Наверное... Тем более что сам по себе писатель Сорокин выглядит, опять же чисто визуально, как несомненный неоромантик, и немного напоминает внешностью своей немецкого поэта Гельдерлина. Тем более что сам Владимир и его тексты исконно, и может быть, почти бесспорно принадлежали и принадлежат в настоящем к неувядающей и непобедимой традиции русского постмодернизма... Даже несмотря на его многочисленные "сорокинские трипы" за границу, главным образом, в Западную Европу, разумеется, в качестве модного и успешного русского писателя-первооткрывателя новых художественных территорий, худобразов и худзнаков. Но и не только. Ещё, быть может, он путешествует в качестве вполне признанного духовного лидера "в законе" своего поколения, уже сходящего в небытие.... Но сходящего небессмысленно, красиво и ненапрасно... Как говорится, счастливого пути... А вы, Сорокин, останьтесь.

Я умею читать.

Я взял с собой Сергея, Николая, Константина, Илью и Руслана. Мы поехали на электричке в деревню. Поезд тихо продвигался по замёрзшим за ночь рельсам мимо гигантских искрящихся в утренних лучах сугробов. За сугробами вставали ровные ряды корабельных сосен. Неподвижные и вечные, они скрывали в сердцевине зимнего леса свою белую тайну.

От станции мы примерно час шли пешком по неширокой утоптанной тропе, а потом ещё с полчаса продирались сквозь набрякшие снегом еловые лапы до стоящей на небольшом отдалении от леса избы. Избы была исконно русская, покосившаяся и иссохшая она смотрела единственной дверью на запад, на восточной и южной стене было по три окна. Внутри справа была печь, слева неясная пустота, заполненная предметами деревянного быта, дальше стол с лавками, за столом в углу чьи-то неразборчивые иконы.

Ребята, побросав рюкзаки, сразу натянули лыжи и умчались, взбивая стайки слепящих снежинок. Илья и Руслан были помладше, они вытащили из избы старые сани и пошли кататься на берег озера. Я немного размялся, порубив дрова и потаскав в бочкообразных вёдрах воду из колодца.

Через несколько часов оголодавшие оглоеды вернулись, и мы принялись за ужин. Наскоро порезали Тургенева с Герценом, побросали их в котелок. Открыли пару банок Достоевского, не хлебать же пустой бульон, но содержимое консервов показалось очень уж подозрительным. Тогда Сергей, ухмыляясь, вытащил два пакетика Пелевина, в кипятке тот быстро размок, и получилось вполне себе пристойное варево. Затем на шипящую сковороду накидали Толстого, а гарниром послужил нежнейший Бунин. Но молодежи было всё мало: вытащили закоптелый мангал, вывалились шумной гурьбой в уже опускающиеся сумерки и на открытом огне нажарили Набокова. На десерт захрустели разворачиваемой фольгой и под крепко заваренного Быкова, сдобренного Шишкиным, полакомились Шолоховым и Шукшиным с арахисом, а завершили всё действо большой пачкой Гайдара.

Намаявшаяся за день братия в тепле печи быстро уснула, а я вышел на улицу, закурил и долго смотрел на поднявшуюся над лесом луну. Где-то далеко завывал волк, изредка ему отвечало уханье филинов. Примерно в полночь ребят начало рвать кровью, но я подготовился заранее. Каждому подставил по деревянному тазу, потом вытащил всё во двор и на девственно белом пространстве нетронутого снега начертал их кровью большую красную пятиконечную звезду. Подождал, пока кровь немного подмёрзнет, затем вынес из избы находившихся уже в некоторой прострации мальчиков и аккуратно уложил их в снег, каждого на один из лучей звезды.

Как только первые лучи забрезжившего рассвета коснулись поляны, пентаграмма начала светиться алым сиянием. Поднимаясь ближе к небу, алое перерастало в ослепительно-белое и за этой пеленой почти незаметно было, как вознеслись замёрзшие скрюченные тела в холодное голубое небо. Я высморкался и пошёл собирать вещи.

Надо поговорить с Алексеем Александровичем, чтобы набрал ещё мальчиков, умеющих читать.

Отвратительное чтиво, от которого невозможно оторваться. Настолько аппетитно написано.

Не все рассказы из сборника удобоваримы, но пару-тройку перечитаю обязательно. Когда проголодаюсь по подобному трэшу. А пока что сыта, спасибо:)

Не рекомендую к прочтению кисейным барышням с тонкой душевной организацией и нежным желудком - а вдруг несварение?...

Но шеф-повар Сорокин по праву заслуживает все Мишленовские звезды!:)