Recenzje książki «Пир», strona 2, 26 opinie
Данная книга, на мой взгляд, является одним из вводных произведений в творчество Владимира Георгиевича. То есть в способ чтения и понимания другой литературы этого же автора – на коротких рассказах оптимальнее всего научиться «читать чувствами» и наслаждаться абстрагированием происходящего вплоть до абсурда. Советую продолжить сборником «Норма», способ интерпретации которого идентичен.
Пара рассказов имеет аллегорический смысл, ещё пара-тройка приземлённые и очевидные, смешанные с испражнениями ( в прямом смысле), а вот остальное - грязь, шизофрения и извращение.
Сорокин решил выйти за рамки добра и зла, и стать полубогом. Богом не получится, белковые соединения нестабильны. Это не литература. Это обрядовые мантры. Он, видимо, уверовал во всемогущий Логос: если произнести миллион раз слово "дерьмо", то оно появится.
Cборник рассказов "Пир" Владимира Сорокина – это хрестоматия стилей, приемов и мотивов автора, концептуально объединенная темой еды. В ассортименте представлены и ужасное насилие, и расчлененка, и людоедство, и обильные испражнения, и порнуха, и буквализация языковых метафор в декорациях Российской Империи, СССР, России рубежа тысячелетий и неопределенного будущего.
Скучная книга, мне не понравилась. В "Пире" Сорокин просто повторяет темы, ходы и модели построения образов из предыдущих книг, так что из всего предложенного меню стоит читать разве что "Настю", потому что это единственный повтор лучше оригинала (романа "Роман"), и "Ю", потому что это единственная история с сюжетом и мыслью. Значительная часть остального в сборнике подобна обрезкам, возникшим из-за стилистической инерции после сочинения той или иной ранней, периода накопления авторского капитала, работы. "Concretные" – послед первой части "Голубого сала", "Лошадиный суп" – продолженная версия "Тридцатой любви Марины" на сюжет "Не те отношения" Мамлеева, "Зеркаlо" – сгущенная вариация первой части "Нормы", "Пепел" – сокращенные "Сердца четырех", "Сахарное воскресенье" – приквел к гламурно-советской части "Голубого сала".
Прочее тоже ничего неожиданного не предлагает – и это у автора, известного именно неожиданными (впечатляющими, пугающими, отвращающими) преобразованиями привычных художественных текстов. "Аварон" сочленяет детскую литературу и 1937 год ради сцены с фиолетовым Червем в мавзолее Ленина. "Банкет" утомительно пародирует поваренную книгу несъедобными рецептами. "День русского едока" будто бы отвечает на "Generation П" Пелевина сорокинской версией телевизионной реальности России 90-х, туда же идет "Машина". "Жрать!" – облако тэгов всего предыдущего творчества автора, откуда он черпает стили и декорации для составления текст-салатов из литературной нарезки и порно-копро-како-соуса. Единственная новинка на всю книгу – умильный автопортрет "Моя трапеза", в отличие от всего прочего, ничем не изуродованный и не измазанный (так мы узнали, что хотя бы себя Владимир Георгиевич любит).
В "Пире" Сорокин вновь подтверждает, что он не столько писатель, сколько художник: в подавляющем большинстве случаев он не ставит перед собой цель рассказать историю, так как его интересует создание суггестивных картин. Отсюда знаменитый постулат "Это только буквы на бумаге" – Сорокин уподобляет слова краскам, освобождает их в акте творчества от нормальных человеческих смыслов и уравнивает между собой: ценностной разницы между нежным девичьим сердцем и кучкой кала нет так же, как между розовым и коричневым (а уж что там читатель в этих картинах увидел – это дело читателя, художник-провокатор никакой ответственности за читательские впечатления не несет!). Поэтому в короткой прозе "Пира" сюжет или вовсе отсутствует, или вторичен-третичен, ведь метод Сорокина требует все показывать и ничего не рассказывать, потому что автору рассказывать нечего, а читатели сами себе все додумают и дорасскажут. При этом своим постулатом Сорокин противостоит интерпретациям, делает их принципиально чуждыми его текстам – там, где Уильям Гэсс и Роберт Кувер призывали читателя к сотворчеству, Владимир Георгиевич холодно требует "Мои полотна руками не трогать".
До "Пира" читательский интерес к книгам Владимира Сорокина состоял в наблюдении за тем, какую еще книжную традицию автор препарирует, обессмыслит и начинит отвратительным: дворянскую XIX века, советскую разных эпох, постперестроечную? И как именно, какой конкретно какографии во что добавит? В сборнике же выяснилось, что все варианты перебраны, верхи и низы двух последних столетий российской литературы равномерно обгажены, а больше гадить не на что, остаются лишь самоповторы. В раннем творчестве у автора был только один неудачный роман – "Роман", и потому обновляющая его "Настя" получилась по-настоящему мощным и омерзительным уродованием русской классики (пожалуй, с "Насти" стоит начинать знакомство с Сорокиным, чтобы понять сразу все). Все же остальное, за вычетом поэтичного "Ю", вызвало у меня только скуку.
Зато стало ясно, почему дальше была написана нехарактерная для раннего Сорокина сюжетная и осмысленная "Ледяная трилогия". Автор пытался выбраться из тупика какашечно-расчлененочных аттракционов к чему-то новому.
Жаль что нет этого сбррника в формате аудиокниги ! Всем рекомендую прочитать ! Это просто и гениально одновоеменно ! Браво , Автор !!!
Я посмотрел на часы. -- Однако! Амад кушал. -- Половина одиннадцатого, -- сказал я. Амад кушал. Шапочка его была сдвинута на затылок, и зеленый козырек торчал вертикально, как гребень у раздраженного мимикродона. Глаза его были полузакрыты. Я смотрел на него. Проглотив последний ломтик помидора, он отломил корочку белого хлеба и тщательно подчистил сковородку. Взгляд его прояснился. АБС, "Хищные вещи века" Ну, пробьешь ты головой стену. И что будешь делать в соседней камере? Ежи Лец
Сорокин - великий мастер удивлять, покорять и пугать. И просто - великий мастер.
Мое с ним знакомство началось с "Дня опричника", и это была, очевидно, страсть с первого слова. Это было нечто большее, чем восхищение до странности реалистичным миром и стилем, сияющим, как морозные узоры на стекле; нечто большее, чем детская радость от того, что кто-то (в наше интересное время!) смог создать шедевр... нечто большее, чем холодок страха между лопаток - а вдруг он угадал, и это - наше будущее?
"Сахарный кремль" был откровенно более страшным - за стеклом, расписанным морозными узорами, оказывается, таится густая, влажная мгла, пахнущая не свежевыпеченным хлебом и тающим сахаром, а скорее кровью и смертью. Предсказуемая, но от этого не менее страшная изнанка "Дня опричника" только усилила восхищение автором - браво, мастер!
Еще хлеба и зрелищ!
И было зрелище, достойное высших похвал, "Голубое сало" - каюсь, я пролистывал текст, не обращая внимания на сюжет, чуть ли не рвал страницы, ища очередную стилизацию - о, как же они прекрасны, их хотелось перечитывать, сличать с оригиналами, их хотелось... съесть?
Да, вот и всплыло, наконец, это слово. Съесть. Потребить, так сказать. Съесть можно все, что угодно - было бы, что есть. Потреблять. Перерабатывать? Вот уж не обязателньо. Просто - потреблять. Бросьте, чем еще можно заниматься в обществе потребления? Вот только не страшно ли потреблять с такой энергией, с такой скоростью и неразборчивостью, достойной сравнения с неким представителем нежвачных парнокопытных? Не следует ли остановиться и задуматься - а не потребят ли когда-нибудь с такой же жадной неразборчивостью и тебя самого?
И я, признаюсь, испугался. Можно философствовать и томно закатывать глаза, вздыхая над грязью и мерзостью этого мира - однако это никуда не ведет, и не помогает найти выход в другой мир. Да стоит ли искать, если и там мы начнем делать то же самое?
Читайте "Пир", если не боитесь. Если боитесь - читайте тоже! Приятного аппетита!
Восхитительно. Сладкое блюдо, приторное, вот вам и рецепты на все случаи жизни. Какое блюдо Вы пожелаете, Сэр? Особое меню под названием «Пир» от господина Владимира Сорокина – Вы найдете то, что придется Вам по вкусу. Может быть, это Машина, которая сама готовит еду? Как насчет лошадиного супа, приготовленного Борисом Ильичем? Запить? Водка, коньяк, боржоми, моча? Вы не сможете устоять! И цена в разумных пределах. Изумительная ода еде. Потрясающий вкус автора!
Мерзкая книжка. Рецепты, в которых присутствуют человеческие ингредиенты – органы, кровь, конечности. Это мерзко. Как можно было придумать зажарить свою дочь, и чтобы её подруга мечтала быть зажаренной! Что за бессмысленные, тупые рассказы с рецептами, это что, меню? И вообще, в рассказе Сахарное воскресение – как можно было насмехаться над жертвами чудовищного несчастья, а также над Максимом Горьким и Шаляпиным! Это кощунство!!!
На самом деле, мне очень понравилось. Я такие рассказы не забуду, это точно, и не грех будет привести в пример что-то из книги (так сказать, для «важных» переговоров). Это красиво и элегантно. Почему бы и нет? Почему нельзя такое читать? Это интересно, это куда лучше, чем то, что в нас пихает телевиденье и бульварная проза. Что-то меня не туда занесло. Сорокин умеет писать книги.
К сожалению, я не люблю рассказы, эти маленькие гадкие истории, будь то о нежности или о том, как приготовить шарики из ногтей (хотя второе в приоритете), будь проклято детство, проведенное в громадных количествах часов за чтением Стивена Кинга, за чтением его страшных больших книг. В день я читала по одному рассказу, в ожидании, когда они закончатся, и в то же время так хотела, чтобы они долго не кончались. Я хотела больших историй. Но мне понравилось - эту книгу ни с чем не сравнить, она оригинальна.
Я читала рецензии – похоже, эта книга никого не оставила равнодушным.
В основном либо положительные отзывы, либо отрицательные.
И как забавно читать комментарии а-ля «это фу», «уг», «не читайте это», «какой кошмар, ужас, бред» и т.д. 
…еда в русской литературе слабо представлена… Не был почти ни разу описан акт испражнения, как и наслаждение человека едой… У меня довольно серьёзное отношение к еде. Для меня ее приготовление — не чисто функциональный, а именно творческий акт. Блюдо может получиться или нет — все зависит от творческой энергии. (с) Владимир Сорокин
Богат и славен Сорокин В.Г. Обилен, разнообразен и весел его "Пир", роман про еду во всех ее проявлениях. Столы ломятся: 13 новелл, 13 фирменных сорокинских угощений. Есть глава, похожая на "Роман", есть - на "Сердца четырех", на "Голубое сало". Это все равно, как если бы Пелевин написал роман про Штирлица - роман на бис, подарочное издание для поклонников, трибьют самому себе. "Как "Норма", только еще лучше", - должны рекламировать "Пир" лоточники. Увидите, наверняка весь он разойдется на цитаты, и вся Москва будет твердить еще год как минимум: "это нээээ", "гнилой буратино требует модного клея", "оbo- bo", "не надо делать чукоу, надо делать жукоу". Что действительно obo- bо - так это то, что тексты Сорокина больше не производят впечатления развернутой цитаты из каких-то других авторов. "Настя", первая же глава "Пира", в которой обитатели дворянского гнезда на 16-летие своей обожаемой дочери запекают ее в печи и съедают с аппетитом, более не напоминает ни о Татьяне Лариной, ни о Наташе Ростовой, ни о тургеневских барышнях. Это типичный Сорокин, и "Настя" отсылает нас именно к "Роману" и к "Норме". Сорокин перестал быть литературным вампиром - он накопил достаточную массу, чтобы жить старыми запасами. Стало бессмысленно выяснять, с какими чужими дискурсами он работает - со своим, и только. Оттого Сорокин и издается так хорошо, что потерял свою репутацию ангела-истребителя русской литературы. "Пир" никоим образом не шокирует. Настю запекли? - Ну так а чего вы еще хотите, это ведь Сорокин. Если б ее, наоборот, не запекли - вот был бы шок. Роман, весь состоящий из повторений и самоцитаций, стал возможен потому, что это - пир победителя, пир в честь перехода из статуса маргинального писателя в статус литературной мегазвезды. Оттого все телескопы на него теперь направлены. Раньше о Сорокине-человеке была известна лишь история про штырь, на который он напоролся в детстве; от пожизненного шока он пытается оправиться посредством создания своих текстов. Не байроновская, конечно, биография, но даже и этот забинтованный штырь впечатлял изрядно: шутка ли! Сейчас вдруг оказывается, что Сорокин - прекрасный повар, коллекционирует литературу по кулинарии и только что не сменит вскоре А.Макаревича на посту ведущего телепрограммы "Смак". Словом, из загадочного графа Монте-Кристо, мстителя за все мучения, претерпленные от русской литературы, он стал весьма антропоморфным персонажем со своими милыми странностями. Уж и дети малые знают, что для Сорокина признаться в том, что он ел говно, гораздо проще, чем сказать, что он прочел роман "Бесы": при слове "культура" этот человек берет ложку и отправляется в уборную. Подумать только! Шикарно! Сорокин, ранее считавшийся Великим и Ужасным, воплощенной невозможностью Литературы, впервые опубликовал в "Пире" свою примирительную программу. Название романа - "Пир", - сами понимаете, отсылает к диалогу Платона, в частности, к пассажу про андрогинов. В сорокинском "Пире", по сути, обсуждается то же самое: разделенность человека говорящего и человека физиологического (жующего и пьющего). То есть либо ты глагол божественный изрекаешь и в языковой концлагерь попадаешь, либо жрешь и пьешь, и тогда глух и нем - на выбор. Сорокинский андрогин, пирующий писатель, позволяет снять эту оппозицию. "Пир" - про любовь к еде. Писатель-гурман-эротоман избавлен от власти языка, книги его - в верхних строках списка бестселлеров, и дом его - полная чаша. Хочешь - варенье из пейджеров жри, хочешь - салат из палехских шкатулок наворачивай. Так выпьем же за кибернетику
Жрать что-то мучительно детское, от чего невозможно заслониться щитом прожитых лет. Жрать непостижимость грядущего. Жрать зерно истины. Жрать опасное словоблудие.
Общество способно сожрать все, сожрать и переварить, переварить и исторгнуть. "Пипл схавает" - определяющее выражение современной эпохи, эпохи победившего культа потребления. Мы все приглашены на Пир. Только в качестве кого? И так ли уж хорошо быть на этом Пиру едоком-пожирателем?
