Загородный дом Петручио. Входит Грумио.
Пропади они, все заморенные клячи, все сумасшедшие хозяева и грязные дороги! Бывал ли когда-нибудь кто так бит, бывал ли кто так замазан, уставал ли кто-нибудь так? Меня послали вперед развести огонь, а сами потом придут греться. Не будь я «маленький горшок, что на тепло легок», право, у меня губы примерзли бы к зубам, язык к нёбу и сердце к желудку раньше, чем я развел бы огонь, чтобы оттаять. Но оттого, что я дую на огонь, мне тепло становится. По такой погоде и более крупному человеку, чем я, было бы холодно. – Эй, Кертис.
Входит Кертис.
Кто зовет меня таким замороженным голосом?
Кусок льда. Если сомневаешься, можешь скатиться по мне от плеч до пяток, для разгона имея все расстояние от затылка до шеи. Огня, добрый Кертис!
Хозяин с женою едут, Грумио?
Да, Кертис. Так что огня, огня! Да не заливай его.
Что же, она такая упрямица, как о ней идет молва?
Была, Кертис, до этого мороза. Но, как ты сам знаешь, зима укрощает и мужчину, и женщину, и скотину, так что она укротила и старого моего хозяина, и новую мою хозяйку, и меня самого, дружище Кертис.
Пошел прочь, трехдюймовый дурак! Я тебе не скотина.
Ах, так я трехдюймовый? Конечно, у тебя рога в целый фут, и я ростом никак не меньше их. Ну, будешь ты огонь разводить? А не то я пожалуюсь на тебя нашей хозяйке, и, хотя она сама находится в руках у нашего хозяина, получишь ты от ее руки охлаждающее поощрение за проволочку в твоем горячем занятии.
Прошу тебя, добрый Грумио, расскажи, как дела идут на белом свете.
Холодно на белом свете, Кертис, везде, кроме твоего дела. А потому – огня! Делай, что тебе полагается, и получай, что тебе полагается, так как мой хозяин и хозяйка промерзли до полусмерти.
Огонь сейчас будет готов, и потому, добрый Грумио, новостей!
Ну, «Джек малый, эй, малый!» – новостей будет сколько хочешь.
Полно, брось, надувало ты этакий!
Ну, раздуй огонь, а то меня ужасно продуло. Где повар? Поспел ли ужин, выметен ли дом, усыпан ли пол тростником, снята ли паутина, прислуга одета ли в новое платье, в белые чулки, у каждого ли служащего есть свой свадебный наряд? Все ли кубки и стаканы чисты внутри и снаружи? Постланы ли скатерти, все ли в порядке?
Все в порядке. А теперь, прошу тебя, новости.
Во-первых, да будет тебе известно, что лошадь моя устала, а хозяин с хозяйкой шлепнули.
Друг друга?
С седел в грязь, и получилась целая история.
Не тяни, добрый Грумио.
Потяни-ка ухо.
Вот тебе.
Вот тебе.
Это называется почувствовать историю, а не услышать историю.
Потому это и называется чувствительной историей. А затрещиной этой я постучался в ваше ухо и попросил внимания. Ну, я начинаю. Imprimis[12], мы спускались с грязного пригорка, причем хозяин сидел позади хозяйки…
Оба на одной лошади?
А тебе что до этого?
Не мне, а лошади.
Так ты и рассказывай историю; а если бы ты не перебивал меня, – ты бы услышал, как ее лошадь упала и она очутилась под лошадью; услышал бы ты, в каком грязном месте это происходило, как она вся перемазалась, как он оставил ее лежать под лошадью, а сам бросился бить меня за то, что ее лошадь споткнулась, как она похлюпала по грязи, чтобы оттащить его от меня, как он ругался, как она упрашивала, она, которая никогда раньше ни о чем не просила; как я кричал, как лошади убежали, как у него оборвалась уздечка, а я потерял подпругу, – и много еще достопамятных вещей не услышишь; они умрут в забвении, а ты сойдешь в могилу невеждой.
По всему выходит, что он еще больший упрямец, чем она.
Да, да, ты и самый задорный из вашей братии скоро это увидите, когда он приедет домой. Но что же это я все рассказываю? Зови сюда Нетеньела, Джозефа, Никласа, Филиппа, Уолтера, Шугарсапа и всех остальных. Пусть они поглаже причешутся, вычистят свои ливреи, подвяжутся, как полагается, пусть при встрече опустятся на левое колено и не вздумают прикоснуться к волоску в хвосте лошади раньше, чем не поцелуют ему руку. Все они готовы?
Все готовы.
Зови их сюда.
Эй вы там, слышите? Вы должны встретить хозяина, чтобы у хозяйки получилось понятие.
Она имеет свое собственное.
Кто же этого не знает?
Ты, раз ты собираешь народ, чтоб привести ее в понятие.
Я собираю их, чтобы выполнить долг.
Она сюда не в долг занимать приедет.
Входят четверо или пятеро слуг.
Милости просим, Грумио.
Как поживаешь, Грумио?
Ну что, Грумио?
Дружище Грумио!
Вас милости просим. Как вы поживаете? – А вы что? – Вы, дружище? – Ну, и довольно для встречи! Как, лихие товарищи, все ли у вас готово? Всякая ли вещь в порядке?
Все вещи готовы. Близко ли хозяин?
Рукой подать, наверное, уже спешился. А потому… Черта с два! Тише! Я слышу хозяина.
Входят Петручио и Катарина.
Где ж эти черти? Ни души в воротах.
Ни стремя поддержать, ни взять коней!
Где Грегори, Нетеньел, Филипп?
Я здесь. – Я здесь. – Я здесь. – Я здесь!
Я здесь, я здесь, я здесь, я здесь.
Вот неотесанные-то болваны!
Как! Ни внимательности, ни старанья?
Где тот дурак, что послан был вперед?
Я здесь. Дурак такой же, как и был.
Вы деревенщина, тупой поганец!
Не в парке ли наказывал я встретить
И взять с собою всех этих бродяг?
У Нетеньела куртка не готова,
У Гебриэла не крепки подметки,
У Питера не вычернена шляпа,
У Уолтера же шпага без ножен.
В порядке Грегори, Адам и Ролф,
А остальные – нищенская рвань.
Но все сюда вас встретить собрались.
Ну, негодяи, ужинать скорее!
Уходят слуги.
(Напевая.)
«Где жизнь, что прежде я живал?»
Где эти? – Сядь же, Кет, и будь хозяйкой.
Уф! Уф! Уф! Уф!
Входят слуги с ужином.
Ну, скоро ль? Эй! Будь веселее, Кет! –
Снимайте сапоги.
Живей, собаки!
(Поет.)
«Жил серый некогда монах,
И все бродил он в тех местах».
Мерзавец, ты мне ногу своротил!
Вот получай, чтоб не сломал другую!
(Бьет его.)
Кет, веселей гляди! – Воды мне! Эй!
Что пес Троил? – Идите кто-нибудь
Кузена Фердинанда позовите! –
Вы познакомьтесь, Кет, с ним, поцелуйтесь.
Где туфли? – Что же, воду нам дадите?
Входит слуга с водой.
Помойтесь, Кет, – и милости прошу. –
Ну ты, чурбан! Ронять еще надумал.
(Бьет его.)
Нечаянно он сделал, успокойтесь.
Скотина вислоухая! Дурак! –
Садитесь, Кет. Я знаю, голодны вы.
Прочтете вы молитву или я? –
Баранина?
Да.
Подана кем?
Мною.
Засохла. Да и все блюда спалились.
Какие псы! – А где каналья повар?
Как смели это подавать к столу
И так служить мне, как мне неугодно?
Долой убрать блюда, тарелки, чашки!
(Разбрасывает блюда и прочее по сцене.)
Тупые, нерадивые мерзавцы!
Что? Вы ворчать? Сейчас вас проучу!
Мой милый муж, не надо огорчаться.
Не придирайтесь – кушанье не плохо.
Но, Кет, все подгорело и засохло,
А это строго мне запрещено, –
Желчь раздражается и гнев родится.
Уж лучше попоститься нам обоим, –
И без того мы оба с вами желчны, –
Чем есть сожженное, сухое мясо!
Будь терпелива. Завтра наверстаем,
А ночью оба вместе попостимся.
Пойдем, я в спальню отведу тебя.
Уходят. Входят несколько слуг.
Питер, видел ты что-нибудь подобное?
Ее же повадкой и бьет ее!
Возвращается Кертис.
Где он теперь?
В ее спальне и проповедует ей воздержанность.
Кричит, ругается. Она ж, бедняжка,
Не знает, что сказать, на что смотреть,
Как будто только что от сна проснулась.
Уйдем, уйдем. Он, кажется, идет.
Уходят. Возвращается Петручио.
Удачно начал я мое господство,
И есть надежда, что удачно кончу.
Теперь остер и голоден мой сокол.
Не стал бы слушаться, набивши зоб,
Не отвечал бы на хозяйский зов он.
Другой я способ дрессировки знаю,
Как сделать, чтоб послушна стала зову:
Без сна ее держать, как соколов,
Что бьются, бьют крылами непослушно.
Сегодня не поела, – завтра то же.
Вчера ночь не спала, – не спать и нынче.
И как в еде нашел я недостатки,
Так буду придираться и к постели.
Туда, сюда подушки разбросаю,
Все простыни, перины, одеяла!
Причем всю суматоху эту выдам
Я за почтительнейшие заботы,
И в результате я не дам ей спать.
А если и вздремнет, начну ругаться.
И криком снова разбужу ее.
Да, добротой такой убить недолго;
Я этим укрощу строптивый нрав.
Кто знает лучший способ укрощенья,
Пускай откроет всем на поученье.
Уходит.
Падуя. Перед домом Баптисты. Входят Транио и Гортензио.
Возможно ли, друг Личио, чтобы Бьянка
Другого, чем Люченцио, полюбила?
Она меня на славу обманула.
Я доказать могу свои слова:
Послушайте, как он дает уроки.
Отходит в сторону. Входят Бьянка и Люченцио.
На пользу ль вам пошло мое ученье?
Сначала объясните, в чем оно?
Одно лишь знаю я – любви науку.
И вы владеете наукой этой?
Как сердцем вы владеете моим.
Успехи быстрые! Но объясните:
Ведь вы клялися, что синьора Бьянка
К Люченцио одному лишь благосклонна.
Коварство женское, непостоянство! –
Вот, Личио, удивительное дело!
Не будьте в заблужденье. Я не Личио,
Не музыкант, каким казался вам.
Противно мне переодетым быть,
Когда, пренебрегая дворянином,
Она готова обожать бродягу.
Узнайте ж, сударь, я зовусь Гортензио.
Синьор Гортензио, я часто слышал
О вашей полной преданности Бьянке,
Теперь же, ветреность ее увидев,
Я вместе с вами, если вы согласны,
От Бьянки и любви к ней отрекаюсь.
Смотрите, что за ласки, поцелуи!
Вот вам моя рука – не стану больше
Ухаживать за ней и отрекаюсь
От Бьянки, недостойной чувств моих,
Что на нее я расточал, безумец.
И я клянусь вполне чистосердечно,
Что не женюсь, хотя б сама просила.
Фу, как по-скотски ластится к нему!
Когда б отвергли все! Пусть он владеет!
А я, чтоб клятву соблюсти мою,
Женюсь сейчас же на вдове богатой,
Что влюблена была в меня все время,
Пока любил я злую соколиху. –
Итак, синьор Люченцио, прощайте, –
Не внешность в женщине, а доброта
Любви моей достойна. – До свиданья,
Пребуду верен я моим словам.
Уходит.
Синьора, будьте небом вы хранимы,
И дольше да пребудете любимы!
Накрыли вашу милую любовь, –
И я с Гортензио от вас отрекся.
Вы шутите. Как! Оба отреклись?
О да.
Тогда свободны вы от Личио.
Теперь к веселой вдовушке он хочет
Посвататься и в тот же день жениться.
Дай бог им счастья!
Ее он укротит.
Да, уверяет.
Сам поступил он в школу укрощенья.
Да разве есть у нас такая школа?
Да, и Петручио в ней преподает
Секреты, как упрямиц приручить
И как их языки укоротить.
Входит Бьонделло.
Хозяин, как собака, я устал, –
Так долго караулил, но дождался,
Что старый ангел к нам с холма сошел;
Совсем что надо.
Кто же он, Бьонделло?
Торговец он, быть может, иль педант,
Не знаю я, но в точности по виду,
По платью, по походке он – отец.
Что скажешь, Транио?
Коль прост он и моей поверит басне,
Охотно он изобразит Винченцио
И поручится за меня пред тестем,
Как если б был он подлинным Винченцио. –
Теперь уйдите с милою своею.
Уходят Люченцио и Бьянка. Входит педант.
День добрый!
Вам того же я желаю.
Сюда приехали иль дальше путь?
Сюда приехал я недели на две;
Поживши тут, отправлюсь в Рим и дальше, –
Коль буду жив, до Триполи доеду.
Откуда родом вы?
Я мантуанец.
Вы мантуанец? Боже вас спаси!
И в Падуе за жизнь вы не боитесь?
За жизнь? А что? Какая ей опасность?
Ведь смерти предают всех мантуанцев,
Прибывших в Падую! Вам неизвестно?
Ваш флот стоит, задержанный в Венеции;
Дож, с вашим герцогом ведя вражду,
Издал такой приказ; он оглашен.
Я удивляюсь. Хоть вы здесь недавно,
Но уж могли бы слышать о приказе.
Увы, синьор! Совсем теперь пропал я.
Я из Флоренции взял векселя
И должен деньги получить по ним.
Хотелось бы помочь вам.
Вот что я посоветовать могу.
Сперва скажите: вы бывали в Пизе?
Да, в Пизе я бывал, синьор, нередко.
Достойных лиц дала немало Пиза.
А не знавали ли вы там Винченцио?
Нет, не знавал, но слышал я о нем:
Купец он, не сравнимый по богатству.
Он мой отец; и должен я признаться,
Меж ним и вами есть большое сходство.
Как яблоко на устрицу похоже.
Любя его, чтоб вашу жизнь спасти,
Хочу я вам услугу оказать;
Я полагаю, в данном деле кстати
С моим отцом Винченцио ваше сходство;
Под именем его вы, всеми чтимый,
Поселитесь тут в доме у меня.
Старайтесь лучше вашу роль сыграть.
Понятно вам? И так вы проживете
До окончанья ваших дел спокойно.
Коль нравится услуга, принимайте.
Приму, синьор. Навек считать вас буду
Спасителем и жизни, и свободы.
Тогда пойдем со мной и все уладим,
Но, кстати, должен я предупредить,
Что со дня на день мой отец приедет
Для подписанья брачного контракта
Меж мной и младшей дочерью Баптисты;
Я все подробности вам расскажу.
Теперь идем ко мне переодеться.
Уходят.
Комната в доме Петручио. Входят Катарина и Грумио.
Нет, право, нет. Никак я не могу.
Чем горше мне, тем он ко мне жесточе!
Что ж, взял меня, чтоб голодом морить?
Ведь даже нищий, что у двери просит
У нас в дому, имеет подаянье,
А нет, так кто другой ему подаст,
А я, что не просила никогда, –
Да не имела и нужды просить, –
Я голодна, не выспалась, шатаюсь:
Сон криком он прогнал, а пищу ссорой.
Но для меня обиднее всего,
Что это он любовью прикрывает:
Как будто вредно мне и спать, и есть,
И связано с опасностью для жизни. –
Пожалуйста, скорее принеси
Чего-нибудь поесть мне, хоть немножко.
Что скажете вы про телячьи ножки?
Отлично! Только поскорей неси.
Пожалуй, что для желчи выйдет вред.
А как по части жирненьких рубцов?
По вкусу! Грумио, неси скорей!
Не знаю уж, не вредно ли для желчи.
А как насчет говядины с горчицей?
Вот это я особенно люблю!
Горчица-то немного горячит!
Давай говядину, оставь горчицу.
Говядину подать вам без горчицы?
Пускай другой кто подает, – увольте.
Одно иль вместе, что-нибудь, что хочешь.
Так без говядины я дам горчицы.
Пошел сейчас же вон! Обманщик, плут!
(Бьет его.)
Так ты названиями только кормишь?
Проклятье на тебя и на всю шайку,
Что радуется лишь беде моей!
Пошел сейчас же вон!
Входят Петручио и Гортензио с кушаньем.
Как поживаешь, Кет? Что так уныла?
Синьора, как дела?
Нельзя быть хуже.
Брось хмуриться! Взгляни повеселей!
Смотри, какой заботливый я муж, –
Сам для тебя состряпал и принес.
Уж благодарности-то это стоит!
Ни слова? Верно, блюдо не по вкусу;
Впустую все старания мои.
(Слугам.)
Примите блюдо.
Я прошу оставить.
Благодарят за всякую услугу, –
Не тронь, пока не поблагодаришь.
Благодарю вас.
Синьор Петручио, как вам не стыдно! –
Синьора Кет, составлю вам компанию.
Пожалуйста, Гортензио, съешь побольше.
(Катарине.)
Ну ешь, сколько душе твоей угодно!
Кет, ешь скорее. Нынче, дорогая,
Поедем мы обратно в дом отцовский, –
Вот там как следует мы погуляем:
Там шелк и бархат, перья, перстеньки,
Там шубки, юбки, словно пух, легки.
Там бантов, лент, всего двойной набор,
Браслетки, бусы, прочий мелкий вздор.
Уж пообедала? Тут ждет портной,
Покрыть тебя шуршащею волной.
Входит портной.
Ну, покажи сокровища свои,
Развертывай.
Входит торговец галантереей.
А вы с каким товаром?
Вот шапочка, как вы мне заказали.
Фасон-то взял ты для нее с кастрюли?
Точь-в-точь как миска! Фу, какая гадость!
Что это, ракушка или скорлупа,
Игрушка, глупость, детская шапчонка?
Долой! Иди и сделай мне побольше.
Я не хочу побольше. Эти в моде –
У всех хороших дам такие точно.
Хорошей будешь, – так и ты получишь,
Не ранее.
Не скоро это будет.
Ведь я имею право говорить!
И буду говорить: я не ребенок!
Получше вас да слушали меня;
А не угодно, так заткните уши.
Хочу сказать, что накипело в сердце,
А то – таить, так сердце разорвется,
Уж лучше выскажусь: хочу свободы
Сейчас же говорить, что мне угодно.
Вот это верно: мерзкая шапчонка,
Какой-то торт из шелка, чепуха!
Мне любо, что не нравится тебе.
Мне нравится, будь любо иль не любо,
И я ее хочу, а не другую.
Уходит торговец.
Про платье? – Ну, показывай, портной. –
Спаси нас Боже, что за маскарад!
Что это – рукава? Бомбарды, думал!
И вкривь и вкось, как яблочный пирог,
Надрез, подрез, и так и сяк прорешки, –
Ни дать, ни взять – курильница в цирюльне.
Ты это что же, черта с два, наделал?
Ей не видать ни шапочки, ни платья.
Вы заказали сделать хорошо,
По моде и по нынешнему вкусу.
Сказал. Но, если помните, сказал я –
По моде делать, не по моде портить.
Идите вон отсюда! Марш домой!
Живите без моих заказов, сударь.
Такого мне не надо. Шейте лучше!
Я в жизни не видала лучше платья:
Красиво, модно, ничего не скажешь.
Иль вы меня хотите сделать куклой?
Так, так! – Тебя он хочет сделать куклой.
Сказала: вы ее хотите сделать куклой.
Ах, наглый плут! Ты лжешь, игла, наперсток,
Ярд, четверть ярда, треть, восьмушка, дюйм,
Мокрица, вошь, блоха, сверчок запечный!
В моем же доме нитка мне грубит!
Вон, тряпка! Вон сейчас, лоскут, обрезок,
А то твоим же ярдом так я смерю,
Что в жизнь свою закаешься болтать.
Я говорю, что ты испортил платье.
Вы, ваша честь, не правы – платье сшито
Как раз, как вы хозяину велели, –
От Грумио получен был приказ.
Я дал материю, а не приказ.
И указание, как надо делать.
Ну как! Иглой да ниткой.
Не указали ль вы, как нам кроить?
Ты много накроил.
Порядком.
Меня только не крой. Ты многое множество людей нарядил, а я не люблю, чтоб меня крыли и обо мне рядили. Я говорю, что велел твоему хозяину сделать платье с вырезом, а не говорил, чтобы он изрезал его на кусочки. Ergo[13], ты врешь.
Вот запись о фасоне, она подтвердит мои слова.
Читай.
Запись врет на свою голову, если там говорится, что я это говорил.
«Imprimis, широко пущенное платье…»
Хозяин, если я когда-нибудь сказал: «распущенное платье», зашейте меня в подол и бейте до смерти мотком коричневых ниток. Я сказал просто: платье.
Дальше.
«С маленькой круглой пелериной…»
Пелерина? Да, это я говорил.
«С широким рукавом…»
Два рукава? Говорил.
«Рукава, вырезанные по моде…»
Вот это – гадость.
В записке ошибка, синьор, в записке ошибка! Я заказывал, чтобы рукава вырезали, а потом вшили, и это я тебе докажу, хоть ты и носишь на мизинце наперсток.
Я говорю правду. Встреться я с тобой в другом месте, ты бы у меня узнал!
Я и сейчас к твоим услугам. Бери записку, давай мне свой ярд и лупи, не жалей!
Боже упаси, Грумио! Тут же не будет никакого правдоподобия.
Ну словом, платье это не по мне!
И правильно, оно ведь по синьоре.
На, подымай, пусть пользуется мастер.
И в жизнь не думай, негодяй! Подымать платье моей хозяйки, чтоб мастер пользовался!
В каком же это смысле?
О синьор, смысл в этом глубже, чем вы думаете. Поднять платье моей хозяйки, чтоб мастер пользовался! Тьфу, тьфу, тьфу!
Гортензио, скажи, что все заплатим.
(Портному.)
Ступай же! Нечего тут толковать.
Портной, я завтра заплачу за платье.
На грубые слова ты не сердись.
Иди домой. Хозяину привет.
Уходит портной.
Ну ладно, Кет, уж мы к отцу поедем
В обыкновенных наших честных платьях,
Хоть платье – бедно, – кошелек набит;
Ведь тело только через ум богато.
И, как сквозь тучи солнце проникает,
Так честь сквозь платье скромное видна.
Ценнее жаворонка, что ль, сорока,
Затем что оперенье хорошо?
Иль угорь недостойнее змеи,
Затем что шкурка той на взгляд приятна?
Ты никогда плохою, Кет, не будешь,
Надень хоть самое дурное платье.
А будет стыдно – на меня свали.
Теперь развеселись: на праздник едем.
И попируем там, в дому отцовском.
Слуг позови, уж ехать нам пора.
Пусть коней подадут к большой аллее,
Там сядем, а туда дойдем пешком.
Сейчас, пожалуй, около семи, –
Я думаю, к обеду мы поспеем.
Я уверяю вас, уж скоро два;
Мы к ужину едва-едва поспеем.
На лошадей мы сядем ровно в семь.
Вот посмотри: что ни скажи, ни сделай, –
Ты все наперекор.
(Слугам.)
Оставьте нас.
Я не поеду нынче. Я поеду,
Когда наступит час, что я назначил.
Вот молодец! Он будет солнцем править.
Уходят.