What's in the brain, that ink may character
Which hath not figur'd to thee my true spirit?
What's new to speak, what now to register,
That may express my love, or thy dear merit?
Nothing, sweet boy; but yet, like prayers divine,
I must each day say o'er the very same,
Counting no old thing old, thou mine, I thine,
Even as when first I hallow'd thy fair name.
So that eternal love in love's fresh case,
Weighs not the dust and injury of age,
Nor gives to necessary wrinkles place,
But makes antiquity for aye his page;
Finding the first conceit of love there bred
Where time and outward form would show it dead.

Что может мозг создать, изобразить чернила,
Как может передать мой дух восторг любви,
Что нового сказать; где творческая сила,
Чтоб выразить любовь и качества твои?
Ничто, мой юноша прекрасный, – но порою
Счастливо повторять я каждый день готов
Все то же самое молитвою святою:
Твоя любовь во мне, в тебе моя любовь.
То вечная любовь, ее не разрушает
Стремленье времени завистливым серпом,
Перед морщинами она не отступает
И старость делает навек своим пажом,
Предчувствуя, что мысль любви родится там,
Где внешностью любовь подобна мертвецам.

Перевод К.М. Фофанова

Нет слов, способных быть написанных пером,
Которых не излил я, друг мой, пред тобою!
И что могу сказать я нового притом,
Чтоб выразить восторг твоею красотою?
Да ничего, мой друг, хоть должен повторять
Все то же каждый день и старым не считать
Все старое: «Ты – мой! я – твой, моя отрада!»
Как в первый день, когда я твоего ждал взгляда.
Распуколка-любовь, в бессмертии своем,
Не думает совсем о времени разящем,
И места не дает морщинам бороздящим,
А делает его, борца, своим рабом –
И пламенной любви находит там зачатки,
Где время с злом влекли, казалось, их остатки.

Перевод Н.В. Гербеля

Нет ничего доступного перу,
Чего тебе не выразил мой гений.
Что нового сказать тебе могу,
В чем не было бы прежних откровений?
Ничто, мой светлый мальчик; как в вседневной
Молитве Богу то же говорю, –
Как стар, но и не стар мой крик душевный –
«Я твой, ты мой» – с тех пор, что я люблю.
Так вечная любовь в своем теченьи
Не знает пыли и обид времен,
Не зрит морщин, – и в вечном обновленьи
След дряхлости в рабы ей присужден.
Где время, внешность вносят обветшанье,
Она живет в лучах воспоминанья.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CIX

O, never say that I was false of heart,
Though absence seem'd my flame to qualify,
As easy might I from myself depart
As from my soul, which in thy breast doth lie:
That is my home of love: if I have ranged,
Like him that travels, I return again,
Just to the time, not with the time exchanged,
So that myself bring water for my stain.
Never believe though in my nature reign'd,
All frailties that besiege all kinds of blood,
That it could so preposterously be stain'd,
To leave for nothing all thy sum of good;
For nothing this wide universe I call,
Save thou, my rose; in it thou art my all.

О нет, не говори, что сердцем пред тобою
Я изменил, хотя слабей в разлуке пыл.
Скорей расстануся без страха сам с собою,
Но не с душой, что я в тебе похоронил.
Любовь моя – очаг, и если я скитаюсь,
То возвращаюсь вновь к нему, как пилигрим;
Сам приношу воды, с дороги омываюсь,
Стирая пятна, пыль, – и греюсь перед ним.
И если есть во мне те слабости, так трудно,
Так горячо у всех волнующие кровь,
То и тогда не верь, чтоб мог я безрассудно
Растратить без тебя всю страсть и всю любовь, –
И верь – вселенную я ни во что не ставлю,
Тебя, о роза, я одну люблю и славлю.

Перевод К.М. Фофанова

Не говори, мой друг, что сердце изменило,
Что расставанье пыл мой сильно охладило.
Не легче разойтись мне было бы с тобой,
Чем с замкнутой в твоей душе моей душой.
Там дом моей любви – и если покидаю,
Как путник молодой, порою я его,
То возвращаюсь вновь в дом сердца моего,
И этим грех свой сам с души своей слагаю.
Когда б в душе моей все слабости земли,
Так свойственные всем и каждому, царили –
Не верь, чтоб все они настолько сильны были,
Чтоб разойтись с тобой склонить меня могли.
Да, если не тебя, то никого своею
Во всей вселенной я назвать уже не смею.

Перевод Н.В. Гербеля

Не говори, что это сердце лживо,
Хоть потускнел на вид мой пыл вдали,
Не умереть тому, что вечно живо
В моей душе, – она в твоей груди.
Там кров моей любви, и если я
Блуждал как странник, то пришел домой
Я вовремя, по-прежнему любя,
Чтоб смыть пятно моею же водой.
Хотя б во мне все слабости земли,
Присущие всем существам, царили –
Не верь, не верь, чтобы они могли
С сокровищем моим сравняться в силе!
Нет в мире ничего милей тебя,
О розан мой, ты мне и все, и вся!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CX

Alas, 'tis true, I have gone here and there
And made my self a motley to the view,
Gored mine own thoughts, sold cheap what is
most dear,
Made old offences of affections new;
Most true it is that I have look'd on truth
Askance and strangely: but, by all above,
These blenches gave my heart another youth,
And worse essays proved thee my best of love.
Now all is done, have what shall have no end:
Mine appetite I never more will grind
On newer proof, to try an older friend,
A god in love, to whom I am confined.
Then give me welcome, next my heaven the best,
Even to thy pure and most most loving breast.

В исканье новизны бродя то здесь, то там,
Я обесценил все, что сердцу было свято,
Противоречил я поступками словам
И променял друзей, любимых мной когда-то.
Да, заблуждался я! От правды был далек,
Но молодость мою вернули заблужденья.
Конец ошибкам! В них мне жизнь дает урок;
Люблю тебя сильней за все мои мученья!
Прими мою любовь и ею завладей!
Клянусь тебе, она продлится бесконечно,
И друга, верного как бог, в любви моей
Не стану больше я испытывать беспечно.
Так приюти ж меня, чтоб мог я отдохнуть,
Склонясь порой к тебе на любящую грудь.

Перевод В.А. Мазуркевича

Носясь то здесь, то там, себе же на беду,
Я удручал и рвал на части ретивое,
Позорно продавал все сердцу дорогое
И превращал любовь в кровавую вражду.
Но все тревоги те мне юность снова дали,
А непреклонность чувств и опыт показали,
Что ты хранишь в себе любви моей залог,
Хоть я и был всегда от истины далек.
Так получай же то, что будет длиться вечно:
Не стану больше я дразнить свой аппетит,
Ввергая в бездну зол приязнь бесчеловечно,
А с нею и любовь, чей свет меня манит.
Итак – приветствуй, мой возврат благословляя,
И к сердцу своему прижми меня, родная!

Перевод Н.В. Гербеля

Я сознаюсь: то здесь, то там блуждая,
Я сделался изменчивым на вид,
Сокровища за гроши продавая,
Возобновляя пыл былых обид.
Да, только в форме искажений
Я видел правду… Верь божбе моей,
Что сердце молодело от падений
И облик твой все восставал светлей.
Теперь конец. Отныне вечно твой,
Свободен я от новых вожделений.
Ты бог любви, перед одним тобой
Я преклоняю вновь мои колени.
Прими ж меня, прижми к своей груди,
О сладостный, о лучший сын земли!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CXI

O, for my sake do you with Fortune chide,
The guilty goddess of my harmful deeds,
That did not better for my life provide
Than public means which public manners breeds.
Thence comes it that my name receives a brand,
And almost thence my nature is subdued
To what it works in, like the dyer's hand:
Pity me then and wish I were renew'd;
Whilst, like a willing patient, I will drink,
Potions of eisel 'gainst my strong infection;
No bitterness that I will bitter think,
Nor double penance, to correct correction.
Pity me then, dear friend, and I assure ye,
Even that your pity is enough to cure me.

Вини мою судьбу за все, в чем я неправ,
За все, что есть во мне презренного и злого!
Корысть публичности мой воспитала нрав,
Судьба же не дала мне ничего другого.
Поэтому-то я презреньем заклеймен;
Как краскою маляр, отметила позором
Меня судьба моя, и путь мой омрачен…
О, сжалься надо мной и не терзай укором!
Дай обновиться мне. Готов я, как больной,
Из уксуса питье принять для излеченья, –
Мне горечь не страшна, и кары нет такой,
Которой бы не снес я ради исправленья.
О, пожалей меня! Достаточно, мой друг,
Лишь жалости твоей, чтоб облегчить недуг.

Перевод В.А. Мазуркевича

Ты лучше за меня Фортуну побрани,
Виновницу моих проступков в оны дни,
Мне давшую лишь то, что волею бессмертных
Общественная жизнь воспитывает в смертных.
Вот отчего лежит на имени моем –
И пачкает его клеймо порабощенья,
Как руку маляра, малюющего дом!
Оплачь и пожелай мне, друг мой, обновленья –
И – лишь бы обойти заразную беду –
Готов, как пациент, и уксусом опиться,
Причем и желчь вполне противной не найду
И тягостным искус, лишь только б исцелиться.
Ты пожалей меня, и будет мне – поверь –
Достаточно того, чтоб сбросить груз потерь.

Перевод Н.В. Гербеля

Нет, не меня кори, кори мою судьбу,
Виновницу моих дурных деяний!
Она меня забросила в среду,
Родящую разнузданность желаний.
Вот отчего на мне лежит клеймо,
Вот что мою природу подчинило
Порывам чувств и грязью исказило…
В тебе одном спасение мое!
И, как больной, желая исцеленья,
Желчь снадобий готовится принять, –
Нет горести для цели исправленья,
Которой бы я не был рад признать.
О, пожалей меня, мой нежный друг!
И эта жалость исцелит недуг.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CXII

Your love and pity doth the impression fill
Which vulgar scandal stamp'd upon my brow;
For what care I who calls me well or ill,
So you o'er-green my bad, my good allow?
You are my all the world, and I must strive
To know my shames and praises from your tongue;
None else to me, nor I to none alive,
That my steel'd sense or changes right or wrong.
In so profound abysm I throw all care
Of others' voices, that my adder's sense
To critic and to flatterer stopped are.
Mark how with my neglect I do dispense:
You are so strongly in my purpose bred
That all the world besides methinks are dead.

Отмечен я клеймом злословья и позора,
Утехой служит мне одна любовь твоя,
И не боюся я людского приговора,
Уверенный вполне, что ценишь ты меня.
Ты для меня – весь мир! Хвалы и порицанья
Мне дороги тогда, коль сказаны тобой;
Нет в свете никого, кто б силой увещанья
Склонил мой гордый дух идти стезей иной.
Для лести и хулы закрыт мой слух змеиный,
О мнении других забота мне чужда;
К ним в сердце у меня презренье и вражда!
Поли мыслью о тебе, живя мечтой единой,
Всем существом моим сроднился я с тобой!
Мир без тебя – ничто, окутанное тьмой.

Перевод В.А. Мазуркевича

Твои любовь и пыл изглаживают знаки,
Наложенные злом на бедном лбу моем,
Бранит ли свет меня иль хвалит – что мне в том?
Лишь пред тобой бы я не скрадывался в мраке:
Ты для меня – весь свет, и я хочу найти
Себе в твоих устах хвалу и порицанье,
Другие ж для меня – без звука и названья,
И я ни для кого не уклонюсь с пути.
В той бездне, где живу, заботу я оставил
О мнениях других, а чувства быть заставил
Холодными навек и к брани, и к хвале.
Да, я смогу снести презрение во мгле
Затем что в мыслях так моих ты вкоренилась,
Что остальное все как будто провалилось.

Перевод Н.В. Гербеля

Твоя любовь и жалость совлекли
С меня клеймо суда толпы презренной.
Что мне ее хваленья и хулы?!
Ты мне один судья во всей вселенной!
Ты для меня на свете все и вся!
Лишь от тебя снесу я осужденья.
Никто другой, хваля иль понося,
Не может в жизнь внести мне измененье.
В такую бездну погрузил я мненья
О мне людей, что мой змеиный слух
И к лести, и к проклятиям стал глух.
И знай, причина этого презренья
Лишь ты. Ты так всегда, везде со мной,
Что словно мертв весь мир мне остальной.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CXIII

Since I left you, mine eye is in my mind;
And that which governs me to go about
Doth part his function and is partly blind,
Seems seeing, but effectually is out;
For it no form delivers to the heart
Of bird, of flower, or shape, which it doth latch:
Of his quick objects hath the mind no part,
Nor his own vision holds what it doth catch;
For if it see the rudest or gentlest sight,
The most sweet favour or deformed'st creature,
The mountain or the sea, the day or night,
The crow or dove, it shapes them to your feature:
Incapable of more, replete with you,
My most true mind thus maketh mine untrue.

С тех пор, как я тебя покинул, не гляжу
Я более на мир телесными очами;
Мой взор в душе моей; он, правивший шагами,
Теперь почти потух, и я во тьме брожу.
Не может вызвать глаз в уме изображенья
Того, что видит он; ни птица, ни цветок
Не оставляет в нем хотя б на краткий срок,
Как мимолетный сон, живого впечатленья.
Что б ни увидел я: вершины снежных гор,
Ворону, голубя, красу или уродство,
День, ночь и даже то, в чем нет ни капли
сходства
С тобой, к твоим чертам мой приурочит взор:
Сочувствием к тебе полна нелицемерным,
Так верность делает мой зоркий глаз неверным.

Перевод В.А. Мазуркевича

Оставивши тебя, я вижу лишь умом;
А что руководит движеньями моими,
То смотрит как во мгле, полуслепым зрачком,
Глаза хоть и глядят, но я не вижу ими, –
Затем, что образец, который разглядеть
Не могут, им нельзя в душе запечатлеть.
Ничем глаза вокруг не могут насладиться,
Ни с разумом своим восторгом поделиться –
Затем что море ль благ или картина смут,
Холмы иль океан, свет дня иль сумрак ночи,
Скворец иль соловей предстанут перед очи –
Прелестный образ твой всему они дадут.
Правдивый разум мой, наполненный тобою,
Впадает в ложь во всем, что видит пред собою.

Перевод Н.В. Гербеля

С тех пор, что я покинул вновь тебя,
Я глубь моей души лишь постигаю,
Я полуслеп к тому, что вне меня,
И будто вижу, но не понимаю.
До сердца не доходят отраженья
Ни птиц, ни трав, ни образов. Мой ум
Не сознает ни вида, ни движенья
И не хранит в себе ни грез, ни дум.
Прелестный облик ли, чело ль уродства,
То день ли, ночь, то море ли, леса,
Иль черный грач, голубки ли краса, –
Во всем с тобой я только вижу сходство.
Мой дух, весь полный чувством лишь
безмерным,
Из верного становится неверным.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CXIV

Or whether doth my mind, being crown'd with you,
Drink up the monarch's plague, this flattery?
Or whether shall I say, mine eye saith true,
And that your love taught it this alchemy,
To make of monsters and things indigest
Such cherubins as your sweet self resemble,
Creating every bad a perfect best,
As fast as objects to his beams assemble?
O, 'tis the first, 'tis flattery in my seeing,
And my great mind most kingly drinks it up:
Mine eye well knows what with his gust is 'greeing,
And to his palate doth prepare the cup:
If it be poison'd, 'tis the lesser sin
That mine eye loves it and doth first begin.

Ужели же мой ум, живущий лишь тобой,
Впивать способен лесть, властителей отраву?
Иль должен я признать, что глаз мой лжет
по праву,
Тобою научен алхимии такой,
Чтоб чудищ превращать в небесные созданья,
Подобные тебе по красоте своей,
Зло превращать в добро волшебной силой знанья,
Чуть попадет оно под быстрый луч очей.
Да, это верно; лесть умело взор мой ловит,
Пить склонен эту лесть мой ум, как царь, подчас,
Наклонности его прекрасно знает глаз
И в чаше вкусное питье ему готовит.
Пускай в напитке яд, – не так велик уж грех!
Отраву эту глаз сам выпьет раньше всех.

Перевод В.А. Мазуркевича

Ужель мой слабый дух, исполненный тобой,
Царей отраву – лесть – впивает, ангел мой?
Иль может быть, глаза мои уж слишком правы,
А страсти, что в тебе гнездятся, так лукавы,
Что научают их искусству превращать
Чудовищ ада злых в божественную рать,
Из худшего творя все лучшее пред нами,
Едва оно свой путь свершит под их лучами.
Не будет ли верней, что взгляд мой лжет в их честь,
А бедный разум пьет по-царски эту лесть?
Глаз знает хорошо – что разум мой пленяет:
По вкусу он ему напиток приправляет.
Хоть и отравлен он, но нравится глазам:
Грех меньше, если взор его отведал сам.

Перевод Н.В. Гербеля

Или мой дух, увенчанный тобою,
Пьет жадно лесть, отраву всех царей?
Иль я стою пред истиной святою,
Когда твоя любовь, как чародей,
Творит из чудищ светлое виденье
Такого небожителя, как ты,
Из гадов делает венец творенья,
Едва на них блеснут ее лучи?
Нет, первое! То лесть в моих очах,
И ум ее по-царски выпивает.
Мой взор со вкусом был всегда в ладах
И другу сам фиал приготовляет.
А если он отравлен – не беда!
Его наполнили мои глаза.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CXV

Those lines that I before have writ do lie,
Even those that said I could not love you dearer:
Yet then my judgment knew no reason why
My most full flame should afterwards burn clearer.
But reckoning Time, whose million'd accidents
Creep in 'twixt vows, and change decrees of kings,
Tan sacred beauty, blunt the sharp'st intents,
Divert strong minds to the course of altering things;
Alas, why, fearing of Time's tyranny,
Might I not then say, 'Now I love you best,'
When I was certain o'er incertainty,
Crowning the present, doubting of the rest?
Love is a babe; then might I not say so,
To give full growth to that which still doth grow?

Написанные мной когда-то строки лгали,
Что будто бы нельзя любить тебя сильней,
В неведенье своем я думал, что едва ли
Способен пыл души гореть еще ясней.
Страшася времени, я знал, что обещанья
Покорствуют вполне случайности простой,
Что время губит все, – красу и упованья,
Колеблет мощь царей, меняет мыслей строй;
И вправе был тебе сказать я без обмана:
«Сильнее, чем теперь, я не могу любить».
Ведь будущность тогда скрывалась средь тумана,
О настоящем лишь я в силах был судить.
Мой друг! Любовь – дитя, питаемое нами.
Она растет по дням и вырастет с годами.

Перевод В.А. Мазуркевича

Мой друг, те строки лгут, что прежде я писал,
Где пелось, что любить не в силах я сильнее.
Тогда я весь пылал и разум мой,
Что может пламя то гореть еще светлее.
Но зная, что кругом случайности нас ждут,
Вползают между клятв, претят царей веленьям,
Низводят красоту, кладут предел стремленьям
И к переменам дух незыблемый влекут,
Я вправе был сказать под Времени давленьем:
«Теперь лишь от души тебя я полюбил!»
Так как уверен лишь я в настоящем был,
А будущность была окутана сомненьем.
Любовь – дитя, и слов поток моих дает
Лишь полный рост тому, что все еще растет.

Перевод Н.В. Гербеля

В моих стихах к тебе я прежде лгал,
Где говорил: «Нельзя любить сильнее!»
Тогда рассудок мой не понимал,
Как может быть мой пыл любви ярчее.
Ход времени в миллионах измерений
Крадется в клятвы, рушит власть царей,
Темнит красу, тупит порыв решений
И силу духа силою своей.
Как мог, страшась его всесильной власти,
Я не сказать: «Нельзя любить сильней»?
Уверенный в непрочности вещей,
Я верил только в мимолетность счастья.
Любовь – дитя. Я ж, как на зрелый плод,
Смотрел на то, что зреет и растет.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CXVI

Let me not to the marriage of true minds
Admit impediments. Love is not love
Which alters when it alteration finds,
Or bends with the remover to remove:
O, no! it is an ever-fixèd mark
That looks on tempests and is never shaken;
It is the star to every wandering bark,
Whose worth's unknown, although his height be taken.
Love's not Time's fool, though rosy lips and cheeks
Within his bending sickle's compass come;
Love alters not with his brief hours and weeks,
But bears it out even to the edge of doom.
If this be error and upon me proved,
I never writ, nor no man ever loved.

К слиянью честных душ не стану больше вновь
Я воздвигать преград! Любовь – уж не любовь,
Когда меняет цвет в малейшем измененье
И отлетает прочь при первом охлажденье.
Любовь есть крепкий столп, высокий, как мечта,
Глядящий гордо вдаль на бури и на горе;
Она – звезда в пути для всех плывущих в море;
Измерена же в ней одна лишь высота.
Любовь верна, хотя уста ее бледнеют,
Когда она парит под времени косой;
Любовь в теченье лет не меркнет, не тускнеет
И часто до доски ведет нас гробовой.
Когда ж мои уста неправдой погрешили,
То значит – я не пел, а люди не любили!

Перевод Н.В. Гербеля

Не допускаю я преград слиянью
Двух верных душ! Любовь не есть любовь,
Когда она при каждом колебанье
То исчезает, то приходит вновь.
О нет! Она незыблемый маяк,
Навстречу бурь глядящий горделиво,
Она звезда, и моряку сквозь мрак
Блестит с высот, суля приют счастливый.
У времени нет власти над любовью;
Хотя оно мертвит красу лица,
Не в силах привести любовь к безмолвью.
Любви живой нет смертного конца…
А если есть, тогда я не поэт,
И в мире ни любви, ни счастья – нет!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CXVII

Accuse me thus: that I have scanted all
Wherein I should your great deserts repay,
Forgot upon your dearest love to call,
Whereto all bonds do tie me day by day;
That I have frequent been with unknown minds
And given to time your own dear-purchased right;
That I have hoisted sail to all the winds
Which should transport me farthest from your sight.
Book both my wilfulness and errors down,
And on just proof surmise accumulate;
Bring me within the level of your frown,
But shoot not at me in your waken'd hate;
Since my appeal says I did strive to prove
The constancy and virtue of your love.

Казни меня за то, что скуп я был во всем,
Чем мог бы отплатить за все твои заботы,
Что не было во мне старанья и охоты
Беречь любовь твою; виновен я и в том,
Что поверял другим все то, что сердцу мило,
И не было мне прав, тобою данных, жаль.
Навстречу буре злой поставил я ветрило,
Угнавшей от тебя челнок мой утлый вдаль.
Сочти виной мое упрямство, заблужденья,
К ним недоверие ревнивое прибавь.
Под выстрелы очей разгневанных поставь,
Лишь не стреляй в меня словами возмущенья.
Раскаяньем своим доказываю я,
Как дорога душе моей любовь твоя.

Перевод В.А. Мазуркевича

Кори мой слабый дух за то, что расточает
Он то, чем мог тебе достойно бы воздать;
Что я позабывал к любви твоей взывать,
Хоть узы все сильней она мои скрепляет;
Что чуждым мне не раз я мысли поверял –
И времени дарил злом купленное право;
Что первым злым ветрам я парус свой вверял,
Который от тебя так влек меня лукаво.
Ошибки ты мои на сердце запиши,
Добавь к догадкам ряд тяжелых доказательств
И на меня обрушь поток своих ругательств,
Но все же, в гневе, ты не убивай души:
Я только доказать хотел – и был во власти –
Всю силу чар твоих и постоянство страсти.

Перевод Н.В. Гербеля

Вини меня за то, что расточал
Я то, чем одному тебе обязан, –
И что твоей любви не призывал,
Хоть день за днем сильней был с нею связан, –
Что это сердце часто приносило
Твои права неведомым сердцам,
Что я пускал идти мое ветрило
По воле ветра к дальним берегам.
Кляни мои поступки, вожделенья,
Улику за уликой громозди,
Кори, брани, наказывай, стыди,
Но только не рази стрелой презренья!
Ведь я хотел беспутностью моей
Узнать всю силу верности твоей!

Перевод М.И. Чайковского