Farewell! thou art too dear for my possessing,
And like enough thou know'st thy estimate:
The charter of thy worth gives thee releasing;
My bonds in thee are all determinate.
For how do I hold thee but by thy granting?
And for that riches where is my deserving?
The cause of this fair gift in me is wanting,
And so my patent back again is swerving.
Thyself thou gavest, thy own worth then not knowing,
Or me, to whom thou gavest it, else mistaking;
So thy great gift, upon misprision growing,
Comes home again, on better judgement making.
Thus have I had thee as a dream doth flatter,
In sleep a King, but waking no such matter.

Прощай – ты для меня уж слишком дорога;
Да и сама себе ты, верно, знаешь цену.
Нажив достоинств тьму, ты сделалась строга;
Я ж, став твоим рабом, нейду на перемену,
Чем, кроме просьб, тебя могу я удержать,
И чем я заслужил такое совершенство?
Нет, не по силам мне подобное блаженство,
И прав я на него не вправе заявлять.
Ты отдала себя, цены себе не зная,
Иль – может – как во мне, ошиблась ты в себе.
И вот, случайный дар мне милый возвращая,
Я вновь его дарю, прекрасная, тебе.
Да, ты была моей, но долго ль это было?
Я спал – и был царем, проснулся – и все сплыло.

Перевод Н.В. Гербеля

Прощай! Ты слишком дорог для меня
И самому себе ты знаешь цену.
Тебе свобода мной возвращена,
И моему предел положен плену.
Как удержать тебя мне против воли?
Заслугами моими не богат, –
Не стою я такой блаженной доли
И все права мои даю назад.
Ты дал их мне, еще меня не зная
И зная мало о себе самом.
Твои дары, в разладе возрастая,
Из чуждого вернутся в отчий дом.
Я обладал тобой, как в сновиденьи,
И был царем – до мига пробужденья.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет LXXXVIII

When thou shalt be disposed to set me light,
And place my merit in the eye of scorn,
Upon thy side against myself I'll fight,
And prove thee virtuous, though thou art forsworn.
With mine own weakness being best acquainted,
Upon thy part I can set down a story
Of faults conceal'd, wherein I am attainted;
That thou in losing me shalt win much glory:
And I by this will be a gainer too;
For bending all my loving thoughts on thee,
The injuries that to myself I do,
Doing thee vantage, double-vantage me.
Such is my love, to thee I so belong,
That for thy right myself will bear all wrong.

Когда тебе придет охота пренебречь
И обо мне повесть презрительную речь,
Я сам, друг, на себя готов с тобой подняться
И, про грешки забыв, тобою восхищаться.
Привыкнувши свои проступки сознавать,
Тебе на пользу я могу порассказать
Кой-что про жизнь свою, что так меня бесславит,
И – верь – измена мне лишь честь тебе доставит.
Но это может быть и к выгоде моей,
Затем что я тебе весь пыл мой посвящаю
И, тем вредя себе для выгоды твоей,
Все ж пользу и себе при этом извлекаю.
Я так люблю тебя и счастлив так тобой,
Что для тебя готов пожертвовать собой.

Перевод Н.В. Гербеля

Когда захочешь обличить меня,
Изобразив, глумясь, в окраске темной,
Против себя с тобою буду я
И докажу, что прав ты, вероломный!
Я лучше всех сам знаю, в чем я слаб.
Пред всеми разверну позорный свиток
Моих грехов, чтобы, как верный раб,
Сиянью твоему придать избыток.
И я не буду в проигрыше, нет, –
Лишь помышляя о твоем покое,
Все, что я сделаю себе во вред,
Раз нужно для тебя, нужней мне вдвое.
Я так люблю тебя. Весь, весь я твой!
Мне в радость скорбь моя за твой покой!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет LXXXIX

Say that thou didst forsake me for some fault,
And I will comment upon that offence;
Speak of my lameness, and I straight will halt,
Against thy reasons making no defence.
Thou canst not, love, disgrace me half so ill,
To set a form upon desired change,
As I'll myself disgrace: knowing thy will,
I will acquaintance strangle and look strange;
Be absent from thy walks; and in my tongue
Thy sweet beloved name no more shall dwell,
Lest I, too much profane, should do it wrong,
And haply of our old acquaintance tell.
For thee against my self I'll vow debate,
For I must ne'er love him whom thou dost hate.

Скажи, за что меня покинула, родная, –
И оправдать себя сумею я, клянусь!
Скажи мне, что я хром, – и я смолчу, смирюсь,
На доводы твои ничем не возражая.
Настолько, друг, тебе меня не пристыдить,
Чтоб оправдать свою жестокую измену.
Я сам устрою все, смягчая перемену,
И, став чужим, к тебе не стану уж ходить.
Да и встречать тебя в прогулках уж не буду,
Не буду имя я твое произносить,
Чтоб этим как-нибудь тебе не повредить.
А там и о любви взаимной позабуду.
Я на себя восстать из-за тебя готов,
Затем что не могу любить твоих врагов.

Перевод Н.В. Гербеля

Скажи, что я виновен, – без протеста
Я стану в этом уверять других;
Скажи, что хром, – и я не сдвинусь с места,
Не возражая против слов твоих.
Не можешь ты меня унизить боле,
Придать мрачнее вид делам моим,
Чем я. И вот, твоей покорный воле,
Я притворюсь тебе совсем чужим.
Я стану избегать возможной встречи,
И имя столь любимое твое
Я исключу из повседневной речи,
Чтоб выдать нас оно вдруг не могло.
Сам на себя воздвигну клеветы…
Могу ль любить, кого не любишь ты?..

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XC

Then hate me when thou wilt; if ever, now;
Now, while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss:
Ah, do not, when my heart hath 'scap'd this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purposed overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite,
But in the onset come; so shall I taste
At first the very worst of fortune's might;
And other strains of woe, which now seem woe,
Compared with loss of thee, will not seem so.

Когда моим врагом быть хочешь – будь теперь,
Когда передо мной захлопывают дверь.
Низвергни в грязь меня, соединясь с судьбою,
Но не карай потом последствий местью злою.
Когда душа моя печали сбросит гнет,
Не приходи вонзать мне в грудь шипы забот!
Пускай за ночи тьмой не следует ненастье,
Чтоб отдалить – не дать померкнуть солнцу
счастья!
Когда ж настанет час разлуки, пусть борьба
Не длится, чтобы рок усилиться ей не дал
И дух мой поскорей все худшее изведал,
Что может мне послать суровая судьба, –
И я не назову тогда несчастьем, знаю,
Того, что я теперь несчастьем называю.

Перевод Н.В. Гербеля

Коль хочешь быть врагом мне – будь им ныне,
Когда гоним я роком и людьми.
Примкни скорей к враждебной мне судьбине,
Но медленной отравой не томи!
Когда душа печали сбросит гнет,
О, не буди подавленную муку!
За бурей вслед пусть дождик не идет…
Не замедляй решенную разлуку,
Покинь, – но не последним, умоляю,
За меньшими печалями вослед,
Нет, сразу порази! Тогда познаю
Тягчайшую из выпавших мне бед.
И горе, что считаю ныне горем,
Покажется мне каплей рядом с морем!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCI

Some glory in their birth, some in their skill,
Some in their wealth, some in their bodie's force,
Some in their garments though new-fangled ill;
Some in their hawks and hounds, some in their horse;
And every humour hath his adjunct pleasure,
Wherein it finds a joy above the rest:
But these particulars are not my measure;
All these I better in one general best.
Thy love is better than high birth to me,
Richer than wealth, prouder than garments' costs,
Of more delight than hawks and horses be;
And having thee, of all men's pride I boast:
Wretched in this alone, that thou mayst take
All this away and me most wretched make.

Иной гордится тем, что в золоте родился,
Тот – родом, силой мышц, игрою острых слов,
Тот – бархатным плащом, в который нарядился;
Тот – сворою собак, тот стаей соколов –
И радость в том они тем большую находят,
Чем кажется она заманчивей других;
Но так как их мои избытки превосходят,
То нет им и цены большой в глазах моих.
Любовь твою ценю я выше, чем рожденье,
А взор дороже мне пурпуровых одежд,
Затем что в мире всем, исполненном надежд,
С тобой одной, мой друг, возможно наслажденье.
Одно меня страшит, что можешь ты притом
Меня лишить всего и сделать бедняком.

Перевод Н.В. Гербеля

Кто хвалится искусством, кто – рожденьем,
Кто – деньгами, кто – парчевым плащом,
Кто – мускульною силой, кто – именьем,
Кто – соколом, собакой иль конем.
И каждый радость, сродную ему,
Считает самой высшей из утех.
Все это не по вкусу моему.
Мое пристрастье – лучшее из всех:
Твоя любовь мне знатности милее,
Богаче денег и славней венца,
Охотничьей потехи веселее,
Когда ты мой – нет гордости конца…
Но горе в том, что все отнять ты властен,
А без твоей любви я так несчастен!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCII

But do thy worst to steal thyself away,
For term of life thou art assured mine,
And life no longer than thy love will stay,
For it depends upon that love of thine.
Then need I not to fear the worst of wrongs,
When in the least of them my life hath end.
I see a better state to me belongs
Than that which on thy humour doth depend;
Thou canst not vex me with inconstant mind,
Since that my life on thy revolt doth lie.
O, what a happy title do I find,
Happy to have thy love, happy to die!
But what's so blessed-fair that fears no blot?
Thou mayst be false, and yet I know it not.

Как ни желала б ты укрыться от меня,
Пока я жив – моей ты быть не перестанешь;
Я ж буду жить, пока жива любовь твоя,
Которою давно меня к себе ты манишь.
Итак, мне нужды нет страшиться новых бед,
Которых уж ничто на свете не повысит;
К тому ж в моей судьбе чуть виден бури след,
А от твоих она капризов не зависит.
Но ты не огорчишь неверностью своей
Того, кто пережить ее не в состоянье.
Да, я вдвойне счастлив в любви к тебе моей
Еще тем, что она живет в моем дыханье.
Но все же есть и тут дурная сторона:
Ведь я могу не знать, что ты мне неверна.

Перевод Н.В. Гербеля

Но что ни делай, чтоб порвать со мной,
До смертного конца ты будешь мой.
Я буду жить, пока меня ты любишь,
Ты осчастливишь, ты же и погубишь.
Чего страшиться худшей из обид,
Когда в малейшей – жизни прекращенье?
Нет, лучшая мне доля предстоит,
Чем быть рабом каприза настроенья.
Изменой мне не возмутишь покоя,
Коль от нее зависит жизнь моя…
О, наконец могу вздохнуть легко я,
Счастливым жить и умереть любя.
Соблазнов красоте не избежать.
Но я измен твоих могу не знать…

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCIII

So shall I live, supposing thou art true,
Like a deceived husband; so love's face
May still seem love to me, though alter'd new;
Thy looks with me, thy heart in other place:
For there can live no hatred in thine eye,
Therefore in that I cannot know thy change.
In many's looks the false heart's history
Is writ in moods and frowns and wrinkles strange.
But heaven in thy creation did decree
That in thy face sweet love should ever dwell;
Whate'er thy thoughts or thy heart's workings be,
Thy looks should nothing thence but sweetness tell.
How like Eve's apple doth thy beauty grow,
If thy sweet virtue answer not thy show!

Я буду мыслью жить, что ты еще верна,
Как позабытый муж, не видя перемены
В любимом им лице, не чувствует измены.
Глазами лишь со мной, душой – разлучена,
Ты мне не дашь в себе заметить перемену,
Затем что в них таить не можешь ночи мглу.
В ином лице легко по хмурому челу
Прочесть на дне души созревшую измену;
Но небеса, тебе плоть давшие и кровь,
Решили, что в тебе должна лишь жить любовь,
И как бы ни была зла мыслей неизбежность,
В чертах твоих должны сиять лишь страсть
и нежность.
Как облик твой с плодом запретным Евы схож,
Когда характер твой на внешность не похож!

Перевод Н.В. Гербеля

И буду жить в неведеньи счастливом,
Как муж обманутый. Твое лицо
Еще казаться будет мне правдивым,
Когда ты сердцем будешь далеко.
В твоих глазах нет места ухищренью,
По ним измен твоих мне не узнать.
В других чертах всегда по выраженью
Обман и хитрость можно прочитать.
Но Небо, сотворив тебя, решило
В твоем лице любовь запечатлеть.
Какие б бури сердце ни носило,
Их в прелести твоей не разглядеть.
Ты чуден, как Эдема плод запретный,
Как в нем, в тебе паденье не заметно…

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCIV

They that have power to hurt and will do none,
That do not do the thing they most do show,
Who, moving others, are themselves as stone,
Unmoved, cold, and to temptation slow;
They rightly do inherit heaven's graces
And husband nature's riches from expense;
They are the lords and owners of their faces,
Others but stewards of their excellence.
The summer's flower is to the summer sweet,
Though to itself it only live and die,
But if that flower with base infection meet,
The basest weed outbraves his dignity:
For sweetest things turn sourest by their deeds;
Lilies that fester smell far worse than weeds.

Кто властен делать зло, в ком есть к нему
стремленье
И кто порыв к нему способен заглушить,
Чья воля – сталь, пред кем бессильно
искушенье –
Все милости небес тот вправе получить.
Он многоценными дарами обладает,
Не расточая их. Он сам свой властелин,
Не слабый раб страстей. Живет и умирает
Лишь для себя цветок – и все ж он перл долин.
Но чуть подкрадется к нему недуг нежданный –
И плевел кажется свежее, чем цветок.
Роняет красота венец свой златотканный,
Чуть прикоснется к ней предательски порок.
И роза пышная и лилия лесная
Красу и аромат теряют, увядая.

Перевод Ф.А. Червинского

Кто может вред нанесть, но все же не вредит,
Не делает того, о чем лишь говорит,
Кто, возбудив других, холодным остается,
И на соблазн нейдет, и злу не поддается –
В наследство тот берет небесные красы
И не кладет даров природы на весы:
Он внешности своей хозяин и властитель,
Тогда как в большинстве всяк лишь ее хранитель.
Нам мил цветок полей лишь летнею порой,
Хотя он для себя цветет и увядает;
Но вот червяк к нему под венчик заползает –
И сорной вскоре он становится травой.
И лучшему легко в дурное превратиться,
И лилия, завяв, навозом становится.

Перевод Н.В. Гербеля

Кто в силах повредить, но не вредит,
Не делает того, чем угрожает,
Влияя на других, сам как гранит
Незыблем, тверд, соблазны побеждает, –
По праву тот наследует блага,
Возделывает их, не расточая,
Как властелин, разумно умножая,
Когда другие стражи лишь добра.
Весенний цвет наряден для весны,
Сам по себе он лишь живет и вянет,
И если вдруг он зараженным станет,
То хуже он негоднейшей травы.
Так красота от скверны и обмана
Как сгнивший цвет – зловоннее бурьяна…

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCV

How sweet and lovely dost thou make the shame
Which, like a canker in the fragrant rose,
Doth spot the beauty of thy budding name!
O, in what sweets dost thou thy sins enclose!
That tongue that tells the story of thy days,
Making lascivious comments on thy sport,
Cannot dispraise but in a kind of praise;
Naming thy name blesses an ill report.
O, what a mansion have those vices got
Which for their habitation chose out thee,
Where beauty's veil doth cover every blot
And all things turns to fair that eyes can see!
Take heed, dear heart, of this large privilege;
The hardest knife ill-used doth lose his edge.

В какую прелесть ты свой облекаешь грех,
Который точно яд, что розу отравляет,
Святую чистоту любви твоей пятнает?
В какой приют его ты прячешь ото всех?
Припоминая дни твоей протекшей славы,
А с нею и твои нескромные забавы,
Язык перестает корить и осуждать
И принужден в конце бывает замолчать.
И что за жизнь была твоим порокам скверным,
Назначившим тебя своим приютом верным,
Чья прелесть флер кладет на каждое пятно
И придает красу всему, что нам дано.
Но берегись, мой друг, отличия такого:
И лучший нож в руках тупится у иного.

Перевод Н.В. Гербеля

Каким прелестным делаешь ты стыд,
Который, словно червь в пахучей розе,
Слух о тебе в зародыше пятнит:
Твои грехи подобны вешней грезе.
Кто о тебе вещает, описав
Сластолюбивый пыл твоих забав, –
Не может порицать без восхищенья.
И против воли шлет благословенье.
Что за приют! Какой прелестный кров,
Избрав тебя, нашли себе пороки!
Твоей красы блистающий покров
Меняет грязь в прозрачные потоки.
Но берегись, сокровище мое!
У лучшего ножа тупеет острие.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCVI

Some say thy fault is youth, some wantonness;
Some say thy grace is youth and gentle sport;
Both grace and faults are loved of more and less;
Thou mak'st faults graces that to thee resort.
As on the finger of a throned queen
The basest jewel will be well esteem'd,
So are those errors that in thee are seen
To truths translated, and for true things deem'd.
How many lambs might the stern wolf betray,
If like a lamb he could his looks translate!
How many gazers mightst thou lead away,
If thou wouldst use the strength of all thy state!
But do not so; I love thee in such sort,
As, thou being mine, mine is thy good report.

Одни тебя за пыл и молодость бранят,
Другие же за них тебя боготворят,
И каждый ради них любуется тобою,
Скрывающей грехи свои под красотою.
Как бриллиант в венце царицы молодой
Способен возбудить в сердцах восторг живой,
Так и грехи твои вид правды принимают
И ложное считать за правду заставляют.
Не мало б обманул разбойник-волк ягнят,
Когда б судьба дала ему ягненка взгляд.
О, скольких увлекла б ты смертных на страданье,
Сумей лишь в ход пустить свое очарованье!
Ну что ж, когда тебя люблю так крепко я,
Что честь твоя близка мне так же, как своя!

Перевод Н.В. Гербеля

Кто говорит, что юный пыл твой – грех,
Кто прелесть в нем особую находит.
Но грех ли, прелесть – он чарует всех,
И взор твой в прелесть даже грех возводит.
Как на руке у молодой царицы
Ничтожный камень блещет как алмаз,
Твоих проступков темные страницы
Блестят как добродетели для нас.
Не все ль ягнята пали б жертвой волка,
Когда б он мог их видом обмануть?
Какую массу лиц ты сбил бы с толка,
Когда б хотел все чары развернуть?
Не делай этого! Мне честь твоя,
Раз что ты мой, дороже, чем моя.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCVII

How like a winter hath my absence been
From thee, the pleasure of the fleeting year!
What freezings have I felt, what dark days seen!
What old December's bareness everywhere!
And yet this time removed was summer's time;
The teeming autumn, big with rich increase,
Bearing the wanton burden of the prime,
Like widow'd wombs after their lords' decease:
Yet this abundant issue seem'd to me
But hope of orphans, and unfather'd fruit;
For summer and his pleasures wait on thee,
And, thou away, the very birds are mute:
Or, if they sing, 'tis with so dull a cheer,
That leaves look pale, dreading the winter's near.

Как было на зиму похоже это время,
Которое провел с тобой я не вдвоем!
Что за мороз и мрак спускалися, как бремя,
И как все вдруг в глаза глядело декабрем!
Однако время то – благое было лето
И осень с золотой кошницею своей,
Несущей бремя благ весеннего привета,
Подобно чреву вдов по смерти их мужей.
И те дары небес казались мне в томленьи
Несчастными детьми, не знавшими отцов,
Затем что у тебя и лето в услуженьи,
И птицы не поют, не вслушавшись в твой зов;
А если и поют, то с грустию такою,
Что листья блекнут вкруг – ну, точно
пред зимою.

Перевод Н.В. Гербеля

Как на зиму похожи дни разлуки
С тобой, о радость промелькнувших дней!
Какой мороз! Как все томится в скуке!
Какой декабрь средь леса и полей!
А между тем то было вслед за летом,
Роскошной осенью, в пору плодов,
Зачатых некогда весенним цветом,
Как плод любви осиротелых вдов.
И вялыми казались мне плоды,
Которые не знают ласк отца,
Ведь лето и отрада там, где ты,
А без тебя у рощи нет певца.
А если есть, поет он так уныло,
Что вянет лист, страшась зимы постылой.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет XCVIII

From you have I been absent in the spring,
When proud-pied April, dress'd in all his trim,
Hath put a spirit of youth in every thing,
That heavy Saturn laugh'd and leap'd with him.
Yet nor the lays of birds nor the sweet smell
Of different flowers in odour and in hue,
Could make me any summer's story tell,
Or from their proud lap pluck them where they grew;
Nor did I wonder at the lily's white,
Nor praise the deep vermilion in the rose;
They were but sweet, but figures of delight,
Drawn after you, you pattern of all those.
Yet seem'd it winter still, and you away,
As with your shadow I with these did play.

Весна цвела, – был от тебя вдали я;
Апрель нарядный красками сверкал,
Во все вливалась юности стихия
И сам Сатурн смеялся и плясал.
Но песни птиц, цветов благоуханья,
Краса лугов, – все было чуждо мне;
Я сладкого не ощущал желанья
Сорвать цветок, воспеть хвалу весне;
Я презирал красу лилеи бледной,
Румяных роз я не ласкал, любя!
Вся прелесть их, – я знал, – лишь список
бедный
С их образца единого – тебя!
Казалось мне, что вкруг – зима! Мечтами
С тобою весь, я лишь шутил с цветами.

Перевод Н.А. Холодковского

Я далеко, мой друг, был от тебя весной,
Когда апрель в цветах своей одежды новой
Всему передавал пыл юношеский свой,
Причем с ним ликовал и смерти бог суровой.
Но ни пернатых хор, ни аромат цветов,
Чьих венчиков весной нам вид всего дороже,
Не возбуждают дум во мне, ни светлых снов,
Ни жажды те цветы срывать на пышном ложе.
Не удивлялся я лилейной белизне
И розы не хвалил пурпурового цвета,
Затем что прелесть их – краса весны и лета –
Лишь копией твоей являлась всюду мне.
Но все же снег кругом лежавшим мне казался
И ими, как твоей я тенью, забавлялся.

Перевод Н.В. Гербеля

Я далеко был от тебя весной,
Когда апрель в одежде многоцветной
Дышал повсюду жизнью молодой,
И сам Сатурн был светлый и приветный.
Ни пенье птиц, ни мед благоуханья
Пестреющей долины не могли
Заставить верить их очарованью,
Или сорвать цветок с лица земли.
Ни бледность лилии, ни роз блистанье
Не тешило меня: я видел в них
Лишь бледный отблеск твоего сиянья,
О образец всех прелестей земных!
Да, зимним мне казался их убор,
И с ними вел такой я разговор.

Перевод М.И. Чайковского