Квиллифер

Глава 2

Рейковый парус загремел у меня над головой, и лодка пошла по ветру, резво рассекая воду, которая приятно журчала. Солнечный свет отражался от гребней волн, окрашивая золотом камыш, что рос на берегах канала.

Я оперся спиной о планшир и улыбнулся солнцу.

Бездельничать на лодке, пожалуй, мое второе самое любимое занятие, и мое удовольствие усиливалось из-за того, что мне бы пришлось переписывать скучные документы, если бы не моя ловкость.

Кевин зажал руль под мышкой.

– Как ты думаешь, действительно ли богу важно, как мы поем – са-са или са-фа? – спросил он.

Я прищурился, глядя в яркое утреннее небо:

– Думаю, если бы он действительно интересовался городом и его жителями, он бы не допустил, чтобы гавань с каждым годом все сильнее зарастала илом.

– Верно, – согласился Кевин.

– Мой отец надеется, что бог устроит сильный шторм, а потом откроет новый глубокий канал. Возможно, он даже за это молится. – Я посмотрел на друга. – А твой отец молится о подобных вещах?

– Мой отец владеет кораблями, – ответил Кевин. – Он не молится о штормах.

– В любом случае давай помолимся, чтобы сегодня не было шторма.

Кевин поглядел на ярко-синее небо и маленькие облачка, которые плыли по перевернутому лазурному куполу у нас над головами.

– Не думаю, что нам потребуются молитвы, – ответил он.

– Тогда помолимся о том, чтобы у сэра Стенли не оказалось ружья, когда мы его встретим.

Парусная лодка мчалась по каналу, оставляя за собой идеальную кильватерную струю. По обе стороны шуршал высокий камыш.

«Обречены», – подумал я.

Город Этельбайт наконец добрался до конца своего путешествия по берегам Остры, которое продолжалось несколько веков. Ниже Этельбайта река растекалась на дюжины похожих на пальцы каналов, разделенных между собой рифами из ила, и каждый островок венчали заросли золотисто-коричневого камыша. Когда-то открытый пляж теперь заполнил наносный ил, и даже сильное течение не могло его очистить.

Извивавшиеся каналы, окруженные камышом выше человеческого роста, превратились в обескураживающий лабиринт, который требовал опытного лоцмана, но именно ил, рано или поздно, станет причиной смерти города. Здесь уже не находилось каналов, достаточно глубоких для галеона, а с уходом больших кораблей Этельбайт потерял морскую торговлю с другими народами. Только баржи, полубаркасы, небольшие береговые суда, плоскодонки и другие мелкие лодки могли добраться до порта, и вскоре Этельбайт станет городом призраков. Именно эта печальная правда заставила моего отца вдохновить меня на выбор профессии адвоката – ведь адвокат отыщет работу в любом месте.

Я любил родной город, но иногда мои фантазии начинали перехлестывать через его стены. Я чувствовал, как меня манит другой мир, раскинувшийся за пределами Этельбайта.

Еще до того, как мы с Кевином поставили паруса, начался отлив, и течение несло нас через шуршавшее море камышей. Канал разделился перед нами, мы свернули направо, и я сразу заметил севший на мель полубаркас, красивое маленькое судно с корпусом багряного цвета, украшенным широкой бледно-желтой полосой, на парусе мерцало отражение бегущих волн. Хозяин лодки поднял паруса и бросил якорь, рассчитывая, что ветер поможет ему сдвинуться с места, но было очевидно, что он застрял до начала прилива.

– Восемьдесят тонн, – оценил Кевин. – Слишком большой для гавани. – В его голосе послышалась грусть.

На мачте полубаркаса мы увидели эмблему Лоретто, королевства, с которым Дьюсланд воевал почти столь же часто, как заключал мир.

Во времена конфликтов купцы моего города перемещали лавки на палубы кораблей и отправлялись на перехват торговых судов Лоретто, Вооруженной лиги Севера, или Варселлоса, или любой другой страны, которую объявляли врагом короля. Гавань Этельбайта заполнялась взятыми в плен кораблями, склады ломились от добычи, а в карманах моряков оседало немало серебра.

Каперы Этельбайта славились тем, что привозили богатства других стран в свой город.

Но сейчас, во времена мира, подобные действия становились невозможными, любая крупная добыча садилась на мель при попытке доставить ее в гавань. Мы проплыли мимо, и я помахал застрявшим в канале матросам, а те помахали в ответ.

Через несколько минут море камыша осталось позади, и наша маленькая лодка оказалась в открытом море. Искрившиеся на солнце морские брызги взлетали над носом лодки и обжигали лицо. Кевин сменил галсы, теперь мы плыли на юго-запад, и наш люггер несся вперед под посвежевшим ветром. Я вытянулся на банке.

– Солнце над головой, парус наполняет ветер, беспредельный горизонт, – проговорил я. – Стоит ли удивляться, что я предпочитаю это изучению юриспруденции?

Кевин посмотрел на меня из-под широких полей шляпы:

– Значит, ты не хочешь быть адвокатом?

Я немного подумал и пожал плечами.

– Это более достойный путь, чем многие другие, – ответил я. – А мне необходимо выбрать какую-то дорогу, чтобы оказаться в бескрайнем мире.

– Но разве твой отец не говорит, что ты получаешь такое удовольствие от споров, что можешь извлечь из них немалую пользу в профессии адвоката? – напомнил мне Кевин.

Я сделал широкий жест рукой и позволил фантазии наполнить мои слова.

– Я могу стать знаменитым адвокатом в судах королевского Селфорда, или членом законодательной ассамблеи в окруженном водой Хауэле, или судьей, чья мудрость прославится на многие поколения…

Кевин усмехнулся:

– А почему не все три варианта сразу?

– Почему бы нет? – эхом отозвался я. – И все же в такие дни, как сегодня, я чувствую, что задыхаюсь от одной только мысли, что проведу всю жизнь в пыльных судах, защищая какого-нибудь браконьера или перекупщика перед засыпающим судьей. Или, еще того хуже, когда представляю себя самого, дремлющего на скамье, в то время как адвокаты монотенизируют и представляют дела своих клиентов.

– Монотенизируют. – Кевин рассмеялся. – Ты только что придумал это слово, не так ли?

– Да. – Я пожал плечами. – Должен признать, оно немного громоздкое и ему далеко до моих лучших образцов. – Я посмотрел на Кевина. – Твой отец уже отправляет тебя в море, чтобы ты занимался делом за границей и познакомился с главным его увлечением.

Кевин поморщился.

– И чтобы встречался с девушками, с отцами которых он хотел бы наладить связь, – сказал мой друг.

– Твое положение не вызывает у меня сочувствия, – признался я.

– Ты не знаешь этот сорт девиц, – мрачно сказал Кевин. – Они либо жеманно улыбаются, либо молчат или хотят знать, сколько денег я рассчитываю унаследовать и какую часть готов потратить на них. – Кевин содрогнулся, а потом посмотрел на голубой горизонт. – Если ты не вытерпишь изучения закона, то всегда сможешь убежать в море. А через двадцать лет, если переживешь войны, пиратов и бури, окажешься гордым капитаном галеры, перевозящей сало из одного порта в другой.

Я надел гримасу печального колуна.

– Ты нарисовал унылую картину, кузен, – сказал я.

Порыв ветра заставил лодку накрениться, и Кевин повернул руль, стараясь удержать судно по ветру. Я наклонился в противоположную сторону, чтобы помочь восстановить равновесие. Порыв ветра стих, лодка выпрямилась, а взгляд Кевина стал задумчивым.

– Моему отцу и мне периодически требуются адвокаты, – сказал он. – Нужно составлять контракты, собирать долги, преследовать банкротов. Возможно, мы сможем тебя нанять – не в Этельбайте, где старый Клинтон решает все наши проблемы, но в других портах.

Я посмотрел на него с внезапно проснувшимся интересом.

– Лодки и юриспруденция! – воскликнул я. – Восхитительная двойственность!

– Я поговорю с отцом, – заверил меня Кевин. – А когда заканчивается твое ученичество?

– Через восемь или двенадцать месяцев, впрочем, тут все зависит от мастера Дакета, – ответил я.

– И, конечно, тебе сначала предстоит избежать тюрьмы или позорного столба за соблазнение Русалки.

Я предпочел бы не обсуждать Аннабель. Мне было слишком легко представить ее под жестокими ударами ремня или даже хлыста разгневанного отца, а еще хуже думать, что он отправит ее в монастырь. Я ничего не мог сделать, чтобы это предотвратить, ведь по закону отец обладает всей полнотой власти над дочерью. И даже если я сумею прорваться в дом Грейсонов, освободить Аннабель и выбраться с ней оттуда, нам удастся убежать достаточно далеко и уйти от отцовского гнева, в конечном итоге мы умрем от голода в какой-нибудь далекой стране без друзей, поддержки и денег.

Мне вновь пришла в голову мысль, что отцы как вид весьма неразумны. Грейсон поставил свой дом на уши, посреди ночи преследовал меня через добрых полгорода, а теперь, несомненно, напрягает воображение, чтобы придумать наказание для собственной дочери – и всего лишь из-за безобидного флирта. Почему им овладела такая безумная ярость? Он нанес гораздо больший урон репутации Аннабель, чем был бы способен я.

«Почему, – подумал я, – молодым не дают возможности оставаться молодыми? Почему мы не можем любить, быть беззаботными, наслаждаться жизнью до того, как возраст и заботы лишат нас такой возможности?»

Я снова подумал об Аннабель – если бы я оказался персонажем поэм Белло или Тарантуа, меня бы снедала тревога и стыд, возможно, я бы, как собака, катался по полу, выкрикивая имя Аннабель, – однако я даже не плакал.

Возможно, в моем характере не хватало чего-то важного и я просто не мог испытывать подобные муки? Может, мне следовало рвать на себе одежду или броситься в море, чтобы утопиться?

И все же я не понимал, как моя гибель в море сможет что-то исправить. Аннабель не станет лучше из-за моей смерти, а разорванная одежда и громкие изъявления гнева не произведут впечатления на ее отца. Он лишь обрушится на меня с такой же яростью, с какой угрожал дочери.

Я никому не хотел причинить вреда. Впрочем, в таких ситуациях следовало учитывать намерения.

Из-за того, что я не хотел думать об Аннабель или своих недостатках, я перевел разговор на военно-морское право, и мы стали обсуждать судьбу выброшенного на берег груза, его спасение, использование крюков, скрытые дефекты, халатность, процессуальный отвод, вещный иск или «против всего мира». Кевин терпеливо слушал – наверное, он многое уже об этом знал, – но, если он собирался доверить мне часть своего семейного бизнеса, я хотел продемонстрировать ему, что свободно владею предметом.

С подветренной стороны от нас находились невысокие острова с прозаическими названиями: Коровий, Сосновый и Бараний. Во время прилива их окружало неспокойное море, но, когда начинался отлив, вода отступала, оставляя грязные дороги, соединявшие острова и материк. Среди пышной растительности тут и там виднелись белые вкрапления – овцы, составлявшие большую часть их населения. Название Бараньего острова получилось удачным; на нем было намного больше баранов, чем коров на Коровьем, и больше баранов, чем сосен на Сосновом. Соленая трава, растущая на плоской местности вокруг Этельбайта, идеально подходила для питания овец, в результате их мясо отличалось мягкостью и приятным вкусом, и баранина из Этельбайта славилась по всему Дьюсланду.

Мы с Кевином съели имбирный пряник и выпили кувшин сидра, когда проплывали мимо первых двух островов. Кевин пытался заговорить об Аннабель, я же старался уводить его в сторону, пока мы не свернули в канал, который вел к Бараньему острову. Мы пришвартовались у мола, и я оставил в ящике шапочку, которая обозначала мой статус ученика адвоката.

Однако захватил с собой кувшин с сидром, а Кевин взял сумку с провизией.

Мы оставили причальный канат подлиннее, чтобы лодка не пострадала во время отлива и прилива, и зашагали вглубь острова. Пастух с посохом на плече и в большой соломенной шляпе бросил на нас безразличный взгляд, оторвавшись от созерцания отары. Его собака заинтересовалась нами гораздо больше и не спускала глаз с незваных гостей.

Мы пошли по единственной тропе внутрь острова. Она шла через луг, заросший соленой травой, изредка нам попадались кучи серого камня, а впереди я заметил рябины и клены, посаженные для защиты от ветра; клены уже стали пурпурными – наступила ранняя осень, – а зеленые листья рябин скоро будут полыхать золотом.

Мы прошли мимо деревьев и увидели поляну с небольшим загородным домом из красного кирпича, вероятно, летом здесь жили родственники сэра Стенли. Надворные постройки из коричневого кирпича и пустые загоны для овец находились в тени деревьев. Я остановился под кленом и задумался о том, как следует действовать дальше.

– Если мы подойдем к входной двери, сэр Стенли сможет выйти через заднюю. Или прикажет слугам закрыть дверь на засов.

– Нам следует спрятаться и подождать, – предложил Кевин.

– Пастухи уже знают, что мы на острове, – ответил я.

Я подумал, что обычным слугам не рассказали, почему сэр Стенли здесь прячется или что он вообще прячется. Сойдя с тропы, я направился к роще. Сначала я обратил внимание на дровяной сарай, а за ним – конюшню с пустыми стойлами, но при этом уловил запах лошади. Дальше находился загон с овцами и кирпичная сыроварня с просевшей соломенной крышей. Я остановился и принюхался, и мне показалось, что я уловил запах парного молока. Подойдя к двери, я увидел молодую женщину, которая доила овцу, остальные нетерпеливо толпились вокруг нее.

– Могу я попросить глоток молока? – спросил я.

Услышав незнакомый голос, девушка из сыроварни повернулась на своем табурете, хотя ее руки продолжали работать. Она была моего возраста, под голубой шапочкой я увидел личико в форме сердца, полные губы, темные глаза и розовые щеки. Я почувствовал, как во мне начал пробуждаться интерес.

Я кивнул в сторону празднично одетого Кевина, в некотором сомнении остановившегося у двери.

– Я привез молодого джентльмена на лодке на остров, – сказал я. – И тяжелая работа вызвала у меня жажду.

Она посмотрела на кувшин в моей руке.

– И вы уже опустошили свой кувшин? – спросила она.

– Я ищу разнообразия, – ответил я. – Ну, и с радостью поболтаю с прелестной девушкой вроде тебя.

«Если я немного поговорю с приятной молодой особой, – подумал я, – это никому не причинит вреда».

Аннабель Грейсон стала для меня недоступной, и, возможно, навсегда. Конечно, я имел право поискать бальзам для своего раненого сердца.

Руки доярки продолжали работу, и две струи молока с журчанием заполняли небольшое ведерко. Я прошел между овцами и оперся о деревянные ворота загона.

– И я готов поделиться с тобой сидром, если захочешь, – предложил я. – Полагаю, у вас здесь полно молока.

– Мне платят главным образом пивом и сидром, – ответила девушка из сыроварни. – Сидр мне ни к чему.

– Будь у меня вино, я бы тебе предложил. – Тут возникла пауза. – Я мог бы привезти его вечером, если ты захочешь со мной встретиться.

Она бросила на меня быстрый взгляд из-под шапочки.

– Ты готов проделать путь из города, чтобы привезти мне вина? – спросила она.

– Ну, у меня есть лодка, так что почему бы и нет? Я мог бы угостить тебя москатто из далекого Варселлоса. Вино сладкое, как персик, сладкое, как твои губы и твоя улыбка. – В ответ на мой комплимент на ее губах появилась улыбка, и я показал на нее. – Вот! – продолжал я. – Истинная сладость.

Я не считаю себя красивым, однако уверен, что у меня достаточно дружелюбное лицо. Если бы я был таким же привлекательным, как мой школьный приятель Теофраст Хастингс, к примеру, мне бы вообще не пришлось говорить с женщинами; они просто падали бы в мои объятия – как падают к нему в руки.

И поскольку я знаю, что не являюсь красавцем, мне приходится использовать другие ресурсы, и главный из них – беседа. Я стремлюсь развлекать девушек.

И еще я слушаю. Я заметил, что многие из тех, кто умеет красиво и с пафосом произносить речи, точно величайшие актеры, не обладают умением слушать других людей.

Девушка из сыроварни закончила возиться с овцой и столкнула ее с доильного места. И тут же рядом с ней оказалась другая нетерпеливая овца, опередившая других. Девушка взяла маленькое ведерко и собралась перелить молоко в большое, стоявшее у ее ног.

– О, – сказал я, – так могу я выпить молока, добытого твоими умелыми руками?

– Если тебя интересует именно молоко, то пей. – Она протянула мне ведерко.

Я взял его и выпил несколько глотков сладкой, теплой и пенной жидкости. Я специально оставил молочные усы и вернул ведерко. Она рассмеялась, увидев пену на моих губах.

Использовать язык было бы вульгарно, решил я, поэтому вытер губы рукавом. Она вылила оставшееся молоко в большое ведро и начала поворачиваться к ждавшей своей очереди овце.

– Могу я узнать твое имя? – спросил я.

– Элла, – ответила она.

– А я Квиллифер.

На лице у Эллы появилось задумчивое выражение.

– Я уже слышала это имя, – проговорила она.

Я наклонился к ней:

– Так ты разделишь со мной москатто сегодня вечером? Я его принесу, но только в том случае, если мне не придется пить в одиночестве.

Элла искоса посмотрела на меня из-под темных бровей.

– Я не сомневаюсь, что ты найдешь с кем выпить в городе, – заявила она.

– Но они не будут такими же прелестными, – сказал я. – И у них не будет таких чудесных роз на щеках, таких умелых рук или сладких губ.

Розы на ее щеках стали пунцовыми.

– Если ты принесешь вино, – сказала она, и ее голос стал немного хриплым, – я помогу тебе его выпить.

– Ты получишь удовольствие от москатто. Где мы встретимся и когда?

Она посмотрела на меня, продолжая доить вторую овцу.

– Здесь, – ответила она. – Сегодня вечером сыроварня будет пустовать.

– Часы до наступления сумерек покажутся мне годом. – Я наклонился к ней и сделал лицо умоляющего любовника. – Могу получить поцелуй, чтобы закрепить наш договор?

– Только не при этом джентльмене, – ответила Элла, кивнув в сторону Кевина. – Он будет сплетничать.

– Если не в губы, как любовник, и не в щеку, как брат, могу ли я поцеловать твою руку, как поклонник?

Элла вытащила руку из-под вымени, вытерла ее о голубое шерстяное платье и протянула мне. Я коснулся упругих пальцев губами.

– Тогда до вечера, – сказал я и посмотрел на Кевина, продолжавшего смущенно стоять у двери. – У моего джентльмена есть послание для сэра Стенли. Он дома?

Элла снова принялась доить овцу:

– Нет. Он отправился на охоту и не вернется до отлива.

– Но это будет скоро, верно? – спросил я.

Губы Эллы дрогнули.

– Я ничего не знаю о приливах и отливах; я работаю в сыроварне. Но мне известно, что мой хозяин мастер Голдинг скоро будет здесь, закончив готовить творог, и вам следует уйти до его появления.

– Я вернусь сегодня вечером, – обещал я, – с вином и без этого юного джентльмена. – Я поцеловал ее в щеку – она вскрикнула от удивления и удовольствия – после чего я вернулся к Кевину.

Мы обошли сыроварню и зашагали в сторону брода.

– Он вернется, когда закончится отлив, – сказал я. – И еще, брат, сегодня вечером мне снова потребуется твоя лодка.

Кевин обернулся через плечо на сыроварню.

– Как ты думаешь, может быть, мне стоит спросить у Эллы: нет ли у нее подруги?

– Иногда наступает время, – ответил я, – когда мужчина должен стрелять по собственной дичи.

– В таком случае, – ответил он, – иногда наступает время, когда мужчина должен иметь собственную лодку.

– Когда я вернусь, принесу тебе сыра, – заверил его я. – Или овцу. Твой выбор.

Кевин вздохнул:

– Мне придется удовлетвориться сыром. Но теперь я спрашиваю у себя: зачем я сюда приплыл?

– Приятный солнечный день на воде, а ты жалуешься, – ответил я. – Тебе бы следовало самому поговорить с девушкой, если она тебе понравилась.

Мы устроились под кленом, возле тропы, которая вела к броду, и достали из сумки хлеб, мясо и сыр.

Ветер шумел в кронах деревьев. Овцы бродили по траве, как пена по воде. Я почувствовал, что начал постепенно засыпать, но меня вернул к действительности звук охотничьего рога.

– Сигнал сбора собак! – сказал Кевин.

Он лучше знал сигналы охоты, чем я.

Я приложил ладонь к уху. Сладкий зов, густой, как сливки, донесся с севера. Я поднялся на ноги, а потом запрыгнул на одну из нижних веток рябины. И увидел отряд всадников, появившийся на фоне северного горизонта.

– Да, они возвращаются, – сказал я. – Тебе лучше спрятаться, у тебя слишком яркая одежда. И подай мне сумку.

Кевин передал мне сумку и отошел в сторону. Мимо пролетел голубь, а я взобрался повыше на дерево. Оттуда я видел приближавшихся охотников, слышал лай собак – не яростный вой, а приятный обмен сплетнями внутри стаи. Отряд ехал неспешно, лошади и люди устали после утренней охоты.

Ягоды рябины краснели с наступлением осени. Довольный ветер шуршал сухой листвой. Я вытащил из кармана повестку и покрепче сжал в руках кожаную сумку, где лежали сыр и мясо.

Охотничий рожок снова заиграл сбор. Я слышал, как хлопнула дверь со стороны дома, слуги спешили навстречу охотникам.

Борзые уже уловили запах дома и с дружелюбным лаем помчались вперед, в сторону своего жилища. Подобно серо-коричневой реке они неслись у меня под ногами, а за ними следовали конюхи. Собаки, конюхи, лошади и охотники были с головы до ног покрыты грязью после трудной дороги.

Сэр Стенли ехал в середине отряда – крупный мужчина с толстой шеей и длинными седыми усами, доходившими до середины груди.

Он был в тяжелых сапогах и охотничьем костюме из кожи, в одной руке держал поводья, а в другой плетеный хлыст. Я отметил, что его мощная лошадь желтой масти сильно забрызгана грязью. Далее следовали оставшиеся конюхи, один нес прямой меч, которым их хозяин убивал оленей после того, как собаки его загоняли, а другой – ружье, из него сэр Стенли стрелял по ланям: лани не представляли для охотников особого интереса, потому что не имели рогов для защиты, в них стреляли издалека, а не атаковали в пешем строю. Шествие замыкали вьючные лошади с добычей, ее успели освежевать и подготовить для кухни и коптильни. Головы трофеев везли в отдельных корзинах: красный олень-самец, желто-коричневая самка и небольшой, но свирепый, судя по виду, медведь.

Я почувствовал, как кровь начала быстро пульсировать у меня в горле. Выбрав подходящий момент, я спрыгнул и оказался на четвереньках прямо перед всадником, но слева от него, с дальней стороны от хлыста. Большая лошадь от неожиданности встала на дыбы и заржала. Всадник сжал поводья.

– Сэр Стенли! Сэр Стенли! – вскричал я.

Помахав сумкой перед мордой лошади, я заставил ее снова встать на дыбы. Она выбросила вперед копыта. Сэр Стенли выругался, снова натянул поводья, и наконец ему удалось успокоить лошадь. От ярости его щеки стали алыми.

– Что ты себе позволяешь, размахивая этой проклятой штукой и появляясь, как черт из табакерки? – взревел он.

– Подержите это, сэр. Вы можете повредить упряжь, – сказал я.

Я протянул ему повестку, сделав вид, что должен освободить руки, чтобы срочно осмотреть поводья его лошади: при этом она снова отпрянула назад, а у сэра Стенли лопнуло терпение, и он вырвал повестку у меня из рук.

– Нет, упряжь в полном порядке, – заявил я и ослепительно улыбнулся рыцарю. – И, сэр, вы держите в руках повестку, которая приглашает вас на выездную сессию суда.

Сэр Стенли молча смотрел на меня. Собаки увидели, что я появился, точно по мановению волшебной палочки, тут же примчались обратно и окружили меня оживленной шумной толпой, словно пришли в восхищение от фокуса, который я учинил над их хозяином. Я люблю собак, а они хорошо относятся ко мне, так что я рассмеялся и принялся почесывать у них за ушами.

Сэр Стенли попытался отогнать собак хлыстом.

– Лежать! – крикнул он. – Лежать, подлые твари! Хватит вилять хвостом! Разорвите его на части! Взять его! Взять!

Я отскочил от хлыста, а возбужденные псы продолжали прыгать вокруг меня. Между тем к нам стали подходить конюхи с хлыстами и ружьями или блестящими копьями на медведей в руках.

– Все эти господа – свидетели! – заявил я. – Но, если их вам недостаточно, я привел с собой своего свидетеля! – Я указал сумкой в сторону Кевина, и тот с некоторым смущением, или вполне обоснованной неохотой, появился из-за деревьев.

Один из конюхов подул в рог, пытаясь собрать собак, но на него никто не обратил внимания. Сэр Стенли еще несколько раз взмахнул хлыстом, но тут несколько конюхов умело отделили меня от стаи поклонников, я метнулся в сторону от тропы и обнаружил перед собой еще одного конюха, решившего меня остановить. Тогда я нырнул за круп лошади, которая фыркнула и с силой лягнула задними копытами. Меня они не задели, но заставили остальных лошадей осадить назад.

– Я выполнил свой долг, сэр Стенли! – сказал я, отступая. – Я воздержусь от чаевых и, если вы не против, пожелаю вам доброго дня. – И я помахал ему рукой. – И да спасет вас Милосердный Паломник, сэр Стенли!

– Будь проклят твой Паломник! – Рыцарь щелкнул хлыстом. Псы принялись прыгать и выть.

Конюх вторично протрубил в рог, но собаки опять не обратили на него внимания.

– Доброго дня, сэр Стенли!

Рыцарь намотал хлыст на кулак и бросил на меня свирепый взгляд.

– Кто ты, черт возьми, наглая тварь?

Я не стал отвечать на его вопрос, повернулся и направился к берегу. Кевин присоединился ко мне. Мы шли очень быстрым шагом.

Кевин поправил широкополую шляпу.

– Ты не побоишься оглянуться, чтобы выяснить, не целится ли он в нас из своего ружья? – спросил он.

– У него превосходное ружье, – заметил я. – Мне удалось его разглядеть в руках носильщика. Колесцовый замок, затвор и дуло оправлено серебром. Я бы сказал, что он неплохо вооружен. И мы знаем, что он хороший охотник и стрелок.

– Я не нахожу в твоих словах утешения, – печально проговорил Кевин.

– Утешение наступит только после того, как мы окажемся от него достаточно далеко, – ответил я.

Мы вышли из тени рощи и оказались на солнце в зеленых владениях овец. Пастухи и их собаки наблюдали за нами с профессиональным интересом. Из рощи донесся еще один зов рога.

– Они собирают борзых, – сказал Кевин. – Пойдем быстрее, наглая тварь.

Я ничего не ответил, но шаг ускорил. И тут из рощи донесся лай атакующей своры – пришло время перейти на бег.

Испуганные овцы заблеяли и бросились врассыпную.

Собаки пастухов начали предупреждающе лаять. Атакующая свора борзых приближалась.

«Едва ли, – подумал я, – он намерен нас убить».

В таком случае он бы взялся за ружье. А сейчас его вполне удовлетворят несколько унций нашей плоти.

Не испытывая желания быть разорванным на части, я бежал, на ходу развязывая сумку. Я слышал, как ругаются пастухи, которые опасались, что собаки нападут на овец. Мне пришло в голову, что стоило бы отобрать у одного из пастухов посох, чтобы защищаться от собак, но решил, что у меня нет времени бороться с пастухом – за это время стая меня догонит.

В горле жгло, холодный воздух морозил все у меня внутри. Я изловчился и бросил взгляд назад – первые борзые уже находились в двадцати ярдах позади меня.

Я засунул руку в сумку, вытащил кусок ветчины и швырнул себе за спину. Больше я не стал оглядываться, но лай позади изменился: я уловил новую заинтересованность, затем послышалось рычание – очевидно, началась борьба за мое угощение. Я слышал шум борьбы, шла грызня за ветчину, другие собаки громко лаяли, наблюдая за схваткой. Меня удивило, что борзым потребовалось довольно много времени, чтобы вспомнить о погоне.

Еще один кусок ветчины снова задержал собак, потом в ход пошел третий, после чего я стал бросать назад колбасу.

Когда колбаса закончилась, я принялся бросать собакам кусочки сыра, и оказалось, что они совсем не против нового угощения. К тому моменту, когда мы увидели причал, сыр у меня закончился. Теперь я начал швырять за спину хлеб.

– Беги к лодке! – прохрипел я Кевину. – Я постараюсь их отвлечь.

Бросив хлеб, я кинулся к воде, и она оказалось такой холодной, что я бы застыл в неподвижности, если бы не инерция. Волна метнулась мне навстречу, соленые брызги ударили в лицо. Оказавшись по грудь в воде, я обернулся: стая серо-коричневых борзых лаяла на меня с берега. Я засунул руку в сумку, вытащил подмоченный имбирный пряник и бросил его в середину стаи. Они уже успели привыкнуть, что в их сторону летит еда, и новое угощение моментально исчезло в пасти одного из псов. У берега появился первый конюх, когда я услышал, как ветер наполняет парус.

– У тебя за спиной! – услышал я крик Кевина.

Я повернулся, увидел приближавшийся нос лодки и забросил на дно сумку. Потом схватился за планшир, когда лодка проплывала мимо, и перекатился внутрь – в это время Кевин навалился на другой борт, чтобы лодка не перевернулась. Затем он налег на руль, и мы поплыли прочь от берега.

Между тем сэр Стенли ругался и лупил своих собак. Я поднялся на ноги, с меня потоками стекала вода. Поставив ногу на планшир, я постарался сохранять равновесие.

– Сэр Стенли, я благодарю вас за гостеприимство! – крикнул я.

В ответ последовала яростная ругань.

– Сэр, – продолжал я, – вы спросили мое имя, и я с радостью вам отвечу. Я Квиллифер, сын Квиллифера, ученик адвоката Дакета, и через два дня буду иметь удовольствие видеть вас на заседании выездной осенней сессии суда!

Я изысканно поклонился, а когда выпрямился, увидел, что сэр Стенли забрал ружье у носильщика. Я решил, что настала пора спрятаться за планширом, и потянул Кевина за собой.

Прозвучал выстрел, и в парусе появилась аккуратная дырочка. К тому моменту, когда рыцарь успел перезарядить ружье, лодка успела отплыть достаточно далеко.

Ветер шумел в парусах.

– Друг, – сказал Кевин, – могу я рассчитывать, что ты больше не станешь насмехаться над злобными вооруженными мужчинами? Во всяком случае, до тех пор, пока я не окажусь дома, в безопасности?

– Опасность нам не грозила, – заявил я.

– До тех пор, пока у тебя оставалась колбаса, а сэр Стенли промахивался, – проворчал Кевин.

Я махнул рукой:

– Он целился в парус, а не в нас. Сэр Стенли не хотел, чтобы его привлекли к суду за убийство.

– В отличие от тебя, я не слишком верю в его сдержанность.

– Я голоден, – сказал я. – Спесивец сэр Стенли лишил нас обеда.

– Спесивец?

– Новое слово, которое я придумал. От лореттанского спесивио — гордость. – Я грустно посмотрел на горизонт. – Мне следовало изобрести новое слово для голода.

– Ты можешь поймать рыбу, – предложил Кевин.

– А ты оставил там сидр! Какой позор, мастер Грамотей.

Я снял холодную мокрую одежду и улегся на скамье, чтобы погреться на солнце. От свежего ветра мое тело покрылось гусиной кожей, но в остальном я не испытывал никаких неудобств. Мне было куда холоднее, когда я свисал с конька крыши мастера Грейсона.

– Жаль, что ты не сможешь посетить сегодня хорошенькую Эллу, – сказал Кевин.

Я бросил на него удивленный взгляд:

– Это еще почему?

– Почему? – рассмеялся Кевин. – Ты хочешь устроить еще одну гонку со сворой сэра Стенли или его пулями?

– Едва ли сэр Стенли станет разгуливать с ружьем на плече возле причала – он будет спать в своей постели или пить вино и бренди зятя. Собаки отправятся отдыхать после охоты, а овцы – в загоны.