На службе Его Величества

«Мы счастливы, как никогда. Кажется, проклятье больше не тяготеет над нами. После Венеции собираемся поехать в Милан…»

Амалия задвинула ящик, и тут постучали в дверь.

– Ваш повар прибыл, миледи!

Забыв обо всем на свете, Амалия побежала вниз, где посреди груды чемоданов ее ждал Франсуа – все тот же Франсуа с плутовскими глазами и открытой улыбкой. В руке он держал ведро, в котором плескалась вода.

– Франсуа! – завопила Амалия.

– О мадам! Как я намучился душой, пытаясь отыскать вас! С вами все хорошо?

– Хорошо, лучше не бывает, я тебе потом расскажу. Представляешь, Франсуа, произошло жуткое недоразумение, и я теперь замужем!

– Замужем? А как же наше дело? – оторопело спросил Франсуа.

– Дело? Дело в шляпе, месье Галлье! А что это у тебя в ведре?

– Живая рыба, – доложил Франсуа. – Я купил ее для вас, я же повар!

– О! Франсуа! – закричала Амалия. – Ты должен меня спасти. Делай что хочешь, но чтобы у меня был пристойный ужин, а то тут подают на золоте черт знает что!

– На золоте? – оживился бывший мошенник.

– Для тебя, Франсуа, – Амалия взяла его за пуговицу, – оно должно быть как олово!

В холл вошел Арчибальд со сворой собак. После разговора с Моррисом он несколько успокоился, но вид незнакомого человека заставил его застыть на месте.

– Как прогулка? – весело спросила Амалия.

– Это ваш любовник? – вместо ответа осведомился Арчи.

– Пока нет, а вы что, настаиваете?

Лицо у герцога сделалось клюквенного цвета, он молча развернулся и ушел. Одна собака – помесь гончей и черного лабрадора – подбежала к Франсуа, обнюхала его, затем сунула морду в ведро. И завиляла хвостом, когда Амалия ее погладила.

– Я чуть не отравился в гостинице, – со слезами на глазах говорил Франсуа. – Там подают овсянку, которую они называют поридж. Но я-то, черт возьми, не лошадь, чтобы есть овес!

– Роджерс! – крикнула Амалия. – Добрый Роджерс, это мой повар. Устройте его как-нибудь поприличнее.

– Будет сделано, миледи, – отвечал дворецкий, кланяясь. – Пожалуйте за мной.

* * *

Вечером этого суматошного дня Амалия была совершенно счастлива.

Во-первых, Франсуа и впрямь не ударил в грязь лицом и приготовил на ужин изумительную рыбу, запеченную в тесте. Во-вторых, Амалия сообразила наконец, каким образом она должна поступить, чтобы не допустить войны, и ее распирало от гордости при мысли о том, какая она умная, хитрая и вообще не чета простым смертным. План был до смешного прост, но сработает ли он, зависело от множества обстоятельств. Тем не менее Амалия решила рискнуть и попробовать претворить его в жизнь.

Напевая какую-то арию, Амалия развесила свои платья в шкафу, и в то мгновение, когда она затворяла дверцу, ее словно кольнуло холодком. Амалия хорошо знала, что это такое. У всех нас есть шестое чувство, но у секретных агентов, живущих в обстановке повышенной напряженности, оно дает о себе знать гораздо чаще. Прежде чем взгляд Амалии упал на большое трюмо в глубине, она уже точно знала, что в комнате, помимо нее, кто-то есть.

На пороге спальни, едва не задевая головой о притолоку, стоял Арчи Невилл и в изумлении таращился на свою законную половину. В изумлении – потому что на Амалии сейчас был лишь полупрозрачный пеньюар, а так как наша героиня обладала всем, чем должна обладать красивая женщина, то герцогу Олдкаслу определенно было на что поглядеть.

– Вы заблудились? – вежливо осведомилась Амалия. Герцог тщательно затворил дверь и сделал шаг вперед. По опыту Амалия знала, что бывают мгновения, когда самые утонченные аристократы перестают быть таковыми, и сосредоточенный вид Арчи ей не понравился.

Дворецкий Роджерс, совершенно случайно протиравший поблизости перила, услышал звук чего-то разбившегося, а затем приглушенную возню. Отметим, что хотя дворецкий был чрезвычайно добросовестен, протирание перил все же отнюдь не входило в его обязанности, так что налицо был редчайший случай служебного рвения.

– А-га, – сказал себе старый слуга многозначительно и стал надраивать балясины с удвоенной энергией.

Из комнаты, расположенной через одну дверь от желтой спальни, с лампой в руке вышла горничная Мэри-Энн, а в глубине коридора показался, с лампой же, лакей Скрэмблз. Все они, разумеется, оказались здесь по долгу службы. И тут…

Дверь желтой спальни распахнулась, и на пороге показалась белокурая герцогиня Олдкасл. Увидев ее, Роджерс уронил тряпку и закоченел. Мэри-Энн тихо вскрикнула, а Скрэмблз открыл рот, да так и не закрыл его.

На лице у герцогини было такое выражение, которое напомнило старому дворецкому картинку с Жанной д’Арк, которую помог сжечь на костре один из Олдкаслов. И слуги, оказавшиеся возле спальни, и вандейковские портреты на стенах наблюдали удивительную картину – раскрасневшаяся, с рассыпавшимися по плечам волосами герцогиня волокла за собой герцога, который упирался изо всех сил, но ничего не мог поделать, ибо, будь вы даже семи футов росту и силы геркулесовой, вы подчинитесь, если вас тащат за ухо, как нашкодившего школьника. Никогда еще стены Старого замка не видели такого позора!

Амалия доволокла герцога до верхней ступеньки лестницы, где наконец отпустила его, и Арчи Невилл рухнул на пол бесформенной кучей.

– Сэр, – вскричала разъяренная герцогиня хорошо поставленным голосом, отбрасывая назад волосы, – я настоятельно рекомендую вам принять холодный душ!

После чего развернулась и в вихре развевающихся юбок проследовала обратно в спальню, наградив по пути беднягу Роджерса таким взглядом, что он потом полночи не мог уснуть.

Глава 7,
в которой речь пойдет о лягушках и архиепископе Кентерберийском

Следующая встреча после того, как была успешно отбита английская атака на русскую крепость, состоялась наутро, за завтраком.

У слуг были настолько невозмутимые лица, что даже самый толстокожий наблюдатель непременно догадался бы, что накануне в замке произошло что-то неладное. Особенно величественно выглядел дворецкий Роджерс: он руководил раздачей блюд с таким видом, что у любого возникло бы при взгляде на него впечатление, что он так и появился на свет седым, в ливрее и с благоговейно нахмуренным челом.

Арчибальд, одна рука которого была перевязана, а правое ухо имело подозрительно розовый оттенок, угрюмо ковырял овсянку. Напротив него за столом, на расстоянии примерно в пушечный выстрел, сидела его законная супруга. Как раз в это мгновение, указав мизинцем на тарелку, она спрашивала у дворецкого:

– Скажите, Роджерс, что это такое?

– Овсянка, миледи, – отвечал слуга, тревожно кашлянув.

– Уберите, – коротко приказала Амалия. – Франсуа!

И, повинуясь ее зову, в дверях возник французский повар с серебряным подносом в руках, на котором в предвкушении своего конца томилось множество всяческих вкусностей.

Арчибальд уронил ложку в тарелку. Роджерс захлопал ресницами, не зная, что сказать.

– Завтрак подан, – зычно объявил Франсуа.

После чего подскочил к Амалии и с несусветной ловкостью разложил возле нее на столе три вида закусок, четыре основных блюда, четыре десерта и стакан с соком. Но это было еще не все: Франсуа умчался и, явившись вновь, как демон-искуситель, поставил перед Амалией тарелочку с нарезанным тончайшими ломтиками хлебом, тарелочку с сыром, масленку и, наконец, запотевшую кадушку с икрой.

– Франсуа, – только и могла промолвить Амалия, – где вы это все достали?

– О, – отвечал слуга, – я взял на себя смелость послать кое-кого за снедью в Дувр. Труднее всего было раздобыть икру, но, по счастью, там есть отель, хозяин которого долго жил в России, и он всегда готовит ее для себя. Не угодно ли откушать?

– Кого же ты послал? – недоверчиво спросила Амалия. – Ведь ты же не говоришь по-английски…

– Я захватил с собой словарь, – возразил Франсуа обиженно. – И потом, я заставляю работать свое обаяние.

– Обаяние? – проговорила Амалия задумчиво. – Хм! Только не заставляй его перетруждаться, а то оно до времени износится.

– Все понял, мадам!

– Арчи, – сказала Амалия, – что вы там сидите, как цапля на насесте? Присоединяйтесь лучше ко мне. Мой Франсуа – знатный повар. По крайней мере, граф Ларош-Бретон на него не жаловался.

Франсуа склонился в сдержанном поклоне и засиял улыбкой.

– Спасибо, – сухо отозвался Арчибальд, – но мне что-то не хочется.

Однако от блюд исходил такой аромат, что перед ним не смог бы устоять даже праведник, объявивший войну чревоугодию. Слов нет, овсянка – прекрасная и полезная вещь, но она все-таки меркнет перед креветками в винном соусе. И истуканом сидящий перед тарелкой со своим пориджем Арчи составлял любопытный контраст с Амалией, уписывающей за обе щеки то, что ей приготовил Франсуа. Наконец герцог не выдержал, пересел к Амалии и сначала робко, а затем уже без всяких околичностей принял участие в уничтожении кулинарных шедевров.

– Какая прелесть, – проговорил он с набитым ртом, указывая на опустошенное блюдо. – А что это такое?

– Лягушки, я полагаю, – отозвалась Амалия.

Арчибальд поперхнулся.

– Что?

– Ну да, лягушки из того самого пруда, где ваш предок утопил свою первую жену, – беззаботно подтвердила герцогиня.

– О мои лягушки! – возопил Арчи. – Какое коварство! Я с детства засыпал под ваше пение, и теперь… теперь вам пришел конец под ножом какого-то француза!

– Однако эти лягушки, должно быть, пребывают в весьма преклонном возрасте, коли вы знакомы с ними с детства, – съязвила Амалия. – Успокойтесь, я пошутила. Это телятина, а ваши лягушки в еду не годятся. Французы готовят только специально выращенных лягушек, а не тех, которые квакают где попало.

– Да? – рассвирепел Арчибальд. – И чем же, интересно, им не угодили английские лягушки?

Его непосредственность просто обезоруживала. Амалия переглянулась с Франсуа и разразилась хохотом. Герцог засопел и молча уткнулся в тарелку.

– Арчи, – искренне сказала Амалия, – вы просто прелесть!

– Смейтесь надо мной сколько вам угодно, – раздраженно сказал юноша, косясь на опустевшее блюдо с «лягушками», – скоро этому придет конец. Можете собирать свои вещи, сегодня днем мы отправляемся в Лондон. Я увижусь с архиепископом, он выслушает меня и, вне всяких сомнений, объявит наш дурацкий брак недействительным. Тогда я с радостью скажу вам «прощайте» и с легкой душой женюсь на своей Эмили.

– Поздравляю вас, – сказала Амалия и, к величайшему смущению герцога, обняла его за шею и поцеловала в щеку. – Франсуа! Собирайтесь. Мы едем в Лондон!

– Что за непристойные нежности при слугах! – фыркнул герцог, высвобождаясь.

Вечером чета молодоженов уже была в лондонском доме герцога на Парк Лейн – красивом, но совершенно непригодном для жилья. А на следующий день Амалия явилась в посольство, где ее ждал князь Голицын.

Князю Голицыну, послу и известному коллекционеру произведений искусства, было уже за шестьдесят. Он обожал французский язык, французскую литературу и французских танцовщиц. Нет поэтому ничего удивительного в том, что он получил назначение в Британию, страну английского языка, английской литературы и строгих (или, скорее, притворяющихся таковыми) нравов.

– Сергей Владимирович, – с порога заявила ему Амалия, – я вышла замуж.

– Ай-ай-ай! – воскликнул посол, всплеснув руками и поднимаясь навстречу своей гостье. – Неужели дело так плохо?

– Не знаю, – сказала Амалия, – но, похоже, кто-то из людей Петра Петровича или ваших работает на сторону. В Дувре меня ждали.

И она сжато и точно описала все, что с ней произошло.

– Боже мой! – воскликнул Голицын. – Так вы и есть та самая, из-за кого… В Лондоне только и разговоров, что об этой дуэли. Отец Уивертона подал на вашего… простите, на Арчи Невилла жалобу королеве. Вряд ли, впрочем, юному герцогу что-то грозит – он королевский крестник, можно сказать, любимец Виктории. К тому же секунданты утверждают, что все было честь по чести и сам он тоже был ранен… Ну надо же, как все сложилось! Теперь, когда вы герцогиня, вас и пальцем никто не посмеет тронуть. Очень удачная комбинация, Амалия Константиновна. Не знаю, как вы ее провернули, но невероятно, фантастически удачная комбинация!

– Я же вам рассказывала, что все получилось совершенно случайно… – попробовала было оправдаться Амалия.

– Э-э, не говорите, – протянул Голицын, шутливо грозя Амалии пальцем. – Вы, баронесса, совершенно уникальное явление, вы уж простите старику его прямоту. Как вы рассчитываете подобраться к нашим джентльменам?

– Мне нужно знать, – отозвалась Амалия, – что конкретно они намерены предпринять и когда.

– Ундервуд в понедельник будет у королевы, – доложил Голицын. – Лаймхауз тоже. Лаймхауз готовит доклад, в котором представит необходимые цифры. Разговор будет о войне. – Русский дипломат посерьезнел и начал нервно постукивать пальцами по столу. – Возможно, в этот вечер все и решится.

– Значит, в понедельник, – сказала Амалия. – Благодарю вас.

– Я недавно приобрел одну чудную статую у разорившегося лорда, – оживился Голицын. – Хотите взглянуть? Потрясающая фигура!

– С удовольствием, – ответила Амалия, и они заговорили о Древней Греции и Риме.

Меж тем как баронесса – простите, теперь уже герцогиня – имела приятную беседу с утонченным ценителем искусства, Арчибальд Эдмунд Филип Невилл маялся от скуки, ожидая, когда его примет архиепископ Кентерберийский. Звали архиепископа Бэзил Сазерленд. Начав викарием не самого процветающего прихода, он сделал головокружительную карьеру и достиг высшего поста в англиканской церкви, так что теперь ему ровным счетом нечего было желать. Сазерленду исполнилось пятьдесят восемь лет. Голубые глаза на его худом костистом лице поражали своим блеском. Рот, как скобки, окружали две резкие морщины, выдававшие в хозяине склонность к брюзгливости. В самом деле, Сазерленд был желчен, суров и славился тем особым английским юмором, который непосвященным кажется чистым садизмом. Хуже всего, впрочем, было то, что он страдал язвой, и поэтому, когда перед ним возник пышущий здоровьем гренадерского роста молодец, первым чувством архиепископа было непреодолимое отвращение.

«Этот небось не страдает от рези в желудке, ни в чем себе не отказывает, ест и пьет до отвала – и шампанское, и окорока, и все, что хочешь, – и не мучает себя минеральной водичкой». Так первым делом подумал архиепископ. Не то чтобы уже тогда в его мозгу зародилась коварная мысль досадить Арчибальду – просто он решил не упустить случая поддеть этого непростительно здорового юношу, который к тому же посмел заявиться к нему с лиловой гвоздикой в петлице.

– Сэр, – сказал Арчибальд после предварительного обмена любезностями, – меня привело к вам весьма срочное дело.

А затем непозволительно здоровый юноша огорошил архиепископа заявлением, что он хотел жениться на одной, а под венцом оказалась совсем другая, но он ее не знает и, между прочим, не желает знать, – так нельзя ли как-нибудь побыстрее разрешить это недоразумение.

– Разберемся, – пожевав губами, изрек архиепископ. – Итак, вы собирались жениться на девице Эмили Стерн, которая является младшей дочерью графа Стерна. Так?

– Так.

– Заручились согласием ее родителей. Верно?

Арчибальд смешался, что понятно, если учесть, что никакого согласия не было и в помине.

– Я полагал, – вывернулся он, – что они не будут против нашего брака.

– Ага, – изрек архиепископ. – Так они знали о нем или нет?

– Разумеется, знали. – Арчибальд пошел на явную ложь.

– Тогда почему их не было при венчании?

– У них, – Арчибальд запнулся, – были свои дела.

– Ну что ж, – благодушно сказал архиепископ, – все мы занятые люди, в конце концов. Стало быть, они не были против вашего брака, невеста тоже, и вы без всяких хлопот получили разрешение.

Арчибальд готов был провалиться сквозь землю. Он сумел получить разрешение, только очень сильно надавив на епископа, своего родственника, после чего епископ дал ему понять, что больше не желает его видеть. Все обстоятельства были против бедного Невилла.

– И ни с того ни с сего у алтаря оказалась другая, – ядовито подытожил архиепископ. – Причем вы сказали «да», она сказала «да», и священник вас обвенчал, а потом вы вдруг поняли, что это не она. – Архиепископ выдержал паузу. – Сэр, вы считаете меня старым дураком, выжившим из ума?

– Нет, сэр. – Арчибальд смешался.

– Может быть, – продолжал архиепископ саркастически, – я похож на осла?

– Никоим образом, сэр! – ужаснулся Арчибальд. – Я…

– Наверное, все-таки похож, если слушаю ваш бред, – заявил архиепископ. – Прошу прощения, но во всем том, что вы мне тут рассказали, нет ни капли здравого смысла. Эта леди, ваша невеста, приехала к вам, сколько я могу судить, по своей воле. – Арчибальд открыл было рот, но архиепископ раздраженно стукнул по столу распечатанным конвертом. – Преподобный Гленвилл в своем отчете, посланном мне, утверждает, что вы непозволительно торопили церемонию, вам прямо-таки не терпелось обзавестись женой. Но сразу же после венчания вы стали кричать, что произошла ошибка. – Арчибальд вновь хотел что-то сказать, но архиепископ предупреждающе поднял руку. – Сэр, я знаю, что в природе существуют всякие чудеса, но я также знаю, что даже у чудес существует свой предел. Как могло случиться, что, стоя у алтаря, вы не признали в лицо свою супругу? Как она вообще оказалась в церкви, если ее там не должно было быть? И наконец, если, по вашим словам, она не знает вас, как она могла ответить «да» на вопрос преподобного Гленвилла в присутствии двух свидетелей венчания? Так вот, дорогой сэр, я скажу вам, как это могло случиться. Вы знали ее, вы собирались жениться на ней, но в какой-то момент передумали и решили обмануть ее с помощью этого дурацкого разрешения, для которого вы указали заведомо ложные сведения. Теперь, ухватившись за тот факт, что в разрешении указано другое лицо, вы пытаетесь доказать необоснованность вашего брака. Вы обольстили невинную девицу…

– Девицу? – завопил Арчибальд. – Да она уже была замужем! У нее ребенок трех лет от роду!

– Обмануть бедную горемычную вдову – это еще хуже, – горько сказал архиепископ.

– Да я ее прежде в глаза не видел! Я никогда не встречал ее, поймите!

– Однако вы не поленились убить на дуэли джентльмена, невежливо обошедшегося с нею, – сразил его последним доводом почтенный Сазерленд. – Что-то мне не верится, что ради того, кого совсем не знаешь, можно убить человека, так сказать, до смерти. Довольно, сэр. Имейте уважение если не к вашей жене, то к себе самому.

– Она мне не жена! Не жена она мне!

– Сэр, вынужден вам заметить, что вы слишком многое себе позволяете, – прогремел архиепископ, поднимаясь с места. – Я знаю, что вы крестник королевы, но, будь вы хоть самим принцем Уэльским, я бы и то не позволил вам издеваться над священным институтом брака! Если вы настаиваете на том, что женились не на той особе, что ж, обращайтесь в суд и требуйте развода или расторжения, чего хотите. Должен вам сказать сразу же, что ваш случай очень труден, так что посоветую вам выход попроще: живите в согласии с вашей супругой, пока смерть не разлучит вас! А теперь, ваша светлость, прошу извинить меня, у меня другие дела.

Глава 8,
в которой заключается соглашение

– Я проклят, проклят, проклят! – были первые слова Арчибальда, когда он вернулся в особняк на Парк Лейн.

Амалия, удобно устроившись на кожаном диванчике в библиотеке, перелистывала редкое издание «Гептамерона» Маргариты Наваррской.

– Что, я все еще ваша жена? – осведомилась она.

– К сожалению, – сухо отозвался герцог. – Архиепископ отказался признать венчание незаконным. Я уже виделся со своим адвокатом из фирмы «Дойл и сыновья». Он считает, что архиепископ выгораживает священника, допустившего ошибку. Когда я спросил его, смогу ли я все-таки добиться признания брака с вами недействительным, он уклонился от ответа. Кажется, он предпочитает, чтобы я разводился с вами.

– И немудрено, – заметила Амалия, разглядывая великолепную виньетку на странице книги, – развод – дело хлопотное, он тянется несколько месяцев и даже лет, на нем всегда можно неплохо заработать… а какой адвокат откажется от лишних гонораров? Отдых в Ницце, «Шато-Марго», дорогие сигары, бриллианты супруге… Вы для них лакомый кусочек.

Арчибальд застонал и несколько раз стукнулся лбом о дверцу книжного шкафа.

– Не портите мебель, – одернула его Амалия. – Кроме того, так вы ничего не добьетесь. Если вы непременно хотите разбить себе голову, попробуйте на прочность одну из колонн в холле.

– С каким удовольствием я бы вас прикончил! – злобно сказал Арчи, но тем не менее оставил шкаф в покое.

– Боюсь, это удовольствие не было бы взаимным, – дипломатично ответила Амалия. – Сядьте и давайте поговорим.

– Кажется, я уже знаю, о чем мы будем говорить, – горько промолвил Арчи, валясь в кресло. – О той половине моего состояния, которую вы хотите заполучить. Разве не так?

– Нет.

– Я так и думал, что половиной вы не удовольствуетесь.

– Мне вообще ничего от вас не надо, – сказала Амалия. – Просто, знаете ли, любопытно побывать герцогиней. Может, у меня в жизни больше не будет такого случая.

– В герцогини вы не годитесь, – заявил Арчибальд.

– Это почему же?

Прежде чем ответить, Арчибальд зачем-то потрогал мочку своего правого уха.

– Вы слишком красивы. Настоящая леди должна быть хороша, но она не может быть красавицей, это привлекает к ней ненужные взоры.

Такой галиматьи Амалии отродясь не доводилось слышать.

– Еще одно слово, – сухо сказала она, – и я начну всерьез думать о половине вашего состояния.

– Это меня не удивит, – отозвался герцог язвительно.

Амалия со стуком захлопнула «Гептамерон», подавив порыв запустить увесистым томом в Арчи. Затем подошла к столу, взяла лежавшие на нем листы и подала их герцогу.

– Лучше прочтите вот это…

Это был один из самых любопытных документов, какой только пришлось составлять поверенному российского посольства в Лондоне Скуратову. Суть его заключалась в следующем: если в течение месяца, начиная с сегодняшнего дня, герцог Олдкасл не предпримет никаких шагов для развода, будет повсюду представлять Амалию как свою жену и прочая, она обязуется не предъявлять к нему никаких имущественных либо материальных претензий и, в зависимости от его требований, немедленно согласится на развод по истечении этого срока либо поддержит его заявление о признании брака недействительным.

– Я что-то не понимаю, – признался герцог. – Чего вы хотите?

– Я вам уже сказала, – отозвалась Амалия. – В течение месяца побыть герцогиней. После чего я верну вам свободу.

Арчибальд встал и заходил по комнате.

– Вы ставите меня в совершенно немыслимое положение. У меня насыщенная светская жизнь. Я езжу на охоты, бываю при дворе, я… Вы хотите разделить все это со мной?

– А как же иначе, – ответила Амалия. – Но сразу же оговоримся. В спальню ко мне вы не заходите. Ни пожелать мне доброй ночи, как в прошлый раз, ни… словом, никогда.

– Я ошибся дверью, – сказал герцог оскорбленно.

– Я вам верю, – отозвалась Амалия спокойно.

– Итак, я только вожу вас на балы, в театры, представляю тетушке и говорю всем, что вы моя жена. Проходит месяц, и мы расходимся, после чего я вас больше не увижу. Вы не требуете от меня ни денег, ни… короче, ничего. Так?

– Так.

– А как же Эмили?

– Что – Эмили?

– Моя невеста Эмили. Вы что же, совсем забыли о ней?

– А что с ней такое произошло?

– Да то, – горько сказал Арчибальд, – что, если она увидит меня женатым, она не переживет этого!

– О Арчи, – отозвалась Амалия, – уверяю вас, женщины способны пережить и не такое. Если вы будете вести себя с тактом и умом, то в этой ситуации окажетесь только в выигрыше.

– Я? – поразился герцог.

– Ну да. Вспомните старое испытанное гусарское правило: если гусара селили в дом, где жили две сестры и он хотел добиться благосклонности одной из них, то немедленно начинал ухаживать за другой. Поймите же, Арчи: все преимущества на вашей стороне. Вы молоды, знатны, богаты и не так уж дурны собой. Не знаю, как вы раздобыли это злосчастное разрешение на брак и уговорили Эмили бежать и обвенчаться с вами. В последнее мгновение она передумала и не пришла. Не пришла ведь, Арчи? Она, возможно, любила вас, но полагала, что вы никуда от нее не денетесь, а вы взяли и обманули ее ожидания. Теперь вы верите, что навсегда потеряли ее, но вы не правы. Все женщины – собственницы, и, когда они замечают, что на их собственность заявляет права кто-то другой, они выходят из себя. Верьте мне, Арчи, ваша Эмили сделает все, чтобы вернуть вас, а я… я не собираюсь ей в этом мешать.

– Вы Макиавелли в юбке, – пробурчал герцог. – Откуда вы знаете, как она поступит? Вы ведь даже в глаза ее не видели!

– Хотите пари? – предложила Амалия с невинным видом. – Я берусь даже предсказать, что она скажет вам при первой встрече.

– Однако! Вы так уверены в себе?

– Так заключим пари?

– С удовольствием!

В понедельник, день приема у ее величества королевы, дом на Парк Лейн ходил ходуном.

– Мы опоздаем! – кричал одетый в изумительно скроенный фрак герцог Олдкасл, мечась между лестницей и входной дверью. – Фрэнсис! Поторопите герц… поторопите миледи, черт бы ее побрал!

В покоях миледи вокруг нее суетилось полдюжины портних мадам Шаплен, знаменитой модистки, за право одеваться у которой среди лондонских модниц разыгрывались нешуточные баталии. Сама великая мадам в очень простом и скромном темном платье стояла тут же, что было большой честью для заказчицы, и давала указания, где что подобрать и подколоть. На изготовление наряда для герцогини Олдкасл было отведено всего два дня, и поэтому даже в последние минуты для портних нашлась работа. Сам наряд являл собой мечту любой принцессы. Это было переливчатое, расшитое бисером и невесомыми пестрыми перышками платье небесно-голубого цвета, игравшее всеми цветами радуги.

– Assez!^[14] – скомандовала мадам. Последняя портниха с облегчением поднялась с колен, и тогда сама Шаплен, приблизившись, придирчиво оглядела Амалию и собственноручно подправила две складочки, которые осмеливались не так лежать.

В дверь забарабанил лакей:

– Прошу прощения, но его светлость теряет терпение!

– Если потеряет, мы его найдем, – весело отозвалась Амалия и, расцеловав мадам в обе щеки, поплыла к двери.

В вестибюле Арчибальд в который раз взглянул на жилетные часы и, с шумом втянув в себя воздух, сунул их обратно в карман. Он обернулся к лестнице и приготовился разразиться желчной тирадой, но все слова замерли у него на губах.

Ибо он увидел райскую птицу… чудо природы… что-то прекрасное, ослепляющее, завораживающее… живой мираж, направляющийся к нему. И этим миражем была женщина.

Амалия, чрезвычайно довольная произведенным эффектом, подошла к герцогу и расправила веер.

– Арчи, – промолвила она с упреком, – ну не стойте так, скажите хоть слово!

Но Арчи, казалось, напрочь утратил дар речи.

– Пойдемте, – сказала Амалия, – мы опаздываем.

Величественный негр в герцогской ливрее распахнул перед ними дверцу кареты.

– А этот откуда взялся? – опешил его светлость. – Зачем он здесь?

– Он едет с нами, – отозвалась Амалия. – Это мой новый слуга. Не беспокойтесь, с ним не будет никаких хлопот.

Арчибальд насупился и забился в угол.

– Прекрасное платье, – наконец вымолвил он.

– Да, мадам Шаплен знает толк в своем деле, – подтвердила Амалия.

– К нему требуется еще кое-что… – Герцог сунул руку в карман и достал одну из тех коробочек, внутри которых может скрываться все, что угодно, от перстня со стеклом до изумрудного браслета Лукреции Борджиа. – Я надеюсь, вам подойдет. Это фамильная драгоценность, она принадлежала еще моей матери.

Он откинул крышку и…

Всем известно, что женщины – создания, в общем-то, чувствительные и легковерные. Даже ведро мусора, вынесенное мужчиной, заставляет нас проливать слезы умиления, а от букета цветов, которые увянут через три дня, наше сердце начинает биться чаще, чем ему положено. Что уж тут говорить о впечатлении, которое на самую закаленную, самую пресыщенную особу может произвести восхитительный бриллиант размером приблизительно три на два сантиметра, нежнейшего розово-сиреневого оттенка, ограненный столь искусно, что кажется, будто внутри него затаились и трепещут язычки неугасимого пламени?

Наша героиня была замечательным человеком, но все же она была только человеком и к тому же женщиной. Восторг – тоже ловушка, хотя это и одна из прекраснейших ловушек. И тот, кто сказал, что камни способны наводить чары, был, несомненно, прав. Амалия была очарована.

– Это «Принцесса», – сказал герцог с гордостью. – В ней пятьдесят два карата. В мире очень мало алмазов такого оттенка, и этот – уникальный. Мне подумалось, что раз уж вы… словом, что вам будет приятно его надеть.

Камень был оформлен в виде подвески на цепочке, и Амалия безропотно позволила герцогу надеть «Принцессу» себе на шею. Всякие слова в такое мгновение были бы неуместны. Она потрогала камень – он был тяжелый и прохладный. Герцог закрыл коробочку и убрал ее в карман. Они подъезжали ко дворцу.

– Это очень мило с вашей стороны, Арчи, – искренне сказала Амалия. – Я ничего подобного не ожидала. Вы меня тронули.

Она наклонилась и поцеловала своего супруга (в общем-то, законного) в щеку. И после этого Арчи Невилл почувствовал себя последним негодяем.