Он замолчал, и на его лицо легла печать мировой скорби.
– И когда я увидел все это, – продолжал он с оттенком горькой иронии, – я иначе разделил космос, я разделил его на три другие неравные половины. Одна громадная половина – это была жалкая толпа, неспособная понять истинное искусство. Она была глупая и смешная. Другая маленькая половина была моя пьеса, смеявшаяся на этот раз над этой толпой, купившей билеты на второе представление после успеха первого. А третьей – бесконечно маленькой половиной, одной лишь точкой – был я сам, смеющийся демоническим хохотом и над своей пьесой, и над той толпой, которая приняла эту пьесу всерьез. Да, я был смеющейся точкой, лопающейся от смеха точкой…
– Но ваш барон[3], кажется, делит мир только на две неравные половины…