«Нет, это ты, Ильич, не толкуй, – рассуждает средний дурновский мужик. – По справедливой оценке – это можно, взять-то ее. А так – нет, не хорошо…»
А Тихон Ильич – деревенский кулак – «улыбается и отвечает:
– Толкушка! А если он не хозяин, а бродяга.
– Кто? Барин-то?
– Нет, – задница!
– Ну, это дело особое. У такого-то и со всеми потрохами отнять не грех…»
Но зато тот же Тихон Ильич совершенно иначе отнесся к слухам об отчуждении не барской земли. «Как только заговорили о земле, стала просыпаться злоба к „социалисту“. „Все жиды работают! Все жиды-с, да вот еще лохмачи эти – студенты“. И когда доходили слухи, что „будут и меньше пятисот брать“, то есть принудительно отчуждать владения менее пятисот десятин, – „овладевала душою рассеянность, подозрительность, придирчивость“. Другой „собиратель земли“, Яков, когда пошли разговоры о бунтах, поджогах, отчуждении земли, „только молчал – от той подколодной скрытности, затаенности, что всосали с молоком матери тысячи его предков. Да и дыхание перехватило бы у него, если бы он заговорил“».
Наэлектризованная деревенская беднота ждала какого-то «распоряжения». С тревогою ждал его и Тихон Ильич. «Эх, взять бы несколько казаков с плетьми», – думал он. Но «распоряжение» таки «вышло». В один и тот же день и час взбунтовались мужики чуть ли не по всему уезду. Взбунтовалась и Дурновка. Тихон Ильич узнал, что в Дурновке – сход, вырабатывается план наступления на усадьбу (которою владел он). «С злобно-радостными глазами, с ощущением необычной силы и дерзости, с готовностью „самому черту рога сломать“ поехал Тихон Ильич в свою усадьбу. „Вдруг взгляд его упал на пары возле усадьбы, густо усеянные желтым донником: на парах пасся мужицкий табун“, а помчавшись дальше, во двор, он „оторопел еще более: двор был пуст – хоть шаром покати“. Потом „толпа, показавшаяся огромной, повалила, завидя его, через овраг к усадьбе, наполнила двор галдой и бранью, сгрудилась у крыльца и прижала его к двери. В руках у него был только кнут. И он махал им, то отступая, то отчаянно кидаясь в толпу. Но еще шире и смелее махал палкой наступавший шорник – злой, поджарый, с провалившимся животом, востроносый, в сапогах и в лиловой ситцевой рубахе. Он от лица всей толпы… орал, что вышло распоряжение „пошабашить это дело“ – пошабащить в один и тот же день и час по всей губернии: согнать из всех усадеб и экономии посторонних батраков, заступить на их работу местным – по целковому в день! – а хозяев турить в три шеи, куда их глаза глядят“».