Еще недавно столь соблазнительные для него Сологубы, Каменские, Кузмины и пр‹очие› теперь позабыты, их книги желтеют на полках магазинов, тщетно вздыхая по покупателю, гремевшие недавно имена кажутся столь же древними, как греческие классики, писатели и издатели плачут от отчаяния.
А читатель ловит мух на оконном стекле и, зевая до хряска скул, повторяет: «Мне скучно, бес!»
Бедный, бедный бес русской литературы! Пляши, вейся, кувыркайся, изобретая новые коленца, – ибо твоему повелителю скучно. Твой повелитель объелся всяких пряностей: и политики, наперченной до того, что дух захватывало и глаза на лоб вылезли, и декадентщины, от которой по ночам снились фиолетовые черти, и порнографии, такой, что седовласые старцы, угнетенные общественным почетом и многочисленным семейством, ржали, как молодые жеребчики, вырвавшиеся в поле… Всего этого облопался, облакался читающий обыватель. Чем же теперь его может сманить писатель? Какими новыми гастрономическими выдумками? Какими сочетаниями политики и порнографии, декадентства и «пролетарства»?
Никогда еще писатель, – я разумею серьезного, уважающего себя и литературу писателя, – не был в такой отчаянной зависимости от читающей массы, как в наши дни. Литература вполне стала «товаром», в качестве «товара» попала в руки торговцев-издателей, которые опытным глазом следят за рынком и направляют предложение сообразно спросу.