Но если Чехов разделял с этой интеллигенцией некоторые упадочные, психологические черты ее, все же он как даровитый художник, а это значит, как человек, способный видеть, чувствовать и прозревать многое, недоступное средним людям, стоял на десять голов выше ее.
Не говоря уже о том, что он хорошо знал общественную ценность этой ни на что не способной интеллигенции, умевшей только ныть и любоваться своими страдальческими позами, – он в последние годы своей жизни и творчества прозрел надвигающееся новое. Не в словах Тузенбаха и Вершинина о том, что «через двести – триста лет жизнь на земле будет прекрасна», следует искать пророчества новых времен, а в тех робких, полууродливых еще, совсем новых для самого Чехова типах, которые он рискнул вывести в своих последних трудах. Например, «вечный студент» и Аня в «Вишневом саде».