Что есть истина

Явление. Форма и содержание

Разрешение противоречия между формой и материей происходит в явлении. Сущность должна являться. Существование вещи есть явление.

Явление есть вообще истина бытия. Явление содержит в себе моменты рефлексии внутрь себя и рефлексии в другое, а бытие или непосредственность еще односторонне лишено отношений и зависит только от себя.

В мире явлений устойчивое существование являющегося непосредственно снимается. Являющееся имеет свое основание в материи как своей сущности, в своей рефлексии внутри себя, противоположной своей непосредственности, но тем самым являющееся имеет свое основание только в форме опосредствования. Явление, таким образом, движется в форме бесконечного опосредствования и, следовательно, неустойчивого существования. Это бесконечное опосредствование есть вместе с тем некоторое единство соотношения с собою. Существование же развертывается в целостность и мир явлений, в мир рефлектированной конечности.

Все содержание бытия представляет собой целостность и находится в соотношении с собою. Мы наблюдаем это содержание в мире явлений. Соотношение явления с собою определено и имеет форму внутри самого себя как существенное устойчивое существование. Таким образом, форма есть способ существования содержания целостности предмета, системы, явления, процесса. В своей развитой определенности соответствие формы содержанию есть закон явлений. Внутренняя форма характерна для устойчивого существования частей целого или элементов системы. Например, в строении кристаллов. Внешняя форма характеризуется как безразличное к содержанию существование.

Отметим, что перехода формы в содержание и перехода содержания в форму нет; имеет место изменение формы и содержания; существует только соответствие формы и содержания, которое определяется наличием устойчивых, прочных связей между частями внутри целого.

Существование соответствия формы и содержания важны и для оценки произведений искусства, литературы, архитектуры.

Непосредственное существование есть проявление определенности содержания и формы и их отношения.

Непосредственное отношение есть отношение целого и частей.

Отношение целого и частей

Содержание есть целое и состоит из частей. Целое и части противоположны. Части отличны друг от друга и самостоятельны. Они, взятые вместе, составляют целое.

Существенное отношение есть определенный, совершенно всеобщий способ явления вещей. Все, что существует, находится в отношении, и это отношение есть истина всякого существования. Благодаря отношению существующее не абстрактно, не есть само по себе, а есть лишь в другом, но в этом другом оно есть соотношение с собою и отношение есть единство соотношения с собою и соотношения с другим. Отношение целого и частей не истинно, потому что понятие и реальность этого отношения не соответствуют друг другу. Целое по своему понятию есть то, что содержит в себе части. Но, если целое будет разделено, то оно перестанет быть целым. Прогресс в бесконечное, связанный с делимостью материи состоит в бессмысленном попеременном чередовании определений целого и частей. Вещь берется как нечто целое, а затем переходят к определению частей. Это определение после этого забывается, и то, что было частью, рассматривается как целое, затем снова выступает определение части и т. д. до бесконечности. В живом организме члены и органы должны рассматриваться не только как его части. То, что они собой представляют, не относится безразлично к единству организма. В гораздо большей мере это верно относительно применения отношения целого и частей к образованиям духовного мира – сознанию, духовной деятельности – мышлению, в том числе и к психологии.

Переход от бесконечности, взятой как отрицательное, к силе, представляющей тождественное с собой целое, как внутри-себя-бытие, – и, как снимающее это внутри-себя-бытие и проявляющее себя, представлен у Гегеля неясно и сложно для понимания. Сила, как целое, которое в самом себе есть отрицательное соотношение с собою, есть обнаружение себя. Так как эта рефлексия в другое, различие частей, есть столь же рефлексия внутрь себя, то обнаружение есть опосредствование. Обнаружение силы есть снятие различия наличного внешнего и внутреннего и полагание тождества, которое в себе составляет их содержание. Опытные науки со времени Гегеля значительно продвинулись в познании природы сил и их измерении. Не нужно при этом забывать, что Гегель ставил задачу дать понимания понятия силы, как изначальной, внутренней или зависящей только от себя.

Отношение внешнего и внутреннего

Внутреннее есть основание, представляющее собою лишь форму одной стороны явления, пустую форму рефлексии внутрь себя, и сторону отношения с другой формой. Внутреннему противостоит внешнее, как другая сторона отношения, как пустая форма рефлексии в другое. Тождество внутреннего и внешнего есть наполненное единством тождество рефлексии внутрь себя и рефлексии в другое, содержание. Внутреннее и внешнее представляют единую целостность. Это единство делает их содержанием.

Внешнее есть поэтому, во-первых, то же самое содержание, что и внутреннее. То, что внутренне, налично также внешне, и наоборот. Явление не показывает ничего такого, чего не было бы в сущности, и в сущности нет ничего, что не проявлялось бы. Но, во-вторых, внутреннее и внешнее, как определения формы, противоположны друг другу, так как внутреннее есть абстракция тождества с собою, а внешнее есть абстракция голого многообразия или реальности. Но ввиду того, что они моменты единой формы и существенно тождественны, в абстракции тό, чтό есть лишь некое внутреннее, есть также лишь некое внешнее; и тό, чтό есть лишь некое внешнее, есть также пока лишь некое внутреннее. – В бытии вообще или в чувственном восприятии понятие есть пока лишь внутреннее, оно есть нечто внешнее бытию или чувственному восприятию, есть некое субъективное, лишенное истины бытие и мышление. Понятие, цель, закон также пока лишь внутренние возможности, а в природе и духе вначале они лишь внешние.

Каков человек внешне, т. е. в своих действиях, таков он в действительности не смотря на то, чтό он заявлял о своих внутренних добродетельных и моральных намерениях и умонастроениях. Если его внешнее действие не тождественно с его внутренним содержанием, то одно так же бессодержательно и пусто, как и другое.

Отношение внешнего и внутреннего есть вместе с тем снятие голой относительности и явления вообще. Но так как рассудок фиксирует внешнее и внутреннее в их раздельности, то обе эти пустые формы одинаково ничтожны. – Как при рассмотрении природы, так и при рассмотрении духовного мира, очень важно надлежащим образом понять характер отношения внутреннего и внешнего и остерегаться ошибки, будто лишь первое есть существенное, что только оно, собственно говоря, имеет значение, а последнее, напротив, есть несущественное и безразличное.

Воспитание и образование ребенка состоит в том, что он, существовавший сначала в себе и, следовательно, для других (для взрослых), становится также и для себя. Разум, наличный в ребенке сначала лишь как внутренняя возможность, осуществляется посредством воспитания, и, наоборот, религия, нравственность и наука, которые сначала рассматривались ребенком как внешний авторитет, начинают сознаваться им как свое собственное и внутреннее. Так же, как с ребенком, обстоит дело и с взрослым человеком, поскольку взрослый, противно своему предназначению, остается в плену у своего естественного знания и воли.

Мы живем в такое время, когда многие люди в своих корыстных целях пытаются навязать другим абсурдные, нелепые представления и мнения, скрывая внутреннее и искажая внешнее. Поэтому замечания Гегеля о соотношении внутреннего и внешнего не потеряло и не потеряет своего значения.

Часто при суждении о других людях, давших нечто хорошее и значительное, пользуются ложным различением между внутренним и внешним для того, чтобы утверждать, что это – лишь их внешнее. Внутренне же они стремятся к чему-то совершенно другому, к удовлетворению своего тщеславия или других таких же достойных порицания страстей. Это – воззрение зависти, которая, будучи сама неспособной свершить нечто великое, стремится низвести великое до своего уровня и таким образом умалить его. Наблюдая похвальные дела других, говорят о лицемерии, чтобы свести их значение к нулю. Хотя человек может в том или другом отдельном случае притворяться и многое скрывать, он, однако, не может скрыть своей внутренней природы вообще, которая непременно проявляется в протяжении жизни, так что также и в этом отношении можно сказать, что человек есть не что иное, как ряд его поступков. В особенности грешит перед великими историческими личностями и искажает их истинный облик, так называемые исторические биографии своим противным истине отделением внешнего от внутреннего. Вместо того, чтобы удовлетвориться простым рассказом о великих делах, совершенных героями всемирной истории, и признать их внутренний характер соответствующим содержанию их дел, историки считают себя в праве и обязанными выискивать мнимые скрытые мотивы, лежащие за сообщаемыми ими явными фактами. Они полагают, что историческое исследование обнаруживает тем большую глубину, чем больше ему удается лишить доселе почитавшегося и прославлявшегося героя его ореола и низвести его в отношении его происхождения и его настоящего значения до уровня посредственности. Они рекомендуют изучение психологии, в частности психоанализ (сейчас это так называется), как вспомогательную дисциплину для такого исследования биографий, потому что так мы узнаем-де, каковы те подлинные побуждения, которыми вообще руководился человек в своих действиях. Вместо рассмотрения всеобщих и существенных черт человеческой природы психоанализ делает предметом своего рассмотрения преимущественно лишь частные и случайные влечения, страсти. Историки видят в желании власти, денег, удовлетворения страстей и влечений настоящие побудительные причины потому, что в противном случае не получила бы подтверждения предпосылка о противоположности между внутренним (умонастроением действующего) и внешним (содержанием действия). Но так как согласно истине внутреннее и внешнее имеют одно и то же содержание, то мы вопреки этому мудрствованию историков должны определенно утверждать, что если бы исторические герои преследовали лишь субъективные и формальные интересы, они не свершили бы совершенных ими дел. Имея в виду единство внутреннего и внешнего, мы должны признать, что великие люди (как и любой другой человек) хотели того, что они сделали, и сделали то, чего хотели.

Внутреннее как обладающее силой и как обнаружение силы полагается в существовании. Это полагание есть опосредствование пустыми абстракциями; оно исчезает внутри самого себя и становится непосредственностью, в которой внутреннее и внешнее тождественны в себе и для себя и их различие определено лишь как положенность. Единство внутреннего и внешнего есть действительность.

Действительность

Действительность есть ставшее непосредственным единство сущности и существования, или внутреннего и внешнего. Само действительное остается существенным и лишь постольку существенно, поскольку оно имеется в непосредственном внешнем существовании.

Бытие и существование это формы непосредственного. Бытие есть вообще нерефлектированная непосредственность и переход в другое. Наличное бытие есть лишь проявление самого себя, а не другого.

Существование есть непосредственное единство бытия и рефлексии; оно поэтому—явление.

Действительное есть положенностъ единства бытия и существования, ставшее тождественным с собою отношение. Наличное бытие действительного поэтому не подвержено переходу, и его внешность есть его энергия; оно в последней рефлектировано внутрь себя. Это важное положение следует рассматривать как разумное основание, отрицающее наличное бытие бога во вселенной и его действительность потому, что бог не является и не деятелен; основание, позволяющее рассматривать бога только как идею и представление. Уверения в том, что бог действенен, действителен и является, исходят и приходят лишь из субъективного восприятия и часто корыстного намерения заинтересованных лиц.

Привожу прибавление Гегеля. “Действительность и мысль, или, точнее, идея, обыкновенно тривиально противопоставляются друг другу. Нам поэтому часто приходится слышать, что, хотя против правильности и истинности известной мысли нечего возражать, мы, однако, ничего подобного не встречаем в действительности или ничего подобного не может быть осуществлено в действительности. Однако те, которые так говорят, доказывают этим, что они не поняли надлежащим образом ни природы мысли, ни природы действительности. Говорящим так, с одной стороны, мысль представляется синонимом субъективного представления, субъективного плана или намерения и т. п., с другой же стороны, действительность представляется синонимом чувственного, внешнего существования. В повседневной жизни, где категории и их обозначения не так строго различаются, такое словоупотребление, пожалуй, допустимо, и там может на самом деле случиться, что, например, план или так называемая идея некоторого плана сама по себе вполне хороша и целесообразна, но в так называемой действительности не встречается и при данных условиях не осуществима. Если, однако, абстрактный рассудок завладевает этими определениями и преувеличивает различие между ними до такой степени, что оно превращается в установленную и точную противоположность, так что, если верить ему, мы в действительном мире обязаны выбросить из головы идеи, то должно во имя науки и здравого разума решительно отвергнуть подобного рода взгляды. Ибо, с одной стороны, идеи вовсе не обитают только в нашей голове и идея не есть вообще нечто столь бессильное, чтобы осуществление или неосуществление ее зависело от нашего произвола, а она скорее есть вместе с тем безусловно действенное и также действительное; с другой же стороны, действительность не так дурна и неразумна, как это воображают никогда не мыслившие или не ладящие теперь с мыслью, опустившиеся практики. Действительность, в отличие от одного лишь явления, и, прежде всего, действительность как единство внутреннего и внешнего, так мало противостоит разуму, что она, наоборот, всецело разумна, и то, что неразумно, именно поэтому не должно рассматриваться как действительное. С этим, впрочем, согласуется чувство языка образованных людей, которые, например, не решатся признать действительным поэтом или действительным государственным человеком такого поэта или такого государственного человека, которые не умеют создать ничего разумного и дельного”. Здесь же, в прибавлении, Гегель пишет, что Платон и Аристотель одинаково признавали истинной идею, которая рассматривалась ими как внутреннее, проявившееся вовне, как единство внутреннего и внешнего.

Действительность как тождество бытия и существования есть, прежде всего, возможность. Возможность есть пустая рефлексия внутрь себя, которая, как противостоящая конкретному единству действительного, есть внутреннее, но положенное как абстрактная и несущественная существенность или, говоря конкретнее, как принадлежащее лишь субъективному мышлению. Возможность есть то, что существенно для действительности, но она существенна таким образом, что есть только возможность. Напротив, действительность и необходимость поистине менее всего суть лишь способ рассмотрения для некоего другого, а представляют собою и положены как завершенное в себе конкретное.

Далее в примечании следует очень важное замечание Гегеля, актуальное и для современного противостояния взглядов, мнений и точек зрения в обществе. Я привожу его без изменения.

“Так как возможность по сравнению с конкретным, как действительностью, есть ближайшим образом только форма тождества с собою, то правилом для нее служит только требование, чтобы ничто не противоречило себе внутри самого себя, и, таким образом, все возможно, ибо всякому содержанию можно посредством абстракции сообщить эту форму тождества. Но все в столь же одинаковой мере невозможно, ибо, так как всякое содержание есть нечто конкретное, то определенность может быть понята в нем как определенная противоположность и, следовательно, как противоречие. Нет поэтому более пустых разговоров, чем разговоры о возможности и невозможности. В философии, в особенности, не должно быть речи о том, чтобы показать, что нечто возможно или, что возможно еще нечто другое и что нечто, как это также выражают, мыслимо. Историка следует также непосредственно предостерегать против употребления этой категории, которая, как мы объяснили уже, сама по себе неистинна; но остроумие пустого рассудка больше всего услаждается праздным придумыванием различных возможностей.

Прибавление. Возможность кажется на первый взгляд представлению более богатым и обширным определением, а действительность, напротив, более бедным и ограниченным. Говорят поэтому: все возможно, но не все, что возможно, также и действительно. На самом же деле, т. е. согласно мысли, действительность есть более широкое определение, ибо она, как конкретная мысль, содержит в себе возможность, как некий абстрактный момент. Понимание этого мы встречаем также и в нашем обычном сознании, поскольку, говоря о возможном в отличие от действительного, мы обозначаем его как лишь возможное. – Обыкновенно говорят, что возможность состоит в мыслимости. Но мышление в этом словоупотреблении означает лишь понимание содержания в форме абстрактного тождества. Так как всякое содержание может быть облечено в эту форму, и для этого требуется лишь, чтобы это содержание было вырвано из связи отношений, в которых оно находится, то наиболее абсурдные и бессмысленные вещи могут рассматриваться как возможные. Возможно, что сегодня вечером луна упадет на землю, ибо луна есть тело, отделенное от земли, и может поэтому так же упасть вниз, как камень, брошенный в воздух; возможно, что турецкий султан сделается папой, ибо он – человек, может, как таковой, обратиться в христианскую веру, сделаться католическим священником и т. д. В этих разговорах о возможности преимущественно применяется закон достаточного основания так, как мы указали выше, и согласно этому утверждают: возможно то, в пользу чего можно указать основание. Чем человек необразованнее, чем менее он знает определенные соотношения предметов, которые он хочет рассматривать, тем более он склонен распространяться о всякого рода пустых возможностях, как это, например, бывает в политической области с так называемыми политиками пивных. Практически, кроме того, нередко за категорией возможности скрываются злая воля и косность, чтобы с ее помощью увильнуть от исполнения определенных обязанностей, и в этом отношении имеет силу то же самое, что мы заметили выше об употреблении закона достаточного основания. Разумные, практичные люди не дают себя обольщать возможным именно потому, что оно только возможно, а держатся за действительное, но, разумеется, понимают под последним не только непосредственно существующее. В повседневной жизни нет, впрочем, недостатка во всякого рода поговорках, которые выражают справедливое пренебрежительное отношение к абстрактной возможности. Так, например, говорят: лучше синицу в руки, нежели журавля в небе; далее, следует сказать, что с таким же правом, с каким все рассматривается как возможное, мы можем также рассматривать все как невозможное, а, именно, постольку, поскольку всякое содержание, которое, как таковое, всегда есть некое конкретное, содержит в себе не только различные, но и противоположные определения. Так, например, сказать «я есмь» невозможно, ибо утверждение «я есмь» есть в одно и то же время утверждение и простого соотношения с собою и вместе с тем всецело – соотношения с другим. Так же обстоит дело со всяким другим содержанием природного и духовного мира. Можно сказать: материя невозможна, ибо она есть единство отталкивания и притяжения. И это верно по отношению к жизни, праву и свободе, а, главное, по отношению к самому богу как истинному, т. е. триединому, богу, каковое понятие и на самом деле отвергается следующим своему принципу абстрактно-рассудочным просвещением как якобы противоречащее мышлению. Следует сказать вообще, что именно пустой рассудок вращается в этих пустых формах и дело философии по отношению к этим формам состоит лишь в обнаружении их ничтожности и бессодержательности. Возможно ли то-то и то-то или невозможно, это зависит от содержания, т. е. от целостности моментов действительности, которая в своем раскрытии обнаруживает себя необходимостью”.

Но действительное в его отличии от возможности, как рефлексии внутрь себя, само есть лишь внешнее конкретное, несущественное непосредственное, поскольку само действительное есть первоначально простое, лишь непосредственное единство внутреннего и внешнего. Оно есть несущественное внешнее, лишь внутренняя абстракция рефлексии внутрь себя и, следовательно, определено как нечто лишь возможное. Оцениваемая как одна лишь возможность, действительность есть нечто случайное, и, обратно, возможное есть само только случайное.