– Прощайте! – Лену уже было не отговорить.
Тем более, что телевизор действительно погас. Мы сидели в зловеще тихой комнате, слышно было, как тикают в спальне каминные часы, и не знали, чего ещё ждать. Нам было страшно. Мало того, что случился переворот, так мы ещё оказались за сотни километров от родного дома, где осталась, пусть и с бабушкой, наша малолетняя дочка…
Что там происходит, мы не знали…
Неопределенность бывает страшнее реальности.
– Поехали быстрее на вокзал, – скомандовала Лена.
– Куда вы, там же стреляют? – попытался остановить её Кордо-Баранов.
– Ну и пусть!
Мы выскочили на лестничную площадку, даже толком не попрощавшись с хозяином квартиры.
– Счастливо, – крикнул он нам вслед. – Осторожнее там! – Он стоял в дверном проёме, тихий, испуганный, растерянный, в засаленной выцветшей футболке, с кругами пота под мышками. Похоже, ему тоже было страшно…
Город был вымерший. Ни такси, ни машин. Наконец из-за поворота появился троллейбус. Тоже почти пустой. Да и те, кто в нём ехал, преимущественно молчали, напряженно всматриваясь, что происходит там, за окнами троллейбуса. Тем более, что мы подъезжали к Дому радио (иначе на вокзал было не проехать), где и происходили основные революционные события. Но как-то вяло. Хотя тут и стояло много техники, БТРов, а в небе кружились стайки вертолётов. Раздавались даже отдельные короткие хлопки. И это больше всего настораживало. Но особого сопротивления всё же не наблюдалось. Скорее всего оно уже было подавлено. Это мы поняли, когда в троллейбус влетела компания пацанов с какими-то скомканными транспарантами и оживленно стала о чём-то говорить, грозя стоявшим у дороги омоновцам. Но всё равно было понятно, что победу пацаны упустили…
Зато вокзал кишел от пассажиров. Ещё не закончившийся переворот заставил людей сорваться с насиженных мест и ехать. Куда? Зачем? От кого? Непонятно!
Я пробился к кассе и попросил два билета на поезд в Калининград.
– Билетов нет, – ответила кассир.
– Как нет? Да никогда такого не было, чтобы поезд Рига-Калининград был забит под завязку. Всегда полупустой ездил. А тут вдруг всем вздумалось к нам ехать… Бегут они из своей Риги что ли? Я не знал, что скажу жене. Вот, она обрадуется, узнав такое. И так вся на нервах. И тут кассирша сжалилась надо мной и доверительно прошептала, что есть у неё два билета, но в СВ.
– Что? – не понял я. Я слышал, что бывают такие спецвагоны для привилегированных граждан, но чтобы самому оказаться в их числе – даже мечтать не мог. Спасибо, путч помог.
– Давайте в СВ, – цена меня не пугала. Может, завтра эти бумажки вообще не понадобятся. Сколько денежных реформ пролетело только за эти пять с небольшим лет. Зато вместе с билетами на поезд к нам постепенно приходила какая-то уверенность. Даже не уверенность, а ощущение, что и это пройдёт. Растает. Как дурной вязкий сон, сковывающий по рукам и ногам, мешающий заскочить на подножку убегающего вагона, за которым ты всё бежишь, бежишь и никак не можешь догнать.
В центре зала ярко горели витрины ювелирного магазина. Этакий островок роскоши и достатка. Он был чем-то инородным среди нервно снующих туда-сюда пассажиров. Но, как ни странно, привлекал к себе внимание. Вон сколько мотыльков слетелось на его соблазнительный блеск. Лена тоже подошла и стала рассматривать горящие в лучах искусственного солнца украшения. Боже мой, когда я в последний раз дарил ей что-то подобное. В погоне за недосягаемыми миллионами, я забыл, что нужно делать подарки. Не на День рождения, не на Новый год или ещё какой-нибудь общественный праздник, а вот так, спонтанно, без всякого повода.
Я уговорил её примерить колечко. Оно было с каким-то симпатичным камушком. Может, и бриллиантом.
– Зачем, не надо, – стала упираться Лена. Но надела:
– Так, просто посмотреть…
Оно пришлось ей впору. И смотрелось очень симпатично на её маленькой изящной ручке.
– Мы берём, – сказал я продавщице.
– Ты что, не надо!– заупрямилась жена. – Ты же даже не посмотрел, сколько оно стоит.
– Но тебе оно нравится?
– Ну мало ли что…
– Нравится?
– Нравится…
Этого было достаточно. И не важно, что за это маленькое колечко пришлось выложить почти все те деньги, что я отложил на покупку принтера (точнее на первый взнос). Оно того стоило!
Мы сидели в мягком, украшенном какими-то цветастыми шторками вагоне, смахивающем на детскую шкатулку, склеенную из старых поздравительных открыток, этакий домик-крошечка, и нам было хорошо. На безымянном пальчике моей боевой подруги сверкало новенькое колечко, от которого ни она, ни я не могли оторвать глаз. Весь ужас сегодняшнего дня, все тревоги, волнения, остались где-то там, за дверями такого мягкого и уютного вагона. Мы были одни. В целом мире. Во всей Вселенной. И нам не хотелось думать о том, что будет завтра.
Враг народа
Посвящается моим родителям.
Пуля прошла чуть выше, полностью снеся и без того маленькое, едва различимое в толпе лицо. Даже от шляпы ничего не осталось… Попади она чуть правее или левее, всё бы, думается, обошлось… Но пройти мимо столь вопиющего преступления, когда обезглавили самого товарища Берию, старший лейтенант Бочков ну никак не мог. Пять лет службы в Особом отделе приучили его быть бдительным и видеть то, что другой, простой смертный, просто бы не заметил… Недаром его все тут боятся, даже комполка. Еще бы, ведь от его, Бочкова, рапортов на Большую землю зависит вся их будущая карьера, и даже жизнь…
– Товарищ солдат, – остановил он пробегавшего мимо старшину Охлопкова. – Вы из какой батареи?
– Лейтенанта Косминского, вытянувшись по струнке и гася о голую ладонь зажатый в руке окурок, отрапортовал Охлопков. Перед Бочковым он тоже почему-то робел. Хотя чего ему, бывалому солдату, успевшему даже повоевать, и приказ об увольнении которого уже неделю как подписан и лежит на столе у комполка, о чем ему по секрету сообщил штабной писарь Генка Куликов, было бояться этого, с позволения сказать, Бочкова. Ан нет, страх перед этим наглым и самоуверенным старлеем сковал его по швам. Даже в горле пересохло.
– Неспроста он спросил про комбата, – подумал Охлопков, когда Бочков его отпустил. – Опять чего-то задумал. Да, не везет Григорьечу. Хороший парень. Совсем мальчишка. – Охлопков его лет на пять старше. – Зато какую жену с материка привез – красавицу, я таких только в кино видел. Вон, пацана недавно родила. – Они на этого карапуза всей батареей ходили смотреть… да и не только на карапуза. Приятно всё-таки поговорить с молодой красивой женщиной, пусть даже она для тебя далекая и недоступная, как остров Борнео, о существовании которого он узнал совсем недавно из взятой в полковой библиотеке книжки…
– Ром, это ты? – Маша, или как ее называл Рома – Муся, вышла навстречу мужу, держа в одеяле завёрнутого малыша. – А вот наш папка пришел…– Но, глядя на мрачное лицо мужа, который против обыкновения даже не поцеловал их с сыном, поняла, что что-то стряслось.
– У тебя неприятности? – робко спросила она.
– Не знаю. Кажется, – сказал он и скинул тяжелый яловый сапог на каменный пол.
Он все никак не мог до конца осознать, что из-за какой-то нелепой случайности, граничащей с абсурдом, в одночасье из образцового офицера может стать врагом народа, покусившимся на жизнь самого товарища Берии. Хотя, причем тут Берия? Нужен он ему. Лично для него всю последнюю неделю, накануне полковых стрельб куда важнее было достать мишени. Обыкновенные мишени. А вот с ними в части была напряжёнка. Да разве только с ними. Он взглянул на окно в комнате, прикрытое фанерной доской. Окно это разбили еще ранней весной, во время пурги, когда их приземистый дом полностью занесло снегом. Роман был тогда на учениях, а дома осталась Муся с совсем ещё маленьким Славиком. Несколько дней они пробыли тогда в снежном плену. Хорошо, что ещё дверь открывалась вовнутрь, так на Камчатке строили все дома. Благодаря этому местному изобретению можно было быстро зачерпнуть кастрюлей снег, а потом растопить его на плите. Но всё равно, он отлично представлял, какой ужас, за эти несколько дней, испытала его бедная жена. Словно заживо погребённая… Когда казалось, что дом вот-вот рухнет под тяжестью снега. И было слышно, как в тягучей тишине тяжело постанывают балки их ветхого жилища. Даже дышать с каждым часом становилось всё труднее и труднее…
Откопала их рота стройбатовцев. Эти ребята только и делали, что после пурги раскапывали занесённые снегом дома. Да вот в этот раз не угадали – вместо дверей угодили лопатой в окно. Стекла, естественно, в полку не оказалось. Дефицит. Так вот и дожили до лета с забитым фанерой окном…
Он вдруг с ужасом подумал, что теперь даже не успеет его застеклить. И его Мусечка с малышом так и останутся зимовать с разбитым окном. То, что будет с ним, он уже не думал. Ясно, что ничего хорошего.
2
…Когда он понял, что мишени ему не достать, а стрельбы из-за этого никто отменять не будет, то приказал солдатам из своей батареи рисовать их на старых газетах. Благо на прошлой неделе комдив доверил ему оформить ленинскую комнату. А там этих старых газет – видимо-невидимо. Вот и сгодились для дела. И ведь выбирал только те листы, где фотографий поменьше. И чтоб никаких первых лиц государства. И всё равно недосмотрел… Ну надо же, чтобы с обратной стороны мишени оказался снимок общающегося с народом товарища Берии. И чтобы меткий стрелок из его батареи угодил именно в него. В Лаврентия Павловича. Прямо в лоб. Конечно, никто бы этого, отродясь, не заметил. Если бы не Бочков. Тот всё увидит, всё унюхает, до всего докопается. Страшный человек. Про всех всё знает. И не только в полку. Но и дома. И на Большой земле. Везде.
Помнится, когда родился Славик, они с Мусей получили из дома посылку с пеленками, распашонками и даже настоящим английским пледом в клеточку. Вот за этот плед Бочков тогда и прицепился. Откуда, мол, такой? Наша легкая промышленность пледы не производит. Может, вы скрываете, что у вас есть родственники за границей? И нужно было оправдываться, доказывать свою преданность и верность. И быть на седьмом небе от счастья, что тебе поверили, отпустили и не стали «шить дело». А ведь могли. Бочков тогда ему прямо сказал: «Ладно, если бы за тебя комполка не поручился, ты бы у меня так просто от ответа не ушел. Мы и отца твоего, за такие сомнительные подарочки привлечь можем. То, что он у тебя участник войны – ничего не значит…»
Ничего… Это точно.
Роман понимал, что боится этого человека. Не презирает, не ненавидит его. А просто боится.
Какой жуткий животный страх он испытал этой весной. И из-за чего? Из-за разбитой статуэтки…
3
Первый толчок был столь незаметным, что Муся его даже не почувствовала. Только увидела, как качнулась стоявшая в углу этажерка, и с верхней полки упал маленький бюст Сталина. Голова у генералиссимуса раскололась надвое… Этот полёт вождя так её перепугал, что она долго не решалась подойти к разбитой статуэтке… «Не к добру всё это», – подумала Муся. Она подняла осколки бюста и стала их прикладывать. Лицо Сталина перерезал толстый кривой шрам. Он рассек бровь, обезобразил щёку и скривил подбородок. Нос у отца народов сильно укоротился, придав ему несерьёзный насмешливый вид. Но Мусе было не до смеха. Ей стало страшно… И тут в дверь постучали…. Она инстинктивно накрыла гипсовые осколки газетой и пошла открывать.
Вошел Рома.
– Как ты? Сильно тряхнуло? – сразу же с порога спросил он жену. – Это ещё семечки. Говорят, будут толчки посильнее. Так что нужно быть наготове, чтоб в случае чего успеть из дома выскочить… У нас – ничего? Дом выдержал?
– Дом-то выдержал. Да вот бюст разбился…
– Какой бюст? – переспросил Рома, хотя отлично знал, что кроме бюста Сталина никаких других статуэток у них в доме не было.
Муся отдёрнула газету… На полу лежал обезглавленный вождь с рассеченным надвое черепом. Увиденная картина напугала Рому, ещё больше, чем Мусю.
– Дверь закрой, – приказал он жене. Затем собрал все осколки разбившегося бюста на газету и, схватив лежащий в кухне топор, стал бить обухом по гипсовым кускам. Он их дробил до неузнаваемости и всё равно ему казалось, что из всех этих мелких осколков проступают черты вождя.
Он дождался ночи и, сложив всё в помойное ведро, тихо, крадучись, чтоб, не дай бог, никто его не заметил, вышел из дома… Он чувствовал себя преступником, убийцей, старающимся скрыть следы своего преступления, но сознающего, что кара в лице Бочкова настигнет его… Обязательно настигнет…
Утром, когда Роман пришел в часть, то сразу понял, что что-то не так… Все были какие-то возбужденные, взвинченные. Никто ни с кем не разговаривал, не шутил. Лишь буфетчица Лида, всегда весёлая, приветливая, вытирая слёзы передником, о чём-то шепталась с поварихой Надей. Да и у Нади было всё лицо заплаканное.
– Что же будет? Что же будет? – обхватив голову руками, повторяла она одно и то же.
– Случилось что? – спросил Роман пробегавшего мимо дневального.
– А вы что, не знаете? – удивился тот. – Сталин умер.
– Как умер?
– Читайте, – сказал дневальный и протянул Роману свежий номер гарнизонной газеты.
С первой полосы на него укоряюще смотрел генералиссимус. Целый, невредимый. Как будто Роман и не кромсал его ночью, не дробил на мелкие кусочки. Он стал читать некролог:
«Дорогие товарищи и друзья!
Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой необходимой болезни скончался Председатель Совета Министров Союза ССР и Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Виссарионович СТАЛИН».
Умер. Не может быть… Какое-то зловещее совпадение… Роман даже покрутил головой, не кажется ли ему это всё… Нет, не кажется… и стал читать дальше: «…Весть о кончине товарища СТАЛИНА глубокой болью отзовется в сердцах рабочих, колхозников, интеллигентов и всех трудящихся нашей Родины, в сердцах воинов нашей доблестной Армии и Военно-Морского Флота, в сердцах миллионов трудящихся во всех странах мира.
В эти скорбные дни все народы нашей страны еще теснее сплачиваются в великой братской семье под испытанным руководством…» И в этот момент кто-то резко вырвал у него газету из рук. Перед ним стоял Бочков и с перекошенным от злости лицом заорал:
– Читаешь! Антисоветчину читаешь!
– Какую антисоветчину? – не понял Роман. – Некролог читаю на смерть товарища Сталина. Скорблю. Вместе со всем советским народом.
– Скорбишь? – продолжал орать особист. – Можно подумать. Злорадствуешь. Ну-ка, прочти, что тут написано… – и он сунул газету Роману прямо в нос. – Вот тут.
– 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой необходимой болезни скончался, – стал читать Роман.
– Какой болезни? – ехидно спросил его Бочков.
– НЕОБХОДИМОЙ, – чуть ли не по слогам произнес Роман, впервые осознав смысл прочитанного.
– Необратимой! Необратимой! – зашелся в крике Бочков.– А ты что читаешь?
– Что написано, то и читаю, – растерянно сказал Роман.
– Антисоветчина написана. А ты читаешь. И злорадствуешь. И это когда весь советский народ скорбит…
Но тут он заметил ещё кого-то с газетой в руках и побежал наперерез.
– Стой!
Воспользовавшись моментом, Роман быстренько выскочил из казармы на улицу. У облупившегося здания типографии стоял старенький грузовик и в него двое солдат бросали плохо перевязанные кипы газет. Рядом, возле машины переминался с ноги на ногу в расстегнутом кителе майор Дмитриков. Испуганный, растерянный он тёр красные воспаленные глаза и всё повторял: – Я не виноват, я не виноват…
Дмитриков был редактором гарнизонной газеты. Фронтовик, имеющий боевые награды, он давно уже мог уйти на пенсию. Да только идти было некуда. Семья вся погибла. Вот и остался он в части в должности редактора гарнизонной газеты. А так как кроме него никто в полку толком писать не мог, профессиональных журналистов им по штату не полагалось, то приходилось Дмитрикову быть и военкором, и корректором, и ответственным секретарем, и даже наборщиком…
Прошлой ночью, после дежурства в типографии его срочно поднял с постели Бочков.
– Вставай, нужно из Центра принять важное сообщение. – Связь была плохая, слышно через слово. Да и сама весть о смерти товарища Сталина так ошарашила Дмитрикова, что он не мог справиться с дрожью и по нескольку раз переспрашивал у читающего текст «Ивана Краткого» чуть ли не каждое слово. И на тебе, все-таки допустил ляп. И какой ляп…
– Я не виноват, я не виноват, – повторял он как заклинание и все тёр, тёр красные воспалённые глаза.
Но тут подъехал командирский газик, из него выскочил Бочков (когда только успел, подумал Роман) и грубо запихнул Дмитрикова в машину.
Больше его никто никогда не видел…
– Ну вот, теперь и со мной будет то же самое, – подумал Роман. – А что будет с Мусей, со Славиком? Они-то в чём виноваты? Бочков никого не пощадит… Тем более, что с его женой у особиста уже произошёл один очень неприятный разговор.
4
Это случилось в середине января. Как раз отмечали годик со дня рождения Славика. Пригласили и Семёна Штерна. Акушера, который принимал у жены роды. Человек он был очень общительный веселый, но в последнее время как-то замкнулся, старался быть незаметным. И на то были причины. По посёлку поползли слухи, будто у Штерна в Москве арестовали брата за шпионаж и вредительство, и что скоро арестуют и Семёна.
– Ты знаешь,– доверительно шептала Мусе её подружка Света, – а Семён-то наш – сионист. Только прикидывался добреньким, а сам-то роженицам вместо таблеток какой-то яд подсовывал. Чтоб они своим ядовитым молоком детишек травили. Вот же, гад какой…
– Что ты несёшь, – набросилась тогда на неё Муся. – Какой яд. Ты ж сама у него рожала, и я, и Нина. Да все тут у него рожали. И что-то я не припомню, чтобы у нас кто-то из малышей умер.
– Да, а что ж у твоего ножки такие кривые? – не унималась Света.
– Витаминов не хватает, вот и кривые. Но Семён-то тут причем?
– Не знаю, говорят… – стала оправдываться подруга. – Но я больше к нему рожать не пойду…
– А к кому пойдешь? К Бочкову? Вот он-то точно тебя отравит, – сказала и сама испугалась… вырвавшихся слов. Чёрт дернул такое ляпнуть. Ну а что, она одна так думает? Все…
Сказала и забыла.
А 23 января, как раз в день рождения Славика, когда у них в доме собрались все их друзья, кроме Семёна, чтобы поздравить счастливых родителей с именинником, вдруг в комнату ввалился Бочков. Хоть его никто не приглашал. И сообщил, что в Москве на днях была арестована группа медиков, которая ставила своей целью путём вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского государства.
– Установлено, – стал читать он по бумажке, – что все участники террористической группы врачей состояли на службе иностранных разведок, продали им душу и тело, являлись их наёмными, платными агентами.
Так вот, уважаемая Мария Абрамовна, – вдруг обратился он к хозяйке дома, – сегодня я лично арестовал бывшего майора медицинской службы Семёна Ильича Штерна, как врача-вредителя и сионистского шпиона. Вот он, Мария Абрамовна, а не я, мог отравить вашего симпатичного малыша и отправить его на тот свет. Ферштейн? Надо быть более разборчивой в выборе своих друзей. А то, не ровен час, можете сами за ними последовать, – и, не прощаясь, вышел.
– Ферштейн, – тихо повторила Муся. – Поняла. Она всё поняла. Что подруга сдала её с потрохами. Что Бочкову хорошо известно то, что она о нём думает. И что в любой момент и она, и Рома, и даже маленький Славик могут угодить за решётку…
5
Надо что-то делать… Роман обхватил руками голову и стал раскачиваться из стороны в сторону, точь-в-точь как когда-то во время молитвы раскачивался его дед – раввин.
Надо что-то делать… Спасать жену, ребенка…(О себе он уже не думал). Но как? Как? Увезти на Большую землю? Подальше от Бочкова. От его цепких щупалец… Но кто их так просто отпустит? Самолёт до Хабаровска летает раз в неделю. А из Хабаровска как выбраться? Вот же западня. Он ругал себя за то, что увез жену с собой из Луганска на эту забытую богом Камчатку. Даже институт окончить не дал… Эгоист.
Но всё тогда произошло так спонтанно. Так неожиданно. Даже для него. Да, он любил её, безумно, как ему казалось, любил. Но о женитьбе ещё и речи не шло. Хотя, конечно же, чего себе врать, в мечтах он видел их вместе. Здесь, на Камчатке. Среди голых сопок и заснеженных домиков. Но что он мог тогда знать, молодой лейтенантик, только что окончивший училище, о далекой и неведомой Камчатке? И куда, в какую тмутаракань тянул за собой эту молоденькую наивную девочку…
Сам бы он ни за что не отважился на этот гусарский поступок. Всё решил шурин Володя – муж его старшей сестры.
– Жениться тебе нужно, причём срочно, – заявил он за столом, когда накануне Роминого отъезда у них дома собралась вся их многочисленная родня: отец Гриша со своей второй женой Рисей, сестра Фира, её две малолетние дочки Тая и Вита, дядя Вениамин, младший брат отца, тётя Вера с сыновьями Борей и Женей, двоюродный брат Рома и еще какие-то совсем незнакомые, но считающиеся тоже родственниками племянники Лёня и Фима. – Ты ж там один на Камчатке загнёшься, – не унимался Володя. – Да и уведут твою чернокосую красавицу, пока ты там будешь лямку тянуть. Как пить, уведут. В общем, завтра идём свататься…
Как ни странно, шурина поддержал и отец, хотя раньше не очень-то приветствовал его увлечение Мусей. Не то, чтобы она ему не нравилась, он её почти и не видел, но женить Ромчика хотел на Верочке Заславской, дочке своего старого приятеля. Жили они, уж точно, побогаче, чем эти задрипанные Динерштейны. Да поедет ли Вера с ним в такую даль? Вот в чём вопрос. Не поедет. А Муся поедет. Уверен был, что поедет. И не ошибся. Хотя, конечно, Володя тогда явно перегнул палку, заявив перепуганным родителям, что если те добровольно не отдадут свою Манечку, – они её просто украдут…
И выкрал же… Уже через три дня после того, наделавшего переполох в семье будущей невесты сватовства, они с Мусей расписались.
Загс находился в одном здании с ГАИ, на втором этаже. Так что пока они добежали до нужной двери, такого наслушались…. под дружное ржание шоферни, грозившей, как ещё несколько дней назад грозился он сам, украсть невесту и увезти куда подальше.
Ну вот и увёз. Сам. На Камчатку. Куда уж дальше? И что?
Там, в Луганске, она была счастлива. Там у неё был дом, родители, подруги, институт, в котором она неплохо училась, там были спектакли, концерты, вечеринки, весёлая беззаботная послевоенная жизнь…
А что дал он ей взамен? Богом забытый военный городок, дом-развалюху, который и домом-то назвать стыдно, с вечно дымящей печкой, которую ей же самой приходилось и топить. Ни театра, ни кино… Радио – и того нет… Глушь! Единственное развлечение – полковая самодеятельность. Правда, тут Муся была королевой. Лучше её никто стихи не читал. Вон, грамот сколько, благодарностей. И от комполка, и от начальника дивизии.
Он винил себя за то, что привез её сюда. За то, что не мог ей даже летом достать хоть один единственный свежий огурец или яблоко. Что из тех немногих денег, которые оставались от его лейтенантской получки, большую часть в принудительном порядке забирали ещё в казначействе на покупку гособлигаций ( надо же помочь Родине), он не в состоянии был купить ей ни новое платье, ни туфли… Потому как кроме грубого армейского сукна в их военторге ничего, отродясь, не бывало. Что из-за постоянных сборов, учений, нарядов, жена его оставалась дома практически одна.
И вот теперь еще эта напасть. Не дай бог она загремит вслед за ним… А что будет с сыном? Об этом он старался не думать.
– Надо их спасать!
Он отлично понимал, что времени у него немного. Что ни сегодня – завтра за ним придёт Бочков и тогда всё…
– Пойду к комполка, – решился Роман, тот, как ему казалось, был благосклонен к нему. Особенно после того, как Роман умудрился на гарнизонных стрельбах из пистолета показать самый лучший результат во всем Дальневосточном военном округе. О нём тогда даже в газете писали. И не в гарнизонной многотиражке, а в окружной. Та вырезка с заметкой из «Суворовского натиска» до сих пор у него дома хранится. На память.
Командир, как ни странно, был на месте. И что ещё более странно – не занят. И уж совсем, невероятно, что когда ему доложили, что на приём к нему просится лейтенант Косминский, тут же пригласил его к себе в кабинет.
– Ну что, доигрался? – с лета набросился он на Романа. – Я уже третью характеристику на тебя пишу. Ни одна Бочкова не устраивает. Говорит, слишком он у вас хорошим получается. А враг народа хорошим быть не может. Это ты, между прочим, враг народа, провокатор. Подстрекаешь своих подчиненных против самого товарища Берии.
– Я не виноват, товарищ полковник, – стал оправдываться Роман. – Это какая-то нелепая случайность. Вы сами знаете, у нас в полку нет мишеней, вот я на газетах и стал их рисовать…
– Да знаю, знаю, – перебил его командир. – Всё понимаю. Но ты ж этому Бочкову такой козырь подбросил. Он же тебя съест. И не подавится. И меня в придачу. – Командир на минуту задумался. – Но что мне с тобой делать? Сломает он тебе жизнь. Как пить, сломает. Может, мне тебя куда-нибудь подальше откомандировать? В Горячие Ключи на Итуруп? А? Завтра как раз туда корабль с грузом отправляется. Там хорошая стрелковая часть. Вот и попрактикуешься… по мишеням. Настоящим.
– А с женой что делать? Оставить на растерзание Бочкова? Мне бы её с ребёнком сначала на Большую землю отправить. Помогите. – Роман так жалостно посмотрел на комполка, что тот невольно отвернулся.
Марию он знал. Сам не раз слушал, как она звонко, прямо как настоящая артистка, читала стихи в полковом Доме офицеров. Красивая, молодая. Таких красивых здесь еще не было. Чего она, дура, увязалась за этим лейтенантиком. Романтики захотелось? Вот и получит этой романтики. По самое не хочу.
– Что ж мне с тобой делать, – помолчав, обратился он к Роману. – Вот что, твою жену, в конце концов, никто сюда силой ехать не заставлял. Верно? Как приехала, так и уехала. Родителей навестить. Сынишку подлечить. В общем, завтра, рано утром, пока Бочков еще будет спать, за твоей женой заедет мой шофёр на газике. Отвезёт их в Петропавловск на военный аэродром. Оттуда они доберутся до Хабаровска. Ей ничего знать не надо. Водитель всё объяснит. Там у меня старый товарищ служит. Не откажет. А вот из Хабаровска им уже придётся самим добираться. Ну, ничего… Деньги есть?
– Есть.
– Купит билеты на самолет. Оттуда уже можно лететь на пассажирском и в Москву, и во Владивосток.
– Спасибо, – только и сумел сказать Роман, пулей выскочив из кабинета комполка.
6
– Товарищ старший сержант, вы что тут делаете? – Бочков даже несколько растерялся, увидев возле дома, где квартировал лейтенант Косминский, трёх солдат.
– Дрова колем, – отозвался сержант.
– А кто вам приказал? – продолжал свой допрос особист.
– Никто. Сами вызвались. Помочь.
Бочков посмотрел на аккуратно сложенные возле дома поленницы дров.
– Тут на целую зиму хватит. Не переусердствуйте… А лейтенант где, дома?
– Никак нет, в полку, наверное….
– А вы значит, пока мужа дома нет, за его женой приударить решили. Думаете, выгорит что, – усмехнулся Бочков.
– Товарищ старший лейтенант, как вам не стыдно, – возмутился Охлопков. – Зачем так. Мы же…
– Молчать, – перебил его Бочков. – Быстро все в часть, а то я тут вас всех за дезертирство…– и, не договорив, направился в дом.
Еще на пороге на него с лаем набросилась маленькая перебинтованная собачонка.
– Шарка, – позвала хозяйка, – Замолчи.
– Чего она у вас, больная? – спросил вышедшую из комнаты молодую женщину Бочков.
– Раненая. Тут же у нас идёт отлов бродячих собак… Только почему-то стреляют больше по домашним. Вот и наша Шарка под раздачу попала. Хорошо, что ещё не убили.
– А что за имя у неё такое странное, Шарка? – как-то совсем уж не по-военному спросил особист.
– Потому что раньше она была Шариком. Пока щенят не принесла.
Бочков рассмеялся.
Марии даже показалось, что он вполне нормальный симпатичный молодой человек. Может, зря его все так уж бояться. А Семён? Что Семён? Кто его знает, может, и в самом деле агент иностранной разведки. Вон сколько этих вредителей за последнее время выявили. И в Москве, и в Ленинграде, и в Луганске…
– А муж где? – продолжил расспрашивать хозяйку Бочков.
– На службе, наверное, – насторожилась Мария, почувствовав что-то неладное. Бочков уже не казался ей симпатичным. Опять что-то копает… Не зря же еще утром Роман был такой подавленный. Ей бы его расспросить. Хотя, все равно ничего бы он ей не сказал.
Бочков подошел к этажерке, на которой еще совсем недавно красовался гипсовый бюст Сталина и стал рассматривать корешки книг.
– Пабло Неруда, Шолом Алейхем, Фридрих Вольф, Илья Эренбург… – произносил он вслух имена неизвестных ему авторов.
– Что это, у вас Мария Абрамовна, все книжки какие-то подозрительные? – он испытующе посмотрел на хозяйку.
– В смысле?
– Ну вот, хотя бы эта: Фридрих Вольф «Женевьев и Франсуа».
– И что? Вы сами-то читали эту пьесу? О чем она? – У Марии даже голос задрожал от возмущения. – Вы хоть знаете, что Фридрих Вольф был членом компартии Германии еще задолго до прихода к власти Гитлера, что он участник гражданской войны в Испании, что принимал самое активное участие в создании коммунистического комитета «Свободная Германия». А подозрительные, как вы изволили выразиться, личности Женевьев и Франсуа – герои французского сопротивления. Или, может, вам не нравится лауреат Сталинской премии чилийский поэт коммунист Пабло Неруда? И вы имеете что-то против его стихов о товарище Сталине? Хотите я вам прочту?
От её напора Бочков даже растерялся.
– Да нет, – стал оправдываться он. – Знаете, времени не хватает всё это прочесть. Служба…
– Какая служба? Вот это служба? – Мария даже засмеялась.– Нет, это не служба. Вот мой муж служит: неделями пропадает на учениях, мерзнет, голодает, совершает многокилометровые марш-броски, не высыпается. А что делаете вы? Подозреваете? Всех подозреваете: врача, акушера, повара, журналиста. А теперь и всемирно известного поэта, лауреата Сталинской премии.
Бочков растерянно смотрел на эту красивую молодую и такую отчаянно смелую женщину. Никто никогда так с ним не разговаривал. Никто.
– Молчать! – хотел крикнуть он, но сдержался.
И тут его внимание привлекла большая толстая тетрадь в клеенчатом переплете, выглядывающая из-за увесистого тома Лермонтова. Бочков буквально вырвал ее из тесных тисков плотно стоящих книжек. Из тетрадки на пол выскользнула газетная вырезка из «Суворовского натиска» с портретом Романа. Бочков нагнулся, взял листок, но прочитав заголовок «Меткий стрелок», зло ухмыльнулся и, смяв заметку, швырнул на пол.