Ловец удовольствий и мастер оплошностей

Часть вторая

В начале лета я вернулся во Францию. Дом в Ипёкшине на лето перешел в пользование родне. Но это стало лишь поводом для моего отъезда. Загородная жизнь моих проблем не решала, а только отодвигала их в необозримое будущее, как это часто и бывает, когда пытаешься поселиться в деревне не в силу каких-либо естественных причин, а просто чтобы попробовать, ради смены обстановки…

К концу июня погода в Париже держалась неясная, сырая. Лето обещало быть не жарким. И, как всегда в этот период, а сегодня оказавшись еще и на распутье, в городе я находился безвыездно. Приходилось думать о заработках. Сбережений мне могло хватить на несколько месяцев. Затем поджидало безденежье – не пособие по безработице, а социальное, нищенское.

Но мне повезло хотя бы с бывшим работодателем. Бывший спортсмен, чемпион по биатлону из Лиона, по завершении карьеры перебрался на постоянное жительство в Женеву, ринулся в предпринимательство. Боссом же чемпион стал с моей помощью. Несколько лет назад на волне рассвета новой экономики в обмен на долю в бизнесе я фактически создал для него небольшую фирму. Компания реализовывала через Сеть редкие сорта бумаги. У него же я потом и подрабатывал на окладе. Однако компания начала штамповать полиграфический ширпотреб и фактически перерождалась. Я не верил в дальнейшие перспективы. Разумнее было забрать свое и уйти, пока было что забирать. Из выплаченной мне доли на сегодня оставалось меньше двадцати тысяч евро, – долго не протянешь. И тем не менее я позволил себе передышку. Уж слишком больше не хотелось временных решений.

В эти дни в мою жизнь и ворвалась очередная струя свежего воздуха. Но так я думал сначала. А на самом деле это был настоящий сквозняк.

Де Лёз всплывал каждый раз, как только на английских телеканалах появлялось что-нибудь новое об Афганистане. В каких-то глухих ущельях, не то в самом Кабуле, началась очередная заварушка… Я позвонил ему и на все свои расспросы услышал обнадеживающие и, как всегда, полусерьезные заверения, что всё, мол, не так, как кажется, как выглядит со стороны. По ходу сумбурного разговора друг мой оговорился о книге, которую недавно прочитал. Он настоятельно советовал мне обзавестись экземпляром. Прочтешь, мол, и поймешь, что к чему, что вообще творится в мире. Я, конечно, понимал, что он опять хочет утереть мне нос: смотри, мол, какие вещи люди печатают, а ты всё раскачиваешься. И где он только брал этот чтив? Выписывал в Афганистан по почте?

«Государство в государстве» – так называлось порекомендованное мне издание. Оно было подписано малоизвестной французской авторшей. Де Лёз уверял, что книга продается на каждом углу. Однако в наличии ее не было ни в книжных магазинах, ни в «Амазоне». В конце концов заказ пришлось оформить в самом издательстве. Так прошло какое-то время, интерес мой изрядно приостыл. Но с первых же страниц, как только книга оказалась у меня в руках, я потерял сон, оторваться я не мог. И в то же время я проклинал де Лёза.

Вроде бы ничего сногсшибательного. Чем сегодня можно удивить? К тому же цели авторша ставила перед собой простенькие, коммерческие. А для этого всё должно быть коротко и ясно. Никаких откровений, никаких серьезных выпадов, не дай бог ущемить чьи-нибудь интересы, не дай бог это скажется на распространении. Ведь система напрочь завязана на круговой поруке, это понятно и без чтения таких книг. Как бы то ни было, обмусоливалась в книге тема, давно прожужжавшая все уши, – всё та же циркулярная грамота, фехтование.

Всё те же ребусы и карикатурные «страшилки», как любил выражаться де Лёз, всё те же витиеватые домыслы про разрастающиеся метастазы глобального мирового правления, сквозь которые обязательно просачиваются заискивающие нотки, вся эта циркульная абракадабра, которая может, наверное, отбить вкус к жизни, если в нее вникать и если тебя уже осенило, что жизнь должна иметь хоть какой-то смысл, помимо безбедного или просто заурядного выживания. Сами тезисы ничем не удивляли. Всё выглядело затасканным. Но факты – и они приводились с упорством, сквозь которое так и просачивалось какое-то конкретное намерение, – факты говорили сами за себя. Отвести взгляд в сторону – иногда это не так-то просто. Речь шла, в конце концов, не о римских легионах, не о крестовых походах. Речь шла о дне сегодняшнем.

На страницах книги упоминались люди известные, которых видишь в новостях по телевизору. Речь шла о тех, кто имеет доступ к рычагам правления и худо-бедно чем-то всё же заправляет, а поэтому всё же влияет на жизнь всех и каждого, хочешь ты этого или нет, голосовал ты за этих деятелей или проспал день всеобщего голосования, выпадающий обычно на воскресенье, русский ты, француз или беглый апатрид, плывущий к европейским брегам на пироге.

Государственные, общественные и культурные учреждения Пятой республики, все «кластеры» социума, в котором сам я жил, и практически все виды деятельности, сколько-нибудь соприкасавшиеся с общественными интересами, с миром идей как таковым, не говоря уже о силовых, правовых и просто партийных структурах, – все они в открытую обслуживали не население своей страны, а международную «закулису», «глубинное государство». Цель же простая – подчинить, обобрать, повесить на шею ярмо.

Впрочем, здесь чувствовалось и еще что-то совсем уже смутное, даже загадочное, мрачное, как я сразу уловил, и при этом как бы невзначай ускользавшее от понимания. Тот факт, что современные фехтовальщики по сей день устраивают свои клубные сборища в известных присутственных местах, в самом сердце города, в котором я находился, – всё это тоже уже не шокирует. Тот факт, что силовики пасут эту «братию», а то и сами пасутся у нее на прикорме, на узаконенных за собой вотчинах, – это тоже старо как мир. Ведь очевидно, что контроль над любой структурой – с замашками на влияние – проще осуществлять изнутри, а не снаружи.

Но уже труднее становилось проглотить выдаваемые за чистую моменту отчеты о сборищах, которые проходят в главном офисе силовиков, где сегодняшний президент, сам вчерашний силовик, во всеуслышанье якобы бахвалится, что само это учреждение – дом родной для всякого уважающего себя «строителя» и чуть ли не сама штаб-квартира новоявленного ордена, основанного еще тамплиерами. И если верить книге, которую я читал, делалось всё это открыто. Даже не было нужды наводить тень на плетень.

Это и были факты. Вот только на кого этот орден собрался идти такой ордой? С кем он собирался скрестить свои мечи? С уличными демонстрантами? С собственным населением? С арапом, гребущим к Европе через Дарданеллы?

Я вполне отдавал себе отчет, что мир совсем не такой, каким он кажется, каким себя внешне навязывает вся «матрица». Но не «таким» сегодня является практически всё. С другой стороны, не могла же эта «матрица» выглядеть полной противоположностью того, чем она являлась в действительности. Она не могла быть невидимой вообще. Это не лезло ни в какие ворота. Проблема была не в фактах, а в степени их несоответствия привычному пониманию вещей. Причина была и в неадекватности восприятия. Но есть вещи, которые воспринимать попросту не хочется.

Де Лёз своего добился. Нос он мне утер как никогда.

* * *

Тогда же как-то вечером я и позвонил Эстер, своей вчерашней издательнице, но уже французской. Она, конечно, догадывалась, что след мой простыл в России который уже месяц. Но по телефону она не захотела ни о чем расспрашивать и предложила увидеться на следующий день в ее крохотном офисе на рю Бонапарт.

По-прежнему вся правильная, с правильными чертами лица, с идеальной фигурой, неотразимая, сексапильная, хотя и слегка постаревшая, как мне вдруг казалось, она была в одном платье на бретельках, а под ним без ничего, – уж слишком это бросалось в глаза. Символические шлепанцы выглядели жалким извинением за разнузданность стиля. Голоногая, здоровая, мускулистая, кровь с молоком – типичная бизнесвумен. И как всегда, когда Эстер что-нибудь от меня было нужно, она вопросительно мне улыбалась.

Она расспрашивала об общих знакомых. Я давно никого не видел, сказать было нечего. Она то и дело выпроваживала из кабинета лобастого сухопарого красавчика «Тото», за чем-нибудь посылала его. Новенький. Лет тридцати. Держали его, похоже, на побегушках. И тот покладисто выполнял все прихоти, суетился в одном на двоих темненьком офисе между письменным столом Эстер и собственной галеркой, приспособленной здесь же в углу под рабочее место, которую он еще и называл своим «кабинетом».

По одному ее взгляду, которым она препровождала помощника в спину, я понял, что их связывают не только трудовые отношения. Эта своего не упустит. Но я кривил душой, и она это видела, даже немного упрекала меня глазами за нездоровое любопытство. Какое я имел на это право? Она не переставала подправлять спадающие с плеч бретельки. И я впервые, кажется, пожалел, что проглядел ее в свое время, проглядел свои возможности. Гербарий личных побед я заполнил чем попроще. А ведь могла получиться прелестная страничка. Эх.

Бывают мысли, от которых становишься себе неприятен. Или я просто завидовал? Пожалуй, да, немного завидовал. Каждый раз, когда я возвращался в Париж, меня преследовало что-то похожее на зависть. Кому только не удается жить здесь припеваючи. А вот меня от столицы мира чуть ли не воротит, иногда до такой степени, что я дожидался хорошей погоды, чтобы взять телефон и сделать простой деловой звонок, от которого могло зависеть качество моего питания.

Тото принес кофе прямо в кофейнике. Черный, крепкий – то что нужно. Он тоже хотел было посидеть с нами в кресле. Но Эстер глазами показала ему на дверь.

Кончики ее пальцев с почти невидимым перламутром маникюра на ногтях едва заметно дрожали. Я поинтересовался – отчего. Два дня назад она бросила курить. Не променяла ли курение на что-то более продвинутое? Я не удержался, так прямо и спросил.

– Ты совсем не изменился… Я и думать о тебе как-то перестала, ты уж прости ради бога, – ушла она от ответа. – А вот на днях о тебе вспоминали.

Она вопросительно смотрела мне в глаза. Я смотрел на нее.

– Есть предложение. Тут объявился один австралиец. Держит книжное дело в Буэнос-Айресе и в Лондоне. Могу пристроить твой роман. Тот, помнишь?

Я прекрасно понимал, что эта идея ей пришла в голову только что.

– Ведь он тебе не нравился, – сказал я.

– Австралиец?

– Роман.

– Неправда. Очень нравился. Просто тогда… А ты вспомни, как ты сам реагировал на всё… Если бы не Ванесса… Кстати, где она, что она? Не звонит больше. Что с ней?

Я вздохнул, развел руками. После возвращения из Москвы созвониться с Ванессой я не успел. Но мы уже давно теряли связь. Она жила другой жизнью, далекой от моих проблем. Да и вообще, я старался больше не оставлять по углам своей жизни всю эту паутину. Прежние точки отсчета могли меня удержать от внутренних решений. От каких именно? Пока я и сам не знал как следует.

– Пристрой, конечно, эту книгу. Буду ужасно благодарен тебе, – сказал я. – Платить он собирается или так?

– Аванс, думаю, можно получить. Небольшой.

– Жалко, что небольшой. Деньги нужны, хоть плачь, – пожаловался я.

– А когда они тебе не были нужны? – Эстер, улыбаясь, что-то опять во мне высматривала.

– А этот тип? – Я показал на дверь вслед исчезнувшему «Тото». – Новый сотрудник?

Она отмахнулась. Мол, не первый и не последний.

– Справляется?

– Не то что некоторые… Вот только бы спортом побольше занимался.

Мы посмотрели друг на друга и дружно рассмеялись.

– Эстер, а Эстер, позволь задать тебе странный вопрос. Только не смейся…

Она приподняла брови.

– Ты имеешь отношение… к каменщикам? Ко всему этому… – Я даже не знал, как сформулировать свой вопрос; братья-строители мне теперь мерещились на каждом углу.

– Я? Сегодня, сейчас?

– Ну да.

Она смотрела на меня с каким-то новым задором и недоумением.

– Что это тебя…

– Да нет, правда интересно. Вот смотрю на тебя и говорю себе: да ведь она же… Эстер, я уверен, что ты всё про это знаешь. Почему – не могу объяснить. Мне столько книг последнее время попадается. Иногда не знаешь, кому верить.

– Я, конечно, не должна этого говорить… – Она замялась.

Меня вдруг осенило. Я попал в точку.

– Правда, что ли?! Ты ходишь в эти… Не знаю, как это называется… Клубы? Девичники? Вы что, друг друга «сестричками» называете?

Взгляд Эстер стал мутноватым, потом снисходительным. Точно так же она только что смотрела на своего «Тото».

– Нет, это называется по-другому, – поправила она и не сводила с меня недоуменного взгляда с оттенком дружеского порицания.

– Ну вы даете все, – не верил я.

– Это ты даешь. Как с луны свалился, ей-богу… Мир, в котором мы живем… Ох, не нравится мне этот разговор.

– Мне тоже не нравится… Говорим вроде об одном, а думаем о другом, – сказал я. – Ну и как там?

– Да ничего.

Я всё же с трудом верил своим ушам. Вот что значит мир окружающий. Видя не видят и слыша не слышат. Что странно, в конкретной жизненной ситуации пониманию, видению действительности что-то всегда препятствует, слишком всё это выглядит несерьезно.

– И это имеет отношение… к твоей работе? – Я обвел руками стены ее офиса.

– К моим сестрицким обязанностям? – поддела она. – Как тебе сказать… В принципе, никакого.

– Поверить трудно.

– А ты не верь. – Эстер многозначительно вздохнула. – У тебя-то что нового? Сел писать, надеюсь? Или всё так…

– Всё так… Кстати, я решил последовать твоему примеру. Решил заняться издательской деятельностью.

– Ты?!

– А что? Не способен?

– Да ты, по-моему, на всё способен. Какой ты стал странный… – Эстер опять предпочитала расплывчатость. – Если ты не шутишь, то я… очень рада твоему решению. Что будешь издавать? Здесь? В России?

– Здесь. Кому я там нужен? А с каталогом поможешь мне ты. Первое время… я уверен.

– О! вот это уже разговор… Фикшен? Литература?

– Придется размениваться на фикшен, – ответил я.

– Деньги чьи?

– Пока это вопрос. Мои, приятеля… Да и мой издатель, тамошний, виснет на шее. Желает потратиться. Говорит: «Я бы потратился на балерину какую-нибудь, если бы книги не любил больше, чем женщин»… Там у людей теперь есть деньги. Не у всех, конечно. – В доказательство я развел руками.

– А говоришь, денег нет. Чудно, чудно… – приговаривала Эстер, не сводя с меня оценивающего взгляда. – Конечно, я тебе помогу. Мы будем сплавлять тебе разные книжечки.

– Которые самим не пригодились?

– Ну почему? Вот тут мы договоримся. Тематика-то какая?

– Русские книги. Русская классика. Как ты считаешь, спрос есть на классику?

– Кому нужна сегодня классика?

– Про русских каменщиков издам книгу. Про каменоломни всякие, – бахвалился я.

– О! вот это ближе к делу. – Эстер скептически закивала своим мраморным лицом. – Это то что нужно.

Я вдруг больше не понимал, шутит она или говорит серьезно. Впрочем, она слишком хорошо меня знала и не могла не задаваться тем же самым вопросом.

– Про борьбу евразийцев с атлантистами… Про Путина… Да сколько там всего накопилось! – продолжал я. – Он скоро который раз сядет в президентское кресло. А здесь никто еще не понял, что происходит.

– Ты прав, никто ничего не понял.

– Ты будешь мне помогать? – вновь припер я ее к стене.

– Конечно буду.

– Чем?

– Да чем хочешь… Давай-ка мы с тобой пойдем поужинаем сначала, а потом…

На дне ее глаз промелькнула ирония. И я опять вдруг подумал про свой «гербарий».

– Потом я тебе еще кое-что расскажу, – добавила она, с издевательской настойчивостью сверля меня своими призрачными глазами и двусмысленно улыбаясь.

В тот же миг я вдруг почувствовал, что наши отношения никогда уже не будут прежними, что в них преодолена какая-то черта. Мы договорились созвониться в субботу, чтобы и в самом деле пойти вместе поужинать.

* * *

Книгу де Лёза я дочитывал в тот же вечер, не мог угомониться. Своим признанием Эстер меня еще больше встормошила.

Факты и домыслы, валившиеся мне на голову, находили подтверждение в повседневной жизни. Получалось, что всё реально. Это хоть что-то да упрощало, не так страшен черт, как его малюют. К тому же получалось, что всему есть альтернатива. Хочешь – верь. Хочешь – не верь. Кто тебя заставляет? Отведи взгляд в сторону, не смотри – и мир останется для тебя таким, каким он был до этой минуты.

С другой стороны, истины редко обрушиваются на нас как гром среди ясного неба. Как правило, в них есть что-то предсказуемое или желаемое. Тем самым истина и подчиняет себе, хочешь ты этого или нет. Голову в песок уже не спрячешь. Ты можешь, конечно, и воспротивиться, но уже не вслепую. Подчиниться или нет – решать тебе. Уж так устроен мир. Есть просто явления. А есть такие, которые взывают к нашей свободе воли. Так я для себя это формулировал. И эти явления всегда реальны, даже если невидимы. В этом их отличительная особенность.

Ночами мне казалось, что меня подводит чувство здравого смысла. Особенно острым чувство разрыва с реальностью становилось в те минуты, когда за окном еще и начинала бушевать стихия, когда в стекла бил летний ливень, непрошеный, невидимый, вероломный. Или когда радиоприемник, о котором ночью иногда забываешь, стоит настроить его на знакомую волну, вдруг выплескивает на голову липкую патоку сто раз знакомых мелодий, чтобы напомнить тебе, что не ты выбираешь, а тебя выбирают, что это происходит даже ночью, пока ты спишь.

Казалось очевидным, что мозги можно промывать и таким вот нехитрым способом. Среди ночи, когда ты отключен от реальности, и через такое вот немыслимое чтиво, которое досталось мне от друга. В эти минуты я физически ощущал над собой власть, ту самую, от которой спасался всю жизнь – скрытную, угнетающую, недобрую.

Слышащий да услышит, видящий да увидит, вторю я сам себе. Вот и начинаешь открывать для себя еще более поразительные вещи. А они заставляют задуматься уже над всем.

У «силовиков» – и имя им легион – дела, как выясняется, обстоят не лучше. Карьера в армии делается через «братские» связи. Это во Франции. Да и только ли? Весь остальной контингент, сброд из потливых патриотов и холеных идеалистов, подвизавшихся служить отчизне, – эти и подавно не внушают доверия. Не тянет на свою роль и титулованное потомственное офицерство. Выше своей головы ему всё равно не прыгнуть, потому что настоящая присяга приносится всё же вооруженным силам, стране, а не родословной, не дедушке с бабушкой. Да и какая может быть родословная у аристократии при демократии? Силовой костяк из народа? Но народ давно превратился в народонаселение. Наемная элита, эти выкормленные волчата? Но на аристократию они так же похожи, как волк на собаку. Фасад, дымовая завеса – лучше и не придумаешь…

Взгляд на вещи зависит и от угла зрения. Видел ли я всё это именно в таких красках? Верил ли я в это? По ночам верил и не в такое. Куда деваться? С утра же, завидев в окно белый свет, ясное голубое небо над городом и как ни в чем не бывало плывущие облака, белесые, сиреневые или просто серые, будничные, такие же, как вчера, а может быть, такие же, как столетия назад, – я вдруг говорил себе, что так и совершаются самые большие ошибки. Срыв происходит внутри, в душе. В каком-то смысле – от расслабленности, под настроение. И только потом это приводит к реальным проступкам, уже повседневным и редко осознаваемым. Ведь с тем же успехом в заговор можно поверить, глядя на пасущееся стадо овец или на густо разросшийся куст под окном. Раз много – значит, неспроста, значит, есть какая-то структура. А где множество – там и смысл. Ведь смысл – если уж вытягивать параллели в струну и бренчать на них в унисон с правдой, святой или надуманной, – смысл всегда почему-то связан с множеством, с несметностью. Тошно же от этого всегда в одиночку. Именно наедине с собой приходится мириться с мизерностью всех личных умозрений перед горой жизненной бессмыслицы, а она подпирает иногда небеса.

Может быть, всё дело в погоде? После настоящей Ипёкшинской зимы и скоротечной русской весны мне с трудом удавалось привыкнуть к будничной духоте Парижа. Я плохо переносил этот период парижского лета. То духота, то дождь. В такие дни я ждал какого-нибудь неприятного звонка, письма из налогового ведомства или очищающего урагана с Атлантики.

На достигнутом я, конечно, не остановился. Как человек книжный, я решил заказать еще пару книг на ту же злосчастную тему, но уже русских. И на это ушло какое-то время.

Абонемент, переоформленный на городской номер, позволял звонить в Кабул по сносным расценкам. Говорили мы с де Лёзом, конечно, не о книгах и не о конспирологии. Но стоило мне случайно проговориться, как он по привычке поднял меня на смех:

– Ну что, теперь понял, куда ты попал? На что ты угробил столько лет жизни?

Он опять издевался надо мной. Фехтование не представлялось ему ответом на все вопросы, оно было лишь ключом к пониманию некоторых явлений, свидетелями которых мы оказывались. Мнение его вдруг стало расплывчатым, поверхностным. Но он никогда не доводил ничего до конца. В этом заключалось главное различие между нами. И всё это время он гнул свое: ты, мол, сначала начни издавать что-нибудь стóящее, с чего можно жить, а потом поговорим об остальном, как будто право на знание правды впрямую зависит от доходов. Но возможно, так это и есть в действительности…

* * *

Я не ожидал, что Эстер заявится в ресторан с кем-то из знакомых. Ее сопровождал рослый, не первой молодости француз в светлых брюках и в темном пиджаке.

Алан. Она представила его как «кузена». И я сразу же в этом усомнился. На любовника француз тоже не походил. Вряд ли Эстер могла водиться с мужчинами такого типа – без чувства юмора, не первой молодости.

Рыбный ресторан неподалеку от театра «Одеон» Эстер выбрала сама. На террасе, отгороженной от проезжей части кустами в глиняных вазонах, оказалось просторно и в общем уютно. Нам был с ходу отведен дальний столик, как завсегдатаям.

Алан попросил для Эстер шампанского, а для себя, как и я, виски, но по-прежнему молчал, уставившись в меню.

Он мне кого-то напоминал. Я ждал от Эстер намека, объяснительного жеста. Держа себя немного загадочно, она быстро опустошала свой бокал и чего-то выжидала, при этом одаривала меня многообещающей сахарной улыбкой, без привычной двусмысленности в глазах – мол, подожди. На ней было платье шоколадного цвета, такое же символичное, как и при встрече в офисе, похожее на комбинацию, но плечи прикрывала джинсовая курточка в пестрых вышивках. Благодаря курточке наряд и соответствовал хоть каким-то приличиям.

Благовоспитанный, предупредительный – такими бывают почему-то все мужчины с именем «Алан» – «кузен» говорил о том о сем. О провансальской кухне, о своей поездке в Приморские Альпы, о какой-то поваренной книге, принесшей неплохую прибыль, которую давненько якобы выпустила Эстер. Сам он, как выяснялось, тоже писал «книжки». Между делом он расспрашивал о Москве, о моих собственных литературных «свершениях». В каждом его слове чувствовались кавычки.

Эстер приходилось отвечать за меня. И у меня сразу появилось чувство какой-то неясности, как бывает иногда, когда нутром чуешь, что от тебя чего-то хотят, но прямо никто ничего не говорит.

Эстер читала мои мысли. Как же хорошо она меня знала. Она всё чаще и всё ближе наклонялась ко мне. Под низким разрезом ее платья я видел ее правильную обнаженную грудь без лифчика. На миг мне казалось, что мир не так скучен и уныл, каким кажется, когда приходится общаться с такими, как ее «кузен», да и вообще. Поразительно, но эта женщина смогла бы вить веревки из кого угодно.

– Мне в Москве нравится, – сказал я, чтобы поддержать разговор и чтобы не сидеть и не глазеть на кусты, на ползущие мимо машины, на Эстер. – Там всё изменилось. Здесь никто представить себе не может, как там всё изменилось. Почему вас Москва так интересует?

Алан благовоспитанно поежился:

– Эсти говорит, вы собираетесь издавать книги. О сегодняшнем положении в вашей стране?

– В моей?

– Здесь действительно не хватает информации, – с праздной отстраненностью продолжал тот. – Никто ничего не понимает. Наверное, это имеет смысл – просветить, приоткрыть завесу…

– Занавес, – поправил я.

Но и на этот выпад он не отреагировал.

– Это ты, Алан, ничего не понимаешь. Но мы тебе всё объясним, не волнуйся, – заверила его Эстер. – Давайте закажем, есть хочется.

Эстер попросила еще шампанского. Вдвоем они опять стали изучать рыбное меню. Они заказали себе по половине лобстера и солею, я же предпочел что попроще. Блюда принесли почти сразу.

За едой «кузен» продолжал в том же духе:

– Одна моя знакомая, кстати, занимается геополитическими исследованиями в странах Восточной Европы… В СНРС^[6], правда, не много теперь желающих изучать бывший соцлагерь. Ведь спрос упал, с тех пор как…

– С тех пор как русских на колени поставили, – помог я с формулировкой.

– Если хотите. Да вы, кстати, ее знаете.

«Кузен» назвал женскую фамилию, более чем громкую, всем известную.

– Я не думал, что она в СНРС такими вещами занимается, – заметил я.

– Нет, конечно, – невпопад продолжал тот. – Франция страна маленькая. Здесь всё связано… по секторам. Политика – такая вещь… Можно, конечно, с безразличием относиться, что ж…

– Да, можно, – подтвердил я.

«Кузен» сделал понимающую мину. Вы, мол, не один такой, но куда от нее денешься.

– Политика – удел людей ограниченных, которые не находят себе применения и не хотят расстаться с амбициями, – сказал я. – Это довольно просто.

Пару секунд «кузен» смотрел на меня молча, словно пытался наконец понять, как всё же относиться к моей нерадивости.

Эстер умело ковыряла лобстера и немного покачивала головой. Всегда, мол, один и тот же треп непонятно о чем.

– Когда вы общаетесь с людьми примитивными, вы почему-то всегда вынуждены спускаться на их уровень, – пояснил я свою точку зрения и вряд ли проявлял такт. – Обратного никогда не происходит. Замечали?

«Кузен» и понимал, и не понимал. И тем самым еще больше раздражал меня.

– Среди моих знакомых принято считать, что человек… ну если он рвется во власть, хочет над людьми верховодить или мечтает о чиновничьей карьере… он уже поэтому ноль. Он ничтожен. От природы… Есть в этом что-то низкое, убогое, – добивал я чем мог. – Если есть возможность, человек такой обязательно воплощает свои пороки в жизнь. К счастью, таких возможностей у него мало… Мужчина, если он рвется в политику, он, как правило, садомазохист. Если это женщина, то чаще всего это лесбиянка, заядлая или несостоявшаяся. Нормальных людей там мало. – Я, конечно, нес ерунду, назло сгущал краски. – Так думают люди творческие. Осмелюсь утверждать за всех. А кто там кого на колени поставил… Там, где живут по понятиям, это принято. Сегодня ты, завтра я…

– Ну, вы настоящий радикал, – вынес «кузен» вердикт, вполне справедливый.

– Наверное.

– Что же, творчеству все должны придаваться? – развел он щуплыми ладонями. – А кто управлять должен… всем этим базаром? Да всем миром? Если пустить на самотек, мир развалится в считаные дни. Нет-нет, к политикам можно относиться так, как вы. Суетливые, продажные… Вон, на наших посмотрите! Но всё-таки… Современное общество порочно, как и любое другое, – это факт. Но ведь никто не предлагает ничего лучшего. Так что если обобщать…

– Французы почему-то страшно боятся обобщений.

– А вы? Не боитесь?

– Смотря что обобщать.

Некоторое время мы молчали, уткнувшись каждый в свою тарелку. «Кузен» подлил в бокалы вина. Эстер не переставала подносить вино к губам и безмятежно улыбалась. Моя раздражительность ей нравилась. Казалось, что она просто ждет, когда же я, наконец, выйду из себя по-настоящему.

– Мы с Аланом хотим предложение тебе сделать, – произнесла Эстер таким тоном, будто поймала меня на слове. – Точнее, он, а я, как правообладатель на его книгу, его поддерживаю. Хочу издать его книгу в России.

Я не нашелся что сказать.

– У тебя есть контакты. Ты знаешь, куда пристроить перевод этой рукописи. Пока это рукопись, хотя уже сверстанная, откорректированная, – продолжала Эстер как невменяемая. – Выступишь как агент. У тебя будет доля от продажи.

Вот и здесь, в Париже, мне предлагали что-то из того же ряда, что-то куда-то пристроить, подзаработать непонятно на чем. С чужого перевода?

– Эстер, парижские издатели отдают в России права за бесценок. Даже на хорошие книги, – сказал я. – За сотни евро в лучшем случае. Лишь бы пробиться на русский рынок, а там… Часто и этих сумм не платят. Заблуждение всё это.

– Я узнавала, – с мягкостью возразила она. – Там многое изменилось. Совсем недавно…

– Да умоляю! Там никогда не платят, если могут не платить. Если есть возможность обойти закон, его обходят.

– А у нас по-другому? – назидательно вставил Алан.

Спорить не хотелось. Казалось очевидным, что мое мнение их не образумит.

– Пристроить текст, наверное, можно, – сказал я. – Рад буду помочь. Но без прожектерства, без участия в прибыли. Не будет никакой прибыли. Иначе запутаешься, Эстер. Будет гора бухгалтерии ради гроша ломаного… О чем вообще книга?

Они многозначительно переглянулись. Опустив глаза, Эстер отложила большую белую салфетку в сторону и, не отвечая на вопрос, улыбалась мне своей сахарной улыбкой. С тобой, мол, всё так просто.

* * *

Ужин кое-как подошел к концу. Алан стал прощаться. Было поздно. Хотелось хоть немного прогуляться, подышать чем-нибудь свежим, и я предложил Эстер пройтись в сторону набережных и уже там сесть в такси. После официального разрыва с мужем из Виль-д’Авре она давно переехала в город, жила в Пор-Руаяле, и я мог ее подвезти по дороге к себе, крюк получался не такой уж большой.

В «крайслере» с высокими окнами попахивало знакомым одеколоном. По-видимому, «Эгоистом» от Шанель. Худой, наверное рослый, в светлом свитерочке, африканец услужливо выключил радио, и мы ехали в тишине.

Такси повернуло в сторону Люксембургского сада. В свете витрин на лице Эстер была заметна всё та же сахарная полуулыбка. Уловив мой взгляд, она вздохнула. В следующий миг я почувствовал едва заметное касание ее пальца к моей руке.

– Эстер… – остановил я.

– Что, милый?

– К тебе я не поднимусь, не надейся.

Она еще раз вздохнула, положила голову мне на плечо, и я почувствовал запах ее волос.

– А может, всё-таки поднимешься? – шепотом сказала она. – Ты так смотрел мне под платье, пока мы сидели… Столько лет знаем друг друга, всё знаем друг про друга, чего уж там?

– Эсти, я про тебя вообще ничего не знаю… После всех твоих признаний.

– Тем более. – Она усмехнулась. – Вот это уже настоящая причина. Я тебя так удивила?

– И да и нет.

Она взяла мою руку, подержала ее в своей прохладной гладкой ладони и, пользуясь моим мимолетным безволием, увлекла мою пятерню к себе под платье.