Ленин. Человек, который изменил всё

Ленин 12 (25) июля писал Арманд: «Сегодня вечером в шесть часов будет решен вопрос о войне между Австрий и Сербией… Это лето чрезвычайно неудачно: сначала “дело” Малиновского, затем совещание в Брюсселе. А теперь, после событий в СПб, совершенно неизвестно, будет ли возможным общий съезд нашей партии»⁶⁹⁰.

Пораженец

Ленин прозевал нарастание мировой войны, которая изменит судьбу человечества, и ее начало. Хотя и мечтал о ней. «Война Австрии с Россией, – писал он Горькому в начале 1913 года, – была бы очень полезной для революции (во всей Восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие»⁶⁹¹. Или не верил своему счастью: что схватка крупнейших держав между собой, на которую надеялись еще Маркс и Энгельс как на предпосылку мировой революции, наконец-то начнется.

Обстоятельства начала войны хорошо известны, причины ее до сих не выяснены. «Даже в ретроспективе трудно понять, почему война началась и за что она велась… Первая мировая война, очевидно, была не в интересах кого-либо, но она все равно случилась»⁶⁹², – фаталистски замечает глава американского Совета по международным отношениям Ричард Хаас.

Николай II не хотел войны. Но не мог вырваться из клубка противоречий между великими державами и уз союзнических обязательств. В Европе лицом к лицу стояли две военно-политические группировки – Антанта России, Франции и Великобритании и Тройственный союз – военно-политический блок Германии, Австро-Венгрии и Италии.

В Вене и Берлине Николая II подозревали (не без оснований) в намерениях воссоединить под своей эгидой славянские народы, усилиться на Балканах, обрести черноморские проливы, утвердив православный крест на Святой Софии в Константинополе (Стамбуле), присоединить Турецкую Армению. Германия, опоздавшая к колониальному разделу мира, резко наращивала свою сухопутную военную мощь, бросая вызов британской монополии на морях. В Берлине и Вене были распространены теории «превосходства высшей расы» и взгляды на славянство как «этнический материал» для обеспечения ее процветания. У Берлина были и долгосрочные геополитические планы: обретение доступа к природным и продовольственным ресурсам России, превращение ее в зависимое от Германии государство, присоединение Прибалтики, установление протектората над Польшей, Украиной и даже Грузией.

Россия и Германия сошлись в клинче. Германия объявила войну Франции. Английский кабинет колебался, но только до 23 июля (5 августа), когда Германия, нарушив нейтралитет Бельгии, вступила на ее территорию. Вслед за Великобританией войну рейху объявят английские доминионы – Австралия, Новая Зеландия, Канада, Южно-Африканский Союз. На стороне Антанты выступят также Бельгия, Сербия, Япония, Португалия, Египет, Китай, Греция, латиноамериканские республики и, наконец, США. Италия с 1915 года перейдет на сторону Антанты. К Германии и Австро-Венгрии присоединятся Турция и Болгария, создав Четверной союз. В историю человечества впервые пришла мировая война.

Ее начало повсеместно породило прилив патриотических чувств. «Когда Петербург узнал о войне, свершилось чудо. Баррикады исчезли, забастовки прекратились, рабочие – вчерашние революционеры – шли толпами принимать участие в грандиозных манифестациях перед союзными посольствами. На той самой площади перед Зимним дворцом, где произошла трагедия 9 января 1905 года, несметные толпы простого народа устраивали овации стоявшему на балконе государю и пели “Боже, царя храни”»⁶⁹³, – писал Керенский. Столицу немедленно переименовали из Петербурга в Петроград.

В России на призывные участки явилось 96 % получивших повестки. В считаные дни численность армии была увеличена с 1,4 млн до 5,3 млн человек. Мужчины записывались в добровольцы. Молодые женщины осаждали курсы сестер милосердия, состоятельные люди жертвовали свои дворцы под госпитали. Войну с самого начала называли Второй Отечественной – по аналогии с войной 1812 года. Это была благородная борьба за правду Святой Руси против немецкого милитаризма, экспансии, гегемонизма, «тевтонского варварства», «грубой силы бронированного кулака». Именно такие идеи тиражировалась в сохранившейся печати, в публицистике, в кинофильмах, на театральных подмостках, звучали в храмах.

Самые ярые оппозиционеры объявили о безоговорочной поддержке правительства. Сотни эмигрантов из России записывались добровольцами в армии стран Антанты, среди них было и около тысячи российских социал-демократов. Но были и небольшие исключения: некоторые представители социалистической и либеральной интеллигенции, желавшие провала России как «самодержавной диктатуре» и «тюрьме народов».

Война! Ленин погрузился в раздумья. «Он осунулся, мало говорил, – все думал и думал»⁶⁹⁴, – помнил Ганецкий. Ленину было все равно, кто на кого и зачем напал. «Вопрос о том, какая группа нанесла первый военный удар или первая объявила войну, не имеет никакого значения при определении тактики социалистов, – напишет он. – Фразы о защите отечества, об отпоре вражескому нашествию, об оборонительной войне и т. п. с обеих сторон являются сплошным обманом народа»⁶⁹⁵.

Однако многие большевики в России думали совсем иначе. Их думская фракция призвала пролетариат «защищать культурные блага народа от всяких посягательств, откуда бы они ни исходили – извне или изнутри»⁶⁹⁶. Новость о том, что краса и гордость мировой социал-демократии – СДПГ – проголосовала в рейхстаге за военный бюджет, возмутила Ленина куда больше, чем факт начала войны против России»⁶⁹⁷. «Он не находил достаточно крепких слов для вождей немецкой социал-демократии, – свидетельствовал Багоцкий. – Вне себя он произнес свою историческую фразу:

– С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом»⁶⁹⁸.

Но прежде, чем стать коммунистом, Ленину опять пришлось стать заключенным. Австро-венгерские власти, как и остальных воевавших стран, призвали людей к бдительности. Подозрительнее Старика с его русской компанией во всех Татрах не было никого. Вечером 25 июля (7 августа) Ганецкий был в депрессии. «Проливной дождь. Настроение угнетенное… Вдруг на велосипеде появляется ВИ:

– Только что у меня был обыск. Проводил здешний жандармский ротмистр. Приказал утром явиться к поезду и поехать с ним вместе в Новый Тарг к старосте… Дурак, всю партийную переписку оставил, а забрал мою рукопись по аграрному вопросу. Статистические таблицы в ней принял за шифр… Да, в хламе нашел какой-то браунинг, – я не знал даже, что имеется… Как думаете, арестуют завтра в Новом Тарге или отпустят?»⁶⁹⁹.

Кипучая энергия Ганецкого в итоге спасла ситуацию. Он поставил в известность социал-демократических депутатов австро-венгерского парламента, которые, в свою очередь, начали хлопоты в поддержку Ленина. Сам он послал телеграмму в краковскую Дирекцию полиции: «Здешняя полиция подозревает меня в шпионаже. Живу два года в Кракове, в Звежинце, 51, ул. Любомирского. Лично давал сведения комиссару полиции в Звежинце. Я эмигрант, социал-демократ. Прошу телеграфировать Поронин и старосте Новый Тарг во избежание недоразумений»⁷⁰⁰. И в тот же вечер в жандармерию Поронина и Нового Тарга ушла за подписью Директора полиции телеграмма: «Против Ульянова не имеется здесь ничего предосудительного в области шпионажа»⁷⁰¹.

Утром Ленин отправился в Новый Тарг, где его вместе с Зиновьевым все-таки арестовали. Что ему инкриминировали? Вахмистру Матыщуку донесли на Ленина местные крестьяне, что он ходил на возвышенности и фотографировал дороги. Кроме того, были подозрения в отношении его французского удостоверения личности (другого не было), получаемых из России денег, наличия в его писаниях оценок экономического потенциала Австро-Венгрии и Германии, его постоянных встреч с большим количеством соотечественников, незаконного владения оружием.

Материалы были переданы и в уездный суд, и военным властям. Дело затягивалось. Ганецкий писал, что Ленин «сразу стал душой общества в этой тюрьме», зэки сделали его «чем-то вроде старосты, и он с величайшей готовностью отправлялся под конвоем начальства покупать махорку для всей этой компании», а также «разъяснял арестованным галицийские законы»⁷⁰². Свидетельство крайне сомнительное. Ленин был подавлен. «В Новом Тарге я получила свидание с Ильичем, – рассказывала Крупская. – Нас оставили с ним вдвоем, но Ильич мало говорил – была еще полная неясность положения»⁷⁰³.

Меж тем за него хлопотали депутаты рейхстага, и не без успеха. Министерство внутренних дел Австро-Венгрии 4 (17) августа наставляло краковскую полицию на путь истинный: «Члены парламента д-р Адлер и д-р Диаманд явились сюда и заявили следующее: Ульянов – решительный противник царизма – посвятил свою жизнь борьбе против русских властей, и если бы он появился в России, с ним поступили бы по всей строгости и, возможно, казнили бы. Он пользуется европейской известностью благодаря своей борьбе против русского царизма». 6 (19) августа в окружной суд Нового Тарга поступает телеграмма за подписью военного прокурора при императорском военном командовании: «Владимир Ульянов подлежит немедленному освобождению»⁷⁰⁴.

Крупскую «даже пустили в тюрьму помочь взять вещи; мы наняли арбу и поехали в Поронин. Пришлось там прожить около недели, пока удалось получить разрешение перебраться в Краков. В Кракове мы пошли к той хозяйке, у которой нанимали раньше комнаты Каменев и Инесса».

Австро-Венгрия была на военном положении. Железные дороги перевозили почти исключительно военные грузы. Для поездок частных лиц требовались специальные разрешения большого начальства. «Владимир Ульянов с родственниками, 3 лица» стремительно получили от Императорского пересыльно-станционного управления, Советника Двора и Директора полиции все необходимые проездные документы.

Лидеры большевиков отправились для начала в столицу Австро-Венгрии, воевавшей с Россией, город Вену. Теща Ленина получила приличное наследство – 4000 рублей плюс имущество – от сестры, умершей в Новочеркасске. Вызволить эти деньги, переведенные в краковский банк из вражеской страны, было делом не простым, но венский маклер взялся за него за половину суммы. «В Вене останавливались мы на день, чтобы получить нужные удостоверения, устроить дело с деньгами, телеграфировать в Швейцарию, чтобы получить чье-либо поручительство, без чего не пустили бы в Швейцарию, – писала Крупская. – Поручился Герман Грейлих, парламентарий и старейший член социал-демократической партии Швейцарии. В Вене Рязанов возил ВИ к В. Адлеру, который помог вызволить Ильича из-под ареста». Оттуда – в Швейцарию. «Ехали мы из Кракова до швейцарской границы целую неделю. Долго стояли на станциях, пропуская военные поезда… Вагоны были испещрены разными надписями – директивами, что делать с французами, англичанами, русскими: “Jedem Russein Schuss” (Каждого русского пристрели!)»⁷⁰⁵. Но этих русских стрелять и не думали.

В нейтральную Швейцарию супругов выпустили по «зеленому коридору». Ленин пишет Адлеру: «Благополучно прибыл со всем семейством в Цюрих. Legitimationen ^[6] требовали только в Инсбруке и Фельдкирхе. Ваша помощь, таким образом, была для меня очень полезна. Для въезда в Швейцарию требуют паспорта, но меня впустили без паспорта, когда я назвал Грейлиха». На вокзале в Берне встречал Шкловский: «Мне в упор был задан вопрос:

– Како веруешь?

Для знавших Ильича такой вопрос не мог быть неожиданным, и я принялся докладывать ему о положении дел… Отчаяние, растерянность, разброд, вступление добровольцами в армию – вот картина в первые дни империалистической войны среди всей эмиграции, не исключая даже доброй части большевиков, вот картина, которую застал ВИ»⁷⁰⁶⁷⁰⁷.

Русские эмигранты переживали за Россию. План военной кампании, который разрабатывался под руководством дяди императора великого князя Николая Николаевича, назначенного Верховным главнокомандующим, предусматривал нанесение основного удара по Австро-Венгрии. Однако почти сразу же потребовалось вносить коррективы: Германия атаковала Францию, намереваясь разгромить ее в блицкриге. Чтобы оттянуть немецкие части, уже угрожавшие Парижу, не завершившая сосредоточения русская армия вынуждена была начать операцию и против немцев в Восточной Пруссии. 4 августа наша 1-я армия Северо-Западного фронта генерала Ренненкампфа втянулась в Гумбиннен-Гольдапское сражение с 8-й немецкой армией, нанеся ей ощутимое потери. Через три дня в дело вступила 2-я армия генерала Самсонова, начавшая охват Восточной Пруссии с юга.

Войска Юго-Западного фронта под командованием генерала Иванова (начальник штаба генерал Михаил Алексеев), развернутые против Австро-Венгрии, выступили 6 августа. Между Днестром и Вислой развернулось грандиозное Галицийское сражение с четырьмя австро-венгерскими армиями, поддержанными германскими частями. Русскими войсками был занят Львов, передовые части перевалили Карпаты и приблизились к Кракову. Германское командование было вынуждено спешно начать переброску подкреплений с Западного фронта. Это помогло французам выиграть сражение на Марне и сорвать немецкий план блицкрига. Но появление мощных немецких сил на Восточным фронте меняло ход войны. Началась переброска наших войск из Галиции для защиты Варшавы. Результатом стала успешная Варшавско-Ивангородская операция. Эти столкновения Великой войны, мужество и героизм русских солдат, проливавших кровь за Родину, Ленина мало интересовали и трогали.

Он обосновался в Берне, откуда писал 1 (14) сентября сестре Анне: «Пленение мое было совсем короткое. 12 дней всего, и очень скоро я получил особые льготы, вообще отсидка была совсем легонькая, условия и обращение хорошие. Теперь понемногу осмотрелся и устроился здесь. Живем в 2-х меблированных комнатах, очень хороших, обедаем в ближайшей столовке. Надя чувствует себя здоровой, Е.В. тоже, хотя и состарилась уже очень. Я кончаю статью для словаря Граната (о Марксе) и посылаю ему ее на днях. Пришлось только бросить часть (большую, почти все) книг в Галиции…»

Инесса тоже в тот момент проживала в Швейцарии, но не в Берне, а в Лез-Аване, куда писал ей Ленин: «Я боюсь, что современный кризис заставил многих, слишком многих социалистов потерять голову (если можно так выразиться) и что в конечном итоге в этом необычайном “позоре” европейского социализма виноват оппортунизм… Григорий с семьей приехал. Остаемся в Берне. Маленький скучный городишко, но… лучше Галиции все же и лучшего нет!! Ничего. Приспособимся. Шляюсь по библиотекам: соскучился по ним»⁷⁰⁸.

Теперь Ленин проявлял повышенную осторожность, опасаясь уже и властей Швейцарии. «Есть все основания ждать, что швейцарская полиция и военные власти (по первому жесту послов русского и французского и т. п.) учинят военный суд или высылку за нарушение нейтралитета и т. п.». На другой день по приезде Ленина в Берн все наличные большевики – Шкловский, Сафаровы, депутат Думы Самойлов, Харитонов и другие – собрались не на чьей-то квартире и не в ресторане, а в лесу. Там Ленин развил свою точку зрения, легшую в основу программного заявления: «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России, наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск, угнетающих Польшу, Украину и целый ряд народов России…» Да, ему очень не нравился «германский империализм», но еще меньше нравились российское самодержавие и «буржуазный пацифизм». Поэтому, с одной стороны, «царизм во сто раз хуже кайзеризма», а с другой – «превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг»⁷⁰⁹.

Через день-другой состоялось хрестоматийное Бернское совещание большевиков на квартире Шкловского, который рассказывал: «Кроме Ильича, Зиновьева и НК присутствовали еще товарищи Самойлов, Сафаров, Лилина, возможно, и тов. Инесса. На этом совещании тезисы Ильича никаких возражений ни в ком не вызвали, и они были целиком приняты. С этими тезисами уехал через несколько дней через Италию и Балканы в Россию Ф. Н. Самойлов»⁷¹⁰. Тезисы эти отнюдь не встретили в партии общего восторга. «Больше всего было возражений против лозунга “поражения”»⁷¹¹.

Но Плеханов?! Он стал для Ленина еще большим разочарованием, чем СДПГ, тоже выступив за защиту Отечества. Чтобы окончательно прояснить позиции и расставить точки над «i», Ленин 11 октября отправился в Лозанну, где было назначено выступление Плеханова с рефератом о войне. «Стянулась на реферат наша публика из разных концов. Из Берна – Зиновьев, Инесса, Шкловский; из Божи над Клераном – Розмирович, Крыленко, Бухарин и товарищи-лозанцы»⁷¹², – вспоминала Крупская.

Большевик Федор Николаевич Ильин рассказывал: «Мы трое – тов. Бухарин, Ривлин и я – поспешили на вокзал. Бернский поезд подходил… Увидев нас, ВИ, оглядываясь по сторонам, слегка согнувшись и втянув голову в плечи, торопливой походкой подошел к нам и, не успев поздороваться, недовольным тоном прошептал:

– Ну что все приперли?

Мы удивились было такому приветствию. ВИ сказал нам:

– Ведь нас могут заметить меньшевики. Вы знаете, что, если Плеханов узнает о нашем приезде, он может отказаться от реферата…

Убедившись, что никого из меньшевиков на вокзале нет, мы двинулись пешком в город». Плеханов выступал в Народном доме. «ВИ юркнул в зал и быстро занял место на предпоследней скамье, у самой стены… Было человек 60–70… ВИ сидел, не снимая шляпы, согнувшись, опираясь локтями в колени, держа в руках какую-то бумажку, которую он, казалось, внимательно изучал»⁷¹³.

Михаил Сергеевич Кедров, издатель и революционер, писал: «Успех Плеханов имел большой… Льстила основная мысль Плеханова о спасении при помощи русских казаков и свободных республиканских войск Франции западноевропейской цивилизации, попираемой германским фельдфебельским сапогом… Но вот Плеханов окончил свой доклад, и не успели смолкнуть бурные аплодисменты, как ВИ вскочил на стул и попросил слово…»⁷¹⁴.

Ему было предоставлено 10 минут: Плеханов спешил на поезд. Бухарин весь внимание: «Напряжение у всех достигло максимума. Сердца бились, руки тряслись. Ильич сам страшно волновался, и его лицо сделалось гипсовым. Когда он стал громить социал-патриотов, когда зазвучала бичующая, гневная, настоящая марксистская речь среди патриотического паскудства и блуда, наши души точно свела судорога облегчения. Как сейчас вижу: вот сидит Абрам (Н. В. Крыленко), весь трясется, и слезы льются у него из глаз. Наконец-то мы снова берем меч против изменников»⁷¹⁵. «Ленин кончил… Раздались редкие, единичные хлопки»⁷¹⁶. Ильин замечал: «Заключительное слово Плеханова также вызвало единодушные аплодисменты. “Победа” была за Плехановым. ВИ тотчас же решительно заявил нам:

– Ставьте завтра мой реферат.

Посоветовавшись с товарищами, мы решили устроить реферат через два дня в том же помещении».

Ленин жаждал реванша. «Зал в Народном дом был набит битком задолго до открытия собрания, – писал Ильин. – Доклад ВИ был блестящий. Редко можно было видеть его в таком боевом приподнятом настроении… Он, видимо, решил преследовать Плеханова по пятам и на другой же день приехал в Женеву, где уже был объявлен его реферат, а через несколько дней мы уехали с нем в Монтрё, где его реферат… несмотря на курортную буржуазную публику, имел огромный успех»⁷¹⁷.

Из Монтрё – в Цюрих, где семинар организовывал Моисей Маркович Харитонов. «Реферат был устроен в большом зале “Eintracht’a” и собрал большое при тогдашних условиях количество народа (от 300 до 400 человек)… Каждый раз, когда Владимир Ильич употреблял слово “изменник” или “предатель” по адресу Каутского, так и чувствовалось, что по всему залу покатывается волна резкого недовольства. Эти слова резали ухо даже наиболее лево настроенных слушателей не большевиков:

– А не плохо было бы, если бы немцы взяли Ригу, Ревель и Гельсингфорс…

После реферата начались оживленные прения, которые отняли остаток вечера и весь вечер следующего дня. Первым выступил тов. Троцкий». Согласившись с Лениным в основном, он затем выдвинул множество возражений, касавшихся как оценок Каутского, так и использования лозунга поражения собственной страны в войне⁷¹⁸.

Тем не менее альянс с троцкистами встал на повестку дня. Сотрудничать Ленин счел возможным также с меньшевиками-интернационалистами во главе с Мартовым, критиковавшими мировой империализм, русский царизм, буржуазию и социалистов-оборонцев всех воюющих стран. Но с остальной частью РСДРП Ленин рвал бесповоротно. «С беспощадной смелостью он поднимает кучи социал-демократического навоза и отшвыривает их в сторону, – горячится Бухарин. – Коммунизм начинает свой путь»⁷¹⁹. Война разделила и эсеров. Авксентьев и его сторонники оказались в лагере оборонцев. Савинков стал военным корреспондентом, вошел во французские офицерские круги. Чернов и Натансон, напротив, были в числе «интернационалистов» и вместе с Лениным примут участие в конференциях интернационалистов в Циммервальде и в Кинтале.

Как вспоминала Крупская, «голоса интернационалистические звучали еще очень слабо, разрозненно, неуверенно, но Ильич не сомневался, что они будут все крепнуть. Всю осень у него был приподнятое, боевое настроение… Осень в тот год стояла чудесная. В Берне мы жили на Дистельвег – маленькой, чистенькой, тихой улочке, примыкавшей к бернскому лесу… наискосок от нас жила Инесса, в пяти минутах ходьбы – Зиновьевы, в десяти минутах – Шкловские. Мы часами бродили по лесным дорогам, усеянным осыпавшимися желтыми листьями. Большей частью ходили втроем – ВИ и мы с Инессой»⁷²⁰.

Контактов с Россией долго не было вообще. Шкловский писал: «Только в середине октября удалось установить первую связь через тов. Александра (Шляпникова), приехавшего для этой цели в Стокгольм. За эту связь ВИ держался цепко, ежеминутно боясь, что и она оборвется»⁷²¹. По возвращении из «рефератной поездки» Ленин разъяснял Шляпникову диспозицию в социал-демократии: «Плеханов… стал шовинистом-французом. У ликвидаторов, видимо, разброд. Алексинский, говорят, франкофил, Косовский (бундист, правый, я слышал его реферат) – германофил. Мартов всех приличнее в “Голосе”. Но устоит ли Мартов? Не верю. Похоже на то, что средней линией всего “брюссельского блока” гг. ликвидаторов с Алексинским и Плехановым будет приспособление к Каутскому, который теперь вреднее всех… Наша задача теперь – безусловная и открытая борьба с оппортунизмом международным и его прикрывателями (Каутский). Это мы и будем делать в Центральном Органе, который выпустим вскоре (2 странички, вероятно)… Неверен лозунг “мира” – лозунгом должно быть превращение национальной войны в гражданскую войну».

В эти дни в войну с Россией вступила Оттоманская империя. 16 (29) октября турецкий флот при поддержке немецких кораблей «Бреслау» и «Гебен» обстрелял Севастополь, Одессу, Феодосию, Керчь, Ялту, Новороссийск. На манифест султана о вступлении Турции в войну Николай II ответил приказом Главнокомандующему Кавказской армией графу Воронцову-Дашкову (начальник штаба генерал Юденич) перейти турецкую границу. Русские войска заняли крепость Баязет.

Для Ленина это не меняет ничего. 18 (31) октября он писал Шляпникову: «В каждой стране – в первую голову борьба с шовинизмом данной страны, возбуждение ненависти к своему правительству, призывы (повторные, настойчивые, многократные, неустанные) к солидарности рабочих воюющих стран, к совместной их гражданской войне против буржуазии»⁷²².

Именно об этом шла речь в передовице и основных статьях возобновившегося 19 октября (1 ноября) «Социал-демократа». Газета стала выходить относительно регулярно, сдерживаемая в первую очередь возможностями и настроением… Кузьмы – наборщика. «Кузьма набирал решительно все, что угодно и для кого угодно. Всех заказчиков он добродушно называл “сочинителями” и удовлетворял по возможности каждого… Работал Кузьма один. А тут, как на грех, приехала к нему неизвестно откуда взявшаяся жена, не раз упоминаемая в письмах ВИ Кузьмиха. Эта ворчливая красноносая старуха непрестанно ругала несчастного Кузьму за то, что он связывается с разными “аховыми” заказчиками, вместо того чтобы поступить на постоянную работу в швейцарскую типографию»⁷²³. Тиражами похвастаться не могли, не было ни денег, ни подписчиков – 300–500 экземпляров, на пике – 2 тысячи. «Тираж небольшой, ибо при нашем направлении на обывателя рассчитывать нельзя», – объяснял Ленин.

В первом же номере Ленин выдвигает программу создания III Интернационала, которому «предстоит задача организации сил пролетариата для революционного натиска на капиталистические правительства для гражданской войны против буржуазии всех стран за политическую власть, за победу социализма»⁷²⁴.

Но когда большевики в Петрограде попытались начать реализовывать пораженческую политику на практике, это кончилось для них печально. Депутат Думы Покровский получил от Шляпникова письмо и посылку – пару ботинок – из Стокгольма, в каблуках которых были свернуты два номера «Социал-демократа» с известными нам ленинскими подрывными текстами. Их с интересом прочли на большевистском совещании в Озерках, которое проходило 2–4 (15–17) ноября. «Совещание уже заканчивалось, когда в квартиру ворвалась полиция и охранники, – рассказывал Петровский. – Я и Муранов не дали себя обыскивать… Только когда приехал жандармский генерал с жандармами, нас схватили за руки и силой обыскали»⁷²⁵. Весь состав большевистской фракции IV Государственной думы был арестован. Рассказывал Муранов: «Главным козырем обвинения на процессе являлись отобранные у нас при аресте тезисы Ленина “Задачи революционной социал-демократии в европейской войне” и манифест ЦК РСДРП “Война и российская социал-демократия”»⁷²⁶.

Ленин 15 (28) ноября писал Шляпникову: «Ужасная вещь. Правительство решило, видимо, мстить РСДР Фракции и не остановится ни перед чем… Во всяком случае, работа нашей партии теперь стала в 100 раз труднее. И все же мы ее поведем! “Правда” воспитала тысячи сознательных рабочих, из которых, вопреки всем трудностям, подберется снова коллектив руководителей – русский ЦК партии. Теперь особенно важно, чтобы Вы остались в Стокгольме (или около Стокгольма) и налегли изо всех сил на завязывание связей в Питере».

Сам же Ленин 9 (22) декабря сообщал Марии Ильиничне (что можно было написать в условиях ужесточившейся с началом войны цензуры): «Мы живем ничего себе, тихо, мирно в сонном Берне. Хороши здесь библиотеки, и я устроился недурно в смысле пользования книгами. Приятно даже почитать – после периода ежедневной газетной работы. Надя имеет здесь еще педагогическую библиотеку и пишет педагогическую работу. Писал Анюте насчет того, нельзя ли найти издателя для аграрной книги: я написал бы здесь. Ежели будет случай, узнай и ты»⁷²⁷. Заканчивал и статью о Марксе для словаря Граната.

Арманд, сопровождавшая Ленина в рефератной поездке, уехала к детям. И стала его основным корреспондентом. Он пишет ей, бывает, больше одного письма в день. Правда, перейдя почему-то на «вы» и обсуждая далеко не только вопросы войны. 11 (24) января 1915 года: «Требование свободы любви неясно и – независимо от Вашей воли и желания… – явится в современной общественной обстановке буржуазным, а не пролетарским требованием. Вы не согласны. Хорошо. Рассмотрим дело еще раз… “Даже мимолетная страсть и связь” “поэтичнее и чище”, чем “поцелуи без любви” (пошлых и пошленьких) супругов. Так Вы пишите… Прекрасно. Логичное ли противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что?.. Казалось бы: поцелуи с любовью? А Вы противопоставляете “мимолетную” (почему мимолетную?) “страсть” (почему не любовь?) – выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолетные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… Странно. Для популярной брошюры не лучше ли противопоставить мещански-интеллигентски-крестьянский… пошлый и грязный брак без любви – пролетарскому гражданскому браку с любовью (с добавлением, если уже непременно хотите, что и мимолетная связь-страсть может быть грязная, может быть и чистая)»⁷²⁸.

К концу 1914 года армии противников, обессиленные, остановились друг против друга, не имея возможности идти вперед из-за огромных потерь в живой силе и нехватки боеприпасов. В начале 1915-го германское командование, поставив главной задачей вывод России из войны, остановило операции на Западном фронте и начало наступление с целью окружения русских частей в Польше. Отход частей 10-й русской армии, по которой пришелся основной удар, прикрывал ХХ корпус, который несколько дней сражался в полном окружении в Августовских лесах и геройски погиб под огнем артиллерии, опрокинув перед этим в штыковой атаке германскую пехоту. В марте русские войска в ходе Праснышской операции вновь отбросили врага к границам Пруссии, а войска Юго-Западного фронта, взяв крепость Перемышль, овладели проходами через Карпатский хребет.

На этом фоне шел процесс над большевистскими депутатами-пораженцами. «Власти предъявили арестованным обвинение в измене. Во время следствия Каменев и депутаты, кроме одного Муранова, отреклись от тезисов Ленина. На суде… подсудимые держались той же линии… К великому негодованию Ленина, чисто оборонительная тактика подсудимых чрезвычайно ослабила агитационную силу процесса»⁷²⁹, – замечал Троцкий. 10 февраля все депутаты-большевики, а с ними и Каменев, были приговорены к ссылке на поселение. Ленин назвал поведение Каменева «недостойным революционного социал-демократа».

Приходилось сплачивать то, что осталось от заграничных большевистских организаций. «В конце февраля была созвана в Берне конференция заграничных групп, – замечала Крупская. – Кроме швейцарских групп была еще Парижская; от парижан приехал Гриша Беленький… Лондонцы приехать не смогли, передоверили свой мандат. Божийцы долго колебались – ехать им или не ехать – и приехали только к концу. Вместе с ними приехали “японцы”. Так прозвали мы киевлян – тт. Пятакова и Бош (сестру Е. Ф. Розмирович), которые бежали из сибирской ссылки через Японию и Америку…»⁷³⁰.

Далеко не все согласились с докладчиком по вопросу о войне и наших лозунгах – Лениным. «Помнится, что весьма оживленные прения велись вокруг лозунга “поражение”, – напишет он. – Кому-то этот лозунг вначале был непонятен, кое-кто сбивался на аргументацию меньшевиков» ⁷³¹… Серьезные дискуссии вызывал и ленинский тезис о Соединенных Штатах Европы. Главным оппонентом по этому пункту выступала Арманд. Для Ленина лозунг СШЕ был из числа тех интеллектуальных игрушек, от которых он с легкостью отказывался. Тем более что эта конкретная игрушка не понравилась Инессе.