Урядник Сазонов. Хорошие и приятные стихи

СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ ПРО МЕДВЕДА

***

 
Спят усталые кошачьи,
Туфли на ночь сняв и платья.
Им живое мясо снится:
Мыши, кролики и птица.
А Медвед в тоске гнетущей
Добывает мед насущный.
 

***

 
Пришел Медвед – слуга природы, –
Он целый день ее хранил,
Неся лишенья и невзгоды.
И вот пришел, ПК включил.
 
 
Но было поздно – не светилось
Окно приема. Только спам.
И по щеке его скатилась
Слезинка с медом пополам.
 

***

 
Пошел Медвед по камышам,
И как-то Кошку встретил там.
«А ну, налей мне молока,
Еще я добрая пока», –
 
 
Сказала Кошка, не шутя,
По морде лапой колотя.
Медвед опешил, нос прикрыл,
И понял – мир, отнюдь, не мил.
 
 
И хорошо, что выйдя в путь,
Не поленился заглянуть
Он в кулинарию и взять
Цыпленка, чтоб потом сожрать.
 
 
Достал его он из мешка
И протянул, всплакнув слегка.
Так подружился с Кошкой он,
И всех котов гоняет вон.
 

***

 
Был хэппи-энд и прост, и мил.
Ее Медвед боготворил.
И чтоб доставить радость ей,
Он каждый день таскал курей.
 
 
И только фермер до поры
Никак не мог найти норы,
В которой, дуя в два уса,
Спит оборзевшая лиса.
 
 
Медвед же с Кошкой, все забыв,
Любви мурлыкали мотив.
Но фермер был не лыком шит –
Натуралист и эрудит.
 
 
По отпечаткам нужных лап
Он понял, кто берет в нахрап
Его возлюбленных курей.
И ствол просунув в щель дверей,
 
 
Дождавшись ночи роковой,
Шарахнул… Рухнул головой,
Пробитой пулею, Медвед.
Вот был он только что – и нет.
 
 
Лишь безысходная тоска
В глазах застыла. Не легка
Ты, жизнь Медведа. Вот финал:
Ходил. Нашел. Любил. Упал.
 

***

 
О нет, Медвед не умер тот
От пули фермера-урода.
Его спас хмурый небосвод
И плюс дождливая погода.
 
 
По мокрой шерсти головы
Скользнул заряд, царапнув ухо.
Медвед в объятия травы
Упал притворно – там, где сухо.
 
 
Он пролежал до темноты,
Не шевелясь, беззвучно, тихо.
А в полночь в лес через кусты
Сбежал, чтоб не накликать лихо.
 
 
Но был Медвед не просто так
(Не отыскать Медведа злее),
Он подобрал среди коряг
В лесу ту, что потяжелее.
 
 
Пришел на ферму в полутьме,
Дождался фермера в избушке:
«Что, сволочь, помнишь обо мне?!» –
И хрясь с размаху по макушке.
 
 
Перекрестясь, зарыли труп,
И с Кошкой в новый дом вселились.
Помыли пол, сварили суп
И целый месяц веселились.
 
 
Мораль прозрачна, как стакан:
Чтоб не терзала сердце мука,
Не ставьте лешему капкан,
И не стреляй в Медведа, сцуко.
 

***

 
Вот сказка. В сказке персонажи:
Ромашка, Кошка, Фермер даже.
 
 
Чуть в стороне стоит Медвед,
Готовит куру на обед.
 
 
А вдалеке – какая проза –
Растет бесхозная береза.
 
 
Февраль 2015
 

СОЛДАТЫ

***

 
Собрались офицера.
Говорят: «Давно пора
Тему нам перетереть,
Больше силы нет терпеть.
 
 
Пропадают, как с куста,
В нашей части неспроста
То горючка, то сухпай.
А куда, поди узнай».
 
 
Поглядев сердитым оком,
Зубов молвил: «С пищеблока
Унесли сегодня ложки,
А вчера – мешок картошки».
 
 
«Масла шесть кило пропало, –
Молвил Староконь устало, –
Что кладут солдатам в кашу.
Интересно девки пляшут».
 
 
«А еще пять банок краски,
Унитаз и пуд замазки,
Две с тушенкою коробки,
Плюс пшено, электропробки,
 
 
Доски, зимние бушлаты,
Сапоги и маскхалаты», –
Прокричал, очнувшись вдруг,
Старый прапор Данилюк.
 
 
«Из котельной кто-то трубы
Вынес, – зло промолвил Зубов. –
В гараже у нашей части
Все расхищены запчасти».
 
 
Тут Смальков промямлил вяло:
«Сперли в роте одеяла.
Мерзнут бедные солдаты,
А они не виноваты».
 
 
Тишина повисла в зале,
Значит, не о чем базарить.
«Все, – подвел черту беседе
Зубов. – Мы не на обеде.
 
 
Кто, скажите, этот гад,
Что ворует все подряд?
От кого одни убытки?
Кто раздел нас всех до нитки?»
 
 
И ответил дружный хор:
«Знаем, знаем мы, кто вор.
Назовем его легко –
Старший прапорщик Шматко!»
 

***

 
Однажды комбат заприметил солдата,
Который канистру бензина волок.
Как вкопанный встал он, увидев комбата,
Приблизился Зубов: «Здорово, сынок!
 
 
Куда ж ты таранишь бензин этот, чудо?
И где нацедил его, ну-ка, скажи?»
«Я в город иду, недалече отсюда,
Вон в частные те на бугре гаражи».
 
 
«И кто ж с тобой в доле, ответь-ка мне ладом,
И часто ль на дело ты ходишь спрошу?»
«Да в доле нас двое – лишь я да завскладом.
Шматко наливает, а я отношу».
 

***

 
Староконь мужик нормальный,
Понимает что к чему.
Он, чуть что, стремится в спальню.
Служба по фигу ему.
 
 
Ничего на свете краше
Женщин нет – рассейся мрак!
Интересно девки пляшут,
Но и он не просто так.
 
 
Вот майору и неймется,
Пробивает всю броню.
Борозда легко дается
Даже старому коню.
 

***

 
Наш прапор самых честных правил
Пришел на службу, драндулет
Казенным топливом заправил
И в город выехал в обед.
 
 
На газ нажавши сапогами,
В улыбке растянув хайло,
Шматко прокручивал мозгами,
Как ему нынче повезло.
 
 
Пока комбат, сутулясь, в штабе
Решал дела текущих дней,
А Староконь, привычный к бабе,
Весь день звонил жене своей,
 
 
Он склад обнес с таким размахом,
Что позавидовал б Мамай,
Обогатив единым махом
Семью на март, апрель и май.
 
 
Он ехал радостный на рынок
Загнать украденный товар –
От унитазов до ботинок –
И положить в карман навар.
 
 
……………………………………
Как знать, а вдруг за светофором
Летит по улице легко
КамАЗ, нагруженный раствором,
И ждет счастливого Шматко.
 

ПОЭМЫ

ЛЕНИН НА ОХОТЕ

 
Владимир Ильич на охоту собрался,
Ружьишко двуствольное взял и патроны,
А так как замерзнуть всерьез опасался,
То он шерстяные поддел панталоны.
 
 
Дзержинский охрану оформил как нужно,
Надюша взяла на себя домоводство.
И вот уж сидят у костра они дружно,
И водка «Охотничья» весело льется
 
 
В их взятые впрок оловянные кружки.
Косеет слегка человеческий гений,
Шевелится воображенье: подружки
Мерещатся всюду, неясные тени
 
 
Встают за кустами, дразня среди ночи.
Дзержинский, как стеклышко, выглядит бодро.
А Ленин в палатку заполз и хохочет,
И щиплет Надюшу за полные бедра.
 
 
«Ах, право, Володенька, Феликс украдкой
Увидит нас», – сердится Крупская Надя.
А Ленин хихикает подленько, гадко
И быстро строчит что-то в толстой тетради.
 
 
«Владимир Ильич, – постучал у палатки
Отлитый из крупповской стали Дзержинский, –
Посты я проверил, все в полном порядке».
И нежно сверкнул взглядом по-матерински.
 
 
«Ах, Феликс Эдмундович, как это мило,
И как архиважно. Спасибо, голубчик», –
Ульянов зевнул, аж скулу своротило.
«Надюша, – позвал, – где ж обещанный супчик?»
 
 
Но Крупская пробормотала невнятно
Свое что-то, скуксилась и захрапела.
«Устала, – подумал Ульянов, – понятно.
А, впрочем, – поморщился, – мне что за дело».
 
 
И вылез из тесной палатки на волю,
Зевнул еще раз, потянулся и крякнул:
«Дзержинский, голубчик, скорее! Уволю! –
Но верный слуга уже шпорами звякнул.–
 
 
Надюша уснула, я всыпал немало
Снотворного в водку. Она даже супчик
Сварить не успела, чего не бывало.
Давайте-ка девочек быстро, голубчик.
 
 
Пускай нам покажут себя одалиски,
Вот эту мне, батенька, дайте, с ромашкой.
Мы быстро управимся, по-большевистски,
Решительно, как было с Керенским Сашкой.
 
 
Ах, Феликс Эдмундыч, вся юбка в тесемках.
Запутался, право, огнем посветите.
Пусть буржуазия блуждает в потемках,
А нам нужно видеть… Матрасик несите.
 
 
Вот так, и прекрасно, еще вот подтяжки.
Да, столько вопросов у нас архиважных.
Взгляните сюда: пролетарские ляжки,
Вы видите сами, крупней буржуазных.
 
 
Ну, кажется, все. Отвернитесь, голубчик,
Мы сами управимся, дело знакомо,
А Наденька завтра сготовит нам супчик.
Да, и дозвонитесь-ка до Совнаркома».
 
 
1992
 

ЛЕНИН В ССЫЛКЕ

 
Однажды в студеную зимнюю пору
Владимир Ильич находился в избе,
Из-под полицейского выйти надзору
Не смея. В претензии к личной судьбе
 
 
Он был и сидел, подперев к подбородку
Кулак, и задумчиво Маркса листал,
Писал что-то, тихо потягивал водку,
Которую в рюмку себе наливал.
 
 
Инесса Арманд ему водку прислала,
А Надя узнала, и вышел скандал.
Ульянов жену тогда под одеяло
Засунул и ей по башке настучал.
 
 
Свиньею на бойне Надюша визжала,
Кусалась, царапалась, билась, как зверь.
Но толстое было в руках одеяло
И вопли глушило, да плюс еще дверь,
 
 
Обитая войлоком толстым. К тому же,
Уж если по-честному, будет ли кто
Влезать в эти дрязги. Ульянов потуже
Ремень затянул и, напялив пальто,
 
 
Бутылку «Смирновской» за пазуху сунул,
Галоши надел и шагнул за порог.
Сойдя со двора, оглянулся и плюнул,
Погладив болезненный кровоподтек,
 
 
Который Надюша ему посадила,
Когда он ее одеялом душил.
«А раньше, – подумал Ульянов, – любила.
У, стерва! Жаль, насмерть ее не забил».
 
 
Владимир Ильич до последнего дома,
Про жизнь размышляя, дошел не спеша,
Калитку открыл. Видно было, знакомо
Ему хорошо все здесь. Жарко дыша
 
 
На стекла оконные, дырку оттаяв,
Вовнутрь заглянул он и стукнул слегка.
И тут же дворняга метнулась, залаяв,
И от Ильича получила пинка.
 
 
А Ленин вошел в отворенные двери,
Стряхнул с плеч снежинки (он был без зонта).
Старухе открывшей лишь буркнул: «Я к Вере».
«Пожалуйте, барин», – ответила та.
 
 
К учителке местной приперся Ульянов,
Он гостем нежданным здесь не был давно,
То Беркли, то Гегеля в емких карманах
Носил часто ей, то другое говно.
 
 
Но в этот раз Ленин с поллитрой явился
И, громко рыгнув, перегаром разя,
Сказал напрямик: «Извини, я напился.
Позволь я останусь, домой мне низ-з-зя!»
 
 
«Конечно, Владимир Ильич, оставайтесь, –
Ответила Вера, поправив подол, –
Я ужин готовлю, да вы раздевайтесь».
Тут Ленин икнул и свалился под стол.
 
 
И лежа ругал Николая Второго,
Но вскоре затих и, пустив пузыри,
Чуть слышно сопел, и лишь только корова
Мычала, да мыши скреблись до зари.
 
 
А Вера, склонившись к его изголовью,
Всю ночь напролет грела Ленину грудь.
И взгляд ее был переполнен любовью –
 Хоть пьяный, но гений ведь. Как тут уснуть.
 
 
1992
 

ЛЕНИН И ЛЕСНИК

 
Владимир Ильич за плечами с ружьишком
Шел просекой через густую дубраву.
Был мозг опьянен архиважной мыслишкой
О том, где найти на эсеров управу.
 
 
Так шел человеческий гений неспешно,
И солнца лучи пробегали по коже.
О Каутском вспомнил и стало потешно:
Ну, надо же, вот ренегатишко тоже.
 
 
Ильич улыбнулся светло и открыто,
Лучились глаза теплотой неземною.
Им было четырнадцать зайцев убито,
Домой он их нес в рюкзаке за спиною.
 
 
Так шел он, печали не ведая черной,
О тысяче тракторов страстно мечтая,
О юношах, к знаниям прущих толпою,
И полностью царский режим осуждая.
 
 
Он вышел к реке, на пенек опустился,
Рюкзак тут же бросил к ногам, отдышался.
И тут из кустов вдруг лесник появился,
Как раз он с лесничихой там забавлялся.
 
 
Прищурил Ильич глаз по-ленински хитро:
«А ну-ка, любезнейший, ну-ка, скажите
(И, кстати, достал из кармана поллитра),
Чего вы там с женщиной, а? Что молчите?
 
 
Не бойтесь, любезнейший, я предлагаю
Вам сделку. Поверьте, у вас не убудет.
На вашу жену я бутылку меняю.
Всего полчаса мне и нужно-то будет.
 
 
А после берите ее вы обратно,
Я вам еще зайца к тому приплюсую.
Поверьте, всем нам будет архиприятно.
Кто «за»? Я поставил вопрос. Голосую».
 
 
Замялся лесник и сказал: «Не согласный.
Уж эдак-то, барин, совсем непристойно.
Крещеные все же мы». «Ну и напрасно», –
Ответил Ильич совершенно спокойно.
 
 
Он встал и двустволочку с плечика скинул,
В раздумье ее оглядел деловито,
Могучим своим интеллектом прикинул
И двинул прикладом по морде сердито.
 
 
Лесник зашатался и кровью умылся.
«В вас, батенька, нет пролетарской идеи», –
Владимир Ильич не на шутку озлился
И врезал вторично прикладом по шее.
 
 
Лесник тихо охнул и сел на колени,
Из горла, пульсируя, кровь побежала,
Тут в пах сапогом человеческий гений
Ему вмазал так, что на землю упало
 
 
Когда-то большое и сильное тело.
Мужик захрипел, тихо вымолвил: «Клава».
Стеклянным стал взор. А Ульянов умело
Прикладом месил его, щурясь лукаво.
 
 
Давно уж лесник перестал шевелиться,
Да, в общем, и Ленин умаялся тоже.
Он бросил ружьишко, растер поясницу,
И солнышко вновь заиграло на коже.
 
 
В лесу было тихо и очень красиво,
Лесничиха бледная молча стояла.
Тут Ленин взглянул на нее похотливо,
Открыл рюкзачок и достал одеяло.
 
 
1992
 

РАЗНЫХ ЛЕТ

***

 
Враги победили, Чапаев утоп,
Хлебнувши уральской волны.
Не будет читать отходняк рыжий поп
Герою Гражданской войны.
 
 
Он выпил немало за пройденный путь
И водки, и крови в бою.
И вот довелось же бедняге хлебнуть
Водицы. Увы, не в строю
 
 
Лихую головушку он положил,
В исподнем одном был он взят.
Погиб бестолково, как, впрочем, и жил,
Республики верный солдат.
 
 
Доступен был всем легендарный комдив,
И слухи ходили, что он
Частенько сидел, свой клинок оголив,
Без бурки и без панталон.
 
 
Да что до того нам, как жил он и с кем,
Он в памяти нашей живет.
О нем, может, нету стихов и поэм,
Но каждый второй анекдот.
 

***

 
Убиенный силой слова,
Я лежал ничком в навозе,
Что оставила корова,
Жизнь ведущая в колхозе.
 
 
Было пакостно до рвоты,
Бык забор бодал рогами.
Трактористы, идиоты,
Борозду вели плугами.
 
 
Я лежал с душой корявой,
Убиенный силой слова,
И все грезился кудрявый
Мальчик мне – Ульянов Вова.
 
 
Апрель 1993
 

***

 
От Дома Союзов по трупопроводу,
Где ветер полотнища флагов полощет,
Везет броневик с удобреньем подводу
К конечному пункту на Красную площадь.
 
 
И толпы служивых: солдат, генералов
Размеренным шагом в приподнятой ручке
Несут украшенья из редких металлов
На алых подушечках – каждый по штучке.
 
 
Дорога не дальняя, но торопиться
Не могут они, не велит честь мундира.
В последний свой путь провожает Столица
Еще одного своего командира.
 
 
Уж выдолбил ямку печник дядя Костя
В кремлевской стене (как она нелюдима),
Чтоб там в тишине обожженные кости
Мог бросить усопший навек дядя Дима.
 
 
И толпам народа, пришедшим проститься
В такую холодную зимнюю пору
(В рабочее время), дан знак расходиться.
Они обеспечили митингу кворум.
 

***

 
Приснился Дзержинский мне в ночь на субботу.
Приблизился, молча и гневно сказал:
«Чего же ты, гад, не идешь на работу?
Чего же ты, контра, в постели застрял?
 
 
Народ надрывается, лезет из кожи,
Задачи огромны в масштабах страны,
А разные гниды, отъевшие рожи…
(Я быстро вскочил и напялил штаны).
 
 
…Лежат, как буржуи, зарывшись в перину,
И точат тихонько в подполье тесак,
Чтоб Партии нашей вогнать его в спину…»
(Я к стулу метнулся, накинул пиджак.)
 
 
«Товарищ Дзержинский, позво…» «Не позволю!» –
И маузер резким движеньем достал.
Я весь побледнел. Что он, выстрелит, что ли?
И, кажется, даже дышать перестал.
 
 
Но он, попугав только, спрятал обратно
Оружие. Тонкий психолог, мастак.
И хоть не убил он, а все ж неприятно.
Но лучше живым на работу, чем так.
 
 
«Товарищ Дзержинский, у нас пятидневка, –
Ввернуть я успел, доставая ключи. –
А вы, словно я вам продажная девка».
Он строго взглянул и сказал: «Помолчи».
 
 
И мы деловито к метро зашагали,
Вернее Дзержинский меня туда вел.
Мои сослуживцы безоблачно спали,
Ну, разве к кому Володарский зашел.
 
 
Пришли на работу, ворота закрыты,
Вахтер с похмелюги не врубится в толк,
Чего у товарища злы и сердиты
Глаза, что глядят на него словно волк.
 
 
А Феликс Дзержинский и впрямь освирепил,
Я к стенке прижался (бедняга вахтер).
Сейчас от конторы останется пепел.
А Феликс как трахнет рукою о стол:
 
 
«Вы что это контру разводите, суки?
По два выходных – это как же понять?
Свои бережете холеные руки?
Неплохо устроились, так вашу мать!»
 
 
«Ну все, – я подумал, – вот тут вот концовка,
Счас вытащит шпалер, паф-паф – и аминь.
И хоть я и быстро бегу стометровку,
Но пуля догонит, тут как ни прикинь».
 
 
Не знаю, как я пережил это, люди,
Не знаю, как сон этот выдержать смог.
И если такое когда-нибудь будет,
То это судьбы моей тягостный рок.
 
 
Да, я пробудился в стенаньях и поте,
И первая мысль, что пришла мне тогда,
Как вы догадались, была о работе,
О плане, о соцобязательствах, да!
 
 
Не дай Бог еще пережить эти муки.
Дзержинского в сердце запали слова.
Я помню, как были чисты его руки
И как холодна у него голова.
 
 
Декабрь 1985
 

***

 
Программу СОИ не приемлю.
В своих ладонях я держу
Планету нашу, нашу Землю.
Я в Красной армии служу.
 
 
Я часовой на вахте мира,
Я снайпер битв за коммунизм.
Мой долг – свирепого вампира
По кличке «Империализм»
 
 
Держать в узде, не дав поблажки,
Спилив его колючий клык.
И дед мой был не по бумажке,
А настоящий большевик.
 
 
И я, сменив его на марше,
Достану красный партбилет.
«Нет!» – звездным войнам и демаршам,
«Да!» – Горбачев, а Рейган – «Нет!»
 

***

 
Субботник – форма производства,
Свободный добровольный труд.
Не буржуазное уродство,
Где из людей все соки жмут.
 
 
Сам замдиректора завода
Пришел, и бант на пиджаке.
В одной руке он график года
Зажал и кисть – в другой руке.
 
 
Горит в народе нетерпенье,
Как созревающий нарыв,
Какое воодушевленье,
Какая страсть, какой порыв!
 
 
Бригада наша в полном сборе.
Шум, песни, громкое «ура»!
И чей-то лозунг на заборе
«Даешь три нормы на-гора!»
 
 
Вот выезжают самосвалы,
Нам рукавицы раздают.
И встанут новые кварталы,
И будет праздничный салют.
 
 
Забыты выпивка, картишки,
На лицах радостная жуть.
И стайкой бегают мальчишки
И просят: «Дядя, дай копнуть».
 
 
И я даю мальцу лопату:
«Дерзай, сынок, и не ленись.
За совесть, а не за зарплату
На благо Родины трудись.
 
 
Года промчатся, примешь вахту.
Что это будет – все равно:
Завод, больницу или шахту,
Химчистку, баню, районо.
 
 
Но ты запомни эту дату,
Тот день свободного труда,
Когда впервые взяв лопату,
Ты с ней остался навсегда».
 
 
Декабрь 1985
 

***

 
Товарищи, это ведь очень и очень.
Зачем же, товарищи? Надо спокойней.
У нас в Заполярье шесть месяцев ночи,
А после шесть месяцев день, но не знойный.
 
 
Тут надо бы прежде подумать и вникнуть,
Все «за» и все «против» собрав, сопоставить.
Понятно, что каждый «Ура!» хочет крикнуть.
Но нужно быть сдержанней, нужно заставить.
 
 
Товарищи, это серьезно, поймите,
И надо поставить все это на карту.
Уж вы там рассчитывайте как хотите,
А только, чтоб все было сделано к марту.
 
 
Все планы у нас – это планы народа,
И необходимо их выполнить четко.
Я больше скажу: вместо года – полгода.
Возьмем обязательства, вот наша сводка.
 
 
Вот так вот, товарищи. Будем стараться.
И по-деловому, без грома и гама
На уровне наших пределов держаться
Попробуем – это наш путь и программа.
 
 
Итак, засучив рукава, деловито
Забудем про отдых, про праздники, ночи.
В нас все как в общественном миксере слито.
Товарищи, это ведь очень и очень.
 

***

 
Товарищ Каплан, что ж вы эдак махнули,
Промазали. Что помешало вам точно
В товарища Ленина выпустить пули,
В крутой его лоб? Не судьба. Как нарочно,
 
 
Они не туда угодили, как спьяну.
И хоть говорят, что не клеятся чашки
Разбитые, выжил товарищ Ульянов.
А я сожалею об этой промашке.
 

***

 
Раиса Максимовна с нами,
И, значит, на верном пути
Все те, кто, сцепившись руками,
Решил в Перестройку идти.
 
 
Раису Максимовну страстно
Люблю я как дочь и как мать,
Она бесконечно прекрасна.
Мне нечего больше сказать.
 
 
Раиса Максимовна – это
Такое… такое… что вот…
Что мне… что со мною… что где-то…
Что так, а не наоборот.
 
 
Май 1988
 

***

 
Прощайте, российские веси.
Рожденному здесь не забыть
Крестьянства раздольные песни,
Его хлебосольства и сыть.
 
 
Прощайте, дубравы и нивы.
Не знаю, как вас не любить.
Здесь девушки дивно красивы,
Им всякое можно простить.
 
 
Прощайте, снега и морозы,
И проруби с черной водой,
Бодливые резвые козы,
Рекордный коровий удой.
 
 
Прощай, на лугах земляника,
Подгнивший не убранный стог
И русского быта улика –
Распутица сельских дорог.
 
 
Шлю я агропрому прощанья,
И ты, мораторий, прощай,
На ядерные испытанья,
Подписанный в нынешний май.
 
 
Заводы, АЭС и озера,
Вам шлю я последний привет,
Прощай, легендарный «Аврора».
В руке моей хрусткий билет.
 
 
Лечу в Израиль, за границу,
А в сердце такая тоска.
Теперь вы мне будете сниться
На фоне долины Бекаа.
 

***

 
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, где столько лет на пару
С женой вы правили на шару,
Без боя отдана?
– Ну, что сказать тебе, племянник?
Я честный был градоначальник,
Лишь пчел имел да умывальник,
А больше ни хрена.
 
 
Дороги строил и светлицы
На благо матушки-столицы.
А ныне пишут небылицы,
Что я-де, казнокрад.
Что мой асфальт дороже злата,
Что на пути, мол, без возврата
Сносил старинные палаты.
Так то ж, племянник, МКАД!
 
 
Ну, конкурентов, да, малеха
Душили. Но они ж помеха,
И я скажу тебе без смеха:
Все окупилось в срок.
Манеж спалил, Петра поставил,
Кривые улочки исправил.
И что ж теперь, я плохо правил?!
Да я всем дал урок,
 
 
Как в граде многомиллионном,
Жарой и копотью спаленном,
Нещадно пробками стесненном
Всегда иметь барыш.
Но по секрету, без обмана
Скажу, что шкурки от банана
Я не имел с того шалмана –
Я нищ, как в церкви мышь.
 
 
Жена моя – ей карты в руки –
Профессор воровской науки
Все проворачивала штуки,
С нее теперь и спрос.
А я невинно обвиненный,
Единовременно лишенный
Поста. Пока не привлеченный,
И экс-единоросс.
 
 
Повисла пауза в беседе,
За стенкой лаялись соседи,
Проехал на велосипеде
По улице пацан.
Сох на ветру пододеяльник,
Разлил по двести грамм племянник.
Смахнул слезу градоначальник
И выкушал стакан.
 

С НОВЫМ ГОДОМ

 
Я тебя поздравляю, сегодня отпета
Песня этого года, песня этого лета,
Песня осени желтой, дождями звенящей,
Заунывной, как фуга, и плодоносящей.
 
 
И давно «до свиданья» весна нам сказала,
Когда белых снегов покрывало сползало.
Я, по правде сказать, уж про то забываю,
Это было давно, где-то, кажется, в мае.
 
 
Лишь зима, сделав шаг через грань новогодья,
Набирает галоп, расправляя поводья.
Впрочем, эта зима уже нового года,
Ей иная цена, в ней другая погода.
 
 
Был хорош этот год для кого-то, быть может,
И грядущие дни его точат и гложат.
Может быть, оттого, обманув всех кретинов,
Здесь остался навек маршал Дмитрий Устинов.
 
 
Ну, а мне что жалеть? В Мавзолей не положат,
Так что душу мою неизвестность не гложет.
Слава Богу, что жив, что какой-нибудь дряни
От случайных знакомств не схватил я по пьяни.
 
 
А чего мне жалеть? Год на год все похожи,
Неизвестности нет и известности тоже.
Так что выпьем давай за прощанье и встречу,
Это ж праздник никак, а не будничный вечер.
 

***

 
Вот вдарит праздник новогодний,
А я боюсь, вдруг нам опять
Вместо веселия сегодня
Могилу новую копать.
 
 
Ну чем не шутит черт лукавый.
Объявят траур по стране,
И вместо праздничной забавы
С повязкой стой на рукаве.
 
 
Я б ошибиться рад с оценкой,
Конечно, лучше без смертей,
Но много за кремлевской стенкой
Таких, кто плачется по ней.
 
 
А, может, сам? Тогда сложнее,
Морозный грунт весьма тяжел.
Придется рядом с Мавзолеем
Бурить шпуры и сыпать тол.
 
 
Не дай же Бог ни в коем разе
Нам торжество искоренить,
Избавь от всяких безобразий.
Пусть в Новый год все будут жить.
 

***

 
Я солнечный ветер ловлю в паруса,
Но он ускользает, сквозь пальцы сочится.
И тухнет на камбузе вновь колбаса,
И хочется прыгнуть за борт – утопиться.
 
 
Созвездие Лебедя в небе горит,
Созвездие Рака сияет нетленно.
И нет лишь созвездия Щуки – есть Кит.
Но Кит не подходит сюда, несомненно.
 
 
И Тверь обозвали Калинином зря.
Свердловск, Ленинград, да и Киров – не очень.
Но реки остались, а также моря.
И Сочи оставили городом Сочи.
 
 
Я солнечный ветер вдыхаю всем ртом,
И полными легкими взад выдыхаю.
Иду на грозу (в мае бьет первый гром),
И жизнь изначально до дна понимаю.
 

***

 
Бессмысленно, глупо, не стремно,
Поэтому я отошел.
Хотя поначалу так скромно,
Почти ненавязчиво вел
 
 
Разведку. И были нюансы,
Дающие повод к тому,
Чтоб думать и взвешивать шансы.
Но бросил я все. Почему?
 
 
Да все потому, что помимо
Попутного ветра, мне дул
И встречный. И я так прикинул,
Что не фига. Я обманул
 
 
Судьбу и ушел от решенья,
Послал эту всю хренoтень.
Не стоит все это мученья
Души, да и попросту лень.
 

***

 
Вот видишь, милая Татьянка,
Не так уж я и был не прав,
Когда писал, как может пьянка
Свой проявить коварный нрав.
 
 
И вот вам битая посуда,
И мебель в щепки. Видит Бог,
Вам повезло, что только груда
Осколков, запертый порог
 
 
Да пара пьяных идиотов.
Об этом можно и забыть.
Зато теперь не от кого-то
Ты знаешь, как все может быть.
 

***

 
Мой шарик, который я так надувал,
Который, по мере надутия мною,
Так нравился мне и почти что летал,
Вдруг лопнул. И все. Расползлось тишиною
 
 
Остатнее эхо глухого хлопка.
Ударили больно резинки в хлебало.
Я вздрогнул, отпрянул, опешил слегка
И понял, как я удивительно мало
 
 
Успел свой божественный шарик надуть.
Теперь я уперся в конец коридора.
Я шарик не тот выбрал – в этом вся суть.
Ошибся я, вот он и лопнул так скоро.
 
 
Конечно, мне жаль. Только дело не в том.
Еще не исчерпана шариков квота.
Обидно, что этот нелепый облом
Меня доконал, и пропала охота.
 

***

 
Не ругаю тебя, не кляну
И боюсь ненароком обидеть.
И не ставлю тебе я в вину,
Что меня ты не хочешь увидеть.
 
 
Ты ушла от меня, как вокзал
Уплывает в окошке вагона.
Но за поездом я не бежал,
Я стоял под навесом перрона.
 
 
Такова, очевидно, судьба,
Чтобы нам разлететься – и точка.
Тут уже не поможет мольба,
Не вернет тебя страстная строчка.
 
 
Утешенья, однако ж, просты
В заколдованной линии круга:
Знаю, стала подругою ты
Моего закадычного друга.
 
 
Ну, а если его навсегда,
Как ненужную старую клячу,
Ты однажды оставишь, тогда…
Вот тогда я, наверно, заплачу.
 

***

 
В коротеньком платьице белом
Тебя позабыть я не смог.
Глаза на лице загорелом,
Две стройные линии ног.
 
 
Когда на заре в полумраке
На ферму ты шла босиком,
Свой лай прекращали собаки
И дружно виляли хвостом.
 
 
А я полуголый и тихий
Все думал, без страха простыть,
Коль есть вот такие чувихи,
То стоит, наверное, жить.
 
 
Ноябрь 1985
 

***

 
Прошло наваждение, кончен припадок,
И сердце в обыденном бьется ключе.
Отныне в душе моей полный порядок,
И больше не виснет никто на плече.
 
 
Отныне никто докучать мне не будет
Пустой болтовней, телефона звонками.
И добрыми братьями станут мне люди,
А то ведь своими, бывало, руками
 
 
Хотелось мне всех задушить, перевешать.
Всех тех мужиков, что ее замечали.
Как будто кругами водил меня леший,
И злые кикиморы в ухо кричали.
 
 
Ну, честное слово, чего не хватало
Мне прежде, когда подцепил я ту клячу?
Такая натура, чего-то все мало.
И ищешь себе авантюр наудачу.
 
 
Нашел. Показалась чувиха попсовой.
И тут началось – не опишешь словами.
Но месяц прошел, и от радости новой
Я самыми горькими плачу слезами.
 
 
Но, слава те, Господи, кончен припадок,
Уж так налюбился, что сам был не рад.
Отныне в душе моей полный порядок,
Увел мою клячу другой конокрад.
 

***

 
Люди, давайте дружить на планете.
На всех континентах пусть бегают дети,
Которые стали плодом этой дружбы,
А ссор беспричинных нам с вами не нужно.
Ведь дружба святая, как добрая сказка.
В мгновения дружбы срываются маски
Всех замыслов пагубных, мыслей зловредных.
Мы поступью к дружбе шагаем победной.
И мы из рядов наших вычеркнем смело,
Кто дружит вполсилы, ленясь, неумело.
 

***

 
Я не испытываю боли,
Без чувств не падаю на пол.
Гипнотизируешь ты, что ли,
Когда мне делаешь укол?
 
 
И я уж жду и сожалею,
Что это дело двух минут.
Похоже, я другим болею,
Чем то, чего мне лечат тут.
 
 
Я б в процедурной поселился,
Поставил тумбочку, кровать.
Там жил, работал и лечился,
И там же стал стихи писать.
 
 
Зато, представь, какое благо –
Приходит утро, входишь ты!
Не может жалкая бумага
Отобразить мои мечты.
 
 
И если б был я помоложе,
И если б не мои грехи,
Да на Делона б вышел рожей,
К тебе б набился в женихи.
 

***

 
О лучших днях мы все мечтали.
Удача. Все стремятся к ней.
И мы их ждали, очень ждали,
Тех самых несказанных дней.
 
 
Но где они, где эта радость?
Зачем так горек был обман?
Мы пили яд, и был он в сладость,
И застилал глаза туман.
 
 
Нам рисовалась перспектива
Без слез, ушибов и потерь.
Как жизнь тогда была красива,
Как жизнь безрадостна теперь.
 
 
Во что-то верили и ждали,
Что все придет само собой.
И намечали, намечали…
И планы были… Боже мой!
 
 
Мне нынче даже вспомнить жутко
Восторг, пускание слюней.
И все всерьез, все не на шутку.
И все спешили, все скорей.
 
 
Куда мы, глупые, спешили,
Ужель так худо было нам?
Эх, жили б дальше, как и жили,
И предавались бы мечтам.
 
 
Но нет, ушли, взвалив на плечи
Боль, неурядицы, дела,
Но так и не дождались встречи
С мечтой, что в нас тогда жила.
 
 
Февраль 1985
 

***

 
Нет такой радости на свете,
На дне которой вопреки
Всем увереньям на планете
Не зрело б зернышко тоски.
 
 
И рано, поздно ль, но пробьется
Росток зеленый, выйдет час,
Могучим дубом разрастется,
Всю радость вытеснив из нас.
 
 
Ох, крепок дуб, набравший силы,
Корней пустивший переплет.
Ни топоры его, ни пилы –
Ничто не срубит, не возьмет.
 
 
И все, считай, пропала радость,
Лишь уповай на небеса.
Тоска в душе, на сердце гадость
Зеленым цветом, как леса,
 
 
Как многолетние дубравы.
А там и желуди пойдут.
И так в тебе полно отравы,
А тут, глядишь, и прорастут.
 
 
И молодые встанут чащи,
От желудей того и жди.
Удобрит зверь их проходящий,
Польют осенние дожди.
 
 
Одна надежда на спасенье
Тут может быть – коль повезет –
Однажды молнии паденье
Тот дуб на щепки разнесет.
 
 
И ты переродишься дважды,
Нальешься радостью, пока
Из злого семени однажды
Не прорастет опять тоска.
 
 
Март 1985
 

***

 
Я луч света в потемках вселенной,
Я горю, как костер на ветру,
Я, как функция икс-переменной,
Я, наверно, иссякну к утру.
 
 
Ну так что ж, мой огонь хоть не ярок,
Но пускай в нескончаемой мгле
Для кого-нибудь он, как подарок,
Как маяк путеводный к земле.
 
 
Я зависим от солнцестоянья,
Я горю лишь в затменья и ночь.
С угасанья и до возгоранья
Никому не могу я помочь.
 
 
Потому что при солнечном свете
Ни к чему ни гореть, ни пылать.
Даже если заблудятся дети,
Днем их легче всегда отыскать.
 
 
Я горю только в ночи слепые,
Когда в мире не видно ни зги,
Когда тени встают гробовые
И от страха корежит мозги.
 
 
В этот час беспросветный и жуткий
Мертвецы восстают из могил.
И тогда-то вот, к ближнему чуткий,
Я пылаю в ночи что есть сил.
 
 
Январь 1985
 

***

 
Ты спишь? Да, наверно. Уж тихо и поздно,
И, кажется, ветер устал и уснул.
И сны по тропинкам спускаются звездным,
В твоем изголовье садятся на стул
 
 
И снятся тебе. И мне хочется тоже
Присесть вместе с ними, посланцами дрем,
И спящие губы, и нежную кожу
Твою целовать, позабыв обо всем.
 
 
Привыкнут глаза к темноте тихой ночи,
И время замрет, как в молитве-мольбе.
Я выберу сон, он один среди прочих,
Тот самый, который назначен тебе.
 
 
В нем праздник и радость, цветенье без края,
В нем то, что еще не успел я сказать,
В нем в полгоризонта любовь неземная,
В нем то, что тебе я хочу пожелать.
 
 
Ты спишь? Да, наверно. А ночь на исходе.
И утро торопится в дверь позвонить.
Волшебные сны в поднебесье уходят.
Как жаль, что мне тоже пора уходить.
 
 
Февраль 1984
 

***

 
Маленькие нежные ручонки
Щиплют мои уши в шесть утра.
Это симпатичные девчонки
Подают сигнал мне, что пора
 
 
Расчесать им хвостики и гривы,
А потом в баранки заплести.
Я бубню, что вы и так красивы.
Рань какая, Господи, прости.
 
 
И зачем с разбившейся тарелки,
Громыхнувшей искрами в лесу,
Я привел их в дом и выдал грелки,
Дал паштет, морковь и колбасу.
 
 
Вот и вся картина без обмана –
Междупланетарная семья:
Три девчонки с Ипсилон Тукана,
От землян представлен только я.
 

***

 
Да мог ли я поверить в это?
Как мне неслыханно свезло,
Как будто сущему назло,
Среди зимы явилось лето.
 
 
И я готов, хочу писать,
Того награда, право, стоит.
И пусть тебя не беспокоит,
Что кто-то сможет помешать
 
 
Мне. Отрешась от суеты,
Слагаю я стихотворенье.
Продлись, прекрасное мгновенье,
Когда мне снова снишься ты.
 
 
И мы идем с тобой в лугах,
Средь овнов мирных и пушистых,
Вдыхаем аромат душистых
Цветов… Ну, в общем, в двух слогах
 
 
И не расскажешь обо всем.
И лишь часы неумолимо
Торопят нас, летя незримо.
Ночь коротка – уже подъем.
 
 
Но знаю, знаю я, ей-ей,
Лишь солнца луч щеки коснется,
Движок компьютера забьется,
Мы в теме встретимся твоей.
 

***

 
Я думал, ждать напрасно боле
Высоких чувств и теплоты,
Но повинуясь чьей-то воле,
Когда ко мне явилась ты,
 
 
Все изменилось в одночасье.
И вот уж наполняет грудь
Биенье сердца, и участье
Твое со мной. Дай окунуть
 
 
Лицо в прозрачные ладони,
Смыв неурядицы и жуть.
Ты, как звезда на небосклоне,
Мне указующая путь.
 

***

 
Мой нежный друг, души отрада,
Мой день и ночь, огонь и лед,
Моя нежданная награда,
Прости, я просто идиот.
 
 
Я погрузился в омут быта,
Погряз в заботах, суете.
Но ты, мой ангел, не забыта.
Я это даже на кресте
 
 
Сказал бы. Просто слаб и жалок
Стал под напором внешних сил.
Но твой божественный подарок
Меня как будто воскресил.
 
 
Я прочитал твое посланье,
И пали цепи бытия.
Теперь я буду ждать свиданья,
Где будем только ты и я.
 

***

 
Он уходил. В последний раз
Окинул взглядом двери, стены,
В сенях гремящий вечно таз, –
Все как всегда – без перемены.
 
 
Прошел по комнатам пустым,
Еще вчера родным и милым.
Недолгий путь таким простым
Вдруг показался и унылым.
 
 
Любовь? А где она живет?
Не здесь, уж точно. Может, где-то.
Спросить бы, только кто поймет.
Нет, все вопросы без ответа.
 
 
Была ли грусть? Наверно, да.
В привычках трудно изменяться.
А здесь, как ни крути, года
Прошли. Но час пришел прощаться.
 
 
Его никто не провожал,
И телом к телу не прижался.
Он сел в последний раз, привстал,
Вильнул хвостом и прочь умчался.
 

СТИХОТВОРЕНИЕ О БЛИЗОСТИ К ИСТОКАМ

 
Я с детства к крестьянкам неровно
Дышу полнотою груди.
Я с ними повязанный кровно.
И им не нужны бигуди,
 
 
Как неким райцентровским дурам,
Которые курят и пьют.
А эти и без маникюра
В горящую избу войдут.
 
 
И выйдут, улыбкой горячей
Тебя одарив, как рублем,
Взамен не потребовав сдачи,
А молча рванув за конем.
 
 
Нужны ли иные причины?
Да нет – потому и пишу.
Друзья мои, братья мужчины,
Всех вас плюсануть я прошу.
 

***

 
Ну, вот он день осенний яркий
В красивых листьях золотых
Пришел так вовремя. Не жаркий.
А и не надо нам таких.
 
 
Приятней, кутаясь у печки,
Гостей покликав ввечеру,
Поставить торт, зажечь в нем свечки,
Раскочегарившись к утру.
 
 
Ведь это ж, братья, день рожденья,
Ведь это ж, сестры, день такой,
Когда приходит вдохновенье,
И все снимается рукой:
 
 
Мороки разные, заботы,
Звонки по делу, пылесос.
Лишь кухня, торт, салат и шпроты,
Да в гастроном неспешный кросс.
 
 
Но, право, стоит ли об этом.
Да и о том не так, чтоб в масть.
Придут друзья в потоках света,
Как неотъемлемая часть
 
 
Тебя самой. А ты в убранстве.
И вы все вместе раз в году
На ограниченном пространстве,
Как гуси-лебеди в пруду.
 
 
Так пусть же, милая, стихии
И параллельные миры
Тебя минуют, и плохие
Ребята падают с горы.
 
 
А ты с друзьями в полной мере,
Тоску не ставя ни во грош,
Отметишь праздник на фатере
И выпьешь с ними, и споешь.
 
 
И дай тебе Господь удачи,
Здоровья, радости сполна,
Тепла, счастливых дней без сдачи
И рюмку доброго вина!
 

***

 
Повесился ангел от жгучей тоски,
Мы хором его из петли доставали.
Потом расчесали ему волоски
И крылья сложили. И горько рыдали.
 
 
Я рюмку налил, молча выпил и сел,
И долго сидел в позе сонной тетери.
Потом мне сказали, что я поседел
В чудовищный миг этой страшной потери.
 
 
Я долго потом сам в себя приходил,
С любимыми дамами год не встречался.
Я этого ангела сердцем любил,
Всегда и во всем я ему доверялся.
 
 
Во сне я зову его. Только с утра
Вдруг осознаю, понимаю – напрасно.
И вряд ли помогут беде доктора,
Ведь жизнь моя наполовину угасла.
 

***

 
Любовь внушила кавалеру
Себя, и он влюбился в даму.
Затем, последовав примеру,
Послал он даме телеграмму.
 
 
Признался ей, все честь по чести,
Мол, жизнь без вас невыносима,
И что давайте будем вместе,
Как два влюбленных пилигрима.
 
 
Ну, в общем, целую страницу
Изящных фраз и виршей Фета
Он начертал, любя девицу,
И стал с надеждой ждать ответа.
 
 
Но не задела телеграмма
Ее. Она не отвечала.
И он не знал, что эта дама
Уныло о другом скучала.
 

***

 
Любите, люди! Как иначе?
Иначе как же не любить?
Когда вам не додали сдачи,
Кассира не спеши убить.
 
 
Но в пику всем люби ворюгу –
А вдруг проникнется, подлец,
К тебе потянется, как к другу,
Как к сыну тянется отец,
 
 
И устыдится в полной мере
В своем неправедном грехе,
Свою раскроет душу вере,
А ты лишь скажешь: «Хе-хе-хе».
 

***

 
Света, встрянь – тебе все рады,
Да и как иначе быть.
Пусть в тоске подохнут гады,
Мы за них не будем пить.
 
 
Рассиропимся на пляже,
Посидим у камелька,
Хряпнем водочки и даже,
Может быть, и коньяка.
 
 
Отражу в сознанье голом
Свеч сгоревших тонкий дым.
Не расстанусь с комсомолом,
Буду вечно молодым!
 
 
Июнь 2017
 

***

 
Бросил я якорь и выпал в нирвану.
Все! Не поеду теперь никуда.
Мне кругосветки уж не по карману,
Не по здоровью, к тому же года.
 
 
Я возвращаюсь обратно к истокам,
К первой учителке доброй моей.
К первым прогулянным мною урокам
И провожанью в полет голубей.
 
 
Остепенился я, милые дамы.
Перед камином сижу у огня.
Переживаю житейские драмы.
Ну, поцелуйте ж хоть кто-то меня!
 
 
Июнь 2017
 

***

 
Был Финский залив непривычно прекрасен,
И в Лисьем Носу навалило сугробы.
Лед встал, но еще был предельно опасен
Для пеших прогулок. И оба мы, чтобы
 
 
Остаться в живых, шли по берегу моря.
И я целовал твои руки и шею.
Мы шли в феврале и не ведали горя.
Я правду пишу, я ведь врать не умею.
 
 
Курортный район за плечами остался,
Дворцовая площадь, Сенная, Фонтанка.
Мы шли по Московскому. Я целовался.
Снег сыпался, словно небесная манка.
 
 
На Волковском кладбище мы попрощались.
С тех пор мы с тобой не встречали друг друга.
Но в мыслях я часто назад возвращаюсь
И знаю, с весельем отныне напруга.
 
 
Декабрь 2016
 

***

 
Мои восточные мотивы
Во мне оставили свой знак.
Таджички редкостно красивы,
Но ведь и я не просто так.
 
 
Она совковою лопатой,
И вне национальных лент,
Сгребает снег, живя зарплатой
И вспоминая Пенджикент.
 
 
А я таджикского не знаю,
И потому надежды нет.
Я только взглядом провожаю
Ее оранжевый жилет.
 
 
Ноябрь 2014
 

***

 
Сегодня такая волшебная ночь:
Безоблачно небо, луна в полнакала,
И черная гладь водоема, точь-в-точь
Как в сказке, что бабушка мне рассказала.
 
 
Беззвучно колышутся ветви дерев,
От озера струи прохлады исходят,
И дюжина нежных утопленных дев,
Ведя хоровод, мне навстречу выходят.
 
 
Все ближе и ближе, быстрей и быстрей
Ведут они танец и взглядами греют,
А в небе всех ярче горит Водолей,
А также созвездие Кассиопеи.
 
 
Ночная фиалка дурманит в ночи,
И папортник нежный цветок раскрывает.
Крылами касаясь, летают сычи,
И фея судьбы в свете снов выплывает.
 
 
Прозрачное тело дрожит в темноте,
Как будто мираж невесомо струится.
Утопленниц хор, как орган в пустоте,
И синих холодных огней вереница.
 
 
А фея глядит из-под лунной фаты,
Прикрытая ею почти по запястья,
И правит резиновой лодкой мечты,
Надутой насосами полного счастья.
 
 
Май 1987
 

***

 
Болтаясь в вагоне трамвая,
На задней площадке скорбя,
Я ехал, тебя вспоминая,
Все силы в том употребя.
 
 
За окнами сумерки липли,
Вздувались огни фонарей,
Водителя голос охриплый
Вещал о закрытьи дверей.
 
 
А я напрягался до боли,
Тебя воскрешая в мечте
Такою, какая ты в школе
Запомнилась, как на холсте,
 
 
И гнал неотвязную жалость,
Юродивый рока напев,
Что мне вот тебя не досталось,
Что я, ничего не успев,
 
 
Ушел и в полночном трамвае
Трясусь теперь жалкий и злой.
Куда я поехал, не знаю.
Скорее всего, что домой.
 

***

 
Я уйду на заре, в первых хлопьях тумана,
Погашу электричество, выключу газ.
Я по-взрослому верю, светло, без обмана,
Что однажды звезда где-то высмотрит нас.
 
 
Я надел сапоги, чтоб не пачкать штиблеты,
В наших влажных местах сыровато с утра.
Верю я, на тебе тоже боты надеты,
Ведь не скоро еще распрямится жара.
 
 
И когда уже ночь поглотила пространство,
Я увидел звезды ослепительный свет.
Я рванул… Но в судьбе столько непостоянства…
Это поезд на Мгу передал мне привет.
 

***

 
Зима прощалась у порога,
А в горле ком, не продохнуть.
«Дотерпишь ли?» – спросила строго.
Я прохрипел: «Да, как-нибудь».
 
 
Меня погладила рукою:
«Я в декабре опять вернусь
Замерзшей северной рекою.
Ты только жди меня, не трусь».
 
 
«Иди, любимая. Я знаю,
Пройдут дожди, отступит зной.
И ты придешь, подсядешь с краю,
И снова будем мы с тобой».
 

***

 
А дамба волны отражала,
От наводнения спасая.
У парапета ты стояла
Ветрам открытая, босая.
 
 
Вдруг солнце спряталось за тучи,
Кометы тень на землю пала.
И кто-то голосом скрипучим
Тебя дразнил, но ты стояла.
 
 
Комета с грохотом корыта
Планету нашу миновала.
И о разлуке, прежде скрытой,
Ты с изумлением узнала.
 

***

 
Эльфы – славные ребята,
Знаю их и с ними пил.
Жил у них давно когда-то
И эльфиечку любил.
 
 
С королем их не встречался,
Выпал неприемный день.
В поле клеверном валялся,
Рядом жрал его олень.
 
 
Танцевал на дискотеке,
Спал, свернувшись, в камышах.
Эльфы тоже человеки,
Хоть и длинные в ушах.
 

***

 
У берез и даже сосен,
Пел певец, гуляет осень.
 
 
Незаметно бродит, тихо.
Словно мышь, а не слониха.
 
 
Только толку в этой тиши
Никакой. На что мне мыши?
 
 
У меня в моем подвале
Даже крысы ночевали.
 
 
Да и осень, если честно,
Хуже лета благовеста.
 
 
Грязь российская и слякоть.
Что тут петь, тут надо плакать.
 
 
Да и веры в этой песне
Никакой нет, хоть ты тресни,
 
 
Ни в Отчизны процветанье,
Ни в иное созиданье.
 
 
Вот шумят сосна с березой,
Да дожди роняют слезы
 
 
В ностальгических напевах.
И ни слова о посевах,
 
 
Что гниют в открытом поле,
Ничего о комсомоле,
 
 
Ничего о стройке БАМа.
Только много тарарама
 
 
О любви, ушедшем лете.
Жить не хочется на свете.
 
 
Для чего такие песни,
Не пойму я, хоть ты тресни.
 

В КОМПАНИИ С ПУШКИНЫМ

 
Мороз и солнце, день чудесный,
А ты все спишь, мать вашу так.
А нынче день никак воскресный.
Вставай давай, пошли в кабак.
 
 
Ишь, небеса заголубели.
А намело-то, намело.
Кому сказал, вставай с постели,
Уже давным-давно светло.
 
 
Оно, конечно, на лежанке
Приятно думать и мечтать.
Но ничего, нагрузим санки:
Давно пора бутылки сдать.
 
 
Вечор, ты помнишь, пили, дрались.
Вон на лице твоем пятно.
А нынче не опохмелялись,
Хотя одиннадцать давно.
 
 
Скользя по утреннему снегу
(А что поделать – гололед),
Друг милый, предадимся бегу
На спор, кто первым упадет.
 
 
А вот и чайная на взгорке,
Я здесь как близкая родня,
На окнах занавески в сборки,
И вермут, милый для меня.
 
 
Январь 1985
 

К МАТЧУ НА ЗВАНИЕ ЧЕМПИОНА МИРА ПО ШАХМАТАМ МЕЖДУ А. КАРПОВЫМ И Г. КАСПАРОВЫМ

 
Скажу вам честно, мужики,
Я в бесконечность нынче верю.
Я с вашей шахматной руки
Открыл в нее сегодня двери.
 
 
Ваш матч, считаясь матчем века,
Прошит интригой, как канвой.
Но не во благо человека
Он стал и вправду вековой.
 
 
Какие грустные глаза
У комментаторов. Довольно,
Я тоже голосую «За»!
Конец! За вас, ребята, больно.
 
 
Уже становится смешно,
А скоро будет просто скучно.
Нет, это, право, не грешно,
Ничьи подписывать послушно.
 
 
Воспринимаю как беду
Тот факт, что Фишер не играет.
Он на пятнадцатом ходу
Ничьих не делал, каждый знает.
 
 
Чего ж вам надо? Есть рекорд
И по ничьим, и по сиденью.
Из вас, должно быть, каждый горд
Тем и другим, но нет терпенья
 
 
Очередной читать отчет:
«Ничья… Опять без изменений
Остался всем известный счет».
На этот счет есть много мнений.
 
 
А я хочу вам пожелать:
Нас не смешите вы, кончайте!
Уж если сели вы играть,
То хоть характер проявляйте.
 
 
Январь 1985
 

***

 
Как хорошо мне под землей
Лежать в тепле, отдавшись грезам,
Наедине с самим собой,
Назло метелям и морозам,
 
 
Тем, что бушуют наверху
И в кармин красят нос и уши.
А я, как в заячьем пуху,
Лежу, мне здесь теплей и суше.
 
 
Со мной от ядерной войны,
Когда б такая приключилась
В пределах милой мне страны,
Здесь ничего бы не случилось.
 
 
Я б пережил налет, другой,
И пожалел бы тех, кто гордый,
Кто жить не хочет под землей,
А по земле ступает твердой.
 
 
В загробный мир не верю я,
Не верю сказкам этим глупым,
И не подумайте, друзья,
Что я себя представил трупом,
 
 
Лежащим в недрах под землей,
Не спорьте, надрывая глотки.
Я просто в фирме «Метрострой»
Служу рабочим на проходке.
 
 
Январь 1985
 

***

 
Не очень удобно писать в туалетах
На стенах, покрашенных масляной краской.
Скользит карандаш, это вам не газета,
Не ватман, под грифель ложащийся с лаской.
 
 
В сортире вокзальном под лампочкой, в нише
Мерцанье свое изливающей, глупо
Писать, что сидел тут какой-нибудь Гриша.
Поэтому броско пишу: «Здесь был Пупо».
 
 
Зайдет опростаться какой-нибудь Петя
Из СПТУ и всерьез удивится,
И скажет: «Чего не бывает на свете,
Вдруг в женском была Пугачева певица?»
 
 
Я славлю сортиры и в целом эстраду.
Во всех туалетах до станции Сходня
Расписаны стены под стать хит-параду:
Леонтьев, Кутуньо, Кобзон. А сегодня
 
 
Поставил автограф я в самом престижном
Сортире. И где? На Московском вокзале.
Я крупными ровными буквами жирно
Поведал, что здесь «Песняры» побывали.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Что лучше средней полосы
И снежных северных окраин,
Где, трепеща, встают овсы
И режет рожь стальной комбайн.
 
 
Пусть не цветет у нас урюк,
Нет виноградом лоз увитых.
Зато уж, окромя гадюк,
Нет больше гадов ядовитых.
 
 
Здесь скорпион не пригвоздит,
Поскольку нет тут этой дряни,
Или крылатый паразит.
Ну, разве что комар поранит.
 
 
Не стоит даже говорить,
Как здесь вода чиста, без тины.
Из каждой лужи можно пить,
Не кипяча, не сыпля хины.
 
 
Холеры тут не приобресть,
Дизентерии, лихорадки.
Ты прямо с ветки можешь есть,
Не мóя, фрукты – все в порядке.
 
 
Нас здесь не мучает жара,
Не жухнет зелень в центре лета.
А дивной осени пора
Пером Сергеича воспета.
 
 
А что на юге? Снега нет,
Холерных палочек стихия.
Гашиш, гаремы, Магомет
И плюс антисанитария.
 

***

 
От водки и от бормотухи,
Что я смешал всему назло,
Мне так хреново стало в брюхе,
Так по-свинячьи развезло,
 
 
Что я в злобé стакан отринув,
Встав от застолия с трудом,
И мутным взором всех окинув,
Решил покинуть этот дом.
 
 
Никто, похоже, не заметил,
Как выгребаю я к дверям.
Я все приличия на свете
В тот миг послал ко всем чертям.
 
 
Сдавила горло мне блевота,
Но, словно псу, сказав «Тубо»,
Рукою, влажною от пота,
Я скомкал пышное жабо.
 
 
И выпал в свет пустой прихожей.
Там в зеркалах узрел я лик
На человека не похожий.
То я был, я, а не двойник.
 
 
Свинья свиньей, с прической мятой,
В рубашке, залитой вином,
Я не понравился, ребята,
Себе. И, обозвав дерьмом
 
 
Себя, гостей, хозяев, водку,
Не зная, где тут туалет,
Засунул я два пальца в глотку
И облевал в сердцах паркет.
 
 
Мне тут же резко полегчало,
Мысль стала емкой и прямой,
Хотя слегка еще качало,
И я сказал себе: «Домой!»
 
 
Я взял пальто, надел ушанку,
И по-английски, втихаря,
Покинул гнусную гулянку,
Свою несдержанность коря.
 

***

 
Свой аромат струило лето.
В прохладу ночи лунный свет
Вплелся. Шли тени по паркету,
Журчал чуть слышно туалет.
 
 
О, я не спал в ночи безумной
На белоснежных простынях.
Я грезил жизнью остроумной,
Мечтал о самых лучших днях.
 
 
Цикады пели в палисаде,
И тело с негою сжилось.
Душа просила, Бога ради,
Любви. И прочь бежала злость.
 
 
Я уповал, блистали очи,
Взор был пронзителен и чист.
И город мой был словно Сочи.
А я, как сдавший план таксист.
 
 
Я трепетал, забыв о быте,
Я чуда жаждал наяву.
А ночь цвела. В цепи событий
Роса ложилась на траву.
 
 
И вдруг под левою лопаткой
Тревожно зуд я ощутил.
Там кто-то впился мертвой хваткой.
То клоп был. Я его убил.
 

***

 
Удар был сильным – очи в кучку,
Я на земле, а хулиган,
Всю до копейки взяв получку,
Себе надыбал на стакан.
 
 
Что я скажу жене и детям,
Как посмотрю в глаза родным?
Все дома ждали деньги эти,
А те растаяли, как дым.
 
 
Чего теперь мне делать, братцы?
Куда идти, кому писать?
И кто тут будет разбираться?
И где налетчика искать?
 
 
Напрасный труд искать защиты
И к правосудию взывать,
Там и покруче есть бандиты,
Что могут все до нитки снять
 
 
С тебя и так представить дело,
Что сам же будешь виноват.
И я привстал, лицо болело –
Ударил очень сильно гад.
 
 
Я так решил – пойду до хаты,
Скажу родным, что, видит Бог,
Сегодня не дали зарплаты,
А будет завтра после трех.
 
 
А завтра, знаю я, в прокатном
Дают зарплату. К черту страх.
Возьму кирпич и аккуратно
Дождусь кого-нибудь в кустах.
 
 
Ударю сильно – очи в кучку,
И испарюсь, как с яблонь дым.
Верну себе свою получку
На радость детям и родным.
 
 
Май 1987
 

НА ПЕРЕДАЧУ «СЧАСТЛИВЫЙ АККОРД»

 
Все самое лучшее, лишь первый сорт,
Что с песенной нивы доселе снимали,
Вы в нашей программе «Счастливый аккорд»
Услышите, если еще не слыхали.
 
 
Включайте приемник и магнитофон,
Прочистите уши в семнадцать пятнадцать.
В такие минуты синей небосклон
И краски отчетливей, надо признаться.
 
 
За эти три четверти часа у вас
С призваньем появится шанс разобраться.
Вам лишь телефон ПТУ про запас
Успеть записать предстоит постараться.
 
 
Не врем, и от ханжества мы далеки,
Для вас и о вас передача ведется.
Так слушайте песни свои, сопляки,
Хоть часто не ясно, о чем в них поется.
 

НА ПЕРЕДАЧУ «КРУЖАТСЯ ДИСКИ»

 
Опять знакомый позывной
Заставит бросить все заботы.
Ах, душка Вака, голубь мой.
Как хорошо после работы
 
 
Включить на кратких полчаса
Свой телевизор синеокий.
И голоса, и голоса
Сольются в песенном потоке.
 
 
В который раз звенит «Бим-бом»,
И прибалтийские напевы
С неясным текстом входят в дом,
А на экране пляшут девы.
 
 
Как жаль, что это не в первой,
Что часто стало повторяться.
Но все равно спешу домой
В надежде все-таки дождаться
 
 
Того, о чем просил не раз,
Да и другие просят тоже.
Ну, может, сбудется сейчас?
Телеэкран нам всем поможет?
 
 
И он зажег волшебный свет,
Опять знакомая картинка,
Но в ней давно «Секрета» нет,
И так заезжена пластинка.
 

***

 
В район шестидесятой параллели
Заброшен я (я дальше не бывал).
У нас тут поужаснее метели,
И подевятей здесь девятый вал.
 
 
Но не ропщу на город и погоду.
Тулуп одену, уши завяжу.
Я обожаю Севера природу,
Мне Север дорог, так я вам скажу.
 
 
И пусть в широтах наших померанцы
Не плодоносят, не цветет урюк.
Завидуйте мне, южные засранцы,
Под боком у меня Полярный круг.
 

***

 
Еще не пошит мой костюм погребальный,
И гроб не заказан пока.
Но я за болотом уж слышал прощальный
Тоскливый запев кулика.
 
 
Ах, алые розы, ах, черные розы
Печально на гроб упадут.
И тихие слезы, и чистые слезы
По бледным щекам потекут.
 
 
Ах, плакать не надо, конец неизбежен,
И жизнь уж пошла на излет.
Но помнишь, друг милый, ты помнишь как нежен
С тобою я был в этот год.
 
 
Ах, алые розы, ах, черные розы
Печально на гроб упадут.
И тихие слезы, и чистые слезы
По бледным щекам потекут.
 
 
Возьми вот на память лоскут из батиста,
Как раз на платок носовой.
А в сердце так тихо, а в сердце так чисто,
И светел я ныне душой.
 
 
Ах, алые розы, ах, черные розы
Печально на гроб упадут.
И тихие слезы, и чистые слезы
По бледным щекам потекут.
 
 
Не мучься, не кайся, мой ангел сердечный,
Мне больно, что взор твой угрюм.
Еще не пошит твой наряд подвенечный
И мой погребальный костюм.
 
 
Ах, алые розы, ах, черные розы
Печально на гроб упадут.
И тихие слезы, и чистые слезы
По бледным щекам потекут.
 
 
Июль 1986
 

САМОДОВОЛЬНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

 
Ух вы, мускулы стальные,
Легких емких глубина,
Щеки, кровью налитые,
Рук облапистых длина.
 
 
Ух вы, все мои достатки:
Острый ум и тонкий слух,
Галстук, желтые перчатки,
Сочный голос,
Мягкий волос –
Нежный, как гагачий пух.
 
 
Поступь твердая, осанка,
Лика ясные черты.
Пиджака в шелку изнанка,
Туфли дивной красоты.
 
 
Все счастливые приметы
С детства я в себя впитал.
Ел лишь лучшие конфеты,
Кушал сливки,
Все прививки
Делал – и таким вот стал.
 
 
Июль 1986
 

***

 
В синий сумрак вдруг белые кони
У ворот свой застопорят бег,
Когда полночь звонят с колоколен
И кружится загадочно снег.
 
 
В этот час вдруг проснешься в тревоге,
Одеяло отбросишь рывком.
И поманят, поманят дороги,
И к окну подойдешь босиком.
 
 
Тишина. Только звезды мерцают,
Да храпит коренник у крыльца.
И поймешь, что тебя поджидают
Эти кони. И краска с лица
 
 
Вдруг сползет в мановение ока,
Будто обручем стиснет в груди,
И какая-то сила жестоко
Подтолкнет и прикажет: «Иди!»
 
 
И согнутся колени безвольно,
Пот холодный покроет чело.
Ах, как больно, мучительно больно
Зимней ночью покинуть тепло.
 
 
Но пойдешь, сядешь в черные сани,
Белый саван накинешь на грудь,
Вспомнишь детские сны с чудесами,
Только сам не сумеешь уснуть.
 
 
Кто-то в сердце накличет тревогу,
Чья-то тень промелькнет, как беда,
Черный ворон покажет дорогу
В никуда, в никуда, в никуда…
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Окатит с головы до ног
Прибой, где брызги, как картофель.
И тусклым золотом песок
Поманит вырыть в полный профиль
 
 
Окоп, и выстроить блиндаж,
И дать в эфир радиограмму,
Что город N приморский – наш.
И сменит каску на панаму
 
 
Вчерашний снайпер. Город N
Вновь ждет курортников наплыва.
Все позади: и смерть, и плен.
И снова девушки красивы.
 
 
Опять открыт кафешантан,
Изъята светомаскировка.
С афиш кино глядит Тарзан,
И с граждан вор снимает ловко
 
 
Часы. И в опере опять
Поет куплеты Мефистофель.
Но жаль, нельзя лопату взять –
Отрыть окоп на полный профиль.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Эти чертовы белые ночи,
Свет в окне от зари до зари.
Не уснуть, даже если захочешь.
Так светло, что не жгут фонари.
 
 
Так светло, что читать можно прессу.
Этот свет непутевый силен.
Белым саваном в лунную мессу
Опоясало весь небосклон.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Степные сурки просыпаются кучно,
Выходят из нор для добычи кореньев.
Тут можно подумать, что все это скучно,
Но все ж не скучней заготовки поленьев.
 
 
Сурки не даются безропотно в руки.
И есть от чего. Их хватают туристы,
Их ловят койоты, зоологи-суки
И прочие сраные натуралисты.
 
 
От жгучей и горькой обиды спасаясь,
Сурок остается отважным и смелым.
Он в зимнюю пору, вполне отсыпаясь,
Весной на поверхность выходит с заделом,
 
 
Полученным методом тренинга тела,
Развитием чувств, беговой тренировки.
Из анабиоза выходит умело
Он в этот период. Обходит веревки,
 
 
Капканы, петельки и мины-ловушки.
Отброшены образы, что ему снились.
Его не волнуют замерзшие тушки
Тех жалких бомжей, что в степи заблудились.
 
 
Так лето за летом, зима за зимою
Проводят сурки, зерновыми питаясь.
По жизни проходят дорогой прямою,
Отважно от сволочи обороняясь.
 

***

 
Мой пробил час. Остыли руки,
В прическе спутался пробор.
С меня в мертвецкой снимут брюки
И кровь заменят на раствор.
 
 
А я, еще вчера подвижный,
Ловящий взглядом облака,
Домашний мальчик, нежный, книжный,
Лежу плашмя, а с потолка
 
 
Свой цедит свет в полуподвале
Дневная лампа. Анатом
Меня кромсает. И едва ли
Он был при жизни мне знаком.
 
 
Он курит «Мальборо» взатяжку,
Он вспоминает о жене.
Мои мозги кладет он в чашку
И улыбается весне.
 
 
Он переполнен чувством тонким,
И он в меня почти влюблен.
И он кричит, рвет перепонки:
«„Зенит“, ребята, чемпион!»
 

***

 
Никто, никогда и нигде, и ни разу,
А только, представьте, такое вот дело.
И если уж что-то и сказано сразу,
То только тогда, когда все до предела.
 
 
А так, ничего. Это ж, кажется, рядом.
Ну, вот ведь, опять же. И так без начала.
Конечно, понятно. И хочется взглядом.
Да, в общем, не только, но этого мало.
 
 
Я знаю, но это не тайна, не слухи.
Да что говорить. Почему, я не знаю.
Звенят по утрам колокольчики в ухе,
Но, кажется, я это не понимаю.
 
 
Но осень. Ох, слякоть, угрюмость природы.
Откуда-то все это, не догадаться.
Приснится собака свирепой породы,
И вот уже сам начинаешь кусаться.
 
 
Да, это, конечно. Но в этой тарелке
Ты, как не в своей, и не зван, как татарин,
И мысли в больной голове, словно белки,
Все скачут по кругу – летишь, как Гагарин,
 
 
Не зная куда, неизвестно откуда,
Не ясно зачем, почему непонятно.
Вы скажете, может быть: «Экий зануда».
Но я не обижусь, а будет приятно.
 
 
Возможно, не все тут понятно, но все же.
И тем монолог мой особенно ценен.
И тем он солидней, прямей и дороже,
Что был я предельно во всем откровенен.
 

НА СМЕРТЬ А. С. ПУШКИНА

 
Товарищ Пушкин на дуэли
Убит фашистскою рукой.
Протяжно бабы заревели,
Жуковский скис. Покрылась мглой
 
 
Россия. Лермонтов в два счета
«На смерть поэта» накропал.
Фашист Дантес, стреляя с лета,
Попал, а Пушкин не попал.
 
 
И вот упал, и крови лужа.
А все жены его обман.
Дискредитировала мужа
В глазах взыскательных дворян.
 
 
Ну, и взыграло ретивое.
Невольник чести снесть не мог
Позора. Так и встали двое.
Дантес быстрей нажал курок.
 
 
Угасло солнце русской славы,
Хоть матерись, хоть песни пой.
И на Дантеса нет управы,
Он сел в карету – и домой.
 
 
А что ж Наталья Николавна?
Она, поплакавши без зла,
Вполне утешилась, и славно
Остаток жизни прожила.
 
 
Не встанет из-за горизонта
Отныне солнце наше – нет!
Ушел от нас не ради понта
Приличный, в общем-то, поэт.
 

***

 
Я такой обалденный мальчишка,
Очень многое мне по плечу.
И давно уж написана книжка
Про меня, но я скромно молчу.
 
 
Я скромняга, я был таким с детства,
Мне не раз доверяли секрет.
Можно было всегда опереться
На меня с незапамятных лет.
 
 
Честность – эту вторую натуру –
Я гвоздями вогнал в плоть и кровь.
Правду-матку леплю, как скульптуру,
Бью прицельно – в глаза, а не в бровь.
 
 
Когда в женщин, случалось, влюблялся,
Я им тут же про то говорил.
И, напротив, когда разлучался,
То не мямлил, не ныл, не юлил.
 
 
А спокойно, ее уважая,
Обстоятельно, словно обет,
Признавался, что я уезжаю,
И навек возвращал ей портрет.
 
 
У меня добрых качеств без счета,
Хоть для хамов учебник пиши,
Но я сдержан, как руки пилота.
Это тоже критерий души.
 
 
Обалденным я был и остался,
И, наверное, буду таким.
И пускай не во всем я признался,
Но и этого хватит иным.
 

***

 
На этаже средь тишины
По коридору в ряд палаты.
Богатыри, увы, не мы,
Здесь не лежат. А мы солдаты
 
 
Огромной армии больных
Как на подбор лежим на койках,
На жестких лежаках стальных,
На односпальных, не на двойках.
 
 
Осмотры, клизмы. Боже мой,
Какой удел, какая низость!
Хочу безудержно домой,
Где душ родных согреет близость.
 
 
Но приговор суров, как боль
Укола утреннего в спину:
Лежать, терпеть. А слезы в соль
Кристаллизуются. Накину
 
 
Больничный на плечи халат,
Как рупь, зажму в кулак обиду.
По коридору вдоль палат
Пройду, не подавая виду,
 
 
Как тяжело и больно мне.
Зачем кому-то знать про это.
Я сам с собой наедине
Сам у себя спрошу ответа.
 

***

 
Отнимутся ноги и руки,
Застелет глаза пелена,
Уйдут нестерпимые муки,
Что в жизни хватил ты сполна.
 
 
Закроют широкие плечи
Простынкой, прикрыв зеркала.
Зажгут в изголовии свечи
И вымолвят тихо: «Делаааа…»
 
 
И ты отрешенный и гордый
Уйдешь, не оставив следа.
И кто-то с напившейся мордой
Задумчиво вымолвит: «Даааа…»
 
 
В слезах отольются поминки –
Последняя памяти нить.
Как эти представишь картинки,
Так просто не хочется жить.
 

***

 
Запор. Немая скорбь во взгляде,
Движенья медленны, с натугой.
Ты не гуляешь в палисаде
В обнимку с нежною подругой.
 
 
Тебе неловко, ты бормочешь
Ей в телефон, что крайне занят.
Бездарно голову морочишь,
Но лепет детский не обманет
 
 
Ее. Она понять способна
Твои дешевые уловки.
Тебе до боли неудобно,
Ты на пределе. Как веревки,
 
 
Твои истерзанные нервы.
Ты страшно тужишься в клозете
И проклинаешь те консервы,
Что сдуру съел в четверг в буфете.
 
 
Что плоти боль! – Душа страдает.
И эту боль не снять, не сбросить.
Одно лишь слабо утешает,
Что это лучше, чем поносить.
 
 
Май 1987
 

***

 
Я вам пишу. Такая сила
Природой мне дана – писать.
Меня не улица учила
Фломастер пальцами держать.
 
 
Сначала детский сад районный
Мне показал, где «А», где «О»,
Потом учитель монотонный.
И вот пишу. И ничего –
 
 
Разборчиво, с наклоном вправо.
Подводит синтаксис порой.
Ученье – свет, а не забава,
А я его считал игрой.
 
 
Вот косяки и залетают,
И, в основном, на запятых.
Зато пишу, все это знают.
И даже вот – состряпал стих.
 

***

 
Я за границей не бывал,
Хоть и мечтал и верил слухам.
Я никогда не воевал
И даже пороха не нюхал.
 
 
Но в этот год пришел мой срок,
На сборный пункт я прибыл четко.
Повез нас поезд на восток,
И в вещмешках плескалась водка.
 
 
И вот вчера сказали нам,
И старикам, и новобранцам,
Что едем мы в Афганистан
Бить обезумевших афганцев.
 
 
Мы погрузились, как я рад,
Не нужен паспорт мне и виза.
В руках советский автомат,
А в голове набор девизов.
 
 
Вот миновали мы кордон,
И был приказ дан разгружаться.
Был бодр и весел батальон,
Я ж рвался в бой, я жаждал драться.
 
 
И вот пришел мой первый бой.
Тут, понял я, нельзя быть робким:
Или вернешься со звездой,
Иль в оцинкованной коробке.
 
 
Нас обложили с трех сторон
И ну садить из пулемета.
А сзади был отвесный склон,
И разом поредела рота.
 
 
И проклял я тогда войну,
Зию Уль-Кака и душманов,
Что на афганщину мою
Прут из соседних пакистанов.
 
 
Молил я Бога об одном,
Хоть никогда в него не верил,
Да не убий, а я потом
В твой светлый храм открою двери.
 
 
Но Бог иначе рассудил,
И вот бандит с чалмою грязной
Мне пулю между глаз всадил,
И я упал так несуразно.
 
 
И я отправился домой,
Я не нуждался больше в штопке,
Лежал, хотя и со звездой,
Но в оцинкованной коробке.
 
 
Январь 1985
 

ГОРОД МЕРТВЕЦОВ

 
Кваску я захотел – палило солнце жарко,
Но продавец сказал: «Нет кваса». Вот ведь хня.
И смотрит на меня глазами ярко-ярко,
А я ему в ответ: «Ты умер для меня».
 
 
В расстройстве перешел я улицу на красный,
Гаишник тут как тут, значительность храня,
Мне палочкой махнул, сам из себя прекрасный,
И выписал мне штраф. И умер для меня.
 
 
Хреново начат день. Куда еще податься?
А тут еще малец, мяч в лужу оброня,
Обрызгал мне костюм и начал обзываться,
Свой высунув язык. И умер для меня.
 
 
Пойду-ка к другу я – такая тема встала.
Достал я телефон, но, надо же, фигня,
Нет дома другана, жена сказала Алла,
И в этот страшный миг друг умер для меня.
 
 
Пришел я на вокзал, билет до Кокчетава
Кассирша мне дала (была у них броня),
И вот уж позади последняя застава,
Прощай, любимый град, ты умер для меня.
 

СТИХОТВОРЕНИЕ ПРО ЖИЗНЕННУЮ ПОЗИЦИЮ

 
Не любят селянок в инете
Мужчины больших городов,
И те их не любят, и эти,
А это основа основ.
 
 
Но любят, напротив, с устатку
Водяры приемлить на грудь.
А нет, чтобы выполоть грядку –
В наклонку, а не как-нибудь.
 
 
Ну нет, лучше им в несознанке
Лежать, не сгибая спины.
А че надрываться? Селянки
Для этих забот рождены.
 
 
Позором себя покрывая –
Какие же вы мужики! –
Томятся, в носу ковыряя.
Нет, вам не подам я руки.
 

***

 
Ты играла, в себя погружаясь всецело,
И следила за тем, когда выйдет три тыщи.
Я пытался подсказывать, но неумело.
Ты сказала: «Уйди!» Я уехал в Мытищи.
 
 
Есть в Мытищах приют со скамьей у подъезда
И с резным палисадом по контуру дома,
Там под крышей еще с двадцать пятого съезда
Нарисован Ильич. В общем, все так знакомо.
 
 
Меня встретил портье с рюмкой водки и сушкой,
Я прошел в номера, принял ванну, побрился.
А потом телефон закупорил подушкой,
Выпил рюмку бордо и в тоске удавился.
 

***

 
На проводах висел паук,
Мешал проезду электричек,
Не реагировал на стук
Монтера. Молча слушал птичек.
 
 
Плел паутину. Как не плесть,
Когда никто не машет тряпкой,
Ловил комариков, чтоб есть, –
Из сети их таскал охапкой.
 
 
Столпились молча поезда
На этом тихом перегоне.
Неспешно таяли года…
Паук висел и жил в законе
 
 
С природой. Что же нам не жить
Вот так же гармонично с миром.
А поезда? Их участь гнить,
Бомжи их сделали сортиром.
 

***

 
Взойдет безликая луна,
Зальет округу бледным светом.
Все спит. В природе тишина.
Но я узнаю по приметам,
 
 
Что в эту полночь тенью сна,
Со стоном сбросив крышку гроба,
Покинет кладбище Она,
А я свечу задую. Оба
 
 
Мы будем встречи ждать в тиши
Среди надгробий. В смертной муке
Две потревоженных души
Протянут трепетные руки.
 
 
Лед пальцев тонких на щеках
И леденящие объятья.
Как часто мне в горячих снах
Она являлась в белом платье,
 
 
С венцом могильным на челе,
С тенями век, в одеждах тонких.
Мой ангел, живший на земле
Среди дневных мелодий звонких.
 
 
Вот стрелки замерли в часах,
И мхом седым покрылись стены.
Она ушла в страну теней,
И кровь не наполняет вены.
 
 
Но в час полуночи немой,
Под покрывалом звездной ночи,
Где филин мудрый и седой
Над суетой земной хохочет,
 
 
Я вижу зыбкий силуэт,
Он мне объятья раскрывает.
Ты здесь… И твой холодный свет
Мне снова душу согревает.
 

***

 
Караван показался за дюной.
На переднем верблюде баши.
Он к нему, окрыленный фортуной:
«Караванщик, постой, не спеши».
 
 
Бедуин оглядел его хмуро,
Бросил флягу с водой: «Освежись.
Отвечай. И не ври – пуля-дура.
Сам откуда? Ты русский, кажись?»
 
 
«Что мне врать. Я четвертые сутки
По проклятым пескам наугад
Все иду и иду без побудки,
Без отбоя. Иду в Волгоград».
 
 
И расплылись в улыбке щербатой
Загорелые скулы баши.
Стукнул он по груди волосатой
Кулаком себя так, от души:
 
 
«Знаю я Волгоград и Бердищев.
Счастлив я, разрази меня гром.
Залезай на верблюда, дружище.
Мы, по правде, туда и идем».
 

***

 
Мой детский сад – обитель зла и ласки.
Мои друзья – злодеи и агнцы.
Наш двор – качели, а зимой – салазки.
И няньки – поголовно подлецы.
 
 
На завтрак каша – лучше удавиться.
Прогулка в парах. Лишний шаг – побег.
Но Вероника – я готов влюбиться –
Мой самый близкий в группе человек.
 
 
Обед. Галдеж. Потом горшок и в койку.
Сон не идет, но нам не спать нельзя.
Устроит нянька всем головомойку,
Египетскими казнями грозя.
 
 
Потом играем в игры дворовые.
Опять горшок – не хочешь, а сиди.
Разучиваем песни хоровые
С мечтой о доме где-то впереди.
 
 
Но вот и все – без шума и без крика
Я ухожу, как в полночь поезда.
И лишь назавтра имя Вероника
Меня поманит вновь прийти сюда.
 

***

 
Я в окошко утром глянул,
Обомлев, разул глаза.
Не поверил, прочь отпрянул –
На дворе шумит гроза.
 
 
Май вернулся в наши веси,
И синицы, хохоча,
К нам летят из поднебесий,
Травку нежную топча.
 
 
Время, знать, застряло колом,
В мае намертво сидим.
«Не расстанусь с комсомолом,
Буду вечно молодым!»
 

***

 
Герои наших детских книг
Нам не дают расслабиться.
Хоттабыч – яростный старик,
И Спящая красавица.
 
 
Кому-то снится Урфин Джюс,
А карликам – Дюймовочка.
Вот этим Штирлиц, как искус,
А тем – слон и веревочка.
 
 
Как много на своем веку
Я всех их перевидывал,
И каждой бабочке, щенку
По-своему завидовал.
 

ЕЩЕ ОДИН ДЕТСКИЙ СТИШОК

 
Я сижу за ноутбуком
И в окно кидаю сукам
То сосиску, то колбаску.
Суки очень любят ласку.
 
 
И ко мне любезны суки:
Трутся о бок, лижут руки.
Понимают, молодцы,
Не все люди подлецы.
 
 
Обращаюсь к вам, детишки,
Коли, Славики, Иришки.
Поднимите дружно руки,
У кого в любимцах суки.
 

***

 
Увы, но этот мир убог,
В нем нет добра – такое дело.
Кто виноват? Наверно, Бог,
Что его создал неумело.
 
 
К мечтам несбыточным летим
И пожираем зло друг друга.
Как будто выйти не хотим
Из болью замкнутого круга.
 
 
За нами мрак и пустота,
И впредь хорошего не ждите.
Начать бы с чистого листа
Все снова, но без нас, простите.
 

***

 
Когда-то синица была не синицей,
А просто бесцельно летающей птицей.
Клевала зерно, отдыхала на ветке,
Привет посылала живущему в клетке
 
 
В квартире большой за стеклом попугаю.
Что тот отвечал ей, я, право, не знаю.
А наша синица, забот не имея,
Жила и летала, от радости млея.
 
 
И так бы история и продолжалась,
Когда бы ей девочка вдруг не попалась,
Которая шла босиком по тропинке,
Сбивая сачком на траве паутинки.
 
 
Увидела девочка эту пичугу
И села на землю, должно быть, с испугу.
Сказала: «Какая веселая птичка».
Вот так появилась на свете синичка.
 

***

 
Братцы, счастья вам, удачи,
Торт, арбуз, ведро малины,
Крепкий поцелуй горячий
И звучанье пианины.
 
 
Пусть везенье повсеместно
Давит силою упорной,
Пусть вам в жизни интересно
Будет днем и ночью черной.
 
 
Пью за вас коньяк и пиво
Целый день до воскресенья.
До чего же он красивый,
Этот праздник – День рожденья!
 
 
Август 2016
 

***

 
Мне мой попугай рассказал по секрету,
Когда мы у печки душевно сидели,
Как часто зимой он скучает по лету,
Где птицы вокруг него радостно пели.
 
 
И жил он тогда далеко за морями,
Где слово «зима» никому неизвестно,
Летал среди джунглей он и над полями,
И жить было радостно и интересно.
 
 
Но как-то однажды пришли птицеловы
И сетью накрыли его и пленили,
Засунули в клетку, надели оковы
И на пароходе куда-то поплыли.
 
 
А после пришли незнакомые люди,
Которые были серьезны и строги.
Не знал он тогда, что же дальше с ним будет.
Но все хорошо получилось в итоге.
 
 
В семье попугай поселился, и сразу
Мы с ним подружились, и он это знает.
Теперь вечерами плетет он рассказы,
Хотя, может быть, и чуть-чуть привирает.
 
 
Январь 2016
 

***

 
Птицей с раненой душою
Я посажен на цепи.
Дни былые предо мною
Бесконечной чередою,
Словно кони по степи,
 
 
Все несутся. Я в печали.
Цепь натерла лапу, хвост.
Есть захочется едва ли.
В темноте, в полуподвале
Я держу суровый пост.
 
 
Кто та дерзкая девица,
Друг она мне или враг?
Как стреноженная птица,
Что привыкла веселиться,
Я на жердочке обмяк.
 
 
Декабрь 2015
 

***

 
Пельменям не дали пропасть
Мои шальные постояльцы.
Гнедой их все отправил в пасть
И по привычке сел за пяльцы.
 
 
Коза примерила чулки,
Она в подружках у Гнедого.
Лишь я, стеная от тоски,
Крошился прошлым. От такого
 
 
Расклада чувств сжимало грудь,
И мне хотелось научиться
Чему-нибудь и как-нибудь,
Лишь только б с горя не напиться.
 
 
Февраль 2015
 

А. КАРЕНИНОЙ. ПОСМЕРТНО

 
Ах, Анна Аркадьевна, право,
Ну что же Вы в сумерках, в мрак
Под поезд? Ведь есть же отрава:
Цианистый калий, мышьяк.
 
 
А Вы, словно трепетный аист,
Взмахнув рукавами пальто,
На рельсах стальных распластались,
Когда Вас не видел никто.
 
 
И хоть тормозила бригада,
Цедя через челюсти: «Врешь».
Но путь тормозной – не помада,
Его просто так не сотрешь.
 
 
Большая стальная машина
Наехала Вам на живот,
Оставив без матери сына,
И рану, что не заживет
 
 
На сердце у Вронского Леши.
Ах, Анна Аркадьевна. Эх!
Бесспорно, был обществу брошен
Суровейший вызов. Но грех
 
 
Вам так поступать было. Глупо
Из жизни так просто уйти.
Теперь вот лежите Вы трупом
На верхнем строенье пути.
 
 
1992
 

***

 
Я на детскую площадку
Снова вышел по утру,
Все с качелями в порядке,
Крест на пузо, я не вру.
 
 
И песочница на месте,
И турник – все как всегда.
И сосиска в черством тесте
Кем-то брошенная. Н-да…
 
 
Неизменчивы строенья:
Двор, помойка, клумба, но
Нет былого настроенья,
Так как нет тебя давно.
 
 
Грустно я жую ириску,
И никто не виноват.
Поменяла ты прописку,
И ушла в другой детсад.
 

***

 
Я выхожу с утра из дома.
Я выхожу за колбасой.
Я выхожу с аэродрома,
Когда сажаю лайнер свой.
 
 
Я каждый день иду куда-то –
Я долго дома не сижу.
Из ванной смело без халата
Я каждым утром выхожу.
 
 
Я выхожу из положенья,
В какой бы ни попал вираж.
Сейчас отмечу день рожденья
И выйду радостно в тираж.
 

***

 
Кто сказал, что закончились теплые дни,
Кто придумал, что кончилось лето?
Нет, товарищ, не верь, не исчезли они
На просторах Антарктики где-то.
 
 
Мне знакомый пингвин рассказал про весну,
Согревая яйцо своим телом,
Как в ту пору касатки идут на блесну
В безрассудстве своем оголтелом.
 
 
Как в прибрежных местах пробуждаются мхи,
Как полярники пьяные пляшут,
Как природа всему отпускает грехи,
И поморники крыльями машут.
 
 
Нет, тепло не убить, не зарезать вовек.
Еще будем спасаться под шляпой.
Но как любящий женщин простой человек,
Попрошу, сока все же накапай.
 

***

 
Деревянную лошадку
Затащили на Парнас.
Занесли в реестр в тетрадку
И легли в урочный час.
 
 
И тогда открылось брюхо
Деревянного коня,
Наземь спрыгнула Настюха
В свете дыма и огня.
 
 
И пегасовцы во веки
Не забудут тот визит,
Ведь пожар в библиотеке
До сих пор еще горит.
 

***

 
Я летел на карусели
На лошадке вороной,
Видел, как глаза блестели
Рядом скачущих со мной.
 
 
Был я принцем и гусаром,
Всеми был в одном лице.
Несся конь, пылая жаром.
Вдруг смотритель во дворце,
 
 
То есть в будке деревянной,
Тормознул аттракцион.
Сполз я с лошади как пьяный,
И побрел с площадки вон.
 
 
Предо мной вилась дорога,
Хмурый дождь стучал по мне.
Был я счастлив, но немного,
Пока мчался на коне.
 

***

 
А любить-то за что
Человеческий род?
Глянешь, ходят в пальто
За уродом урод.
 
 
Полюбить можно ель,
В небесах облака,
В снежных хлопьях метель
Или хоть бы жука.
 
 
Как и ты, не смирюсь,
Брошу всех и уйду,
И безумно влюблюсь
Я в морскую звезду.
 

***

 
Да, все когда-то мы летали,
И я запомнил свой полет.
Друг дружку крепко мы держали,
Кружа, как дерзкий вертолет.
 
 
Под нами плыли лесосеки,
Каменоломни и мосты,
Театры, бани и аптеки.
И вдруг ладонь разжала ты.
 
 
Опешил я в таком раскладе
И камнем рухнул, что есть сил.
Меня потом нашли на складе,
В котором крышу я пробил.
 

С МЕЖДУНАРОДНЫМ ДНЕМ ДЕТСКОЙ КНИГИ

 
Хорошо тем, кто вприпрыжку
Алфавит учил прилежно.
Тот теперь любую книжку
Одолеть готов небрежно.
 
 
Плохо тем, кто с детства косит
От учебы алфавита.
С них Господь за это спросит,
И читальня им закрыта.
 
 
Ты читать умеешь, знаю,
И писать, не сомневаюсь.
Вот за это поздравляю
Я тебя. Засим прощаюсь.
 

***

 
Бросился к лифту – туда-обратно.
Сосед в пальто.
Значит, зима и метели.
ОРТ, «Время», погода – не то.
Вкопанно встал у окна – лето.
Мужик, ты кто?
Значит, так и не скажешь.
«Маяк», погода. Не нужно пальто.
Вспомнил случайно – должно быть, осень.
Сосед, забудь.
Значит, плащ и калоши.
НТВ, «Сегодня». Оделся и в путь.
Понял внезапно – весна же, братцы!
Мужик в пальто?
Значит, демисезон.
«Вечерка», прогноз. Оторвано! Кто?!
 

***

 
Меня нисколько не задело
Ни замечание, ни тон.
Не извиняйтесь – эко дело.
Я был приятно удивлен.
 
 
И потому решил ввязаться
Я в столь приятный диалог.
Критиковать и придираться
Я и не думал, видит Бог.
 
 
А то, что считанные сутки
Остались нам – ну, не судьба.
Что делать, эдакие шутки
Бывают. Жизнь всегда борьба.
 
 
Но, право, стоит ли о грустном.
Я счастлив тем уже сполна,
Что был подобен тле капустной
В момент цветенья кочана.
 

***

 
Не будем копировать западный быт,
Их жлобство и прочие фишки.
По-нашему улица, в Лондоне – стрит,
Там бойз, а в России – мальчишки.
 
 
Слова у нас длиньше – размах, широта.
Просторы, озера, Камчатка.
А Запад гниет, перспектива не та,
Ну, может, чуть больше порядка.
 
 
Мы их пожалеем, смахнем, словно сон,
Забудем их сауны на фиг.
Отгрохаем баньку на двадцать персон –
Вот наша программа и график.
 
 
Никто же, не правда ли, не виноват
Ни в Чили, Канаде, Иране,
Что девушки смотрятся лучше сто крат
В российской бревенчатой бане.
 

***

 
А метеосводки все круче и злее,
Но мой организм закален и подвижен.
Плевать на погоду. Я, главное, знаю,
Что ты с каждым шагом становишься ближе.
 
 
Спешат друг за другом декады, кварталы.
А я по прямой, не сбиваясь с маршрута,
Иду, позабыв обо всех неудобствах,
Без пива, без мяса, воды и уюта.
 
 
1971
 

***

 
А Солнце, между тем, уже почти в зените,
Уже не видно звезд (лишь из колодца чуть).
Пока на Колыме, чуть позже в Тында-сити,
Самара и Ростов, а с ними Кемь и Чудь.
 
 
И сколько ж здесь всего – от края и до края –
Скалистых берегов, лесов, полей и рек.
Не буду брать билет, пешком все прошагаю,
Дыша на полный вдох. Я – русский человек!
 

***

 
Когда весна придет, не знаю,
И потеплеет на дворе,
Но я кальсоны не снимаю
Ни в декабре, ни в январе.
 
 
Так и считаю эти вехи
И с панталонами дружу.
Я и в мартеновские цехи
Без них зимой не захожу.
 

***

 
У нас курантов нет, есть пушка,
Со стенки ровно в полдень бьет
Такая громкая кукушка,
Но кто же в полдень к вам придет?
Агент, свидетель Иеговы,
Сосед зайдет за долотом.
Ну, выпьешь с ними чай в столовой,
Ну, побазаришь. А потом?
Нет, только ночь покровом влажно
Тебя окутает сполна.
А кто там будет, так ли важно?
Хоть Тараканова княжна.
 

***

 
Внимание было приковано к телу,
Убитому кем-то, как видно, по делу.
Судмедэкспертиза, прикинув детали,
Дала заключенье: «Отбросил сандали».
 
 
В мешок положили холодного жмура,
На этом закончилась вся процедура.
И только стоящая поодаль шмара
Всплакнула от вида такого кошмара.
 
 
Сентябрь 2017
 

***

 
Мои мечты растаяли как дым,
Хотя я выл и истерил нещадно.
Я никогда не буду молодым,
Жизнь под откос скатилась… Ну и ладно.
 
 
Август 2017
 

***

 
Ушло, как лето, наважденье,
Душа, как павший с ветки лист.
Мне предстоит перерожденье,
Так мне сказал один буддист.
 
 
Август 2017
 

***

 
Над городом тучи сгустились,
Багровый пылает закат.
Все по закоулкам забились,
Отцвел абрикосовый сад.
 
 
А где-то на юге планеты,
Где нет ни волнений, ни бед,
Лютует безумное лето.
Как жалко, что там меня нет.
 
 
Октябрь 2016
 

***

 
Мы все теряем понемногу
Здоровье, близких голоса,
Прекрасных дев, в лесу дорогу,
А в шевелюре – волоса.
 
 
«Доколе?! – спрашиваю веско. –
Ответь, правительство, скорей!»
Но нет, все та же занавеска
И профиль Путина за ней.
 
 
Октябрь 2016
 

***

 
Я в удавы бы пошел,
Спишь себе калачиком.
Съел сардельку – хорошо,
Если нету – зайчика.
 
 
Не шумлю и не блохаст,
Но могу зомбировать.
И ветврач рецепт не даст,
Как меня кастрировать.
 
 
Сентябрь 2016
 

***

 
Спасибо, товарищ Владимир Ильич!
Наш верный маяк, рулевой и ведущий.
Ох, как же вас рано разбил паралич.
Но вас, как и Пушкина, помнит всяк сущий
 
 
В пределах России огромной язык,
Народные тропы к вам не зарастают.
И дикие ныне тунгус и калмык,
А также и я вместе с ними, вас знают.
 

***

 
Взвесь моя – это миска с баландой,
А айфон – перестук по стене.
Братаны, приезжайте всей бандой
По весне на свиданку ко мне.
 
 
Февраль 2016
 

***

 
Ох, пиво на ночь – это смело,
Ведь организм не из металла.
И вскочишь в три, спеша по делу,
Рывком отбросив одеяло.
 
 
Декабрь 2015
 

***

 
Куда б меня судьба не дела,
Мой вектор непоколебим.
Ведь так ты к сердцу прикипела,
Что вырвать можно только с ним.
 
 
Апрель 2015
 

***

 
А кто не пьет, скажите мне?
И дворник пьет, и замминистра.
Все знают, истина в вине,
Была бы выпивки канистра.
 

***

 
Приятно, черт возьми, до слез
Рукой ласкать твои колени,
Забыв свой атеросклероз,
И льнуть к тебе без всякой лени.
 

***

 
В подъезд захожу я вечерней порой,
И лифт раскрывает мне дверцы.
Вхожу. Я, друзья, возвращаюсь домой
С добром переполненным сердцем.
 

***

 
С разбегу в стену головой.
Глаза на лоб, свет станет тесен.
Не пой, красавица, не пой
При мне своих чудесных песен.
 

***

 
Отряд пионеров Советской страны
В торжественный день Первомая ликует.
Товарищу Сталину в праздник весны
Своими успехами он салютует.
 
 
1989
 

***

 
Без дураков какая ж Русь,
Когда еще такое было!
Я идиотами горжусь,
В них дух народный, наша сила.
 

***

 
Чтоб знал и друг, и враг коварный,
Нас никому не взять на понт,
И эшелон наш санитарный
Всегда готов идти на фронт.
 
 
Походы Игоревы в греки
Мы помним с тех седых времен.
И если надо, щит навеки
Прибьем на здании ООН.
 
 
Апрель 1988
 

***

 
Лишь со стороны нетерпимы пороки,
Лишь в ком-то они будят гнев наш колючий.
Но как забываются быстро уроки,
Когда самому представляется случай.
 

***

 
Закусим зелье огурцом,
В груди расквасится истома.
И после третьей мы споем
Любимую «Трава у дома».
 

***

 
Ах, зелень весеннего леса,
Застрявшие мины в траве.
Как много во всем интереса
Пытливой моей голове.
 
 
Май 1988
 

***

 
Не жмот я, слухам вопреки.
Молва, что брех пустой собачки.
Не прячу в грязные носки
Я от жены своей заначки.
 
 
Июль 1986
 

***

 
Когда всех мух изжить хотим,
Пожертвуй гривенник с получки
И в магазине Ленбытхим
Купи чудесные липучки.
 

***

 
Не стой в стороне от острейших вопросов,
Отсчитывай пульс рубежами свершений.
И, если придется, закрой, как Матросов,
Врага амбразуру без долгих сомнений.
 

***

 
Застигнув жену за изменой,
В сердцах не спеши ее бить.
В себе отыщи перемену,
Заставившую изменить
 
 
Создание это святое.
И лучше захочется спать.
Жена же, увидев такое,
Не будет уже изменять.
 

***

 
В крематорий проникла прохлада,
Осужден мертвецами завхоз.
По его недосмотру со склада
Сорван был древесины завоз.
 

***

 
Мертвым ангелы пели куплеты,
А у тех подводило живот.
Но никто не давал им конфеты,
Был на сладкое переучет.
 

***

 
И вот мечта явилась звездно.
Но где была ты столько лет?
Как в ночь полярную рассвет,
Пришла, но поздно, слишком поздно.
 

***

 
Все органы – печень, желудок и почки –
Вам пиво загубит. Не будьте кретином
И не доводите здоровье до точки.
Товарищи! Пейте ситро «Буратино»!
 
 
Июль 1986
 

***

 
Завскладом с поличным милицией взят,
Когда он тайком разворовывал склад.
Налево пустив дефицитный товар,
В карман положил он солидный навар.
 
 
1986
 

***

 
Нам просыпаться уготовано судьбою.
Последний сон, он где-то там совсем в конце.
Пусть не случится нехорошего с тобою,
И ты поднимешься с улыбкой на лице.
 

***

 
Сидеть в тюрьме обязан вор,
Хоть пятачок на рынке спер.
Хоть депутат, хоть сталевар.
Но где найти нам столько нар?
 

***

 
Готов ударить я всегда
Кого угодно, но по делу.
Лишь братьев меньших никогда
Со злостью я не бью по телу.
 

***

 
Он так мечтал предстать пред нею
В кашне из лучших бутиков,
Легко наброшенном на шею
От самых плеч до башмаков.
 
 
Но зря мелькал он с глупой рожей,
Ее не штырила толпа.
Она была, как агнец божий,
И от рождения слепа.
 

***

 
Воняет запахом «Шанели»?
Согласен, это моветон.
Нет лучше запаха шинели
Там, где ночует эскадрон.
 

***

 
И когда все в хлам упились, наплясались до упада,
Приволокся Дядя Степа, отобрал у всех права.
Гости скисли моментально, бормоча лишь: «Вот засада».
И у них от этой мысли разболелась голова.
 

***

 
Ночь растворяет все краски и звуки,
Город сосет энергетику спящих,
Тянутся к горлу зловещие руки
Призраков, у изголовья стоящих.
 

***

 
Чтоб избежать страстей и разочарований,
Чтоб чувства двух сердец не слились в миражи
И чтоб не вспоминать несбывшихся желаний,
Используйте всегда в любви детектор лжи.
 

***

 
В сны ухожу, забывая печали дневные,
Каждая ночь, как загадка, не знаю, что ждать.
Может быть, скачки, погони, свиданья шальные,
Ужасы тоже, бывает, трамбуют в кровать.
 

***

 
Честь высока, мы за нее горою.
Жизнь – это Богом данная награда.
Но мысль свербит, что эту честь порою
Кое-кому оказывать не надо.
 

***

 
А что до званий… Экая докука.
Ужель тебя прельстила бы медаль?
Ведь будь жив Пушкин, ты б к нему без стука
Входил. Но мертв он. Ты же жив… Как жаль.
 

***

 
Трудись в изморе, молодец,
Пока не óтдал ты конец.
 
 
Слагай и оды, и поэмы
До зуда в пальцах, до экземы.
 
 
И, может быть, твой горький пот
Оценят время и народ.
 
 
Не пропадет твой скорбный труд,
Когда им жопу подотрут.
 

***

 
Лед разомкнется под тобой,
Успеешь ты шепнуть: «О Боже!»
И только дружески рукой
Помашет с берега прохожий.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Не спи, когда твоя страна
Бросает вызов ускоренью.
Будь там, куда зовет она,
Подвергнись общему горенью.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Он к ближнему с детства был чутким, и вот –
От самого доброго расположенья –
Соседу он как-то насрал в огород,
Считая, что в почву вносил удобренья.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Я чайник любви осушил в три приема
И думал, что мне повезет в этот раз.
По телу прошлась лепестками истома,
И брызнули искры из радостных глаз.
 

***

 
Один знакомый людоед,
Решив, что я, должно быть, гений,
Позвал однажды на обед
И съел из лучших побуждений.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Как стадо мамонтов, все чувства,
Под снегом пастбищ не найдя,
Замерзли. Сразу стало пусто
И чисто, как после дождя.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
У всех не выведешь глистов,
Всех не излечишь от заразы.
Не ешьте ягоды с кустов,
Не суйте пальцы в унитазы.
 
 
Июнь 1986
 

***

 
Василич нанюхался клея с утрянки,
Под глюком на спринтерский вышел забег,
Прополз стометровку, откушал полбанки
И сел за компьютер – такой человек.
 

***

 
Мы уходим, и нам не до смеха,
До утра не сомкнуть теперь глаз.
В коридорах останется эхо,
Как последняя память о нас.
 
 
Декабрь 2016
 

***

 
Душа все стремится к полету,
Дерзает взлететь к небесам.
Но здравый рассудок чего-то
Не верит таким чудесам.
 

***

 
Спасибо за все! Все ушло в свой черед.
Торопит нас времени бег суетливый.
Он мне предъявил неоплаченный счет
За то, что я был не по средствам счастливый.