Урядник Сазонов. Хорошие и приятные стихи

46

 
Урядник Сазонов в провал временной
Попал, непрестанно крестясь двоеручно.
В тот вечер он шел после службы домой,
И было ему до обидного скучно.
 
 
С презрением он на растяжки взирал,
Плевал на афишные тумбы с рекламой,
Портрет Моисеева Бори содрал
И зло помочился на Диму Билана.
 
 
Так шел он, пока на пути роковом
Распахнутый люк не раскрыл на мгновенье
Утробу свою, и урядник шаром
Свалился туда, потеряв управленье.
………………………………………
 
 
Очнулся Сазонов от вони и пыли
На поле, где шла настоящая сеча.
Направо, как понял он, русские были,
Налево – татары, и думать тут неча.
 
 
Поблизости конь одинокий влачился,
И тут же валялись мечи и доспехи.
Сазонов, не мешкая, в них облачился
И в бой поскакал не за ради потехи.
 
 
Пехота за ним поднялась, встрепенувшись,
И цепью пошла, ощетинившись сталью.
И князю Великому кто-то, нагнувшись,
Шепнул: «Этот воин спешит за медалью».
 
 
Сазонов меж тем, без ущерба для тела,
Рубил неприятеля, полный серьезу,
Брал пленных, сдавал в контрразведку для дела,
А сам пробивался все ближе к обозу.
 
 
Татары, не ждавшие эдакой прыти,
Бежали от страха до Тынды и дале.
Лишь сотник, который купался в корыте,
Остался, за что и отбросил сандали.
 
 
Сазонов же отдал команду горнистам
Трубить о победе и бить в барабаны.
И всем подоспевшим на шум особистам
Раздал безвозмездно халву и бананы.
 
 
Монгольские тюрьмы открыл и сидельцам
Дал волю, которой давно уж не ждали.
Раздал балалайки законным владельцам,
Которые злые татары украли.
 
 
Тут Князь подоспел, и Княгиня, и дочки,
Которые были союзны бровями,
Червлены устами, а с ними три бочки
Отменного хереса. Был соболями
 
 
Урядник украшен. Нашиты погоны,
И новый мундир получил он в обнову.
Князь младшую дочь предложил ему в жены,
Но вовремя вспомнил Сазонов Петрову
 
 
И очень тактично ушел от ответа:
Пошел раздавать беднякам подаянья.
Но младшей княжной, честь которой задета
Была, оглушен был и пал без сознанья.
……………………………………………
 
 
Очнулся Сазонов со свойственной прытью
И сразу увидел врачей медсанбата.
Поднялся – как раз он успел к чаепитью, –
Проверил карманы: на месте ль зарплата?
 
 
Все в целости. Утро едва начиналось,
По ящику шел репортаж из Анголы.
И только в виски неотступно стучала
Упрямая мысль – но ведь были ж монголы.
 

47

 
Урядник Сазонов был зло опозорен
Однажды в три четверти первого ночи.
Он шел через парк, в целом жизнью доволен,
В подпитии легком по городу Сочи.
 
 
Он там отдыхал по путевке собеса
В крутом санатории в номере двойке,
К лечению не проявлял интереса
Глобального, больше склоняясь к попойке
 
 
И женщинам интеллигентного круга,
Вином расслабляясь и в карты играя.
И рад был, когда на коленях подруга
Сидела, за шею его обнимая.
 
 
Урядник кутил, трояков не считая,
Вовсю отдыхая от шлюх и притонов,
От схваток кровавых, где очень простая
Раскладка – хватило бы только патронов.
 
 
В столовой пять раз он на дню харчевался
И, если хотел, то мог в душе помыться.
А, кроме того, в Черном море купался.
И, главное, мог совершенно не бриться.
 
 
К концу подходила вторая неделя,
Восторженность полнила сердце солдата.
Кристина, бухгалтер, его полюбила
Из города-крепости-порта Кронштадта.
 
 
И в эти три четверти первого ночи
Как раз от нее шел Сазонов, ликуя,
По парку Ривьера, по городу Сочи,
Храня на устах свежий след поцелуя.
 
 
Он пел «Бухенвальдский набат» и «Ламбаду»,
Себя проявлял в искрометной присядке.
И вдруг мужики подошли к нему сзаду
И молча приставили финку к лопатке.
 
 
«А ну, – говорят, – веселун неуемный,
Снимай галифе. И без глупостей, парень».
Сазонов вспотел и бумажник огромный
Открыл, но ребята с курортных окраин
 
 
В Сазонова плюнули, вымолвив: «Слякоть», –
И к пальме поставили в городе Сочи.
Снасильничали и оставили плакать
Горюче в три четверти первого ночи.
 

48

 
Сазонов как-то утром рано,
Когда он дрыхнул неглиже,
Вскочил от крика: «Телеграмма!»
«Да погоди, иду уже».
 
 
Ну вот, мой родственник пропащий,
По маме дядя мне родной,
Почил в деревне – ночью, спящий.
Что ж, надо ехать в выходной.
 
 
Деревня встретила радушно –
Гармошка, песни, самогон.
Размяться будет тут не скушно.
И в дом вошел под рюмок звон.
 
 
Поставил угол свой из кожи,
Поправил галстук, сделал вид,
Что безраздельно и до дрожи
Кончиной дядюшки убит.
 
 
Поминки шли своим резоном:
Кто пил, кто славил мертвеца.
Урядник произнес со стоном,
Что дядю нежно, как отца,
 
 
Любил. И улыбнулся мило.
Махнул стакан и рот утер.
По женской части было хило,
За исключеньем двух сестер.
 
 
Одна, помладше, хохотушка,
Мила и, видимо, глупа.
Другая тихо, как старушка,
Сидела, к радостям слепа.
 
 
Ни то, ни се, не скажет слова,
К таким не попадают в плен.
Хоть и не Катя Пушкарева,
Но точно не Софи Лорен.
 
 
Помладше – то была Иришка,
Вторую Машенькой рекли.
Тут наступила передышка,
И патефон приволокли.
 
 
И лишь раздались звуки в хате,
Сазонов к Ирочке подплыл,
И так с ней закружил в привате,
Что дядя веки приоткрыл.
 
 
Ну, станцевал – делов-то куча.
Ну, пообнял на виражах.
Но у Ирины зло…бучий
Жених был. И уже в сенях,
 
 
Когда Сазонова у входа
Ждал зафрахтованный мотор,
Пристал – вот вредная порода –
И зло так вымолвил в упор:
 
 
«Так поступать с людьми негоже.
Ты, мент поганый, как ты смел!
Я дам сейчас тебе по роже».
И дал бы… Только не успел.
 
 
Сазонов ждать не стал развязки.
Пока тот руку заносил,
Достал наган и для острастки
По лбу заехал что есть сил.
 
 
Соперник пал на грабли задом,
Задор и пыл сошел с лица.
Но не замечена отрядом
Была потеря молодца.
 
 
Никто конфликта не отметил,
За исключеньем петуха.
Но тот, чтобы не быть в ответе,
Ушел в курятник от греха.
 
 
Вернувшись к суетному снова,
Сазонов вел свои дела,
Когда ему сержант Петрова
Письмишко как-то принесла.
 
 
Отметив номером входящим,
Его урядник развернул
И взором, пламенем горящим,
Прочел и даже не моргнул.
 
 
О, это Маша накропала.
Не в силах более молчать
Она ему в письме сказала,
Что и должна была сказать:
 
 
«Вот и взяла я авторучку, 
Вот написала. Может, зря. 
Но нету сил тянуть тянучку 
Такую, честно говоря.
 
 
Быть может, скажете Вы: «Дура, 
И без тебя завален стол 
Делами, ждет прокуратура, 
Допросы, следствие, футбол».
 
 
Но если б Вы, урядник, знали, 
Какой могу я быть женой, 
То ни минуты б не молчали, 
А тут же бросились за мной.
 
 
Быть может, все пустое это, 
Обман неопытной души! 
И песня мною зря пропета, 
Но так хреново тут в глуши».
 
 
Сазонов не любил простоя,
С ответом медлить не желал:
«Мой ангел, я любви не стою».
Конверт заклеил и послал.
 
 
И окунулся вновь в работу:
Отчеты, справки, ордера.
Прошла неделя, и в субботу
Сказал Сазонов, что пора,
 
 
Пора сменить среду общенья,
И Машу вспомнил тот же час:
Поеду, вымолю прощенья,
Пусть Гименей помирит нас.
 
 
И вот несет его Тойота
Грунтовкой летнею в пыли.
Знакомый дом, забор, ворота,
И те же злые кобели.
 
 
А вот и Маша за вязаньем.
Взглянула, ахнула. А он –
Уж на коленях и с признаньем,
Что был не прав и что влюблен.
 
 
Меж тем оправилась Мария,
Накапав в рюмку корвалол.
И хоть бледна была, стихия
Ее оставила. На стол,
 
 
Достав, швырнула фото в рамке:
«Сазонов встань, я не одна.
Гляди, вот это муж в панамке,
И буду я ему верна».
 

49

 
Урядник Сазонов пал жертвою СПИДа,
А так было все хорошо поначалу.
Плененный красотами редкого вида
Реки, подошел он вплотную к причалу
 
 
И, вытянув шею, навис над волнами
И долго смотрел на купавшихся девок.
Играла гармонь, вилось красное знамя
На здании порта. Веселых припевок
 
 
Звучали разливы, и пиво давали
В ближайшем киоске, милиция бдела,
Поодаль на солнышке баб раздевали,
И публика с этого вида балдела.
 
 
Вот тут-то урядник Сазонов дал маху.
Забылся от пива ль, от баб ли, от смеха.
Речной пароход подошел и с размаху
Уряднику в лоб своим бортом заехал,
 
 
Поскольку тот так же висел над волнами,
Не чуя опасности, вот незадача.
Сазонов упал, заливаясь слезами,
И в «травму» снесен был. А как же иначе.
 
 
Ну, в «травме» его осмотрели, обмыли,
Заклеили пластырем, швы наложили,
Шприцы извлекли – те, которые были,
И антистолбнячный укол засадили.
 
 
Урядник смирился, раз надо, так надо.
К тому же Сазонов вконец оклемался,
Домой двинул весело. В сердце отрада
Опять расцвела, и он громко смеялся.
 
 
Меж тем он не знал, что инфекцию СПИДа
Внесли ему в «травме» в столбнячном уколе.
А СПИД – не ангина, не глист аскарида,
Не коклюш, хожденье имеющий в школе.
 
 
Узнав эту новость, Сазонов неделю
В истерике был, отходя постепенно,
И даже два раза тянулся к портфелю,
Где страшный наган свой хранил неизменно.
 
 
Но крепок Сазонов, ко всяким готовый
Невзгодам всегда был. Забыта кручина.
Он в пятницу ночью к сержанту Петровой
Пришел и провел ее всю как мужчина.
 

50

 
Урядник Сазонов стал ближе к Богам.
Они его взяли, хоть в них он не верил.
Немало росы по его сапогам
Стекло по дорогам, которые мерил
 
 
Он в жизни своей, полагаясь на долг,
На чувство ответственности и законы,
Когда шел по следу бандитов (как волк
По следу крестьян), экономя патроны.
 
 
А были и праздники, светлые дни.
Их тоже нельзя позабыть и похерить.
Больших дискотек золотые огни,
Вокзалы. И это все можно проверить.
 
 
Любовь не прошла мимо сердца его –
Мария Петрова, сержант и товарищ.
Любил он ее, не прося ничего,
Средь грохота выстрелов, в дыме пожарищ.
 
 
А сколько спасенных от взлома сберкасс
Хранят в своих сейфах нетронутых взносы.
Шпионов матерых ловил он не раз,
Уж не говоря про другие отбросы
 
 
Гниющего общества. Многое знал
Урядник Сазонов, умел и старался,
Но свечи погасли, закончился бал
В назначенный срок, и он тихо скончался.
 
 
Рыдала Мария Петрова навзрыд,
Патруль пионерский зашел к изголовью.
Сазонов, как греческий воин на щит,
На теннисный стол был положен с любовью.
 
 
Короткая речь на двенадцать минут
(Все знали, Сазонов был враг славословью).
А люди проститься идут и идут
С детьми и цветами, а также с любовью.
 
 
Поток нескончаем. В пятнадцать часов
Был доступ открыт, а сейчас уже двадцать.
Как тихо, не слышно совсем голосов,
Все молча и мужественно попрощаться
 
 
Хотят. И прощаются. Слезы текут.
Прощай, дорогой наш урядник Сазонов.
Такие в сердцах наших вечно живут,
Ты был чемпион среди всех чемпионов.
 

ЭПИЛОГ

 
Когда в мир иной отошел, отгорел
Урядник Сазонов, то вскоре узнали,
Что он на сержанте Петровой хотел
Жениться, и все ее с тем поздравляли.
 
 
А также увидели, что не терял
Урядник момента и времени тоже,
Петрова брюхатила. Значит, не врал
Сазонов, что женится. Очень похоже
 
 
Все это на правду. Был честен как Бог
Прекрасный урядник, и раз уж влюбился,
То женщину бросить бы просто не смог
С ребенком. Но умер. А так бы женился.
 
 
Однажды погода прекрасной была,
Петрова вполне подготовлена к родам.
Свезли ее в клинику, где родила
Младенца она, и он не был уродом.
 
 
По дням, по часам, по минутам растет
Внебрачный ребенок сержанта Петровой.
Родившись с зубами, он больно сосет
Ей грудь, но он очень ребенок здоровый.
 
 
И это безудержно мать веселит,
На папу похож поперек и продольно
Ее замечательный сын, когда спит.
Но ей, вместе с тем, и обидно и больно,
 
 
Что гордый урядник Сазонов – отец
Ее малыша – пал в расцвете и силе,
Хоть сына успел отковать – молодец.
Но не увидал его. Молча в могиле
 
 
Лежит и не знает, что титьку сосет
Его продолжатель геройств и свершений,
Не слышит, как мать ему песню поет
О крае суровом, где много оленей.
 
 
Младенца Петрова назвала Петром,
Фамилию дав по отцу без сомнений –
Сазонов, чтоб не оказался скотом
Он в жизни, проклятьем не стал поколений.
 
 
И Петр Сазонов достойно понес
Фамилию гордую, помня папашу.
Он, крошка, когда его мучил понос,
Из комнаты сам выносил всю парашу.
 
 
Такой вот малыш народился на свет
На радость приверженцев славного бати.
Ворам и шпионам достойный ответ,
И лицам кавказских народностей кстати.
 
 
Мария Петрова со службы ушла
И вся посвятилась уходу за сыном,
А Петр часами мог из-за стола
Не встать. Все читал, так как не был кретином.
 
 
Достаточно рано обкаканный зад
Стал сам вытирать себе Петя Сазонов.
Подумала мать: «Знать, пора в детский сад
Его отдавать», – и собрала без стонов.
 
 
И Петя однажды к семи тридцати
Был препровожден в ясли-сад номер триста.
Он цепко запомнил все, что по пути
Попалось ему, даже рожу таксиста,
 
 
Который поехал незнамо куда,
Обдав его с матерью вонью бензина.
И Петр Сазонов сказал себе: «Да,
Ни к черту мотор, износилась машина».
 
 
Исполнился к этому времени год
Ему, и его в детский сад не хотели
Принять. Говорили, что возраст не тот,
Что молод еще для детсада. Напели
 
 
Такого, что Петина бедная мать
Рыданьем зашлась, утираясь косынкой.
Сазонов обиделся и поливать
Как начал похабно, а левой ботинкой
 
 
Как врежет по ножке большого стола.
Стол рухнул, рассыпались скрепки и кнопки.
Завсада промолвила: «Ну и дела», –
И Петю хотела отшлепать по попке.
 
 
Но Петя Сазонов, хотя и малыш,
Хлобысь по рукам ей ладошкой с оттяжкой.
«Не тронь, – говорит, – ща как дам, улетишь».
И щелкнул для понту упругой подтяжкой.
 
 
Завсада струхнула: «Берем, – говорит, –
Пусть ходит ваш мальчик, ему мы все рады.
Присмотрим, одет будет вовремя, сыт,
В тепле и заботе». «Вот то-то же, гады, –
 
 
Ответил Петюня и плюнул на пол. –
Мамаша, идите и вечером ждите,
А щас я знакомиться в группу пошел.
Я Вас покидаю покуда, простите».
 
 
1994
 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ СОВРЕМЕННИКОВ

***

 
– Максим Максимыч, дорогой,
Мы журналисты из газеты.
Хотим историей одной
Разжиться. Было это летом,
 
 
А, может, и весна цвела
Сирени тучей оголтелой.
Что там за дамские дела
Произошли с какой-то Бэлой?
 
 
Служил у вас тогда в полку
Печорин, кажется. Повеса,
Бретер и шашку на боку
Всегда носил из интереса.
 
 
– Печорин? Славный офицер!
Лихой картежник и рубака.
Чуть что – на лошадь и в карьер,
И злой в бою был, как собака.
 
 
Влюбился спьяну в Бэлу он,
А сослуживцы гоготали,
Что хоть ты в шашках чемпион,
А будешь им в любви едва ли.
 
 
Ну, он вспылил, за пистолет,
Да, благо, я там оказался
И всех заставил туалет
Отдраить. Ох, как он старался.
 
 
Уж так хотелось скрыться с глаз
Ему скорей. Так он и скрылся.
Зато очки потом у нас
Сияли так, что глаз слезился.
 
 
Так вот, Печорин этот, змей,
Решил похитить ту девицу.
Хотел жениться он на ней
И увезти с собой в столицу.
 
 
– А что отец ее? Ужель
Был против выгодного брака?
– Да тот такую канитель
Развел. Все выкуп ждал, собака.
 
 
Печорин же пошел в отказ,
Принципиально: нет, и точка.
– И что же, выкрал? – Да, в тот раз
Как на заказ случилась ночка.
 
 
– И что ж, он в комнату проник
К горянке той? Ну, как все было?
А как охрана, как старик?
Против него ж такая сила.
 
 
– Да никогда б не провернуть
Ему такого. Помогали.
Один урядник, шустрый – жуть.
Кажись, его Сазонов звали.
 
 
Он все и организовал –
Пробрался в дом, связал охрану.
Печорин лишь курил да ждал,
Ему же все по барабану.
 
 
Сказать по чести, чересчур
Урядник тот подзадержался.
Как будто всех хозяйских кур
Перетоптать там собирался.
 
 
Печорин выкурить успел
«Казбека» пачку, аж стошнило.
Уже петух в ночи пропел,
И с колокольни три пробило.
 
 
Жених уже порядком скис
И стал вконец терять терпенье.
Но тут Сазонов с Бэлой – плиз!
Довольный до изнеможенья.
 
 
Отдал девчонку, взял барыш,
Хитро на память улыбнулся
И ускакал. Тут первый стриж
Пронесся, к рынку потянулся
 
 
Народ. Охранник заорал.
Печорин с Бэлою умчался.
Но после что-то там узнал
И в Бэле разочаровался.
 

***

 
Однажды с Сазоновым мы по платформе
Шагали неспешно на фоне вокзала.
Урядник был в штатском в тот день, а не в форме,
Но это его узнавать не мешало.
 
 
И встречные дамы тому подтвержденье,
Они улыбались ему на перроне.
А он не скрывал своего наслажденья,
Снимая цилиндр в изящном поклоне.
 
 
Один титулярный советник отвязно
Приблизился к нам, в нетерпении маясь,
И вежливо начал базарить о разном
С Сазоновым, локтем под ребра пихаясь.
 
 
Урядник спросил его что-то про дочку
И дико заржал, чуть не выронив шляпу.
Советник притворно схватился за почку,
Вдруг вспомнив про важный визит к эскулапу.
 
 
Народ прибывал между тем. Ожидали
Подхода «Стрелы». Оживились таксеры,
Носильщики вмиг навострили сандали
И вдоль по перрону рассыпались скоро.
 
 
Прошли два безусых кадета с цветами,
Фельдъегерь прошествовал и белошвейка,
Таджики с баулами, князь с господами
И выводком дочек, индус и индейка.
 
 
Какая-то дама с задумчивым взглядом
Кого-то встречала, как нам показалось.
Какое-то время мы шли с нею рядом,
Но вскоре она за спиною осталась.
 
 
Но вот оживленье достигло накала,
Все засуетились. Котлы прогревая,
Состав подходил. На перрон от вокзала
Дежурный прошествовал, осознавая
 
 
Значительность этой минуты и позы.
Все зайчики мира плясали на бляхе
Его портупеи. Невольные слезы
Прошибли они у какой-то девахи.
 
 
И в этот момент мимо нас дуновеньем
Та самая дама с задумчивым взглядом
Метнулась к урезу платформы. С паденьем
На рельсы она попрощалась со стадом,
 
 
Жующим хот-доги в вокзальном буфете,
С ребенком своим, не доевшим печенье.
Кондуктор на тормоз нажал, но на свете
Не могут пока сократить торможенье.
 
 
Урядник в лице изменился вдруг странно,
Черты исказили душевные муки.
Едва прошептать он успел только: «Анна»,
Как пал без сознанья мне прямо на руки.
 

***

 
Я помню, с урядником мы челноками,
Пороги пройдя на Днепре худо-бедно,
Суда волоча кое-где и руками,
До Черного моря добрались победно.
 
 
На пляже слегка обсушили одежды,
Поели, попили, волхвов повстречали.
От их толкований без всякой надежды
Продолжили путь и угрюмо молчали.
 
 
«Да брось ты, – сказал мне Сазонов с досадой, –
Рехнулась артель, развела тары-бары.
Черт, мне кистенем того лысого б надо
Пристукнуть, чтоб впредь фильтровали базары».
 
 
По правде сказать, я и впрямь встрепенулся
От этого оптимистичного слова.
Сазонов рыбачить пошел, но вернулся
Минут через пять, так как не было клева.
 
 
Да хрен с ней, с рыбалкой, мы парус подняли
И в Константинополь по компасу строго,
Сверяясь по карте, пошли. Проплывали
Иные суда мимо нас, но немного.
 
 
Сазонов курил, предвкушая продажу
Товаров заморских, закупленных дома,
Все чин-чинарем, ни какая-то лажа,
И плюс у него был проект от Газпрома.
 
 
Короче, мы с помощью Божьей добрались
До врат Цареграда, сгрузив дефициты.
И тут увидали, как грязно ругались
У самых ворот, не иначе, бандиты.
 
 
За все в этом мире считаясь в ответе,
Сазонов пошел разобраться с замесом:
– Здорово, братва! Кто тут в авторитете?
– Да вон Олежан. Только шел бы ты лесом.
 
 
Сазонов, слыхавший слова и покруче,
Лишь хмыкнул, он в схватках колбасил недаром.
Играл Олежан своим торсом могучим,
Подвергнуть грозясь град мечам и пожарам.
 
 
– О чем толковище, какая засада? –
Сазонов был краток, он в этом был в силе.
– Да щит присобачить к воротам мне надо,
А гвозди с братвой мы в дороге пропили, –
 
 
Сказал Олежан и в рыданьях забился.
– Не сцы, паренек, это все поправимо,
Не зря я с товарами подсуетился,
Есть много чего, ну и гвозди, вестимо.
 
 
Сазонов коробку достал из кармана,
В ней гвозди стальные бок о бок лежали.
– Служивый, да я тебя щас без обмана
Всего драгметаллом осыплю. Чо встали?!
 
 
Тащите мой щит и накройте поляну,
Я раут даю, знать, душа моя рада.
Никто не посмел возразить Олежану.
Он быстро помчался к вратам Цареграда.
 
 
Олег щит приставил к воротам толково,
Два раза фуйнул кирпичом – и готово.
 

ЛИРИКА

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 
Давно уж темно, и на небе луна,
И звезды вовсю, просто тучи их скрыли.
Любимая, спи. Мы с тобой позабыли,
Что поздно уже, что вокруг тишина.
 
 
Любимая, спи. Я хочу сохранить
Твой сон на земле. Я тебя поцелую
Затем, чтоб никто в эту пору ночную
Не смог оборвать эту хрупкую нить.
 
 
Любимая, спи. Я своею рукой
Со лба твоего злые сны отгоняю,
Чтоб легкие сны приходили, родная,
С собой принося доброту и покой.
 
 
Любимая, спи. В твоем спящем лице
Я всю чистоту, словно в зеркале, вижу.
Нет, я пробужденье твое не приближу,
Я сон сохраню твой в волшебном ларце.
 
 
Любимая, спи. Я подумать боюсь,
Что утро наступит и надо прощаться.
Но буду в мечтах я к тебе возвращаться.
Любимая, спи, я с тобой остаюсь.
 

***

 
Мой ангел – милый, нежный, чистый –
Я так люблю, усевшись рядом,
Ловить твой светлый взгляд лучистый.
И умирать под этим взглядом,
 
 
И воскресать под этим взглядом.
И любоваться, любоваться
Тобой, когда ты сядешь рядом.
Молчать, болтать, грустить, смеяться
 
 
Люблю. Люблю, когда мы вместе.
И не люблю, когда в разлуке,
Как не люблю дурные вести.
Люблю божественные руки
 
 
Твои забрать в свои ладони
И окунуться в них, как в омут,
И знать, что их никто не тронет, –
Все мне, и никому другому.
 
 
Я заблуждаюсь, знаю, знаю.
Но хоть из вечности мгновенье
Я в своем сердце оставляю,
Как к чистоте прикосновенье.
 
 
И ты, мой ангел милый, чистый,
Как избавленье от печали,
Дарила мне свой взор лучистый
И губы, что мне отвечали.
 
 
Январь 1984
 

***

 
Всегда, когда ты вдруг прощалась
И уходила, вмиг заботы
Являлись, муторность работы,
Все то, чего не ощущалось
 
 
До той поры, пока ты рядом
Была, ходила тут, сидела.
Казалось, все цвело и пело,
К чему ты прикасалась взглядом.
 
 
Все было радостью согрето
Само собой, без пустословий,
Без оговорок и условий.
Спасибо, милая, за это.
 
 
Но ты внезапно уходила,
И вяли краски, гасли звуки.
Твой взгляд, твое лицо и руки…
Все так и было, было, было.
 

***

 
Шел дождь в феврале, в изголовье стояла
Промозглая ночь, фонари оплывали.
Неведомой силой куда-то позвало
Меня в этот час. Объясню я едва ли,
 
 
Что это такое. Я вышел из дома,
Рассыпались сны, тускло лужи блестели.
И было знакомое все незнакомо,
И мысли куда-то, не глядя, летели.
 
 
В ночи подворотни, как пасти, зевали,
И улицы шли без конца и начала.
И мне временами казалось, шагали
Мы вместе, но ты почему-то молчала.
 
 
А я говорил, говорил тебе что-то,
В бездонной ночи убеждал, горячился,
Но мысли рвались в середине полета,
А я их ловил и связать торопился.
 
 
Но ты уходила, теряясь во мраке,
И так было больно с тобою прощаться.
И мне захотелось в какой-нибудь драке
Упасть на асфальт и уже не подняться.
 
 
Но улицы были пусты, безопасны,
Лишь свет фонарей, как кисель, растекался.
Я шел по ним молча куда-то напрасно,
И так же напрасно назад возвращался.
 

***

 
Мой ангел, я без Вас совсем,
А с Вами, может быть, и боле.
И хоть у нас закрытых тем
Сегодня нет, но хуже доли,
 
 
Чем эти темы открывать,
Найти весьма проблематично.
И вот не знаю, как сказать.
И сразу все или частично?
 
 
Или совсем не говорить,
И задушить в себе желанье.
Принять мышьяк и закурить,
И ждать, когда умрет сознанье.
 
 
Я, как Попович Алексей,
Стою сейчас у перекрестка.
Каких еще искать путей?
Ох, тяжела ты, жизнь подростка.
 
 
Мой ангел, нет закрытых тем,
Есть неразгаданность сюжета.
А я, Вы знаете, совсем
Без Вас… А с Вами тоже где-то…
 

***

 
Малышка, милая малышка,
Как счастье коротко, незримо.
Оно в коротеньких штанишках,
Как детство, промелькнуло мимо,
 
 
И мне оставило в наследство
Дурман волос твоих душистых,
Любовь с мечтою по соседству,
И сладость поцелуев чистых.
 
 
И я, конечно, помнить буду
Коротких дней очарованье,
Когда тебя я видел всюду
И узнавал твое дыханье.
 
 
Мне так хотелось верить в чудо,
Хотя бы маленького роста,
Но счастье – хрупкая посуда,
И бьется чрезвычайно просто.
 

***

 
Все проходит. И это минует.
Да, конечно, слегка поболит.
Что-то там поскребет, поволнует,
Вспыхнет ярко и тут же сгорит.
 
 
Но и все. Позабудется вскоре,
Как уже забывалось не раз.
Неприятности эти – не горе
Для меня, и уж точно для вас.
 
 
Было мило, легко, но не боле,
Было весело, грустно слегка.
Слава Богу, что не было боли,
От которой на сердце тоска.
 
 
Ну, а если и было, то что же.
Значит, карты не в масть улеглись.
Но уж тут ничего не поможет,
Хоть ругайся, хоть Богу молись.
 
 
Извините меня, моя фея,
Я во всем виноват только сам.
Извините, что я, не умея
Вас понять, непонятен был Вам.
 

***

 
Все по нулям. Начнем сначала?
Или не будем начинать?
Я ждал ответ. Ты промолчала.
Мне больше нечего сказать.
 
 
Твое молчание, как песня,
Красноречивее не быть.
Я сделал все, что мог, хоть тресни.
Приплыли. Дальше не проплыть.
 
 
Ну что ж, по крайней мере, ясно.
Не повезло – такой расклад.
Свеча безвременно угасла,
И был не съеден мармелад.
 

***

 
Увы, опять пришла не Та.
А Та… А Та ушла к другому.
И вот мне с Этой маета.
А мне бы с Той пойти до дома.
 
 
Мне б Ту обнять, забыв про всех,
В прихожей, не включая света.
Мне б Той услышать звонкий смех,
Но я не с Той, со мною Эта.
 
 
Я не гоню ее. К чему?
Я лишь в прихожей свет включаю.
Входи, красавица, приму.
Зачем? Да я и сам не знаю.
 

***

 
Ты так легко ушла без звука,
Не говоря ни «Бэ», ни «Ку».
А я конфету прятал в брюках.
Так мне и надо, дураку.
 
 
Паркет, натертый до предела,
Твоих следов не сохранил.
Мне б на него насыпать мела,
Но не додумался, дебил.
 
 
Твоих духов волшебный запах
Растаял в струях сквозняка.
Он не застрял меж пальцев в лапах,
Лишь ноздри щекотнул слегка.
 
 
Короче, нет тебя в помине.
Как жаль, но, видно, в этом суть.
Теперь мне снова на перине
Всю ночь в мученьях не уснуть.
 

***

 
Ты пригласи меня на танец,
Меня сто лет не приглашали.
Давно сошел со щек румянец
И вновь появится едва ли.
 
 
Но помнят руки контур тела,
Изгиб бедра, прикосновенье
Груди изящной. Было дело,
И я испытывал волненье.
 
 
Жаль, в прошлом все, во мне остыла
И кровь горячая, и нервы.
Но, черт возьми, когда-то ж было,
Меня к себе тянули стервы.
 
 
И я ловил свой верный шанец,
Забыв про все, и до рассвета…
Ты пригласи меня на танец,
И я, быть может, вспомню это.
 

***

 
Когда душа покинет этот мир
И перейдет в иное измеренье,
Прошу тебя, поддерживай горенье
Свечи, что будет мне как ориентир,
 
 
Который даст возможность не прервать
Сознанья нить, и я смогу дорогу
К тебе найти, как не был б близко к Богу,
И, может быть, в какой-то миг понять,
 
 
Что жизнь была не так уж и плоха.
Издалека все видится иначе.
Был грех, прости. Но кто же без греха.
 
 
Нет, сожалеть не стоит ни о чем,
Пусть пробил час, и я покинул дом.
Горит свеча, и это что-то значит.
 

***

 
Останутся только сомненья и боль,
Когда ты уйдешь рано утром из дома.
Я крикну вдогонку: «Куда же ты, Оль?!»
А ты поглядишь на меня незнакомо
 
 
И плюнешь, из сумрачных глянув сеней,
Тряхнув золотистой копной шевелюры.
Откуда, подумаю я, это в ней?
И сделаю вывод: от низкой культуры.
 

***

 
Любовь не терпит промедленья,
Она, как талая вода,
Свой вдох задержит на мгновенье
И испарится без следа.
 
 
Поймать ее успеешь – благо,
Ты на коне, танцуй и пой.
Твой щит и меч, перо и шпага,
Отец и Сын, и Дух святой.
 
 
Чуть проморгаешь, отвлечешься –
Любовь не станет долго ждать.
И ты навечно заречешься
Так необдуманно моргать.
 
 
Любовь – такое состоянье
Души, что и не объяснишь.
Одним оно дано в сознанье,
Другим же – шиш! Один лишь шиш!
 
 
1989
 

***

 
Я сердце разбил, как стакан о стакан,
Когда на тебя налетел ненароком.
Какой необстрелянный был я пацан –
Ударился грудью, а надо бы боком.
 
 
И с этой поры, встав на долгий ремонт,
Я сердце свое собирал по крупицам.
И шел на таран я уже не во фронт,
А как-нибудь с фланга пытался пробиться.
 
 
Я знал, что второго удара не снесть,
Я знал, как смертельно и пагубно это.
И я отступал, и старался не лезть
Туда, где лоб в лоб, где любовь без ответа.
 
 
И все-таки я на крутом вираже
Однажды уйти не сумел от удара.
И сердце, вошедшее в норму уже,
Разбилось со звоном, как будто гитара.
 
 
Но больше не стал я латать и лудить,
Искать утешения в новой заботе.
Уже и во фланг я не мог заходить,
Я умер тогда на крутом повороте.