Всё высказав в лицо злодеям!» —
«И этим самым оказать
Поддержку умершим идеям:
Повсюду старших уважать,
Их слушаться и непременно
Места в трамвае уступать,
Всегда вести себя примерно —
Так Партия учила нас
С тех пор, как шли мы в первый класс,
Решала наши все заботы
От садика и до работы». —
«Да, если я сейчас уйду,
Лишившись денег на еду,
То буду знать: я уступаю
Старейшим свой плацкарт в трамвае…» —
«Но Партии пришёл конец —
Исчезла, словно Атлантида!» —
«Остался я, как образец
Недавно вымершего вида…
Нет, я не должен уступать!
Я должен за себя бороться
И на поверхность выплывать,
А не лежать на дне колодца.
Уйду – и эти господа
Слух пустят по всему заводу:
«Одна была у нас беда —
Борей, он делал всю погоду,
Но никаких не принял мер,
Чтоб как-то сократить расходы
На инструмент… Дурной пример!..»
Ну, или что-то в этом роде…
Мы научились презирать
Уже без всякого стесненья,
И каждый волен выбирать
Причину своего презренья.
Руководители – за то,
Что перед ними пресмыкаюсь,
Что, не добившись ничего,
В подачках мизерных нуждаюсь.
Я ж презираю их за всё,
Чего они теперь добились,
За положенье, а ещё —
Что так духовно опустились.
Привычкою уничтожать
В себе остатки уваженья
Мы начинаем создавать
Страну взаимного презренья».
9
Всё, что Роман подозревал,
При наблюденьи подтвердилось:
Евстрат везде след оставлял,
Где б униженье ни случилось.
Пред ним другой был человек —
Лукавый, злобный и коварный,
Скрывавший замыслы от всех
Своей улыбкой лучезарной.
Роман решил стать мудрецом:
«Мне скрыть придётся отвращенье
К Онучину и с подлецом
Учиться строить отношенья».
Наташа мужа своего
И прежде глупым не считала,
Но видеть мудрецом его…
Супругу это испугало:
«Но чтоб с Онучиным другим
Совместно продолжать трудиться,
Ты тоже должен измениться…» —
«Я был доверчив и раним,
Предательство меня пугало,
Пора к другому привыкать,
Я должен всё начать сначала…» —
«И научиться предавать?» —
«Не всех, а только лишь его.
Не надо этого пугаться.
Чтоб не бояться ничего,
Я должен в силе с ним сравняться.
Евстрат цинично отменил
Морали принципы и нормы…
Что ж, земляком (я так решил!)
Он будет только для проформы.
Я принял правила игры,
И чтобы дольше продержаться,
Придётся снова унижаться,
Смиренно скудные дары
Под громким именем зарплаты
С довольным видом принимать». —
«Такие хитрости чреваты…» —
«Я не способен угождать
Кому-то бесконечно долго —
Не для того дана мне холка,
Чтоб в совершенстве овладеть
Привычкой подлости терпеть,
Впрягаясь в рабские оглобли
И слыша за спиною вопли
Уже успевших возомнить,
Что кто-то должен им служить.
Одно достойно совершенства
В моей (да и в любой!) судьбе:
Законов общества главенство
И уважение к себе!» —
«Не скрою, есть одно сомненье:
Умён противник твой весьма…» —
«Надеюсь, что моё терпенье
Восполнит дефицит ума».
Роман строжайше соблюдал
Запрет на самообученье
После того, как осознал,
Что он под зорким наблюденьем…
И грозовые облака,
Готовые ударить громом,
Вдруг посветлели, и пока
Шло дело к радостным симптомам.
Его заклятые враги
Вдруг изменили поведенье:
Арапов обещал долги
Вернуть – мол, недоразуменье;
И у Евстрата-шельмеца
Сдвиг в поведеньи намечался —
И он Роману без конца,
Подмигивая, улыбался…
Глава 15. Общество презрения
Я иногда себя презираю… не оттого ли
я презираю и других?..
М. Лермонтов. Герой нашего времени
1
Увидев фильм об айкидо,
Искусстве боевом японском,
Где победить способен тот,
Кто хвастаться не может ростом,
Роман искусством восхитился,
О нём до ночи думал он,
И странный сон ему приснился:
С ним борется его патрон…
«Не говорит ли сон о том,
Как я с Араповым общаюсь
И в самом, вроде бы, простом
На грубость часто нарываюсь?
Я шевельнусь – и в тот же миг
Почувствую сопротивленье,
Чудовищно его давленье,
Он, как борец сумо, велик.
Замру – и он ослабевает
И обо мне вдруг забывает,
Как воздух, лёгок, невидим,
И никаких конфликтов с ним.
Сомненья нет: боясь напасти,
Я уступаю его власти,
Его мне не переломить —
И я смиряю свою прыть…
Но если наши отношенья
Увидеть под углом другим?
Переходя от сна к движеньям,
Я тоже управляю им…
Занятный я открыл закон!
И тем мне интересен он,
Что подчинённым позволяет
Влиять на тех, кто управляет.
Тому ж, кто любит управленье,
Заложено в нём подчиненье
Тем, кто обязан не роптать,
А все приказы выполнять».
2
Борей сидел и наблюдал…
Один нюанс его смущал —
Инструментальщики глазели,
Как он весь день сидел без дела.
«Пусть это будет тренировка! —
Решил Роман. – Ну, почему
Себя я чувствую неловко
И на себя беру вину?
Себя считая виноватым,
Порой обычный человек
Готов к шагам неадекватным…
Он думает, что хуже всех —
И совершает опозданья,
Заводит связь на стороне,
Всегда готовый к оправданьям…
И всё «благодаря» вине.
Вина – вполне «законный» повод
Всем привести «железный» довод,
Что он ничем не хуже всех,
И что у каждого есть грех.
И я затем пришёл сюда,
Чтобы, без специальных знаний,
Иметь в достатке оснований
Виновным чувствовать себя
Перед Араповым, Евстратом,
Шумахером, Картузом – всяким,
Кто чем-то занят целый день…
Я чувствую себя как чернь…
Войти стесняюсь в туалет,
Когда там курят программисты…
Ну да – они специалисты…
Всё так, но это не ответ!»
Чтоб не считать себя убогим,
Роман стал в туалет ходить,
Когда, задрав на стенку ноги,
Там собирались покурить
Все программисты, ждал в проходе,
Когда все ноги уберут,
В кабинку шёл, при всём народе
Мочился громко, и за труд
Всё это вовсе ни считая,
Мог возвратиться, дав понять,
Что есть обязанность святая —
Всем руки в чистоте держать.
Он не чурался и проказы,
Подогревал страстей накал:
Глубокомысленно пускал
Скопившиеся в теле газы.
И это стало помогать:
Он программистов не стеснялся,
И меньше стал себя ругать
За то, что он не состоялся.
3
Евстрат придумал новый трюк:
«Завхоз заводоуправленья, —
Коллегам заявил он вдруг, —
Отметит скоро день рожденья,
И всем по пятьдесят рублей
Придётся сдать на юбилей».
Об этом щедром подаяньи
Для той, о чьём существованьи
Никто понятья не имел,
Роман, конечно, не хотел
И слышать, как и все другие —
Подарки слишком дорогие…
Но он теперь был начеку,
Не доверяя земляку,
И понял: новая проверка
Санкционирована «сверху».
Он, не раздумывая, встал,
Евстрату молча деньги дал.
Жидков же начал возмущаться,
Кричать, с Евстратом препираться,
А тот доказывал ему,
Что он бумагу получает
У этой дамы, потому
Её от всех и отличает.
Жидков в итоге деньги сдал,
Себе испортив настроенье,
Но гнев его не утихал,
И он продолжил возмущенье,
Пока не начал разговор
Евстрат Онучин о футболе.
Жидков поиздевался вволю
Над тем, как потерпел позор
«Спартак», любимый для Евстрата…
Вот так же сам Роман когда-то
Евстрату говорил назло,
Когда фатально не везло…
Роман видал, как проиграл
«Спартак», совсем не благородно
Порадовался… Но сегодня
Благоразумно промолчал:
«Онучин так нас проверяет:
Он словно нам бросает кость,
И у кого сильнее злость,
Тот первый эту кость хватает…
Но кость отравлена, и яд
Нас постепенно отравляет.
Онучин нашей злости рад,
Он наши души загрязняет…
Уже Жидкова заразил —
Тот стал рабом своей же воли:
Мне тумбочку взять не позволил —
Сам своё кресло заменил.
Улыбка личность украшает,
Она к себе располагает —
Онучин в этом преуспел
Для маскировки подлых дел».
Роман учился улыбаться
По принужденью – для того,
Чтобы никто не догадался
О том, что в мыслях у него.
4
К нему Онучин подошёл,
Уселся за соседний стол
И доверительно, как другу,
Ценя высокую заслугу,
Затем Роману сообщил,
Что вечером он в Керчь звонил.
Сказал, какая там погода,
Как жизнь у крымского народа:
«У нас в Крыму сейчас тепло,
Давно картошку посадили,
А здесь, уж коль на то пошло,
Темно и сыро… Как в могиле…»
Роман беседу поддержал
И с удивлением отметил,
Что злости он не испытал —
Ведь перед ним сидел радетель
За то, чтобы в родном Крыму
Народ зажил нормальной жизнью,
И не пришлось бы никому
Невольно покидать отчизну.
О неприязни смог забыть
Борей, беседою довольный,
И стыд испытывал невольный,
Что земляку решил он мстить.
Роман был дружелюбен очень,
И стоило его врагу
Дать знать, что помириться хочет,
Он верил, что ему не лгут,
И был готов забыть обиды,
Не видя пользы от корриды,
Предпочитал спокойно жить,
Старался дружбой дорожить.
Вражда была Роману в тягость,
Ведя с Евстратом разговор,
Он испытал большую радость
В надежде прекратить раздор —
Ведь можно всё начать сначала…
Но стоило им разойтись,
Как мысль иная прозвучала:
«Ну что же ты, Роман? Окстись!
Ведь существуют два Евстрата:
Один общителен и мил,
И я любил его, как брата;
Другой жесток, как крокодил,
И с ним нельзя договориться —
Он свой мирок отгородил,
И я случайно угодил
В него, нарушив все границы.
Беседа наша – часть игры,
Что с нами он, шутя, играет,
Поскольку слишком презирает…
Быть добрым может… До поры…»
5
А по прошествии двух дней
Евстрат вернул тридцать рублей
Всем, у кого на день рожденья
Он деньги взял по принужденью.
Жидков за «жадность» поплатился —
Его Арапов сторонился:
Едва с вопросом приставал
Жидков – он тут же убегал…
Роман почувствовал подспудно:
Онучину совсем не трудно
Коллегам противостоять
И на Арапова влиять:
«Арапов глуп, он убеждён,
Что все бездельники, тупицы,
А кто умён, так это он.
И в эти узкие границы
Он с радостью нас поместил.
Он хочет, чтобы так и было,
Его душе и сердцу мило
Узнать, что кто-то «начудил».
И он за это не накажет,
Раз этот факт его взбодрил, —
Словцо обидное лишь скажет,
Как он не раз нам говорил.
Но не дай Бог ему услышать,
Что кто-нибудь посмел повысить
Свой уровень, свой интеллект —
Готов к анафеме субъект!
Онучин эту слабость знает
И свою пользу извлекает,
Всегда готовый «доложить»,
Чтобы соперников изжить.
Онучин – тонкий механизм,
В движенье приводящий молот…
Как много бед наделать могут
Тупая злоба и цинизм!
Одиннадцатого числа
Мне дал Арапов в назиданье
Невыполнимое заданье,
И жизнь была мне не мила…
Так, может, в этом весь секрет?
Ведь я не выполнил заданье,
Но нет о нём упоминанья —
И наказанья тоже нет!
И стоит мне рискнуть опять —
Невыполнимое заданье
Из принципа не выполнять,
То мне не будет наказанья…
Зато Арапов будет рад…
Онучин будет без работы —
Без фактов не начать «доклад».
Его лишат привычной льготы…
Но если только созерцать,
То уровень свой не повысить…
А чтоб зарплату повышать —
О том не смею и помыслить…»
Глава 16. Новый имидж
Что не убивает меня, то делает меня сильнее.
Ф. Ницше. Сумерки идолов, или как
философствуют молотом
1
Случайно в коридоре встретил
Роман Гудкова и отметил,
Что он, обычный инженер,
Себя поставить мог в пример
Лицу второму на заводе
В вопросе следованья моде —
Костюм и галстук, столь цветаст,
Что был разительный контраст
С костюмом, не совсем опрятным,
Затёртым чуть ли не до дыр,
Гудкова… Мятый сей «мундир»
Украсил галстук непонятный…
Роман невольно удивился:
«Зачем я так принарядился?..
Ведь выгляжу я… как петух!
Всё, вроде, правильно… но вдруг
Я ощущенье вызываю,
Что вызов я ему бросаю?
А может, так оно и есть?
Тогда умерить надо спесь.
Нет пользы от рекомендаций,
Что я в газетах прочитал, —
Ведь в жизни много ситуаций…
В одну из них я и попал…
Я обучался, наряжался…
Но, кажется, перестарался:
Моя активность – им сигнал,
Что я для них опасным стал.
Мне не годятся эти знанья,
Я это понял, наконец…
Но есть пример для подражанья:
Онучин – вот мой образец!
Он вызывающе неряшлив,
Способен вызвать жалость кашлем,
Превосходя всех по уму,
Он не опасен никому».
Роман скорей преобразился:
В костюм джинсовый нарядился,
Надел поношенный ремень -
Стал будто бы Евстрата тень.
Когда преображённый модник
Мимо Гордея проходил,
Тот озадаченно спросил:
«Ты что, собрался на субботник?»
Сдержав улыбку еле-еле,
Роман ответил, не смутясь:
«Ведь он на будущей неделе!» —
И отошёл, в душе смеясь…
2
А вскоре ждал его сюрприз:
Торжественно и осторожно
(Тут сердце замерло тревожно),
Согнувшийся, как блюдолиз,
Вошёл Евстрат, в руках пакет.
Неся его перед очами,
Как торт с зажжёнными свечами,
Он пересёк весь кабинет,
С наинежнейшею улыбкой,
Нижайший сотворив поклон,
Тряхнувши шевелюрой жидкой,
Пакет вручил Роману он.
Роман, охваченный тревогой
(Небось, подарочек с подвохом!),
Достал увесистый буклет
С каталогом на инструмент
И с резолюцией Гудкова,
Способной наповал убить:
«Р. Е. Борею: мне толково
По инструменту доложить!»
Привычной подписи Гордея
Не увидал Роман нигде…
Весьма опасная затея,
Гордей узнает – быть беде!
Роман, давно осведомлённый,
Что «через голову» нельзя
Давать заданья подчинённым,
Знал точно: скользкая стезя.
Гудков всё это знать обязан —
Он с иерархией увязан…
Но почему столь важный босс
Пошёл на явный перекос?..
«Ты объяснишь, что это значит?» —
Задал Роман прямой вопрос,
Почуяв, что его дурачат.
«Из канцелярии принёс», —
Сказал Евстрат и быстро вышел.
Потом Роман тайком услышал,
Что канцелярия весь день
Была закрыта – бюллетень!
Предчувствие сбылось – Арапов
Романа вызвал в кабинет,
Привычно действуя нахрапом,
Стал срочно требовать ответ:
«Где том с техническим заданьем?
Он в папке был, одной из тех,
В шкафу… Не стойте изваяньем,
Ремонта ждёт литейный цех!» —
Привычный в области насилий,
Взбешённый, начал он кричать
И не предпринимал усилий,
Чтоб как-нибудь себя сдержать.
Сидевший рядом с ним Онучин
Довольно вяло делал вид,
Что в миг нелепый, злополучный
Романа хочет защитить.
Роман от крика без контроля
Как будто получил туше:
Дрожали руки, сникла воля,
Возникла паника в душе.
Он ощущал былую робость:
«Литейный цех? Вот это новость!
Я вовсе не имел с ним дел…»
Он все шкафы пересмотрел -
Конечно же, безрезультатно,
И это каждому понятно:
Не стоит результата ждать,
Когда не знаешь, что искать.
Арапов (в нём ещё остался
Руководительский угар)
Велел, чтоб в цех Роман подался
И взял контрольный экземпляр.
Когда Роман и эту фазу
Осилил, злясь на произвол,
Вдруг неожиданно и сразу
Гнев у Арапова прошёл.
День необычный завершился…
А утром, в комнату войдя,
Арапов в кресле развалился
И начал, вроде бы шутя,
Он разглагольствовать развязно,
Картавя больше, чем всегда:
«Я доложу вам, господа,
Что вы бездельники все! Ясно?
Желает кто-то возразить?
Нет? То-то, нечем вам форсить:
Любой из вас так мало знает
И ещё меньше понимает!»
Роман с собою совладал
После вчерашних потрясений
И удивлённо наблюдал,
Как шеф без всяких угрызений,
Ругая их, себя хвалил:
«Что он такое совершил,
Что сдерживать себя не может?
На грубость это не похоже…
Себя без памяти любя,
Он за себя не отвечает:
Других отчаянно ругает —
Тем хвалит самого себя».
Жидков в то время собирался
На выставку, куда его
Послал Арапов, и ругался:
«Не понимаю ничего!
Ведь я в литейном производстве
Не разбираюсь, есть ли толк
В столь откровенном сумасбродстве?»
Жидков, разгневанный, умолк,
Онучин воодушевлённо
Воскликнул: «Сеня, не забудь
Буклеты взять! Осведомлённым
Ты должен быть… Ну, в добрый путь!»
3
Роман забрал у Савчука
Стандарт, причину наказанья,
И сразу понял, что заданье
Почти готово, лишь слегка
Его придётся доработать,
Собрать в единый документ —
И он готов. «На тот момент
Начальник нас не будет трогать.
Работу надо завершить, —
Решил Роман. – И пусть Арапов
Позлится, новый грех состряпав,
Чтоб премии меня лишить!»
Увидев результат работы,
Евстрат, заваривая чай,
К нему стоя вполоборота,
Спросил, как будто невзначай:
«Роман, ты сам писал стандарт?»
Борей, закончив труд, был рад,
Что завершилась эпопея,
И он, от гордости пьянея,
Чуть было не ответил: «Да!»
Но голос вкрадчивый мгновенно
Смутил Романа: «Вот балда!
Я поступаю дерзновенно,
Чужой присваивая труд,
Ведь от меня всё время ждут
Опасных признаков рассудка,
Чтоб наказать за это жутко…»
Он, чтоб хотя бы в этот раз
Его оставили в покое,
Ответил: «Это высший класс,
Я не способен на такое…»
Глава 17. Братская могила
Всё было проклято в этой среде; всё ходило
ощупью в мраке безнадёжности и отчаянья,
который окутывал её. Одни были развращены
до мозга костей, другие придавлены до потери
человеческого образа. Только бессознательность
и помогала жить в таком чаду.
М. Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина
1
Жидков стремительно вошёл
С лицом, багровым от удушья
(Такой же цвет имели уши),
И с силою швырнул на стол
Свой договор: «Не понимаю!
Как можно так себя вести?» —
Он взад-вперёд ходил, не зная,
Куда деть руки, и тряслись
Синюшные от гнева губы.
Таким предстал он в первый раз —
Был сдержан, чувства напоказ
Он выставлял довольно скупо.
«Скажи мне, Сеня, что случилось?
Чем я могу помочь тебе?» —
Лицо Онучина светилось
Участием в его судьбе.
«Ты понимаешь, я пришёл
К юристам с этим договором,
Ну, а они (накрыт уж стол
Для кофе) отвечают хором:
«Мы заняты!» Ты представляешь?» —
«Понятно… А юристы кто?» —
Спросил Роман. «А ты не знаешь?» —
«Нет». – «Две девицы, но зато
Одна из них – дочь Рыбакова!»
Жидкова взгляд был отрешён,
И понимал Роман, что он
Переживал позор свой снова.
«А Рыбаков кто?» – «Он глава
Коммерческого управленья». —
«Ну, значит, дочь всегда права!
Ты не дождёшься извиненья».
Назавтра, с самого утра
Борея, Савчука, Жидкова
Арапов вызвал, чтобы снова
(Как месть Онучина быстра!)
Им указать на недостатки:
«Вот вы сидите, господа,
Втроём в своей могиле братской…
Изволили б хоть иногда
Ради приличья поучиться,
Как по стандарту оформлять
Свои служебные записки!
Довольно дурака валять.
Семён Абрамович, а Вас
Предупреждаю персонально,
Причём, уже не в первый раз:
У Вас в делах не всё нормально.
Сам Рыбаков на Вас в обиде:
Его ты должность указал
В записке в непотребном виде…
И всё, что я сейчас сказал, —
Он посмотрел уже без злобы, —
Касается и остальных».
И он отправил горемык
Подальше от своей особы.
2
«Наверное, не просто так
Арапов вспомнил про могилу…
Он демонстрирует нам силу…
Он нас боится! Вот чудак… —
Роман продолжил размышленье. —
И не спасает положенье,
Которое он заслужил…
Он для себя давно решил,
Что мы – второго сорта люди,
В могилу нас упаковал…
Что толку с нас уже не будет,
Он будто бы с рожденья знал…
Но всё равно сомненье гложет:
Вдруг кто из нас умнее стал?
Тогда желанный пьедестал,
Сместив его, занять он сможет!
Так поступает только раб,
Внезапно ставший господином,
Он время позабыть бы рад,
Когда был сам простолюдином.
Но мы напомнили ему,
Что в прошлом он, как мы, бездельник,
Что не учился ничему,
Что, как и мы, сидел без денег.
Арапов, унижая нас,
Мечтает тайно откреститься
От прошлого, желает враз
С былым позором распроститься.
Он устремлён мечтами ввысь,
И это главная забота…
Но и без нас не обойтись:
Ведь кто-то должен и работать.
Он вынужден себя ломать,
Как проститутка-неумеха:
И тело жалко продавать,
И деньги тоже не помеха…
Презрен стареющий король,
Что, до конца за власть цепляясь,
Не правит, а играет роль,
Перед рабами унижаясь.
Презрен и раб, что, видя смерть
В глазах былого господина,
Уже готов на трон залезть
С замашками простолюдина.
У каждого своя судьба,
Она для каждого едина,
Нетрудно отличить раба,
Играющего господина».
3
Роман не первый, кто прошёл
Путь унижений, оскорблений,
Впервые встретил произвол
Савчук, он горьких впечатлений
Скрывать не стал, когда они
Втроём об этом рассуждали:
«Арапов груб, бывали дни —
Меня при людях оскорбляли…
Однажды (был такой момент)
Он из меня все соки выжал,
Крича: Найди мне документ! —
Я никогда о нём не слышал,
А через пару дней узнал:
Он сам его отдал кому-то…»
Жидков охотно поддержал —
Уж больно тема пресловута…
Роман с отточенным чутьём
В беседу так и не включился
(Евстрат за шкафом притаился)
И слушал, мысля о своём:
«Никто не загонял нас силой
В рабочий тесный кабинет,
И в том, что стала жизнь унылой,
Винить других причины нет.
Ума нехитрые забавы
Гордей способен предложить —
После очередной расправы
Пасьянс «Косынка»6262 разложить.
Арапов без привычки мыслить
Стал «всадником без головы».
Онучин, зная, каковы
Задатки шефа, смог причислить
Себе и право всё решать,
Своим патроном управляя,
На нас умело направляя
Его потребность унижать.
Евстрат, на первый взгляд, всесилен,
В своих уловках изобилен…
Но волен только лишь желать,
И сам не может наказать,
Поскольку он, подобно нам,
Хоть и ничуть не угнетённый
И всё решать привыкший сам, —
Но всё ж Гордея подчинённый.
Гордей – породистый кобель,
Онучин же с мигрантской справкой
(Меж ними строя параллель)
Остался беспородной шавкой.
Евстрат в ловушку угодил:
Употребляя слово «квази»6363,
Он сам застыл на этой фазе,
А мне едва ли навредил.
Он дух – прозрачный, бестелесный,
И нас желая наказать,
Старается оклеветать,
Усугубив удел свой грешный.
По сути он один из нас,
Как служащий потенциальный
Лишён защиты персональной…
А вдруг Гордея грозный глас
Однажды в адрес свой услышит?..
Он это всё осознаёт
И нас всё чаще выдаёт…
А власть его на ладан дышит!
И я не буду повторять
Ошибки хитрого злодея:
Других пороча, от Гордея
Себя не стану защищать!»
Глава 18. Субботник
Я помню властителя мудрую речь:
Как недруг ни слаб, им нельзя пренебречь.
Фирдоуси. Рустам и Сухраб
1
В апреля крайнюю субботу
Все снова вышли на работу —
Субботник был провозглашён…
Сам повод, вроде бы, смешон -
Нет Партии, Союз распался,
Товарищ господином стал,
Страною правит Капитал…
А дух субботника остался…
Все стали переодеваться
В рабочий выцветший наряд,
Онучин, сделав запись вкратце,
Стал тоже надевать халат.
«А ты зачем переоделся?» —
Спросил Арапов у него,
Как будто он был раб его.
«А я – как все», – Евстрат зарделся.
«Но ты – и сам об этом знаешь —
Не русско-подданный у нас,
И «москалей» всегда ругаешь…
Зачем тебе чужая грязь? -
Насмешливо сказал Арапов. -
Всем остальным за мной идти!»
И все пошли… Евстрат в халате
Уныло плёлся позади…
«Зачем ему субботник, кстати? —
Роман подумал по пути. —
Евстрат готов в грязи копаться,
Чтобы Арапова блюсти».
2
Была чудесная погода:
Сияло солнце, лёгкий бриз —
Природой явленный сюрприз
Рождал энтузиазм в народе.
От пота мокрые, в пыли,
Все вместе корчевали рьяно
Кусты огромные бурьяна,
Что незаконно здесь росли.
С Онучина пот лился градом,
Бурьян на кучи громоздя,
Он, ни на миг не отходя,
С Араповым работал рядом.
Гудков со всеми наравне
Мелькал своим огромным торсом.
Жидков терпел и, наконец,
Он подошёл к нему с вопросом:
«Вадим Иванович, за что
У Вас считаюсь виноватым?
Уменьшилась моя зарплата —
Причину не сказал никто».
Лицо Гудкова омрачилось,
И он Жидкову дал ответ:
«Зарплата стала меньше? Нет!
Зарплата Ваша… изменилась!»
Он очень долго объяснял,
Запутанно и… бесполезно,
Какой параметр повлиял
На то, что премия исчезла.
3
Когда закончился субботник,
Усталые, придя назад,
Избавясь от рубашек потных,
Все стали волосы чесать
От пыли вперемешку с потом.
К Роману подошёл Евстрат,
Сказал душевно, словно брат,
Как будто не был антиподом6464:
«Ты одолжишь расчёску, Рома?
Я тоже расчешусь», – а сам
Проводит жестом, столь знакомым,
Рукой по грязным волосам.
Роман, когда его просили
Расчёску дать (и много раз!),
Отказывать бывал не в силах
Всегда… Но только не сейчас!
Пред ним стоял заклятый враг,
Его готовый уничтожить,
Считавший, что Роман – батрак,
И век его бесцельно прожит.
Ему противен стал Евстрат,
Едва представил он брезгливо,
Как будет волосы чесать
И на него смотреть пытливо.
Он тут же пересилил страх
Перед возможным наказаньем:
«Онучин новым испытаньем
Зажал меня в своих тисках.
Привык я совершать уступки —
Глаза у страха велики…
Но все геройские поступки
Вершатся страху вопреки.
Я прежде жил, всему покорный,
Противен мне удел позорный,
Я должен, чтоб себя познать,
Ему хоть в чём-то отказать!»
И он ответил откровенно,
Стараясь, чтоб его слова
Не прозвучали дерзновенно
(Мол, извини, жизнь такова!):
«Евстрат Сергеевич, пойми:
Расчёска – средство гигиены,
Законы эти неизменны
И с детства у меня в крови.
И я к решению простому
Пришёл, и в этом не грешу:
Я сам расчёску не прошу
И не даю её другому».
Евстрат понуро отошёл
Подальше с недовольным видом,
Он явно был на Рому зол
И точно затаил обиду…
«Евстрат Сергеевич, возьми
Мою расчёску, будь любезен!» —
Жидков, Роману вопреки,
Решил, что торг здесь неуместен.
Когда все стали собираться
Домой, заданье получил
Жидков – Арапов поручил
Найти по книге регистраций
(А может, в папке – он не знал)
Служебную записку срочно,
И номер исходящий дал.
Жидков остался сверхурочно…
Роман уже причину знал:
Семён к Гудкову приставал —
За это он и поплатился…
Чтобы не очень суетился…
4
Жена напугана была
Евстрата и Романа ссорой,
Боялась, что «источник зла»
Ему воздаст расправой скорой.
Роман нисколько не жалел,
Что показал Евстрату зубы:
«Так поступить мне долг велел —
Не скоро подлость я забуду!
И пусть казнит меня Евстрат
Рукой безмозглого Гордея,
Знать, я мужик, а не кастрат,
Коль удалась моя затея!» —
«Его ты сильно разозлил…» —
«Он сам поступок злополучный
Свершил – и я вдруг уловил,
Что это именно тот случай:
Я буду абсолютно прав,
Впервые без оглядки, смело,
В присутствии всего отдела
Его достоинство поправ.
Он слишком был самонадеян
И уповал на свою власть,
Прося расчёску, был уверен,
Что я не смею отказать.
Онучин сам подставил щёку,
И я обязан был по ней
Ударить со всего размаху:
Долг возвратить – всего важней!» —
«Но в этом никакого проку!
Ты выбрал безрассудный путь!» —
«Неблагодарно не хлестнуть
Того, кто подставляет щёку». —
«Эх, Рома, ну, теперь держись!
Гордей тебя теперь накажет…» —
«Но если вдуматься, что скажет
Евстрат Гордею? «Заступись,
Роман Борей такой жестокий,
С ним невозможно совладать:
Он мне не дал свою расчёску —
За это надо наказать!»
Так, что ли?.. Нет уж, слишком личный,
Ничтожный повод для того,
Чтобы Гордей, поверх приличий,
Стал заступаться за него». —
«Но ум Евстрата очень гибок,
В работе он отыщет вред…» —
«А у меня работы нет —
А потому и нет ошибок!
Евстрата это будет злить,
Он, не привыкший к своеволью,
Потратит силы и здоровье,
Чтоб мне сильнее навредить».
5
Роман морально был готов
К любым жестоким наказаньям
И униженьям всех сортов.
А в понедельник утром ранним
Арапов встретился. Он шёл
Наверх по лестнице неспешно,
Был в свои мысли погружён…
И вдруг, замедлив шаг, небрежно
Спросил: «Ну, как твои дела?»
Роман, как будто уточняя,
Спросил, прекрасно понимая —
Речь о его безделье шла:
«Какие?» – и взглянул фривольно.
Арапов поднял руку вверх
И ею помахал безвольно:
«Мифические, например…»
Роман смекнул, что моментально
Будет раскрыт, наступит крах…
В груди зашевелился страх…
И всё же он сказал: «Нормально!»
Арапов, помолчав, спросил —
Всё так же вяло, безразлично:
«Ты что-нибудь изобразил?..
Ну-у, так,.. хотя бы для приличья?..»
Страх охватил Романа с ног
До головы, но он подспудно
Почувствовать по тону смог:
Уверенно, чуть безрассудно
Он должен, позабыв про страх,
Гордею о своих делах
Сказать… И он, взглянув беспечно,
Сказал Арапову: «Конечно!» —
«Ну, и когда ты сможешь нас
Порадовать своим докладом?» —
Гордей смотрел понурым взглядом.
Роман сказал: «Да хоть сейчас!»
«Ну, хорошо, – сказал Арапов, —
Я через полчаса вернусь…
Придёшь, и я тобой займусь…
Посмотрим, что ты там состряпал…»
Роман, вернувшись, сел за стол…
Готовясь к предстоящей муке,
Он с удивлением нашёл,
Что у него трясутся руки.
«О чём могу я доложить?
Ведь я же ничего не делал…
Мой блеф Арапову раскрыть —
Как грязь узреть на фоне белом!
А надо ли мне в этот раз
Из кожи лезть, чтоб что-то сделать?..
Арапов думает о нас,
Что мы глупы и неумелы,
Что мы бездельники, твердит.
Он хочет, чтобы так и было,
И мне ему свой умный вид
Показывать – что рыть могилу.
Уж лучше ничего не делать,
При этом быть самим собой,
Чем неуклюже, неумело
Изображать процесс любой.
Чем буду выглядеть глупей,
Тем больше я ему по нраву.
Прикинусь парнем без затей —
И, может, оттяну расправу.
Не знаю, что ему наплёл
Евстрат из мести за расчёску…
Я напущу незнанья флёр6565
И глупостью добавлю лоску!»
Инструкцию он взять решил,
Ещё записку докладную,
А к ним, подумав, приложил
Порученную остальную
Документацию, что он
Уж больше месяца неспешно
Осваивал (его патрон
Давно забыл о ней, конечно).
И вот, к Арапову придя,
Роман докладывал, сбиваясь,
Волнуясь, слов не находя
И постоянно «ошибаясь»…
Арапов выслушал отчёт,
Не проявляя интереса,
Но стоило «признаться честно»,
Что он забрался в тупичок
С одним заданьем, а в финале,
Сказав, что в цех вчера звонил
И с кладовщицей говорил,
Забыть, как кладовщицу звали, —
Арапов вмиг повеселел:
«Ты уж давно в дела вникаешь, —
Он на Романа посмотрел, —
А кладовщиц ещё не знаешь!
Ну, что, не так?» – «Всё так… Всё так…» —
Роман вздохнул (мол, извините…
Я признаю – попал впросак…
Исправлюсь). «Ладно уж, идите!» —
Арапов даже не скрывал,
Что он доволен подчинённым:
С умом, бездельем помутнённым,
Угрозы тот не представлял.
Раз оправдал он ожиданья,
Арапов дал ему заданье —
Считать количество затрат,
Пошедших на агломерат6666:
«Работа предстоит тупая…
Ты должен уяснить себе:
Работа хороша любая —
Я поручу её тебе».
Онучин мило улыбался,
Когда Романа взгляд встречал,
И тут же «дружески» кивал —
Держись, мол, Рома, не сдавайся!
«Ага, знакомый лексикон! —
Роман мгновенно догадался,
Чьих слов Арапов нахватался, —
То не Арапова жаргон…
Так говорят обычно люди,
Что о способностях других
Всегда высокомерно судят…
Здесь нет намерений благих».
6
Онучин, несомненно, был
Азартен, судя по футболу,
И, возбудив бойцовский пыл,
Не смог, согласно протоколу,
В границы жёсткие ввести
Свои амбиции, обиды,
Не смог ни в ком перенести
Малейшей вольности, свободы.
Он так легко вошёл в азарт,
Что, пользуясь своим влияньем,
С людьми играл, как с пачкой карт,
С высокомерным невниманьем.
Количество всех подлых дел
В защиту собственной персоны
Давно превысили предел
Необходимой обороны.
Когда удачи колесница
Несёт тебя во весь опор,
Легко с пути прямого сбиться —
Как хмелем, затуманен взор.
И кажется, что все невежды,
Все неудачники, толпа.
И грязь летит на их одежды
С твоей повозки колеса.
И разве это лица? Рожи!
И кто их произвёл на свет?
Как мы, однако, непохожи…
А ну, с дороги! Всех в кювет!..
Верша насилье за насильем,
Влеком азартною игрой,
Онучин забывал порой,
Что он играется с пружиной:
Покуда не прошёл угар,
Она его насильем сжата…
Но стоит только зазеваться —
Как тут же нанесёт удар!
7
Роман собою был доволен:
Он научился наблюдать
И мог, как закалённый воин,
Ходы врагов предугадать…
Он вздрогнул от опасной мысли:
«Я начал думать, как Евстрат —
Я возомнил, что я всех выше,
Умнее, лучше во стократ,
Поскольку мысли их читаю
И понимаю каждый шаг…
А это значит – я дурак,
Раз дураками их считаю!
Нельзя людей уподоблять
Математической константе,
Как это делает Евстрат, —
Пигмей способен стать гигантом.
Я должен думать наперёд,