Я обрёл бога в Африке: письма русского буш-хирурга

119. Одна неделя жизни «буш-хирурга»: воскресенье

В восемь начинаю обход больных в отделении реанимации, куда должны прибыть дежурный ординатор и интерн, но ни того, ни другого нет… Начинаю названивать – тщетно.

Чертыхнувшись, после осмотра больных в реанимации начинаю в одиночку обход всех хирургических палат, выискивая проблематичных и случайно «забытых» больных, которым, возможно, нужна срочная операция.

В одной из палат встречаю своего интерна Джона у постели молодого больного с выраженной лёгочной недостаточностью.

– Доктор Рындин, этот больной поступил вчера с предположительным диагнозом «рак мочевого пузыря». Дежурные доктора пытались поставить уретральный катетер – получили только кровь. Он был анемичен, ему перелили два пакета эритроцитарной массы. Может быть, у него сейчас реакция на переливание???

Я щупаю живот больного – явная опухоль в надлобковой области. Похоже, что у этого молодого парня действительно рак мочевого пузыря – в Африке это довольно частая патология в районах с высоким уровнем заболевания шистосомозом.

Пробую получить мочу пункцией мочевого пузыря через кожу над лобком – тщетно.

– Мочи в пузыре нет – у парня опухолью блокированы оба мочеточника. Скорее всего, у него уремический отёк легких. Менее вероятны множественные метастазы в лёгкие. Сейчас же возьмите кровь на мочевину, креатинин, электролиты и попросите техника лаборатории сделать это срочно. Потом вызовите доктора Родригеса, рентгенолога, он сегодня дежурит. Попросите его сделать ультразвуковое исследование почек. Я думаю, что единственный шанс чуток продлить жизнь больного – наложить ему чрескожные нефростомы с обеих сторон. Как только Родригес появится, позовите меня – я хочу просто наметить место пункции почек для введения катетера в почечные лоханки.

Больше проблемных больных нет. Звоню Татьяне, которая просила меня сходить с ней в магазин – она решила прикупить себе что-нибудь из одежды к летнему сезону:

– Максимум через час я буду в твоём распоряжении.

Только я повесил свой мобильный телефон на пояс, как он заверещал. Смотрю на светящееся табло – звонок от моего дежурного врача. Прорезался, наконец-то!

– Доктор Рындин, в приёмном больной с ножевым ранением живота – все кишки наружу.

– Доктор Хан, направьте его сразу в операционную. Как только там появится анестезиолог – дайте мне знать.

В рентгеновском отделении встречаю интерна.

– Ну, Джон, рассказывай, что расследовал?

– Мочевина – 57, креатинин – 1700. На рентгенограмме лёгких – отёк.

Появляется доктор Родригес:

– Рындин, что за спешка? Больной назначен на завтра на ультразвуковое исследование.

– Жозеф, всё правильно, но только больной не доживет до завтра – он вот-вот помрёт. Ты мне просто покажи степень гидронефроза и помоги выбрать правильное направление для введения катетера в почки, чтобы спустить мочу. Может мы его спасём на несколько недель.

– Давай больного, Рындин.

В ожидании больного звоню урологу Монаре и объясняю ему ситуацию:

– Ричард, я хочу попытаться попасть в почечные лоханки иглой из набора для пункции подключичной вены и ввести туда по проводнику катетер. Одобряешь мои действия?

Ричард одобрил мой план.

В УЗИ-лабораторию завозят на каталке больного – он уже агонизирует. Тут уже ловить нечего.

– Жозеф, взгляни почки. Хоть подтверждение диагноза получим.

Добавляю дежурному интерну:

– Всё это должно быть сделано ещё вчера.

– Ну, коллега, держись – меня вызывай только в крайнем случае. Я за последние пять дней третий день на дежурстве.

День прошёл, в общем-то, спокойно. Удалил один аппендикс по поводу кисты.

– Господи, как же я устал! – шепчу я, не раздеваясь падая на диван с надеждой успеть поспать до того, как мне позвонят из госпиталя.

В 3:00 утра звонок из Манквенга:

– Доктор, прибыл больной из отдалённого госпиталя с огнестрельным ранением в надлобковой области – ранение получено 8 часов назад, больной стабильный и не выглядит анемичным. У другого больного – нож в передней стенке грудной клетки справа. Нож застрял так, что я не могу его сдвинуть.

– Доктор Магвея, я получил известия об этих больных часов шесть назад. Их так долго не было, что я, честно говоря, надеялся, что они уже умерли, – я задумался над мыслями, каким бы образом мне отложить начало операции поближе к утру.

– Возьми у них кровь – проверь гемоглобин, электролиты. Закажи кровь для операции. Парню с ножом в груди закажи три пакета крови – он может закровить во время операции. Не трогай этот нож без меня. Позови анестезиолога посмотреть больных. Он должен обязательно посмотреть больных – я не хочу никаких отмен операции на столе операционной. Закажи первую операцию на 6 часов. Согласуй план работы с анестезиологом и гинекологами так, чтобы никакие кесаревы сечения не могли изменить наши планы. Когда всё будет готово и первый больной – парень с огнестрельным ранением – прибудет в операционную, звони мне – через полчаса после твоего звонка я буду в операционной.

– Я просто чертовски устал… – успокоил я себя извинительно и мгновенно провалился в сон.

Мне удалось поспать 1,5 часа, после чего мой «солдатский будильник», работающий на инстинкте самосохранения, поднял меня в 4:30. Минут сорок ушло на моё полное пробуждение с горячим душем, крепким чаем и даже новостями CNN. Наконец, я окончательно проснулся и выехал за ворота.

Я очень люблю этот момент – быстрое движение на мягко идущей машине при восходящем солнце в сторону освобождающихся от утреннего тумана отрогов горной гряды Драгенсберг («Стан дракона»)…

С большим трудом мне необъяснимым образом удалось оформить приглашение-с-покупкой-билетов двум профессорам – одному из Сибири, другому с Украины. Сейчас они делятся своими африканскими впечатлениями с виртуальной аудиторией из 200 русскоговорящих хирургов. Приятно принести хоть пару недель удовольствия тяжело работающим коллегам по ножу…

В их записках есть неточности, проистекающие, во-первых, из физиологической трудности восприятия африканского пейзажа европейскими глазами, привыкшими к обилию зелени и воды. То, что украинец назвал «пустыней», – бушвельд, луга, поросшие кустарником, в сухой период. Так и украинские ковыльные степи поздней осенью можно зачислить в пустыню. Нет, уже по весне бушвельд покроется яркими цветами, а после первых же дождей поднимутся высокие травы, и зонтичные акации обновят свой блекло-зелёный наряд на прямо-таки изумрудные одеяния…

…Проскакиваю селение со смешным названием Nobody (Никто) и через минуту въезжаю в таун-шип Манквенг. Сибирский профессор совершенно справедливо заметил обилие строений из досок-жести-картона. Действительно, в ЮАР (да и по всей Африке) встречаются целые поселения из таких сооружений, но это «шак-лэнды» – нелегальные поселения чёрных по окраинам больших городов. Манквенг – старое поселение коренных жителей этих мест, южных соту. И в Манквенге картонно-жестяные клетушки – временные строения на земельных участках, не так давно распределённых между нуждающимися в жилье.

Примерно такие же клетушки возводили и советские люди, получив дачные участки. Если приглядеться пристальнее, то можно увидеть между клетушками новые дома солидного размера из цементных блоков, а то и из дорогого кирпича… Так или иначе, а кубинец Роберто сказал, что многие жители Кубы были бы рады получить такие дома.

Помимо домов, возводимых по индивидуальным проектам, часть раздаваемых земельных участков застраивается государством по серийными проектам (у партии первого демократически избранного президента страны Нельсона Манделы было такое предвыборное обещание «Миллион домов бедным чёрным жителям страны»)…бесплатно!.. Забавно выглядит огромное поле с гнёздами таких участков, заставленное ровными рядами коробок из белой рифленой жести, – туалеты! Поодаль можно видеть ряды серых домиков под жестяными крышами – готовое жильё для бесплатной раздачи бедноте. Жена моего босса, пани Октавия Маховска, – инженер-строитель, работает на строительстве этих домиков.

В Манквенге нет никаких производственных предприятий. Здесь сотни, если не тысячи лет местные жители производили только себе подобных, кормясь скудными дарами земли и скотоводством. Землю свою они никогда не продавали и не отдавали бурам – здесь у них очень близко подземные воды. Ныне большое поселение кормится от построенного во времена апартеида шикарного университета (у обоих моих гостей профессорского ранга глаза загорались от зависти: «Вот бы нам такой»!.. и тускнели от горечи: «А почему у нас такого нет»?). В Магнвенге шикарный современный торговый центр, великолепное здание муниципального суда. Ну, и госпиталь, который по принятому недавно решению правительства преобразовывается в университетский госпиталь, – для тех, кто понимает, ясно, что плохой госпиталь университетским не сделаешь.

* * *

В 5:30 вкатываюсь во двор Манквенг-госпиталя. Прохожу в операционную – мёртвая тишина…

– А где больные?

– ???

– Я же просил дежурного врача подготовить начало двух операций: в 6:00 – лапаротомия по поводу огнестрельного ранения живота, а затем – ножевое ранение грудной клетки…

– Нам никто ничего не говорил.

– Кто дежурный анестезиолог?

– Доктор Юдин. Он занят на кесаревом сечении.

Бужу дежурного врача – хочу высказать ему всё, что я о нём думаю. Но ведь тут и моя вина.

– Организуй движение больных в операционную. Я пойду искать доктора Юдина.

Анестезиолог из Луганска (Украина) Гриша Юдин прибыл к нам по программе «Добровольцы ООН». Нахожу его в родильном отделении – заканчивает обеспечение кесарева сечения.

– Ну, шо, Гриня, – бэби бой?

– Да, нет – девка. Доктор час колупается. Я сейчас приду – доктор мне говорил, что у тебя огнестрельное ранение живота.

– И нож в груди – нужна торакотомия.

– Иде?

– …!

– Понял…

Зашёл в хирургическую палату посмотреть на больного с ранением в живот. Мужик скукожился на правом боку. Входное пулевое отверстие – тотчас над лобком чуть вправо. Выходного отверстия нет. На постели очень немного крови. Без анемии – гемоглобин 12,6. Все показатели электролитов – нормальные. Давление все три часа после поступления держал нормальное. Правда, высока частота пульса – 130. За все эти часы ему, как это нередко бывает, практически ничего не перелили.

– А где второй больной?

– Его повезли в операционную.

В операционной больного с ножом в груди не нахожу.

– А где больной-то, сестра?

– Я его отправила назад – у нас по списку первым идёт лапаротомия по поводу огнестрельного ранения.

– Сестра-а-а-а… – срываюсь я – Зачем же играть в футбол больными-то? Проще мне позвонить и спросить, что делать!

Возникает небольшая перепалка, в которой я не имею никаких шансов на успех.

– Зовите мне любого больного… на ваше усмотрение…

Я пристыжённый ухожу в раздевалку. Переоделся и сел за компьютер играть в шахматы – я никакими силами не могу повлиять на события.

…Звонок из хирургической палаты:

– Доктор Рындин, мы переложили больного с кровати на каталку, а теперь у него ни давления, ни пульса.

Посылаю дежурного врача:

– Давай, беги в палату – регистрируй смерть и принеси мне историю болезни. Я хочу ещё раз посмотреть – время поступления, твои назначения, записи сёстер об их выполнении.

– Н-да-а-а… Один отпал сам собой… – с поганым чувством размышляю я.

После случившегося второго больного привезли очень быстро.

– Ценою жизни одного больного в сердцах медицинских работников пробуждена совесть… – невесело продолжаю я заниматься самобичеванием.

Подхожу к каталке второго больного.

– Откройте, пожалуйста, рану… – прошу медбрата.

Тот послушно сбрасывает с больного простыню.

– Wow! Ни… себе!! Гриша, иди-ка сюда!

Огромный, с широким лезвием, мясницкий нож торчит из груди молодого, лет 22, парня… Плоскость ножа (около 6–7 см шириной) располагается в шестом (?) межреберье, режущая часть его впилась в край грудины, а кончик, вероятно, застрял в позвоночнике…

– Гриня, значит так… Давай, ставь ему подключичку и ещё одну венозную линию – и начнём-ка ему лить кровь прямо сейчас. Если он крованёт у нас при удалении ножа – заниматься всем этим нам тогда попросту будет некогда, не успеем… После интубации я его чуть поверну в левую сторону. Начну с торактомии, а потом, по-видимому, нужна будет лапаротомия… С Богом, Гриня!

У Гриши тоже от усталости глаза, как у бешенного таракана, – он всю ночь был занят акушерами-гинекологами.

…Открываю грудную клетку по межреберью, в котором находится нож. С первых же минут осознаю, что от моего ассистента (молодого индуса первого года работы после окончания медицинского факультета) никакой помощи ждать не приходится.

Отмечаю небольшой разрез нижней доли правого легкого – он уже не кровит, чуть шире разрез стенки перикарда – никаких следов повреждения миокарда, далее нож уходит в диафрагму у основания сердца… Широко открываю купол диафрагмы – полно крови в животе – через разрез печени в районе нижней полой вены кровотечения уже нет…

– Иначе он давно помер бы… – с мудрым видом вещаю я молодому индусу.

– Сколько времени сейчас?… Полвосьмого? Спасибо… Гриша, тут, возможно, и совсем ничего серьёзного не будет при удалении ножа, но может и закровить так, что я с этим ассистентом просто потеряю больного. Сейчас где-то на подходе к госпиталю находится, надеюсь, Игнат Монсон. Возьми мой селл-фон, найди там имя Монсона и дай мне с ним поговорить.

– Игнасио, как далеко ты от Манквенга? В Нободи? Чудесно! Жми на всю катушку – у меня на столе чудесный подарок для тебя!

– Леди и джентльмены, прошу садиться на 15–20 минут – мне нужна очень хорошая помощь, которая уже движется.

Не буду врать, мне не только помощник нужен – крючки правильно держать. Мне Игнат нужен с его опытом травматолога – я не каждый день ножи из этой области вытаскиваю…

…Прибыл Игнат. Предлагаю план действий – расщепить вдоль дистальный конец грудины и далее пойти на открытие живота срединным доступом. Игнат приступает к мытью, а я пытаюсь найти стернотом в разложенном сестрой наборе инструментов. Стернотома нет… Не хочу заводиться перед возможной серьёзной ситуацией:

– Сестра, действуем по ЮАРовскому принципу «Бур (фермер) на все случаи жизни имеет план!» – тащите мне костные кусачки!

Открыли брюшную полость… Игнат очень красиво (ну, просто очень красиво!) обрабатывает – выделяет и берёт на держалки – элементы печёночно-дуоденальной связки, среди которых нам более всего нужна портальная вена.

– Делаем приём Кохера! – произносит Игнат и, опять же, за считанные секунды очень красиво обнажает нижнюю полую вену…

– Доктора, любуйтесь анатомией – нижняя полая вена, это вена правой почки, а напротив и чуть выше – вена левой почки! Это не каждый день увидите, не каждую неделю…не каждый месяц…даже не каждый год… А может, и вообще больше никогда не увидите такую чистую работу!

Полую вену тоже взяли на держалку…

Далее Игнат начинает препарировать печень у режущего края ножа. Появляется вена…

– Левая печёночная… – бормочет Игнат и кладёт на вену сначала один сосудистый зажим, потом другой, потом он удаляет осторожно нож – кровотечения нет!… И Игнат пересекает сосуд… центральнее (NB!!!) от двух наложенных сосудистых зажимов…

Что это было – затмение на него нашло???

Кровь из нижней полой вены в мгновение заполнила рану. Поскольку моя рука была в ране в районе ранения печени, я первым прижал центральный конец кровящего сосуда пальцем. Игнат убрал кровь отсосом – срез сосуда стал хорошо виден. Не без труда, только с третьего захода Игнат наложил сосудистый зажим на источник кровотечения, а потом – кровооставливающие швы. Минуту ждём – кровотечения нет. Закладываем в печёночный разрез спонгостановую (гемостатическую) губку и сближаем края рассечённой печени одним 8-образным кетгутовым швом на специальной печёночной игле. Довольные, закрываем.

Игнат меня благодарит за интересную операцию, а я его – за интересную и красивую работу.

– Игнат, ты из отпуска – тебе и продолжать сегодняшний операционный лист. Там всего двое больных с небольшими операциями – к счастью, больше никто из запланированных на операцию больных не пришёл. Я чертовски устал… Гриня, звони своей жене – пусть самовар раздувает.

Минут через сорок я с трудом оторвался от хлебосольного стола мадам Тани Юдиной и зарулил в сторону Полокване:

– Только бы мне теперь не уснуть за рулём…

120. Последний экзамен в моей жизни

Я уже писал том, что, получив место Principal Medical Ofёcer в главном госпитале провинции Северный Трансвааль, я думал, что на этом моё карабканье вверх по жизненной лестнице и закончится.

Вернее, я просто ни о чём больше не задумывался.

Такое было со мной и в Свазиленде, где я наслаждался положением Medical Ofёcer – самой первой после окончания университета врачебной ставки при соответствующей зарплате. Славянская беспечность.

В Свазиленде меня к реальной жизни вернул Дима Дмитриев, в результате чего я оказался в ЮАР. Там меня на пусть истины направил польский доктор Здислав Андрей Маховский. Он мне сказал в первый месяц моего пребывания в хирургическом отделении в роли Medical Officer^[39] (если по-русски, то это врач-неспециалист в специализированном отделении, которого у нас часто не совсем правильно называют «ординатором»; мой пост назывался Principal Medical Officer: хоть и «Principal», но всё равно «ординатор»):

– Слава, ты должен сдавать экзамены по хирургии и получить в Медицинском Совете полную регистрацию как специалист. У тебя будет совершенно иная жизнь…

– ???

– Они проводят экзамены для иностранных врачей-специалистов, закончивших медицинский факультет свыше 20 лет назад. Садись и занимайся!

Меня не нужно было много уговаривать заниматься. Я очень быстро понял, какое большое количество всяческих дыр и прорех в моих медицинских знаниях, сквозь них просвечивало моё хирургическое невежество, прикрыть которое было невозможно всеми моими диссертационными дипломами, сертификатом о высшей хирургической категории, сотней статей даже в России, а уж здесь-то… Про себя я подумал: «Ну, экзамены-то я, конечно, с первого захода не сдам… может годика через два-три…».

Моя пятилетняя свазилендовская привычка вставать в 5 утра помогла мне и на этот раз. Весь последний год день за днём я читал, не спеша, от корки до корки, с переводом каждого слова, большой том учебника хирургии… потом ещё пару небольших томов. Последний месяц я очень интенсивно-скрупулёзно просматривал два новых больших тома, полученных Маховским из библиотеки MEDUNSA. А последнюю неделю я вернулся к трём уже прочитанным в начале года томам. Это было очень увлекательное чтиво!!!

Интерес к чтению поддерживался жизненной необходимостью – госпиталь был полон интернов и так называемых Community service doctors из всех многочисленных университетов ЮАР, тут важно было не обгадиться.

Следует отдать должное моей жене. Татьяна быстро сообразила, что наша шутливая мечта о «маленьком домике на берегу окиян-моря» очень даже может стать реальностью в случае моего успеха на экзаменах: вместе с полной регистрацией меня как специалиста-хирурга ЮАРовским Медицинским Советом я практически автоматически получал право на частную практику и разрешение на постоянное проживание в стране.

Ну, положим, частной практикой я бы и на хлеб себе не заработал: нужны многие и многие годы работы здесь для того, чтобы добиться признания у местных частных врачей нехирургических специальностей, которые будут направлять к тебе больных с серьёзными хирургическими проблемами (больных с «несерьёзными» проблемами местные GP – General Practitioners – оперируют сами).

Во всяком случае, мой босс Андрей Маховский – очень хороший хирург (учился медицине и хирургии в Варшаве, затем год стажировался по сосудистой хирургии в Лондоне, 15 лет работает в ЮАР) – при наличии у него ЮАРовского гражданства после успешной сдачи экзаменов на хирурга (20 лет после университета) не выжил на поприще частной медицинской практики и возвратился в государственный госпиталь.

Получение же мною (и всеми членами моей семьи, естественно) «вида на постоянное жительство» давало бы Денису и Ксюшке возможность платить за учёбу в любом университете ЮАР наравне с гражданами страны в пределах 5000 долларов США в год, включая проживание в общежитии и питание (пока это самая низкая плата в мире), и, более того, право на получение работы моей жене и моим детям после окончания университета.

Накануне моего экзамена мы получили известие из университета Кейптауна, что Денис, как студент-иностранец, должен будет платить в этом году двойную плату (и всё равно это остаётся самым дешёвым университетским образованием в мире!).

Студентам-второкурсникам разрешалось подать прошение об индивидуальном рассмотрении их финансового состояния. Денис по моему науськиванию написал в прошении: отец – хирург, работает в государственном госпитале за зарплату зауряд-врача, поскольку у него иностранный диплом специалиста; мама – инженер, но работать не может, поскольку она иностранка, но отец платит такие же налоги, как и любой гражданин ЮАР.

Надежд на успех прошения мало, никого не тронут проблемы русского парня: часть университетов ЮАР закрыли, другим университетам урезали бюджет – большая масса чёрных ребят учится практически бесплатно.

К концу февраля этого года я почувствовал, что для успешной сдачи экзамена мне нужно бы поработать в ЮАР ещё хотя бы годик – моих 11 месяцев общения с ЮАРовской медициной для выполнения поставленной задачи было маловато.

Но выбора у меня не было, поскольку ЮАРовский Медицинский Совет сообщил, что экзамен такого рода (для зарубежных врачей-специалистов со стажем свыше 20 лет) они проводят в последний раз.

Мой начальник и ангел-хранитель Маховский подсказал мне хитрый ход:

– Слава, я узнал, что экзамен на медицинском факультете в Блюмфонтене будет проводить заведующий кафедрой хирургии профессор дю Тойт. Позвони дю Тойту и попроси разрешения прибыть в его отделение на 7–10 дней перед экзаменами.

Профессору я позвонил и его разрешение на приезд получил.

17 февраля я и Денис расцеловались с мамой и Ксюшкой: Денис спешил к началу второго года учёбы в Кейптауне, я направлялся в Блюмфонтен. Я завёз Дениса в аэропорт Питерсбурга и, не дожидаясь отлёта самолёта, ровно в полдень уже гнал машину по хай-вею N-1^[40] из Северной провинции на юг.

Расстояние без малого в 800 км я должен был покрыть за 8 часов, поскольку с наступлением темноты ездить по дорогам ЮАР мне представляется опасным.

Дороги ЮАР – сказка, не моим пером их описывать! Через 3 часа я миновал без заезда Преторию и Йоханнесбург (около 300 км) и, несмотря на остановки на бензоколонках для заправки машины, туалета и «попить кофе», в половине восьмого вечера прибыл в столицу Свободного Штата Оранж. В советской литературе, по-моему, неправильно перевели «Оранжевая республика» – республика была названа по имени королевской династии Оранж в Нидерландах в начале XIX века, а не по имени реки, да и реку-то, воды которой вовсе не оранжевого цвета, правильнее называть не «река Оранжевая», а «река Оранж»… Нечто подобное мир знает в связи с Красной площадью в Москве, которая не «красная» по цвету кровавого коммунистического знамени, а «красная» – красивая.

Блюмфонтейн – финансовая столица ЮАР, а его университет – лучший в стране. Излишне говорить, что и по оснащённости оборудованием университетский госпиталь может вполне конкурировать с госпиталями США.

На одной из стен коридора кафедры висит два десятка фотографий заезжавших сюда иностранных хирургических знаменитостей. Среди них узнаю американского хирурга-эндокринолога профессора Глена Гельхельда из университета Дж. Вашингтона (Вашингтон, округ Колумбия), с которым я подружился за время его двукратного посещения миссионерского госпиталя в Манзини (Свазиленд) и с которым мы находимся в постоянной переписке (я надоедливо пишу Глену из моего миссионерского захолустья, а он мне вежливо отвечает – беспредельно терпеливый человек!).

Профессор дю Тойт (я бы прочитал его фамилию на французский манер «дю Туа») – молодой симпатичный африканер – тепло встретил меня и попросил всех своих сотрудников в моём присутствии говорить не на африкаанс, а по-английски. Этот, в общем-то нормальный, жест вежливости по достоинству можно оценить только с учётом знания нынешней ситуации – правительство чёрного большинства ЮАР взяло курс на сокращение сферы употребления африкаанс в стране.

Я многое успел увидеть за полторы недели и понял, что «похоронить» меня на экзамене может, среди прочего, полное отсутствие теоретических познаний и практических навыков по сосудистой хирургии, которой очень интенсивно занимались на кафедре.

Накануне экзамена профессор дю Тойт спросил меня:

– Слава, хотите переехать к нам? Нам нужны опытные хирурги в периферийных госпиталях. Это хорошие деньги!

– Проф, я согласен, но только подождите, я ведь могу и не сдать этот экзамен. Долгие годы работы в примитивных условиях Африки входят в кровь и извращают мышление. Я с завистью смотрю на ваших молодых докторов.

Тем не менее, сердце моё аж затрепетало от приглашения дю Тойта. Я не выдержал и позвонил жене:

– Тат, просто хочу выплеснуть распирающее чувство… хотя прекрасно понимаю, что могу провалиться с треском.

В среду 25 февраля я пошёл в католический храм. Это было начало предпасхального поста. Татьяна моя говорила, что в Православии предпасхальный пост начинается с Прощённого воскресенья.

Католический пастор говорил:

– Когда болельщики «Бафана-бафана» (национальная сборная ЮАР, вышедшая в финал пан-африканского футбольного чемпионата в 1998 году) окрашивают свои лица в цвета национального флага ЮАР, они демонстрируют своё единство с «Бафана-бафана». Когда мы, католики, сегодня мажем свои лбы пеплом, мы демонстрируем своё единство с Христом.

В одном случае – «прощение», в другом – «посыпание головы пеплом», тоже ведь связано с покаянием, с прощением… И ещё – «из праха земли мы пришли в этот мир, в прах и уйдём… всё – суета сует».

Так, может, и мои стремления к сдаче экзамена так же суетны??? Во всяком случае, это успокаивало на случай провала…

Я постоял в очереди прихожан – и мне помазали лоб пеплом. Потом ещё постоял в очереди – и меня причастили.

– Господи, прости тщеславие, разбирающее меня. Я даже не прошу успеха в завтрашнем испытании. Испытание-то – оно вот уже, сегодня. Всё в твоей власти – предаю тебя в руки твои…

По числу посещений мною церковных служб в протестантских и католических храмах я давным-давно был бы отлучён от Православия, но человек я всё-таки православный. Говорят, что щенок на всю свою жизнь признаёт хозяином только того человека, которого он увидел в момент прорезывания глаз, все другие люди для него так – «человеки». Ну и опять же пословица «сколько волка ни корми». Вот и у меня, как у того щенка… или волка.

Атмосфера на экзаменах была очень тёплая и дружелюбная.

Перед началом экзамена выступил профессор дю Тойт:

– …в случае успешной сдачи экзаменов вы получаете преимущества, которые имею, например, я…

Нас, хирургов-иностранцев, собралось 13 человек: шесть поляков, румын, чех, болгарин, шри-ланкиец, пакистанец, португалец и я, русский. С первого контакта мне приглянулось двое: холёный португалец Армандо Рибейро, уроженец Мозамбика, заведующий хирургическим отделением в Барагвана госпитале (Соуэто) и его подчинённый, польский хирург Алекс Бражковский.

Большинство собравшихся уже получили гражданство ЮАР или «право на постоянное проживание». Кое-кто имеет полную регистрацию Медицинского Совета ЮАР как GP (General Practitioner) с правом частной практики – они хотят полную регистрацию на правах общего хирурга. Самый маленький стаж работы в ЮАР (6 лет) у Алекса Бражковского. Но какие эти 6 лет – в самом крупном госпитале южного полушария! Ничего не скажешь – это тебе не миссионерский госпиталь в Свазиленде.

Вопросы, как письменные, так и устные, были чёткими и, при поверхностном рассмотрении, довольно простыми.

26 февраля я нас был трёхчасовой письменный экзамен – мне показалось, что я вполне прилично справился с ответами на вопросы.

27 февраля утром каждого из нас подвергли получасовому устному теоретическому «обстрелу».

Мне повезло: я попал к профессору дю Тойту и к другому, не менее симпатичному, моего возраста ассошиэйт-профессору (доценту) Ван дер Бергу.

– Слава, нам неудобно – мы вас хорошо знаем. Мы вам даём минус 10 очков форы!

Я вышел от этих милых людей с ощущением, что более половины экзамена пройдено мною успешно. Я обалдевал от распирающего меня счастья и только твердил:

– Господи, ну прости моё тщеславие…преждевременную радость… Господи, пронеси!

Не пронесло!

Заключительный этап экзамена – разбор больных.

Я был последним – тринадцатым!!! – в списке экзаменуемых.

Мой черёд по расписанию был обозначен на два с четвертью пополудни.

Попытки дружеской беседы в ожидании вызова на экзамен

Не раз я уже замечал в Африке готовность представителей восточноевропейских стран если не к объединению, то к общению. Что стоит за этим? Русский язык? Вряд ли – все предпочитали говорить по-английски. Общие проблемы эмигрантов, не принятых коренными жителями страны? По-моему, это общность судьбы в прошлом: «мы все из одного лагеря». Так наш, российский, блатной люд распознаёт друг друга в толпе.

– Ёп иху мать! – старательно выговорил болгарин Колев, обращаясь ко мне.

Моя теория «лагерной общности» получила ещё одно подтверждение.

А общения-то в общем не получилось. Болгарин всё как-то наскакивал на русских: – Мы вам не только алфавит дали, но и религию…

– Спасибо! Но с религией вы, по-моему, ошибаетесь – христианство-то мы в Византии позаимствовали. Да и Кирилл и Мефодий, сказывают, византийцами были.

Вмешивается поляк Лазовский:

– Русские вас дважды освободили.

Я пытаюсь перевести разговор на шуточный лад:

– Именно поэтому, говорят, болгары не любят американцев – они их ни разу не освободили!

Лазовский напирает:

– Много русских погибло при освобождении и Польши, и Болгарии… неизвестно, что было бы с Европой…

Болгарин что-то там говорит за американцев:

– …много солдат погибло по причине некомпетентности…, а без самолётов войны не выиграешь…

Лазовский:

– …и одними самолётами тоже!

– Жентильмены, давайте лучше про женщин поговорим! – призываю я.

Взаимопонимания не получилось.

Тем не менее, доктор Колев в последующем не раз обращался ко мне по-русски, вполне дружелюбно и с юмором.

А доктор Лазовский вручил мне свою визитную карточку со словами:

– Я много работал с русскими. Глупо нам обвинять друг друга. Пожалуйста, обращайтесь ко мне, если понадоблюсь.