Я обрёл бога в Африке: письма русского буш-хирурга
Tekst90. Мы много раз умираем вместе с нашими пациентами…
Как-то недавно прочитал я послание одного немолодого хирурга, в котором примерно такие слова: «…Не сплю спокойно несколько ночей: прооперировал 73-летнюю рыхлую пациентку по поводу рака поджелудочной железы – сделал ей Уипля»…
Потом хирург оперировал больную повторно. Потом – вот такой исход.
– …Было вскрытие. «…панкреатит с парапанкреатитом (с небольшими участками стеатонекрозов) культи железы». По большому счету, такой панкреатит, наверное, имеет место у большинства перенесших данную операцию с «мягкой» железой. Ну, и тяжелая двусторонняя пневмония. Все анастомозы, в том числе (к удивлению) панкреатоеюноанастомоз, состоятельны… это на 15-е сутки после операции. Срединная рана уже зажившая… Видимо, на первый план вышли какие-то системные реакции. Не перенесла тучная рыхлая пациентка 73 лет обширную операционную травму с последующим неминуемым панкреатитом и пр. Вот такая грустная история. Может у кого есть критерии, в каком случае выполнять радикальные операции у подобных больных? Что скажут знатоки аглицкого?
Есть английская научно-популярная литература, в которой операции Whipple не очень рекомендуют пожилым рыхлым пациенткам.
Перевод с английского.
Операция Whipple – самое частое хирургическое лечение рака, вовлекающего головку поджелудочной железы. Её можно выполнять только в том случае, если больной в состоянии выдержать основное хирургическое вмешательство, и опухоль локальна, не захватывает окружающие ткани и не метастазирует. Таким образом, её можно выполнять в меньшинстве случаев. Панкреатодуоденоэктомию в некоторых стандартах считают основным хирургическим вмешательством. Иногда это увеличивает показатели заболеваемости. В крупных больницах смертность при этом вмешательстве меньше, но все равно оно влечёт существенную степень риска.
Мне особенно вот это предложение понравилось.
One study reported actual risk to be 2.4 times greater than the risk reported in the medical literature, with additional variation by type of institution.
В одном исследовании обнаружено, что фактический риск в 2,4 раза больше, чем сообщают в медицинской литературе, в зависимости от вида учреждения.
Русская научная литература тоже не очень радостная, а народная мудрость отзывается ещё круче. Как любил говаривать молодой когда-то Давыдов по поводу результатов таких операций:
– Операция – О'кей, а больной сказал – Гуд-бай… На вскрытии – все анастомозы целы, как куколки…
А вот вам и моя история…
91. Десять лет в ЮАР. Медицина: Любовь и Деньги
Медицина на моей родине с традиционным административным скрипом, российской неповоротливостью и болью пациентов перестраивается. Ещё не совсем ясно, как там всё будет, но толковые «верхи» организаторов здравоохранения всё смелее и настойчивее заявляют правительству о том, что бесплатная медицинская помощь в России – миф.
На мой взгляд, это не столько миф, сколько афёра, очень похожая на афёру с ваучерами, которые должны были символизировать равноправие при дележе добра тысячелетнего государства Российского.
Надеюсь, что мои африканские медицинские истории помогут развитию понимания моими соотечественниками различных сторон частной медицины – её финансовых и моральных преимуществ и издержек.
Начну с финала этой истории. Ну, почти с финала – сам финал будет завтра. На завтра меня пригласили на похороны человека, которого я оперировал.
Наверное, это неплохая идея – приглашать хирурга на похороны пациентов, которые не перенесли его операции. Пусть доктор проникнется болью утраты, к которой он оказался причастен.
Однако вряд ли дочь покойного пригласила меня на похороны отца с целью усилить мои душевные страдания, связанные с неблагоприятным исходом операции. Скорее, напротив, приглашение следует рассматривать, как выражение доверия к врачу: после смерти больного все родственники ободряли меня словами: «You did your best – Вы сделали всё, что смогли».
Как и большинство клинических ситуаций, эта история также началась со звонка доктора Мейнкис – частного Дж Пи. Особенность заключалось, разве, в том, что доктор Мейнкис – белый доктор, африканер.
Не так уж много у меня пациентов от докторов-африканеров. Уж если они кого направляют мне, то это, как правило, пациенты всех цветов кожи без медицинской страховки, так называемые «кэш» (платящие наличными) пациенты.
В частных госпиталях Сантона, богатого пригорода Джобурга, «кэш-пациенты» – очень богатые люди, в силу чего они не нуждаются в посреднических услугах медицинских страховых компаний. При необходимости вместо карточки медицинской страховки они пользуются банковскими карточками или чековой книжкой и платят наличными столько, сколько запросят обслуживающие их доктора или госпиталь (сто, двести тысяч, полмиллиона, миллион). При этом, по словам моих приятелей из частных госпиталей Джобурга, эти владельцы толстых кошельков никогда не торгуются: сколько доктор запросил за операцию – столько они и платят.
Для людей, которые не располагают такой наличностью, благоразумно иметь медицинскую страховку. Следует учесть, что последняя никогда не гарантирует покрытия всех расходов на лечение, – иначе бизнес на медицинском страховании не был бы таким прибыльным.
В нашей бедной провинции «кэш-пациенты» несколько другие – у большинства из них просто нет средств на оплату ежемесячных взносов на медицинское страхование. Основной причиной направления этих несчастных ко мне является тот факт, что из всех частных хирургов города только один я имею право оперировать моих частных пациентов в государственном провинциальном госпитале. Там тоже с них берут деньги за хирургическое лечение, но в целом мои частные операции обходятся этим пациентам намного дешевле.
Для частных врачей «кэш-пациенты», с одной стороны, привлекательны – доходы от их лечения никто из нашего брата не декларирует, а потому и не платит никаких налогов. Напомню, что из поступивших на мой банковский счёт денег от медицинских страховых компаний за лечения моих больных, я должен отдавать государству 54 %.
С другой стороны, «кэш-пациенты» – постоянная головная боль для хирургов. Если в отношении большинства пациентов с медицинской страховкой я не задумываюсь ни о стоимости диагностических методов, ни о ценах за услуги операционной и анестезиолога, пользование отделением интенсивной терапии и медикаменты, то при лечении «кэш-пациента» на всё перечисленное я должен получать согласие у него или его родственников.
Мало того, не слишком образованное население провинции полагает, что если они уплатили за операцию, то им гарантирован 100-процентый успех хирургического лечения. Не помогают никакие объяснения о том, что хирургия – это не «mechanical engineering», что возможны непредвиденные осложнения, требующие дополнительных непредвиденных расходов, что в хирургии случается и неожиданная смерть.
Мистера Джефферса, симпатичного 74-летнего англичанина, я нашёл в приёмном отделении в окружении всех членов его семьи: жены (всё ещё сохранившей свою красоту пожилой африканерки) и четырёх миловидных дочерей бальзаковского возраста. Несмотря на диагноз доктора Мейнкис (тонкокишечная непроходимость), состояние больного было очень приличным. Горбоносый англичанин отметил, что накануне у него была тошнота и однократная рвота, а сейчас он чувствует себя хорошо, за исключением небольших болей в нижних отделах живота слева. В прошлом у него не было никаких серьёзных заболеваний, никаких операций. Жена и дочери больного внешне не демонстрировали паники – хранили благовоспитанное спокойствие. Женщины добавили, что более года мистер Джефферс прикован к инвалидной коляске из-за сильных болей в левом тазобедренном суставе, категорически отказываясь от предложенной ортопедом операции по замене поражённого сустава на металлический.
(Я вспомнил моего брата, которому предлагали подобную очень дорогостоящую операцию. Брат отказался, а через год умер от совершенно другой болезни – рака лёгкого. Я воздержался от рассказа этой истории мистеру Джефферсу.)
Осматриваю больного: живот не особенно беспокоящий – небольшая болезненность слева. На рентгенограммах брюшной полости – очень умеренное расширение петель тонкой кишки под левым куполом диафрагмы. Анализы крови вполне приличные, ни о чём не говорящие.
– Мистер Джефферс, я сейчас не вижу никакой необходимости резать ваш живот. Моё первое впечатление, что речь, возможно, идёт о воспалении дивертикулов сигмовидной кишки, которые нередко встречаются в нашем с вами возрасте. Моё предложение следующее: вы остаётесь в госпитале, голодаете, принимаете внутривенное вливание жидкостей – я буду навещать вас через каждые 3–5 часов и осматривать снова и снова. Сегодня пятница. На настоящий момент я планирую для вас на понедельник рентгенологическое исследование толстой кишки с барием – это должно подтвердить или отвергнуть моё предположение о причине вашего недуга. Разумеется, мой план вашего ведения может быть изменён, если у вас появятся какие-либо новые симптомы. Я вам не буду назначать никаких обезболивающих средств. Если у вас возникнут боли, попросите сестру вызвать меня – я хочу видеть ваш живот на фоне болей.
Мистер Джефферс и его женщины согласились с предложенным планом. Меня спросили, откуда я и как долго здесь работаю. Мило поболтали и разошлись – похоже, что все остались довольны.
Остаток дня и последующая ночь прошли хорошо. Рано утром я застал мистера Джефферса в хорошем состоянии, при пальпации живота сохранялась небольшая болезненность в левой подвздошной ямке.
– Мистер Джефферс, вы живёте в городе. Я не хочу ввергать вас в лишние затраты – каждый день пребывания в госпитале стоит 1000 рандов. Вы сейчас можете позавтракать. Если в последующие 3–4 часа у вас не будет ни рвоты, ни тошноты, ни усиления болей в животе, то родственники могут забрать вас домой… Завтра начнёте подготовку своего кишечника к рентгенологическому исследованию. При малейшем изменении вашего самочувствия – звоните мне.
Через четыре часа мне позвонил зять мистера Джефферса:
– Док, у мистера Джефферса возобновилась рвота.
– Везите его немедленно в госпиталь!
Не теряя времени, связываюсь с нашим рентгенологом:
– Доктор Ван дер Мерве, мне нужна ваша помощь – ультразвуковое исследование живота. Мне не совсем понятна причина тонкокишечной непроходимости у пациента без каких-либо абдоминальных операций в прошлом.
При УЗИ Ян Ван дер Мерве демонстрирует мне расширение петель тонкой кишки и указывает место её обструкции/непроходимости – дистальный отдел.
– Я думаю, что вам нет необходимости вовлекать больного в дополнительные расходы за рентгеновский снимок брюшной полости или исследование толстой кишки с барием. Что бы там ни было, нужно его срочно оперировать.
Сообщаю результаты исследования и моё решение мистеру Джефферсу и его семейству:
– Нужна операция. Прямо сейчас. В таком возрасте промедление с операцией может привести к очень плохим последствиям. Учитывая возраст больного, его проблемы с тазобедренным суставом, я хочу пригласить доктора Омара – специалиста-терапевта для предоперационной оценки функционального состояния сердца и лёгких. Кроме того, я не знаю, что там в животе вызывает непроходимость тонкой кишки, – операция может быть очень простой, но может оказаться и довольно сложной. По этой причине я хочу заказать место в отделении интенсивной терапии на случай осложнений. Один день пребывания там стоит около 7000 рандов (приблизительно 1000 долларов США). Если вы согласны на мои предложения, то подпишите согласие на операцию, а я пойду приглашать анестезиолога – он оценит состояние больного. Вы с ним решите все финансовые вопросы по его услугам.
Женщины переглянулись при словах о стоимости услуг отделения интенсивной терапии, но согласились.
– Мистер Джефферс, нам нужно освободить ваш желудок от жидкости введением зонда через нос – вам сразу станет легче.
Больной соглашается.
Введение зонда некоторые больные воспринимают очень мучительно. Я стараюсь принять все меры по облегчению процедуры: назначаю инъекцию петедина, впрыскиваю в носовой ход местный анестетик и только потом очень неторопливо ввожу зонд. Успешное введение сопровождается выделением желудочного содержимого, окрашенного жёлчью.
Затем я устанавливаю катетер в правую яремную вену: как знать – может быть, деду понадобится полное парентеральное питание.
Через три часа мы с доктором Тхлелане Лоуэном уже ждали всех остальных участников операции.
В зоне приёма больных в операционную у каталки мистера Джефферса собрались его жена и все дочери: взявшись за руки, со склонёнными головами и закрытыми глазами вся семья произносит молитву, а потом женщины с улыбками целуют мистера Джефферса – сама Любовь зримо присутствовала там.
При лапаротомии: прядь сальника перетягивает петлю тонкой кишки. После пересечения этой пряди-удавки кишка моментально расправляется. С настойчивой рекомендации Лоуэна я проверяю все отделы кишечника – всё в норме. Закрываем брюшную полость. Вся операция заняла не более 15 минут.
При наложении последних швов, закрывающих брюшную полость, прошу анестезиолога:
– Доктор Смит, для профилактики лёгочной тромбоэмболии, пожалуйста, введите ему сейчас и распишите на следующие дни клексан по 40 мг в день.
Не бывает малых операций…
Звоню женщинам мистера Джефферса и попадаю на зятя – докладываю ему операционные находки и сделанное мною.
Туповатый бур запрашивает:
– Вы довольны операцией, док?
– Да, я доволен.
Поздно вечером навещаю больного и застаю у его постели жену и одну из дочерей. Они просят меня ещё раз рассказать об операции. Рассказываю.
Шучу с больным:
– Мистер Джефферс, это маленькое неудобство в виде зонда в вашем носу – жизненно важная необходимость на день-два.
Следующий после операции день, воскресенье, проходит нормально.
Второй день после хирургического вмешательства – понедельник. Забегаю к больному рано утром перед своими плановыми операциями:
– Всё нормально? Я загляну к вам после окончания своей работы в операционном блоке.
Возвращаюсь около одиннадцати утра – не нахожу моего больного на месте.
– ????????
– А ваш больной поехал на рентгеновское исследование… – сообщают мне соседи по палате, – Он сопротивлялся и говорил: «Какой рентген? Меня уже оперировали!»
Но сёстры говорили: – Мы лучше знаем!
Поспешаю в рентген кабинет с мыслями-догадками:
– Может, это доктор Омар решил проверить состояние его лёгких?
По дороге ко мне присоединяется одна из дочерей больного:
– Доктор Рындин, что случилось?
– Не знаю, честное слово… Пойдёмте вместе.
– Доброе утро, сёстры! Куда вы «хайджакнули» моего пациента? – держусь притворно весело я.
– Ваш больной прибыл на исследование толстой кишки с барием… – сообщают мне рентгенотехники.
– О, Господи! Какой барий? Больной был уже прооперирован в субботу. Мы с вашим доктором Ван дер Мерве договорились – никаких дополнительных исследований. Сёстры, вы же видите, что состояние больного изменилось – у него была операция. Больной сопротивляется… Почему бы вам не позвонить мне – ведь я был в 20 метрах от вас в операционной!!! Вы иногда звоните мне среди ночи по меньшим пустякам!
Рассматриваю снимки, находясь в раздумье: что же мне говорить мистеру Джефферсу и его родственникам по поводу случившегося. На снимках замечаю несколько дивертикулов сигмовидной кишки – тех самых, о которых я говорил больному в первый час нашего знакомства. Возможно, что именно один из них однажды воспалялся и вызвал образование той спайки в животе, которая и привела к непроходимости тонкой кишки. Уфффф! Слабое оправдание содеянному есть…
Приношу свои извинения мистеру Джефферсу, который страдает от раздутия живота и болей в области грубо потревоженной рентгенотехниками повязки на шее в области яремной вены – кто-то просто сорвал повязку вместе с кожными швами:
– Нам трудно их простить, но мы должны их понять – они ещё не в состоянии анализировать ситуацию. Сейчас я сниму вашу боль, поправлю потревоженную повязку на яремной вене. Потом мы сделаем вам очистительную клизму для освобождения от газов вашего кишечника.
Остаток дня прошёл благополучно, если не считать ворчания одной из дочерей:
– Доктор, а что вы думаете, если мы откажемся платить за ненужное рентгеновское исследование? Никто из нас не располагает лишними деньгами… На вас это никак не отразится?
– Я не знаю, что вам посоветовать. Поступайте так, как вы считаете нужным. Если они всё повесят на меня, то я не обеднею от уплаты им.
До самого вечера я не менее четырёх раз посетил мистера Джефферса – зализывал раны, что называется. Всё обошлось.
Вторник, третий день после операции. Мой пациент выглядит очень хорошо. По зонду из желудка за сутки – никакого отделяемого. И хотя живот ещё несколько вздут, я удаляю зонд.
– Мистер Джефферс, давайте начнём чуть-чуть пить, ага? Если сегодня вы сможете хорошо усвоить немного жидкости, то завтра я вам разрешу понемногу кушать: мало-помалу. И если всё пойдёт по плану, то, возможно, завтра вечером вы поедете домой.
Однако после обеда у мистера Джефферса возникла рвота, усилилось вздутие живота – паралитическая кишечная непроходимость, явление не столь редкое после операции на органах брюшной полости.
Прекращаем всякое питьё. Назначаю ещё раз очистительную клизму и ректальные свечи для стимуляции кишечника.
До самого вечера не менее четырёх раз посещаю больного – никакого улучшения.
– Мистер Джефферс, я не могу оставить вас на ночь с таким животом – нужно снова поставить вам назогастральный зонд.
Больной соглашается. Несмотря на все меры предосторожности, по закону подлости зонд не идёт в желудок, а выходит наружу через рот. От повтора процедуры больной категорически отказывается и просит оставить его в покое.
Часов в восемь вечера договариваюсь с сёстрами:
– Поставите ему ещё пару раз ректальные свечи. Если будет рвота – позовите меня.
Рвота повторилась в половине одиннадцатого, и сёстры звонили мне. Однако я не услышал этого звонка – то ли их звонок был очень короток, то ли я так крепко спал после напряжённого дня. Разбудил меня их утренний звонок:
– Доктор Рындин, у мистера Джефферса рвота.
Иду… Действуя более решительно, ставлю назогастральный зонд и с помощью отсоса удаляю около литра застойного содержимого желудка.
– Мистер Джефферс, сегодня четвёртый день после операции. Ваш кишечник ещё в стадии хаотичного движения – он не принимает пищу. Я не могу вас так долго держать на одной воде – почти неделю. Я приглашаю нашего диетолога, которая принесёт питательную смесь для введения в вашу вену. На этом питании вы можете быть довольно долго, но я надеюсь, что через несколько дней функции вашего кишечника наладятся.
Поясняю женщинам больного:
– Питательная смесь довольно дорога – около 1000 рандов в день… Но это необходимо.
Женщины соглашаются.
Приглашаю миссис Спенсер – нашего диетолога:
– Триш, выручайте. У меня очаровательный старик с паралитической (то есть динамической) кишечной непроходимостью. Принесите ему самого лучшего вашего зелья, но по самой дружеской расценке – семья христианская, но не из богатых.
Триш не заставила себя ждать.
Убедившись, что желудочный зонд функционирует хорошо, что питание налажено, я отправился по своим другим лечебный делам.
Перед уходом я отметил, что моего больного познабливает.
– Сестра, укутайте пациента – в палате холодно.
Родственники предложили принести из дома пуховик.
– Да, конечно, конечно, несите!
Озноб мог быть реакцией на какие угодно лекарственные препараты – я пересмотрел назначения и убрал всё, за исключением внутривенного питания и жидкостей.
Через два или три часа мне позвонили:
– Доктор Рындин, у больного опять рвота. И вообще его состояние резко изменилось.
Прибегаю…
«Состояние резко изменилось» – это не то выражение. Мой больной едва дышал – изо рта его шла розовая пена.
– Отсос…! Сестра, звоните срочно в отделение интенсивной терапии и закажите срочно место с лёгочной вентиляцией – у больного аспирация рвотных масс.
Через пять минут мы уже двигаем кровать в отделение реанимации.
– Сёстры, пожалуйста, приготовьте мне всё для интубации… Пригласите любого незанятого анестезиолога. И рентгенотехника – сделать снимок лёгких.
Ещё через пять минут больной интубирован.
По моей просьбе прибыл доктор Омар.
Я позвонил родственникам мистера Джефферса и сообщил им безрадостную новость.
С моими познаниями, в присутствии докторов Ёнкера и Омара – асов реанимации, моя роль сводилась к пассивному наблюдению и мысленному анализу:
– Где была моя ошибка?
Смотрю на рентгенограмму лёгких – картина отёка лёгких… Отчего?
Это может быть эмболия лёгочной артерии тромбом из вен нижних конечностей или таза – у старого человека с ограничением подвижности из-за воспаления в левом тазобедренном суставе это наиболее вероятная версия.
«Не верь никому, прежде всего, не верь самому себе!» – всплывает в мозгу поговорка Тхлелане Лоуэна, и я ищу осложнение, связанное с моей операцией. Это может быть аспирация рвотными массами.
Вскоре упало давление, потом оксигенация. Никакие сердечные средства не помогали – мистер Джефферс стремительно «уходил» от нас…
Доктор Ёнкер пригласил родственников – побыть при последних минутах жизни мистера Джефферса…
Я услышал истеричный крик жены: «Неееееет!!!»
Потом восклицания дочери: «Why?! Why?! Dr.Ryndine, why?! Why? Dr. Ryndine?!»
Ушёл анестезиолог Ёнкер… Потом ушёл доктор Омар…
На экране монитора ещё долго плясали кривые – но это уже были не сердечные сокращения, а только остаточные электрические импульсы мышцы сердца…
Подходили всё новые и новые родственники…
На мониторе пошла прямая линия без всяких проблесков жизненной активности…
После взрыва рыданий ко мне подошла одна из дочерей:
– Мы вам благодарны – You did your best…
– Did I??? – я не был в этом уверен…
Во время реанимации пришедшие мне на помощь доктора судачили о разных возможных причинах резкого ухудшения состояния больного. Похоже, что больше всего им пришлась по душе мысль о септическом шоке – ну, как же не подумать прежде всего об ошибке хирурга!
Я тоже думал в первую очередь о хирургическом осложнении – аспирации в лёгкие рвотных масс из желудка. Для отёка лёгких достаточно попадания совсем небольшого количества кислого желудочного содержимого… Причиной рвоты может быть, как я уже отмечал, паралитическая кишечная непроходимость или новые спайки между петлями кишечника.
Формально я мог оправдаться в случае выдвижения против меня судебного обвинения, но вот морально – сложный вопрос…
Ночью меня преследовали кошмарные сновидения…
Утром следующего дня, в четверг, мне позвонил наш судебный эксперт:
– Доктор Рындин, вы не поможете мне? От чего умер, по вашему мнению, ваш пациент?
– Бла-бла-бла…
– Хорошо. Спасибо большое. Я вам сообщу о результатах вскрытия сегодня или завтра.
Странно… В СССР участие во вскрытии оперирующего хирурга обязательно, а здесь меня даже никто не предупредил о вскрытии. Кто запросил проведение аутопсии???
Чуть позже ещё звонок:
– Доктор Рындин, мы приглашаем вас на похороны отца – завтра в 14 часов в часовне военной базы.
Только хирург может понять бурю чувств моей трясущейся нервной горячкой души.
В конце дня я звоню судебному эксперту:
– Доктор Бутра, простите за ночной звонок. Что вы нашли на вскрытии?
– Вскрытия не было. Родственники согласились с причиной смерти, которую вы указали в свидетельстве о смерти. Я рад, что мне не пришлось делать вскрытия.
Я промыслил: «Хотя я и уверен в своей правоте, но я рад этому. Как говорит мой напарник доктор Лоуэн – не верь никому, прежде всего не верь самому себе». И стал продумывать речь, с которой мне придётся выступить на похоронах.
Высказать одну мысль – слишком мало… Четыре мысли – неприличная многословность… Три – да, нужно сделать три коротких «стейтмента».
Утром в пятницу опять звонок:
– Доктор Рындин, похороны перенесли на понедельник на час дня.
Сейчас восемь вечера – у меня ещё есть время для покаяния… Нет, это не должно быть покаяние – это должны быть слова о Любви, которой окружали последние дни мистера Джефферса.
ЧЕТЫРЕ СТЕЙТМЕНТА НА ПОХОРОНАХ
В прошлый вторник рано утром Эрик Джефферс допивал свою первую после операции чашку чая, когда я пришёл к нему в палату. Он был в хорошем настроении и пригласил меня на брай. Мы пошутили на тему, что лучше пить под жареное мясо – бурский мампур или русскую водку. Я ушёл от него, раздумывая, что же мне нужно будет сказать в моём тосте на этом брае…
А через 24 часа Эрик Джефферс был мёртв…
И я стал думать, что мне сказать на мемориальной церемонии.
Одна из дочерей Эрика Джефферса сказала:
– Doctor, we know you did your best…
Все эти последние дни я думал опять и опять: «Did I? Did I? Did I?»
В этой связи мне припомнились слова одного протестантского пастора из Америки: – С церковной кафедры я не могу говорить от своего имени… Как любой посол обязан публично проводить политику своего правительства, так и я обязан говорить только от имени Бога.
В одной из книг Библии говорится: «Почитай врача своего, ибо от Всевышнего искусство его».
Это значит, что здесь не место для разговора о том, как хорош был причастный к печальному событию доктор, который является всего лишь Божьим инструментом.
Наш Бог есть Любовь. И я могу свидетельствовать, что последние дни Эрик Джефферс был окружён огромной любовью своей семьи – жены и дочерей. Я наблюдал это с момента его прибытия в госпиталь и до его последней минуты.
Говорят, что врач умирает с каждым своим пациентом, – хочет он этого или нет. Это правда. Каждый из нас, докторов, настолько глубоко вовлечён в боль и страдания наших пациентов, что с потерей одного из них мы теряем частицу нашего сердца, ибо мы дети всемогущего Бога – Любви.
Мои последние слова к усопшему: «Дорогой Erick, ты уносишь с собой большую частицу моего сердца…»
* * *
На мое счастье, во время мемориальной службы, проходившей на африкаанс, несколько раз были высказаны слова благодарности в мой адрес, но не прозвучало ничего похожего на предложение мне сказать несколько слов. И это было облегчением.
