Топор правосудия

А от стартовых цен, определяемых «РОСТЕКом», вообще обхохотаться можно. «Мерседес» класса «S» – сорок пять тысяч рублей, «Volvo» – сорок две… Нормальная цена, если учесть, что машинам лишь месяц назад исполнилось по полгода жизни. И таких продано уже… Струге считал чужие деньги лишь тогда, когда нужно было определить материальный ущерб и последующий за этим ущерб моральный. Поэтому информация, которая к нему, как к бывшему следователю прокуратуры, стекалась со всех сторон, эмоций не вызывала. Да кто у нас не ворует?!

Делегация, состоящая из председателя суда и Струге, степенно вошла в кабинет. Там сидел, нахохлившись, как тетерев на току, Балыбин. Он даже не встал, увидев самых значимых в Центральном районном суде людей. Лишь склонил на бок голову, рассматривая того, от кого теперь придется ожидать услуг. Объектом его внимания оказался, конечно, Струге. Антон Павлович отметил про себя этот факт, пытаясь одновременно подавить в себе неприязнь к этому зажравшемуся снобу, развалившемуся в кабинете председателя суда.

Антон не любил таких людей, но именно с ними ему и приходилось сталкиваться в каждом втором деле. Те уголовные дела, цена иска которых определяется десятком тысяч рублей, – не дела Струге. Бесплатные адвокаты, отрабатывающие номер, да плачущие нищие родители проворовавшегося сынка – это остается без внимания Антона Павловича. Этим в Центральном суде занимаются люди, десять минут назад упомянутые Розой Львовной, – Кислицын и Вовиков. Поле деятельности Струге – многоэпизодные дела с многошеренговым строем подсудимых, политические разборки оскорбленных друг другом народных избранников, а еще те дела, в которых прямо или косвенно замешаны сами городские бонзы или люди, близкие им по крови. То есть те многотомники, при рассмотрении которых у судьи пропадают аппетит и сон.

«Что день грядущий нам готовит?», – спросил себя утром Струге, когда увидел, как его «немец» по кличке Рольф чудом избежал столкновения с многотонным супер-»МАЗом».

Этот же вопрос он задал себе вторично сейчас, глядя на лоснящиеся щеки торговца чужим товаром.

Струге не было противно видеть плебея в изысканном костюме от Бриони, сшитом, возможно, самим Умберто Анжелони, да в мокасинах от Альберто Гуаролиани. Ему было стыдно за поведение Николаева, который всеми своими действиями изображал человека, готового всеми возможными способами помочь этому борову в мокасинах.

«Заметь, Струге, – обратилось к Антону его второе «я». – Мокасины! Ты бы тоже мог позволить себе сейчас мокасины, если бы тебя возила машина или, на худой конец, на улице не было бы снега. Но ты вынужден ходить в зимних ботинках, потому что, не дай бог тебе заболеть – встанут все твои дела, и тебя начнут иметь так, как бог не имел черепаху!».

– Антон Павлович! – Николаев успел описать радиус вокруг стола и занять свое законное место. – Это господин Балыбин.

«Господин Балыбин» изобразил некое подобие отрывания своей филейной части от стула и протянул вялую теплую ладошку судье.

– Вольдемар Андреевич, с вашего разрешения.

Бывшему боксеру Струге, здоровающемуся с мужиками так, что слышался хруст пальцев, всегда претили гомосексуальные, едва ощутимые трогания друг друга. Если ты мужик и хочешь, чтобы тебя уважали и тебе доверяли, всегда жми руку и смотри в глаза собеседнику. А этот вялый обмен ладошечным теплом, напоминающий трения носами в полинезийских племенах, лучшее доказательство того, что тебя не видят в упор.

– А я – Струге, – объявил Антон, усаживаясь в кресло и незаметно для присутствующих вытирая полой пиджака руку. – Разрешите вы или нет, но я – Антон Павлович Струге.

За несколько месяцев совместной работы Николаев уже давно понял, в какой момент нужно начинать разговор по существу, пока Струге все не испортил. Вольдемар Андреевич за помощь, оказанную при выполнении скромной просьбы, обещал закончить ремонт на третьем этаже, где, собственно, и размещались кабинеты председателя и Струге, а также подключить компьютерную сеть суда к всемирной «паутине». Похвастаться возможностью пользоваться Интернетом мог далеко не каждый судья в Тернове. Да что там – не каждый! Никто не мог.

Балыбин нетерпеливо поерзал, пытаясь найти своим круглым, как глобус, задом наиболее удобную впадину на офисном кресле. В тот момент, когда он водил плечами, из-под отворота его пиджака с золотой заколки Струге подмигнул крошечный бриллиант.

«Если его раздеть, а вещи продать с торгов в «РОСТЕКе», – вдруг пришло Антону в голову, – то на вырученные с аукциона деньги одному судье можно купить квартиру».

– Антон Павлович, – заторопился Виктор Аркадьевич. – Тебе сегодня поступило три дела, одно из которых – по обвинению Цебы Артура Алексеевича и иже с ним по «сто шестьдесят второй». Будь любезен, принеси это дело сюда. Или Алисе скажи, чтобы принесла.

– Я сам. – Антон, предупреждая попытку Николаева снять с телефона трубку, поднялся на ноги. Еще не хватало, чтобы Алиса видела, как ее судья рассматривает дело в кабинете председателя суда в присутствии загадочных персонажей. – Цеба, говорите?

– «Сто шестьдесят вторая»… – бормотал Струге, шагая в свой кабинет. – Интересно, каким образом этот Балыбин надеется договориться с Николаевым за человека, обвиненного в разбое? По делу, которое рассматривать буду я.

Однако если Николаеву нужно прогнать перед ходоком пургу, то почему бы не расстараться? Все-таки – один коллектив, и если председатель просит, то почему не поучаствовать в шоу? Николаев ведь знает, что со Струге договориться нельзя ни при каких обстоятельствах, но всячески изображает «понимающего». Раз так, то можно и подыграть.

– Алиса, найди в поступивших сегодня трех делах дело некоего Цебы и отдай мне. – Струге рухнул в кресло и посмотрел на ежедневник. Так и есть – Цеба Артур Алексеевич. Снял трубку, набрал номер дежурной части Центрального РУВД.

– Марков? Привет, Иваныч, это Струге. Ага… Нет, все в порядке. Слушай, Иваныч, «пробей» мне по всем имеющимся каналам гражданина Цебу Артура Алексеевича. Адрес, связи, судимости, административные, машины… Одним словом, все, что сможешь. Когда позвоню? А ты сам позвони. Я весь день на месте буду.

Антон повесил трубку и устремил взгляд в угол, где стоял сейф.

– Проблемы? – Он справился автоматически, на всякий случай, глядя, как девушка углубилась в металлический шкаф уже чуть ли не по пояс.

Через секунду он похолодел. Это случилось сразу же, как только Алиса произнесла мертвым голосом:

– Антон Павлович… Дела нет.

– Что значит – нет? – Струге отпихнул кресло, и оно, возмущенно скрипнув колесиками, поехало в угол. – Что это за фраза такая – «нет дела»?

– Я все перерыла. – Голос Алисы дрожал, как при последнем слове.

– А не нужно рыть, Алиса! Нужно искать. – Антон подошел к ее столу и стал производить в нем квалифицированный обыск. – А где остальные дела, которые я принес и отдал тебе?

– Вот они! – Девушка протянула судье пачку дел. – Два – тут, а третьего, этого Цебы, нет. Антон Павлович, я его никуда…

– Значит, так, – отрезал Антон. – Сейчас закрываешься и ищешь дело. Пока я сам, своим ключом, дверь не открою, сидишь тут тихо, ищешь дело и не поднимаешь с телефона трубку.

Он вышел, закрыл снаружи дверь и вернулся в приемную.

– Алиса куда-то исчезла, а я ключи на столе оставил, – объяснил он свой приход с пустыми руками. – Но зачем дело? В чем проблема?

С галстука президента филиала «РОСТЕКа» Антону опять подмигнул алмаз. Теперь уже дважды. Замялся и Виктор Аркадьевич.

– Понимаете, Антон Павлович, Цеба… Артур, обвиняемый, он сын брата Вольдемара Андреевича.

– Племянник, если по-русски. Я понял.

Опять возникла пауза, заполняемая лишь шевелениями грузного тела Балыбина. Бриллиант на его заколке замигал для Струге уже без намеков, совершенно откровенно, как светофор, работающий в дежурном режиме.

– Понимаете, Антон Павлович, – продолжал разъяснять структуру генеалогических древ Николаев, – Цеба приходится родственником Вольдемару Андреевичу.

– Я же не идиот, Виктор Аркадьевич, – пояснил Антон и потер пальцами мочку уха. – Даже мне, судье, не трудно догадаться, что если Артур Цеба рожден братом Вольдемара Андреевича, значит, Вольдемар Андреевич этому молодому человеку приходится дядей. Поскольку в Вольдемаре Андреевиче течет та же кровь, что и в его брате, то не исключена вероятность того, что в Артуре Цебе есть эритроциты и Вольдемара Андреевича. Кровное родство. Я понял. Я не понял, в чем проблема.

– Там ничего нельзя сделать? – Балыбину надоело слушать этот маразматический бред двух жрецов Фемиды.

«Наконец-то разродился», – отметил про себя Антон Павлович, но вслух спросил:

– Где там?

Балыбин терял терпение, это было очевидно, однако силился хранить спокойствие. Струге же растерянно перевел взгляд на Николаева и заговорил, как отчаянный отморозок:

– А что там делать? Запросы Алиса сейчас пошлет, повестки выпишет. Заявку на доставку из тюрьмы подсудимого я сегодня напишу. Я что-то пропустил?

Выдержав достойную паузу, он пригляделся к окаменевшему Балыбину. Тот сидел, открыв рот и наклонив голову.

– А-а, вон оно что… – протянул Струге и виновато улыбнулся. – Как я сразу-то не догадался! Нужно разрешение на свидание подписать?

Вольдемар Андреевич вперил ястребиный взгляд в Николаева, чем вызвал у того сухое покашливание и зуд. Двое из троих, находящихся в кабинете, очень хорошо понимали, что происходит. Третий же полагал, что его окружают законченные дебилы. Тайм-аут решил взять Виктор Аркадьевич.

– Вольдемар Андреевич, Антон Павлович всего час назад получил это дело. Судье нужно ознакомиться с материалами, сделать кое-какие выводы, проанализировать ситуацию. Давайте не будем торопиться? Ваша позиция мне ясна, я ее потом обязательно доведу до судьи.

– А вот мне ваша позиция не ясна, – бросил Балыбин и, заканчивая разговор, послушно встал со стула.

Встал и Николаев. А Струге, продолжая крутить на столе паркер, расслабленно смотрел то на Балыбина, размышляя, откуда в человеке может быть столько наглости, то на Николаева, теряясь в догадках, почему тот еще десять минут назад не выкинул в окно этого фата. Впрочем, Антон начинал уже догадываться. Если Виктор Аркадьевич так заискивает, значит, незадолго до прихода президента «РОСТЕКа» ему позвонили от председателя областного суда Лукина. Вопрос в «верхах» уже решен и от того, как он будет решаться «внизу», ничего не зависит. Потому так истеричен Балыбин. С Лукиным тема закрыта, а двое придурков, один из которых вообще рядовой судьишка, изображают из себя целок.

Проводив гостя до порога, Николаев закрыл дверь в приемную.

– Странник от Лукина?

– А ты как думал? – покривился Николаев. – Сначала звонок, через полчаса этот кадр явился. Я думаю, Лукин звонил сразу после разговора с этим гиппопотамом. Мы с ним говорили, а гиппопотам уже ехал ко мне.

– Ладно, мне пора. – Антон, вспомнив, что через пять минут начнется процесс, поднялся и застегнул пиджак.

– Ты на самом деле, Антон Павлович, посмотри, что там можно сделать… – не надеясь на успех, пробормотал Виктор Аркадьевич.

– Где там?

– Да ладно ты…

– Ты хоть сам понимаешь, Виктор Аркадьевич, кого ты просишь и о чем?

– Не воспитывай меня, уже поздно. Короче, попросили меня, я тебя попросил.

На пороге Антон улыбнулся.

«Ай, молодца-а-а… Я сделал все, что мог, но вот неуступчивый говнюк Струге уперся рогами. А как я, председатель, могу заставить его принять «нужное» решение? Вы же знаете Струге, Игорь Матвеевич». – Струге был уверен, что именно так рассуждает про себя Николаев.

А что касается Игоря Матвеевича Лукина, тот, конечно, знал, что развернуть Струге в другую сторону не представляется возможным.

Этими разворотами Лукин занимался уже без малого девять лет. Однако отпускать Антона Павловича на вольные хлеба никто все равно не собирался. И при этом никто не был застрахован от неожиданностей. И Струге – в первую очередь. По этой причине он и рассматривал лишь те дела, над рассмотрением которых любой другой в одночасье потерял бы карьеру. Лукин испытывал Струге на прочность и ждал того момента, когда Антон ошибется. Слишком уж сложна система, именуемая судебной. За нежелание быть покорным и влиться в «команду» расправа следует незамедлительно.

Собрать стадо из баранов легко. Трудно собрать стадо из кошек.

– Ты нашла дело?

На глазах Алисы слезы. Она стояла в углу кабинета, отвернувшись к стене, и ее плечи тряслись. Антон не видел глаз девушки, но точно знал, что в них – слезы. По всей видимости, тех десяти минут, что Антон провел в кабинете Николаева, ей оказалось достаточно для того, чтобы понять одну страшную вещь: из кабинета федерального судьи пропало уголовное дело.

Глава 2

Теперь это стало очевидно и для самого судьи. Впервые за девять лет работы в суде с Антоном Струге случилось самое страшное из того, что может произойти с честным судьей. Вспомнился последний разговор в канцелярии с Розой Львовной. В народе такое совпадение определяется одним отвратительным, как пенка в кипяченом молоке, словом «накаркал».

Чудес на свете не бывает. Дело было принесено в кабинет и, если его не выносил Струге, должно в нем и оставаться. При одном, конечно, условии: если его не вынесла Алиса.

– Зачем ты выносила дело?

– Я не выносила!.. Антон Павлович, господи, я никуда не выходила с того момента, как вы пришли на работу! Я ни разу не переступила через порог!

Значит, барабашка. Но в паранормальные явления Струге не верил. Переселение душ, хиромантия, фатализм и ожидание прилета инопланетян находились за гранью его восприятия действительности. Каждому явлению есть свое объяснение, а все необъяснимые факты находились вне поля служебной деятельности судьи Струге.

– Сядь и успокойся, – сказал он и, опередив девушку, сел сам и попытался успокоиться. Пока причин для посыпания головы пеплом не было. Папка слишком тяжелая, чтобы ее могло выдуть сквозняком в открытую форточку, Алиса никуда не выходила – значит, дело в кабинете. Просто нужно его найти. Найти среди десятков других, перекапывая документы даже там, где дела не может оказаться ни при каких обстоятельствах – в сейфах № 1, № 2, на книжных полках, в серванте у стены… Только когда этим заниматься, если через несколько минут начнется процесс? И… где эти две клуши?! Народные заседатели, именующие себя в отсутствии Струге «судьями»! Где эти две «судьи»?!

– Где мои заседатели?

– Они готовятся к процессу Кислицына… – продолжая дрожать, пояснила Алиса.

Она была еще слишком неопытна, чтобы спокойно делать такое заявление.

– Что? – осведомился Антон.

– У нас сейчас процесса не будет, потому что адвокат подсудимого болен. Мне телефонограмма пришла…

– Что? – Внутри Антона вскипел вулкан. – Это кто тут определяет, состоится процесс или нет?! Это кто тут определяет, в какой процесс садиться моим заседателям, а в какой – нет?! Ну-ка быстро этих двоих сюда!! Быстро, секретарь!!!

Вместе с заседателями явился Кислицын.

– Антон Павлович, – растерянно пробормотал он, – у тебя все равно процесс не пойдет, а у меня заседателей нет…

Молчаливый взгляд Струге выдавил Кислицына за порог.

– А мы думали… – словно Маврикиевна с Никитичной, в голос запели старушки.

– Я склоняю голову перед вами. Если вы еще способны анализировать ситуацию, значит, не все потеряно. – Антон хотел быть спокойным, и у него это получалось. Это был не тот случай, когда нужно было быть корректным с женщинами. Две старушенции возложили на себя функции, которыми они не наделены изначально, послали подальше судью, за которым закреплены, и пошли зарабатывать «трудочасы» к другому судье. – Ваши действия я расцениваю однозначно. С судьей Кислицыным вам работается лучше. Очевидно, он чаще прислушивается к вашим особым мнениям, потому как я это делаю гораздо реже. Да что там – я вообще к вам не прислушиваюсь. А знаете, почему я так поступаю? Потому что я – мужик в расцвете сил, с высшим образованием и опытом работы в суде! Именно поэтому я очень хорошо соображаю, что делаю. При этом я ни разу не поставил вас в глупое положение. Однако это же самое обстоятельство дало вам право самостоятельно выбирать судью, процесс и принимать решения там, где ваше решение ровным счетом ничего не значит! Глупо воспитывать людей, чей возраст перевалил за шестьдесят. И я не стану этого делать. А потому выдвигаю такое предложение – одно ваше слово, и я смогу найти способ убедить председателя, что судье Струге эти два народных заседателя не нужны. Выбор за вами. Простите, если обидел.

Старушки не обиделись. Они испугались. И приняли решение единогласно и быстро: лучше нету того свету, лучше Струге судей нет.

– И это правильное решение. Вы набираете в свою копилку восемь часов рабочего времени. Если на то, чем вам сейчас придется заняться, времени уйдет гораздо меньше, я вам добавлю еще столько же.

Бабульки стояли в таком недоумении, словно им только что предложили групповой секс. Но Струге их разочаровал.

– В этом кабинете находится дело по обвинению человека с такой же русской, как и у меня, фамилией. Цеба. Вероятность того, что оно найдется сразу, равняется одной миллионной процента. Это означало бы, что вы видите и соображаете лучше меня. А посему – ищите. Кстати, если кто-то из вас предложит оторвать паркет или щупами потыкать в цветочные горшки, против я не буду. Но если кто-то из вас троих, находящихся в этом кабинете, окажется «гэбэшным» стукачком…

После массовой клятвы хранить молчание старатели принялись за поиски. Оставаться не у дел Антон тоже не мог. Если дело в кабинете, то оно найдется. Вероятно, не сразу, но обязательно обнаружится. Но если только в припадке паники Алису посетил провал в памяти… Тогда она могла просто забыть, что ходила пить чай в кабинет к секретарям вместе с делом. Или по какой-то нужде посетила канцелярию. Тогда дело всплывет, как кусок дерьма в проруби, там…

– Девочки, ну-ка пошукайте мне в своем девичнике дело товарища Цебы! Анюта, где вы купили такие чудные сапожки? Если бы это были не сапожки, я бы сказал, что они вам к лицу. Так дела нет? Значит, я его у председателя оставил…

– Роза Львовна, вы выглядите еще лучше, чем я вас видел час назад. Послал к вам Алису с делом, а найти ее не могу. Она уже принесла вам дело?

– Какое дело?

– Ах, эти молодые секретари… Полгода пройдет, пока научатся ходить прямыми маршрутами… Ладно, я все равно верну Алису. Я не расписался в деле. Склероз…

Дела не было. Оно исчезло, как исчезает с первыми лучами солнца утренний речной туман. Как сознание наркомана во время «прихода». Как оставленная на вокзале сумка. Струге даже посетил туалет. Чем черт не шутит? Шла по коридору с делом, а тут как… В общем, нельзя огурцы запивать молоком. Не беда, если забыла. Не так страшно даже, если пара протоколов допросов при этом будут использованы не по назначению…

Однако осмотр этого странного для хранения уголовных дел помещения также ничего не дал. Как пишут в своих бумажных отмазках опера, «в ходе работы информации, представляющей оперативный интерес, не обнаружено».

Струге вернулся в кабинет. Он напоминал бухгалтерию тридцать первого декабря. В беспорядке разложенные корочки дел. И бумаги, бумаги, бумаги… Всюду – на подоконниках, на сейфах, на столах. Бумаги, не имеющие никакого отношения к разбою племянника президента филиала «РОСТЕКа».

Антон сел за стол и стал растирать лицо руками:

– Алиса, куда ты положила дела после того, как я ушел?

Девушка уже немного успокоилась, но теперь истерику сменил страх за свое будущее. Секретари, как и самураи, своих господ не меняют. В случае их позора они уходят вместе с ними. И теперь, проработав в суде всего месяц, Алиса с горечью осознавала, что тут она больше не останется. Конечно, она не понимала всей серьезности ситуации так, как ее понимал Антон, но чувствовала, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Я их положила в сейф, но не сразу, а лишь после того, как они ушли.

Струге оторвал от лица руки.

– Кто – «они»?

– Семенихин с адвокатом. Они приходили за копией оправдательного приговора.

В пятницу Струге по просьбе адвоката подготовил копию оправданного им Семенихина, подписал и велел Алисе, если адвокат прибудет в его отсутствие, отдать документ. Что та сегодня и сделала.

– Тьфу ты, черт! – Струге схватил со стола толстую папку и помахал ею в воздухе. – Я, кажется, действительно слепой. Вот оно, злополучное дело! Уважаемые женщины, примите мои извинения за ваши ненужные действия. Сегодня можете отдыхать – вы это заслужили. Все, на сегодня вы свободны, а завтра – не ходите к Кислицыну, а ходите ко мне.

Обрадовавшись столь удачному стечению обстоятельств, старушки быстро удалились.

Едва за заседателями закрылась дверь, Алиса в изнеможении упала на стул.

– Антон Павлович, я до этого в бога не верила… Господи, какое счастье. Все время, пока я рыла бумаги, я молила его о том, чтобы оно нашлось…

– Можешь продолжать молить. – Струге бросил на стол папку с делом, по которому на завтрашний день было назначено заседание. – Можешь продолжать верить и сомневаться одновременно. Да заодно вспоминать, где в момент своего прихода сидели Семенихин со своим адвокатом-кровососом, что говорили и что делали.

Второе известие о пропаже дела Алиса перенесла уже более стойко.

– Это не то дело, да? – тихо спросила она. – Я опять на краю гибели, правда? Антон Павлович, а меня могут посадить за это?

– Только в одном случае, Алиса. Если это ты выкрала дело. Если же ты все-таки в этом признаешься и можно будет что-то исправить, я гарантирую тебе определенную свободу.

Опять эти слезы…

Струге патологически не переносил воду. Ни в делах, ни на лице. Поморщившись, он развел руками.

– Слушай, хватит рыдать! Или, хочешь, вместе поплачем? Сядем, сопли распустим по всей столешнице и завоем, как собаки! Говори, где сидели Семенихин с адвокатом и где в это время находилась ты!

Алиса долго вытирала слезы, хлюпала и тряслась. Алла быстро бы уже распедалила ситуацию и вывела крайнего. Ее преемница же изводила себя страданиями. Наконец Алиса рассказала, что адвокат со своим подзащитным сидели за столом, читали копию приговора, а все три дела покоились на столе, прямо перед ними. Минут через десять они раскланялись и ушли.

– Сумки, кейсы у них в руках были?

– У адвоката какой-то дегенеративный чемоданчик был. А-а-а-а-а…

Больше дело можно было не искать. Если Алиса его не выдала злоумышленникам, что тоже вполне вероятно – она не Алла, чтобы Струге мог за нее поручиться, – то вывод напрашивался один. Дело выкрал либо Семенихин, либо адвокат Желябин. У Антона пробежали по спине мурашки, когда он представил, как семидесятилетний, известный в городе адвокат Моисей Лаврентьевич Желябин, прикусив в азарте язык, воровато оглядываясь на зазевавшегося секретаря суда, ворует со стола судьи Струге уголовное дело. Картина была настолько сюрреалистическая, что Антон, чтобы побыстрее прогнать этот бред, мотнул головой. Оставался маленький негодяй Семенихин, на которого глупец следователь не смог накопать доказательств для очередной ходки наркомана в зону. Одну судимость за хранение марихуаны Семенихин уже имел. Сейчас могла бы состояться вторая, но, к сожалению, желание многих милицейских следователей часто не совпадает с их умственными возможностями. А часто бывает очень даже наоборот: умственные способности настоль велики, что следователь умудряется выстроить дело так, что подсудимому нужно не нары стелить в казенном бараке, а вручать медаль «За охрану общественного порядка».

Но на кой черт Семенихину понадобилось дело Цебы?! Продать папку племяннику президента филиала за миллион? «Корейковщиной» попахивает. Это чересчур круто для обкуренного наркомана. Скорее – за тысячу.

Антон встал из-за стола и стал прохаживаться, как тигр в клетке. Алиса, как на теннисном матче, сидела и вертела головой направо-налево.

– Алиса, шея открутится. – Ему вдруг стало нестерпимо жаль эту девчонку. Верить в то, что она могла участвовать в спланированной или, наоборот, спонтанной операции, ему не хотелось. – Наводи порядок. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, что такое потерять дело?

– Да…

– Нет, ты не понимаешь. Ты поймешь это, когда об этом узнает председатель суда. Вот тогда ты все поймешь очень быстро. Когда твоего судью выкинут на улицу, ему будет весело. Ему будет весело, потому что его не привлекут к уголовной ответственности. А если привлекут, тогда ему будет невесело. В любом случае его карьере придет конец. А ты…

Он посмотрел на девушку и осекся. И тут же стал винить себя за откровения. Кому они сейчас нужны? Может статься так, что и урок этот больше никогда не пригодится ни учителю, ни ученице. Просто не будет в этом необходимости.

Перед взором Струге проплывал бриллиантовый дым. Казалось, он проникал в каждый уголок его необъятного кабинета. Ему чудилась улица, по которой он идет; и люди двигаются навстречу… Шествует парочка; он показывает ей на Струге пальцем: «Видишь, это бывший судья Струге. Я не знаю подробностей, но говорят, что, когда он читал какое-то уголовное дело, чтобы дать пацану пожизненное заключение, братва привела в его кабинет стриптизершу. Она разделась и стала танцевать прямо на столе Струге. А когда он, роняя на столешницу пенную слюну, засовывал ей за трусы купюру, братва увела дело прямо из-под его носа…»

Позабыв, что находится в одной компании с юной дамой, Антон наклонился и в сердцах сплюнул в урну.

На глазах Алисы происходили странные вещи. Ее предшественница, Алла, уверяла ее, что Антон Павлович – честнейший человек с тончайшими струнами души. Эти струны нужно беречь и не щипать. Иначе она вернется и выщиплет все струны из души Алисы. Сейчас же девушка сидела на стуле, и ей казалось, что мир перевернулся. В течение одного утра случилось то, что с ее наставницей в суде не случалось многие годы. Потерялось уголовное дело, Антон Павлович отругал двух старух, как прораб – бригаду маляров, и сейчас с отсутствующим взглядом плевал под стол.

– Значит, так…

Услышав это, она вернулась в реальный мир.

– О пропаже дела – никому ни слова. Работать так, как будто ничего не случилось. Если кто-то спросит о деле Цебы, отвечай – оно у Струге. Под этими «кто-то» тебе нужно понимать всех, включая председателя Верховного суда и Генпрокурора. Все – ты в домике. В норке Кролика. В Зазеркалье. Поняла?

Алиса поняла. Не говорить никому правды, какой бы горькой она ни была, а все стрелы переводить на своего единственного сейчас покровителя. Задача проста, как процесс строгания морковки на терке. «А где…?» – «У Струге Антона Павловича». Все. Большего от секретаря-растяпы судья не требовал.

– А… Что мы сейчас будем делать? – спросила Алиса, едва закончив уборку.

– Работать. Что у нас было запланировано после несостоявшегося процесса?.. Кстати, где эта телефонограмма адвоката, которую ты приняла? Еще раз отпустишь заседателей или поступишь подобным образом – уволю. – Антон снова растер горящее лицо руками. – Да, уволю…

«Господи, – подумала не верящая в помощь всевышнего Алиса, – сделай так, чтобы он меня уволил прямо сейчас…»

Так кто же все-таки страдает клептоманией в особо крупных размерах?

Желябина Антон отбросил из числа подозреваемых сразу, едва опять вспомнил деда, едва передвигающегося на костылях по коридорам суда. Старик был силен умом, но слаб здоровьем. Его не увольняли из коллегии адвокатов на пенсию лишь потому, что он достиг всех высот, какие может достичь юрист, и сохранял в своем, весьма преклонном возрасте здравый рассудок. Он был из тех артистов, которые кончают свои дни на сцене. Понятно, что этот уважаемый человек украсть дело из кабинета судьи не мог ни при каких обстоятельствах. Никого, помимо его и Семенихина, за время отсутствия Струге в кабинете не было. За исключением, разумеется, Алисы.

А потом пропало дело. Самым волшебным образом. Этим волшебником мог оказаться лишь наркоман Семенихин. Но зачем ему воровать чужое дело, если его собственное только что закрылось самым невероятным и счастливым образом? И потом, зачем гадить судье, даровавшем тебе «вольную»? Однако не исключено, что Олежек Семенихин прибыл за копией приговора под сильнейшим «газом». Старик Желябин хоть и здрав рассудком, но определить состояние молодого наркомана вряд ли в состоянии…

Из потока проносящихся мыслей Антона вырвал телефонный звонок. «Наверное, звонит Николаев, чтобы попросить принести дело Цебы, – первое, что пришло в голову Струге, когда он снимал трубку. – Как правило, все подлости следуют одна за другой с сумасшедшей скоростью…»

Но звонил Марков, дежурный по Центральному РОВД.

– Антон Павлович, записывай. Цеба Артур Алексеевич. Семьдесят пятого года выпуска. Проживает на улице Малая, дом пятнадцать, квартира сорок. Так, что еще?.. Ага, владеет автомобилем «ВАЗ-21083» с государственным номером А444АТ. Судим по «старой» «сто сорок четвертой», часть третья. Три с половиной года «отдыхал» под Соликамском. Ну, вот и все. Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо.

Антон попрощался и повесил трубку.

Что из всего этого следует? Что Цеба – бывший вор, которого не исправила даже зона. Впрочем, кого она исправляет? Скажем так – ничему не научила, раз он после тайного хищения прибег к хищению открытому, да еще – с применением насилия, опасного для жизни. Не своей, понятно, жизни – чужой. «Ничего там нельзя сделать»? Конечно, можно. От восьми до пятнадцати с конфискацией имущества.

И «отметется» у Цебы и «восьмерочка» с модным номером, и хата на Малой… Как это «ничего нельзя сделать»? Если следователь поработал на славу, то не только ничего, а очень много чего можно сделать! Но только если – на славу…

Стоп…

Струге поднял глаза на Алису, которая сидела за столом и строчила какой-то документ. Судья вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок. А девушка сидела, писала, время от времени поднося к лицу платок к лицу и вытирая нос…

Она была так мила и наивна с этим вышитым по кайме платочком, что Антон вновь покорил себя за недавнюю грубость. Вряд ли она могла… А раз так, тогда почему он срывает на ней свое зло? Да потому, что именно при ней исчезло дело!

– Алиса, девочка… Ты еще не отнесла в канцелярию дело Семенихина?

– Нет еще. Простите, я не успела, Антон Павлович… С этим кошмаром…

– Ничего, я могу тебя успокоить. Он только начинается. А что дело не отнесла – так это даже хорошо. Значит, ты сейчас без труда мне напомнишь адрес, по которому проживает Олег Александрович Семенихин.

Он хотел только одного – не ошибиться. И он не ошибся.

– Улица Малая, дом пятнадцать. А квартира… Сейчас. – Она склонилась над листом. – Квартира восемь.