– Нет, с одной стороны, быть рогоносцем, конечно позор, – после некоторого раздумья замечает один из мужчин, – но, с другой стороны, если рога тебе наставил не кто – нибудь, а сам Боливар, это делает тебя человеком причастным к истории.

Воцаряется многозначительное молчание.

Затемнение.

Сцена в полумраке. За столом сидит Эсмира. Опустив голову на руки, дремлет.

На сцену на четвереньках вползает Пепе. Что – то мычит.

Эсмира просыпается, вскакивает, подбегает к нему, наклоняется, пытается поднять.

– Пепичек! Пришел!

Пепе отталкивает ее:

– Уйди, женщина. Забодаю! – пытается ее боднуть.

– Не забодаешь, Пепичек, нечем тебе бодаться, – успокаивает его Эсмира

– Как, нечем?

– Нету у тебя рогов.

– Есть!

– Нету.

– Есть. – настаивает Пепе, снова пытается ее боднуть, потом переспрашивает:

– Как, нету?

– Так. Не изменяла я тебе, – признается Эсмира.

– Никогда, и ни с кем? – доверчиво спрашивает Пепе.

– Никогда, и ни с кем, – подтверждает Эсмира.

Пепе садиться на пол.

– И даже с самим Боливаром?

– Даже с самим Боливаром.

– А я уже всем расхвастался, – разочарованно говорит Пепе.

– Вот дурак. Зачем?

– Они назвали меня неудачником. – Пепе размазывает по лицу пьяные слезы.– Я неудачник, Эсмира?

Эсмира садиться рядом с ним, обнимает его голову, прижимает к своей груди, гладит.

– Пепе, ну какой же ты неудачник? Подумай сам, разве стала бы я жить с неудачником?

Знаешь, как я ждала тебя с войны? Я ведь ни одной ночи не спала. Я каждый день ставила за тебя свечку Пречистой Деве. И все ночи напролет молила ее, чтобы ты вернулся домой. Живой и здоровый.

– Правда?

– Конечно, правда.

– И ты каждый день ставила за меня свечку?

– Да

– А где ты их брала? – подозрительно спрашивает Пепе

– В приходской лавке, где же еще?

– По три сентаво за штуку? – поднимает голову Пепе.

– Зато, ты вернулся.

– Да, я вернулся, – успокаивается Пепе.

– А знаешь, как там было трудно? Тогда, в горах мы чуть не замерзли все до смерти. И потом, в сельве, когда нам совсем нечего было есть, мы чуть не сожрали друг – друга. Спасибо сеньору Боливару. Мы ведь тогда съели всех его лошадей. И знаешь, я никогда не изменял тебе. Ни разу, за всю войну.

– Так уж и ни разу?

– Ну, может всего пару раз, в Гуаякиле, и еще в Кито. Но я тогда был совсем пьяный, а они были страшные, как обезьяны. Если бы я был потрезвее, я бы даже близко к ним не подошел, такие они были страшные. Честное слово.

– Паскудник, – ласково говорит Эсмира.

– Ага, – соглашается Пепе.

– Но ты все равно вернулся.

– Да, я вернулся.

– Пепе, пошли спать.

– А Фернандо точно мой?

– Твой, твой.

– Ну, пошли.

Обнявшись, они уходят.

На сцене остается только портрет Боливара, освещенный загадочным лунным светом.

Появляется Эсмира. Она оглядывается на дверь, говорит, вполголоса, обращаясь к портрету:

– Синьор Боливар, не сердитесь, пожалуйста, на меня, за то, что я наврала Пепику. Знаете, он ведь совсем не виноват, что у нас никак не получался ребеночек. Просто он что – то себе там отморозил, когда вы с ним ходили по горам, и прогоняли испанцев. Но вы ведь простите меня, сеньор Боливар? У нас ведь с Пепиком только один Фернандо, а у вас так много детей. Мы все ваши дети.