Последний дракон. Первый шаг в бесконечность

2

С тех пор, как Кувай стал учеником Странника, я оказался вроде как ни у дел. Столько лет, занимаясь с Куваем и другими учениками, я жил достаточно интересной жизнью, и пусть всё реже ходил по мирам, да и то теперь только в компании учеников, чувствовал себя востребованным и имел определённую цель жизни своей. Следует сказать, что ученики мои, особенно Кувай, оказались на редкость талантливы и очень быстро освоили Высокое Искусство, достигнув моего уровня. Сказать по честному, мне уже было нечему их учить. Как раз в это время и появился Странник; этот странный человек, наделённый невероятным объёмом Древней силы, однако не знавший об этом ничего. Явно, что с ним что-то произошло, да такое, что он забыл сам себя. Было очень похоже, что кто-то очень могущественный потрудился с его памятью, поэтому он помнил только своё нынешнее воплощение, напрочь забыв, кто он такой и откуда.

Встретились мы с ним во время нашей вылазки предпринятой для спасения подвергнувшегося нападению серых всадников Ляргуса, моего старого Учителя. Он со своим другом Джоном Мильтоном странствовал по мирам, мечтая когда-нибудь попасть в Трактир-на-перекрёстке, в это странное место силы, где сходятся пути-дороги многих ходящих-по-мирам, и где мне приходилось бывать. С этой встречи началась наша дружба. Мы с Ляргусом сразу же рассмотрели, какое опасное сокровище носит в себе этот человек, который, не смотря на все препятствия и опасности, поджидающие каждого, кто вступит на пути-меж-мирами, сумел всё же самостоятельно отыскать их, научиться по ним ходить, чудесным образом избежав неминуемой гибели. Для нас, воспитанных на том, что каждый, кто решиться вступить на пути-меж-мирами, должен иметь Учителя, опытного ходящего-по-мирам, который должен научить своего подопечного этой сложной науке. Я, став учителем для Кувая, Яргуста и Марка, как раз, наряду с основами Высокого Искусства, учил их хождению-по-мирам, передавая им то, что в своё время передал мне Ляргус, плюс мой личный опыт, накопленный за долгие годы практики Высокого Искусства и хождения-по-мирам. Так у нас повелось с глубокой древности, и, вдруг, встречается человек, сумевший самостоятельно, то есть без всякого внешнего обучения, освоить вершину любой формы магии – умение ходить по мирам, да ещё и уцелеть при этом.

Мы с Ляргусом решили помочь этому удивительному человеку вспомнить самого себя и тем самым научиться владеть Древней силой, что дремала в нём, где-то очень-очень глубоко. Пробуждение её, как мы с Ляргусом считали, очень опасно, поэтому решили сделать это подальше от империи Повелителей драконов, где, случись что непредвиденное, последствия для нас были бы минимальными. Поэтому мы попросили Странника и его ученика и друга Джона, разыскать в землях демонов некоего учёного демона, побывавшего в своё время возле Вселенского маятника, ещё одного удивительного артефакта Мироздания, наряду с Трактиром-на-перекрёстке и Обсерваторией, что расположена в столице империи Повелителей драконов.

Странник, прибывший из мира далёкого будущего, по нашим меркам, конечно, с радостью воспринял нашу просьбу. Мы тогда ещё плохо знали его, поэтому не стали посвящать в главную цель похода в земли демонов, сказав лишь, что это очень опасно. Наши планы едва не смешал Кувай, который, чуть ли ни потребовал отпустить его со Странником. Мы, скрепя сердце, отпустили его. Лишь, когда они ушли, и несколько лет от них не было ни слуху, ни духу, мы с Ляргусом поняли, какую ошибку в отношении Странника допустили. Ошибку в том, что не рассказали ему всё и не предупредили об опасности, которая наверняка ожидает его, да ещё, плюс к этому, отпустили с ним Кувая, хотя он так настаивал, что удержать его можно было, разве что, заперев в темнице.

Они вернулись, и у нас произошёл крайне неприятный разговор со Странником, которому всё же удалось овладеть Древней силой и кое-что вспомнить о себе. Он не стал ходить вокруг и около, а прямо заявил, что мы обошлись с ним бесчестно, бросив это обвинение нам в лицо со свой, свойственной ему прямотой. Тогда я вспылил, и мы чуть было не поссорились. Спасибо Ляргусу, которому удалось смягчить разговор. Позже, когда эмоции несколько поутихли, я признал себе, что был не прав и испытал при этом острый приступ чувства вины, за свой поступок. Под воздействием этого чувства и, понимая, что передал ученикам своим всё, что сам знал и умел, я попросил Странника принять моих учеников в обучение к нему. Я и сам был готов попроситься к нему в ученики, но тогда моя гордость ещё не была готова и я, к своему глубокому сожалению, не сделал этого.

Быстро шло время. Странник с учениками редко бывал в Сегурии, совершая бесконечные перемещения по Мирозданию. Я же, впал в состояние какого-то внутреннего опустошения, чем-то сходное с полной апатией. Мне ничего не хотелось, все мои нынешние намеренья казались мне мелкими и ненужными, я целиком погрузился в управление вотчиной. Постепенно суета, которую я в глубине души считал имитацией бурной деятельности, полностью захватила меня; дни стали какими-то серыми, однообразными; всё меньше я испытывал радости от жизни моей. Несколько оживал я, лишь встречая отряд Странника, когда они ненадолго возвращались в Сегурию. Вероятно встреча с людьми, которых я любил всей душой, на какое-то время срывала с меня покрывало суеты, и я мог видеть жизнь мою зрением свободным от пелены суеты.

Я стал замечать, что характер мой портиться, я стал мнительным и очень обидчивым, чего никогда раньше за мной не водилось. Всё это привело к тому, что я стал быстро стариться, и вскоре, глядя в зеркало, увидел, что стал почти таким же, как Ляргус, хотя был намного моложе его. Это меня испугало до такой степени, что я стал сам себе задавать вопрос – смириться ли с этой ранней старостью, или предпринять что-то такое, что может, если уж не остановить этот процесс, то, хотя бы, затормозить его. Ответа я не находил, и после долгих мучений, пришёл к моему старому Учителю, спросить у него совета.

– В тебе говорит обида и зависть, – выслушав меня, жёстко сказал старый жрец. – Твоё завышенное самолюбие никак не может принять то, что кто-то оказался сильнее, мудрее, а главное великодушнее, чем ты. Всё это вызывает зависть к сопернику, хотя Странник тебе вовсе не соперник. Ты ведь спишь и видишь, как бы стать его учеником, но толи гордость не позволяет тебе попросить его об этом, толи боишься меня обидеть, не знаю. Если гордость – стоит её преодолеть, если же страх обидеть меня, то, уверяю тебя, этим ты ни сколько этим меня не обидишь.

Да, Ляргус был воистину мудр. Как быстро он прочитал меня. Я был целиком с ним согласен, но что-то ещё не давало душе моей обрести прежний покой и уверенность, что я делаю всё правильно.

– А ещё, друг мой Азар, тобою владеет ревность, которая буквально пожирает тебя изнутри и не даёт радоваться жизни. Ты ревнуешь Кувая, которого ты по-настоящему любишь, как собственного сына. Ревнуешь к Страннику, хотя сам отдал Последнего дракона ему в ученики, – словно услышав не заданный мною вопрос, ответил Ляргус и слова его были наполнены самого искреннего сочувствия ко мне.

Внутренне я вздрогнул, ощутив, что слова старого моего Учителя попали точно в цель, вызвав во мне ощутимый укол совести, которая проявилась в этом случае в форме стыда. Я давно подозревал в себе ревность, хотя ранее это чувство было мне абсолютно незнакомо. Может быть потому, что, будучи мастером Высокого Искусства, я так и не испытал любви к женщине. Да её просто и не могло быть. Сам образ жизни, особенно в молодости, был, по сути, сплошным трудом. Вначале, с самого детства, всё время моё было занято интенсивной учёбой, когда ни на что больше времени не оставалось, а все молодые годы я увлечённо бродил по мирам. В зрелом возрасте я был занят сотворением Сегурии, которая на долгие годы была моей жизнью, так что на женщин времени просто не оставалось. Они, видимо понимая, что в их отношении от меня толку не будет, избегали меня. Это было закономерно – все мои коллеги по цеху были не женаты. Поэтому я не испытал любви к женщине, да и вообще настоящей любви к кому-нибудь из людей. Вероятно, поэтому мне не знакома была и ревность. Всё изменилось в тот час, когда ко мне попал Кувай, который сумел пробудить во мне любовь. Ревность никак не проявляла себя, пока Кувай был моим учеником, но стоило передать его Страннику, как ревность во мне пробудилась и стала исподволь пожирать меня. Вот главная причина, почему я так быстро стал стареть и характер мой испортился. Поняв это, я испытал огромное облегчение – враг был обнаружен и теперь я знал, с чем и как мне необходимо бороться с этим врагом. Кроме того, я почувствовал глубокую признательность к моем старому Учителю, который своей прозорливостью, так легко, словно играючи, вскрыл нарыв, который давно созрел в душе моей, грозя отравить своим гноем всю жизнь мою.

– Твоя беда, Азар, состоит в том, что ты никому полностью не доверяешь, – задумчиво продолжил Ляргус. – Кувай вырос и у него своя судьба и своя дорога. Прими это. Я знаю, что ты его любишь, но и я его люблю, а ещё Ниннэль, Странник, Джон, Яргуст, Марк и многие другие. Все мы, как и ты желаем помочь ему в его непростой судьбе – тебе ли это не знать? Ты же своей ревности пытаешься присвоить Кувая, его жизнь и судьбу себе, а это, как ты наверняка понимаешь, невозможно. Это твоё желание, что бы Кувай был всецело твоим, мешает ему, а тебя лишает радости жизни и ведёт к преждевременной старости. Подумай об этом.

Он был прав, и осознание его правоты, вызвало во мне новый приступ стыда, да такого, что мне хотелось прямо здесь в эту самую минуту провалиться сквозь землю. Мне было стыдно поднимать глаза на Ляргуса.

– Ты посмотри вокруг, мой лучший ученик, – не меняя тона, продолжил Ляргус. – Все, кто любит тебя, все, кому ты дорог, заняты грандиозным по своему масштабу и последствиям делом, лишь ты подменяешь настоящее дело суетой, по собственной вине отстранившись от великой работы. Сейчас Странник, Яргуст, Джон и Марк завершают одну из важнейших частей этой работы, которая сопоставима по масштабам с сотворением Сегурии, а по последствиям многократно превышает её. Почему бы тебе не подключиться к этой работе, оставив в стороне свои обиды?

Мне был задан прямой вопрос, и он требовал от меня незамедлительного ответа.

– Чем я могу им помочь? – стыдясь поднять глаза и посмотреть на старого мудреца, спросил я.

– Хотя бы тем, что приступить, наконец, к исполнению того, о чём перед уходом просил тебя Странник, – довольно жёстко ответил Ляргус.

Новая волна стыда, обжигая, окатила меня с головы до ног. Я вспомнил то, о чём в своей суете совершенно забыл, а это было особенно стыдно, ведь я же обещал. Когда Странник собрался уходить создавать вотчину для переноса Обсерватории, он попросил меня поговорить с другими вотчинниками, о приёме ими беженцев из империи. Я пообещал, но потом, закрутившись в суете, совсем забыл о его просьбе. Это ещё добавило мне стыда. Это надо же, я, будучи уроженцем империи Повелителей драконов, совсем забыл о спасении жителей этой самой империи, а Странник, человек пришлый, для которого наша империя всего лишь эпизод в его бесконечных странствиях по Мирозданию, не забыл. Да, как же низко я пал….

– Спасибо тебе, Ляргус, – сказал я, прощаясь. – Завтра же соберу совет вотчинников. Ещё раз, спасибо тебе.

– На здоровье, – уже закрывая за собой дверь, услышал я полное сарказма пожелание старого жреца.

Разговор с Ляргусом очень помог. Я вызвал к себе управляющего и передал ему все текущие дела в Сегурии, а дел этих, следует сказать, было предостаточно. Уже начали прибывать беженцы из столицы и других городов империи. Однако массовый исход начнётся месяца через два-три. К тому времени нужно построить множество домов, что бы у каждого вновь прибывшего была крыша над головой. Нужно было позаботиться и о пропитании, поэтому ускоренно распахивались под пашни всё новые земли. До разговора со старым жрецом, всем этим занимался я. Теперь же, всю эту текущую работу я поручил своему управляющему, а сам занялся подготовкой к встречи с другими вотчинниками.

Это было сделать не так-то просто. Дело в том, что вотчинники крайне редко общались с коллегами по цеху, предпочитая сидеть в своих вотчинах и заниматься своими делами. Я тоже не был исключением из этого правила, и, хотя был знаком с большинством из них, дальше коротких приветствий и редких совместных застолий в Трактире-на-перекрёстке, наши отношения не простирались. Вотчинники, как правило, мало интересовались делами, что творились в империи Повелителей драконов и, хотя формально считались подданными Повелителей, жили совершенно независимо от метрополии, по своим законам. Когда-то, очень давно, отец нынешнего Повелителя пытался привести вотчинников в повиновение своей власти, но из этого ничего не получилось – они просто закрылись в своих непреступных вотчинах, отбив все попытки взять их штурмом. С тех пор и появилось убеждение, что взять штурмом вотчину просто невозможно, и вотчинников оставили в покое. Вот этих-то свободных мастеров Высокого Искусства мне и надо было убедить принять к себе беженцев из гибнущей империи. Да, задачка, скажу я вам, ещё та….

Целую неделю я только и делал, что пытался связаться с тем или другим вотчинником, что бы договориться о встрече. К сожалению, большинство из них сразу же наотрез от встречи отказались, сославшись на занятость, а те, что согласились встретиться, никак не могли определиться с датой и местом нашей встречи. Тут мне пришлось прибегнуть к самой тонкой доступной мне дипломатии, которая, через неделю тяжких трудов с моей стороны, привела к тому, что семеро вотчинников согласились встретиться, в Трактире-на-перекрёстке. Всё, большего мне пока не добиться. Однако я не терял надежды, что вслед за этими семерыми подтянутся и многие другие, так что задачу, стоящую передо мной я выполню.

Попрощавшись с Ляргусом и попросив его присмотреть за Сегурией, я покинул вотчину, направляясь в Трактир-на-перекрёстке. Кувая, целиком занятого семьёй, я тревожить не стал, прекрасно понимая, что его короткое семейное счастье скоро кончится.

Здравствуй, дорога! Давненько я не вступал на тебя в одиночку. Хорошо памятное мне место – гора с удивительно ровными склонами, напоминающая рукотворную пирамиду, невысокие холмы, покрытые цветущим кустарником, название которого я так и не удосужился узнать. Где-то здесь недалеко, героически пали в неравной схватке наши фантомы, спасая жизнь младенца Кувая. Да, много воды утекло с тех пор.

Дорогу искать не пришлось, она сама послушно легла мне под ноги, словно старая собака, ложащаяся на брюхо, приветствуя своего долго отсутствовавшего хозяина. В этот раз дорога приняла форму хорошо натоптанной лесной тропы – один из любимых мною вариантов. Стоило сделать несколько шагов по открывшейся передо мной дороге, как с меня свалилась вся тяжесть прожитых лет. Ноги, как встарь легко несли меня вперёд, зрение очистилось от мути повседневной суеты; я вновь почувствовал себя молодым, полным сил, готовым без устали идти до самого конца, этой бесконечной дороги. Я шёл и каждой клеточкой моего организма впитывал мир, что развернулся передо мной. Мир, полный голубого бескрайнего неба, зелени травы и листьев, благоухания цветов, пения птиц, в общем, всего того, что в суете мы не замечаем, но без чего невозможна полноценная жизнь. Стоило мне почувствовать радость от прекрасного мира, в котором я находился, как дорога резко изменилась, а вместе с ней изменился и мир, вернее это был уже совершенно другой мир – произошёл переход.

Сколько раз в своей жизни совершал я такие переходы из мира в мир, но до сих пор это вызывает у меня чувство удивления пополам с восторгом, как в первый раз. Наверное, к этому нельзя привыкнуть; видимо совершать переходы из мира в мир невозможно без удивления и восторга. Как только эти чувства исчезнут – значит, ещё один ходящий-по-мирам приказал долго жить. Нет, это совсем не означает, что в этот момент человек умер, напротив, он ещё долго сможет, как говориться, коптить небо, но как ходящий-по-мирам, он труп, и ничего уже тут не поделаешь.

Ощутив чувства перехода, я настолько обрадовался этому, что даже глаза мои стали влажными и мне пришлось вытереть их тыльной стороной ладони. Объятый радостью, что я ещё жив, что ещё на что-то гожусь, я в первый момент даже не заметил суровости мира, в котором очутился.

Если предыдущий мир обладал, если так можно выразиться, нежной красотой, которая располагала скорее к лирике, навевала отвлечённые мысли о мировой гармонии и твоём месте в этой гармонии, мир, куда в данный момент привела меня дорога, обладал суровой красотой побывавшего во многих переделках старого воина-ветерана. Стоило мне шагнуть ему на встречу, как в лицо мне ударил порыв холодного резкого ветра, который в один миг опустил мои чувства с заоблачных высот, окрашенных романтикой лирики, до, пусть прагматичного, но вполне оправданного сурового реализма каменистой горной тропы, которая шла по узкому горному ущелью. Было холодно, но не морозно; это вселяло надежду, что здесь, по крайней мере, ещё не зима. Ужасно не люблю дороги в горах зимой, а здесь, во всяком случае, снега не было. Вообще в горах очень трудно бывает определить время года, особенно, если, как в моём случае, отсутствует растительность. Это, с равной вероятностью, могли быть поздняя весна или ранняя осень, а случается, и в разгар лета выпадают вот такие холодные деньки. Так что сказать, какой сезон был в этом новом для меня мире, я не мог, да, по большому счёту, это было не так уж и важно. Важно было то, что я моментально замёрз – сказалось моё долгое пребывание в комфортных условиях Сегурии. Ну, уж тут ничего не поделаешь – придётся терпеть, пока дорога не сжалиться надо мной и не выведет в какой-нибудь более тёплый мир. На моё счастье, дорога не стала долго испытывать меня на устойчивость к холоду; примерно часа через два, она превратилась в хорошо наезженный большак, который тянулся куда-то за горизонт по раскалённой холмистой степи, покрытой выжженной солнцем травой. Было жарко, словно я попал в раскалённую печь. Горячий воздух был насыщен ароматами степных трав до такой степени, что у меня сначала даже закружилась голова. Я моментально согрелся, а спустя каких-то десять минут уже изнывал от жары. Да, воистину, человеку трудно угадить.

Все эти дорожные перипетии мало трогали мою душу, которая, наконец-то, избавившись от повседневной суеты, вновь ожила и испытывала подлинный восторг от того, что предавалась любимому делу со всей, присущей ей изначально, радостной увлечённостью. Когда душа твоя занята тем, что ей очень нравится, то как-то само собой перестаёшь замечать трудности и неудобства пути, по которому ведёт тебя твоя душа. Тогда любая дорога легка, любая цель достижима, а все неприятности, вроде холода или жары, жажды или голода, сбитых ног и натруженных плеч, кажутся настолько неважными, что просто перестаёшь обращать на это внимания. Примерно в таком состоянии находился я тогда всю дорогу до Трактира-на-перекрёстке.

Трактир встретил меня своей обычной погодой, когда толи шёл дождь, толи просто в воздухе повисла водяная пыль; было тепло и сумеречно. В общем, всё, как обычно. Трактир-на-перекрёстке, это, пожалуй, единственное место, над которым не властно время, и этим-то он и привлекает ходящих-по-мирам, потому что здесь очень легко встретиться со своим прошлым, понять настоящее и увидеть будущее, стоит лишь заказать соответствующее блюдо из меню, которое предлагается всякому, кто переступит порог этого заведения.

У крыльца я немного замешкался, стараясь подольше подышать здешним влажным воздухом, который в моём сознании пробудил множество приятных для меня воспоминаний. Воздух около Трактира-на-перекрёстке, помимо того, что был наполнен влагой, причём влагой не обычной, а влагой где перемешалась холодная вода нудных осенних дождей с тёплыми летними ливнями, где талая вода весны несла в себе крупинки зимнего снега, помимо этого, воздух здесь был буквально пропитан духом чудесных приключений и дальних странствий. В нём самым причудливым образом перемешались запахи удивительных стран, его заполняла чудесная музыка дальних странствий, в нём, каким-то уж совсем невозможным образом перемешались радость победы и горечь поражения, смех победителя и горькие слёзы отчаянья проигравшего. Я вдыхал этот воздух, как путник, умирающий от жажды пьёт воду из попавшегося вдруг на его пути источника, и никак не может напиться. Я дышал этим воздухом, и с каждым вдохом всё лучше понимал то, как долго я испытывал эту жажду, пытаясь заглушить её суррогатом суеты, а с каждым выдохом я чувствовал, что всё меньше суеты остаётся во мне, и всё больше я приближаюсь к тому состоянию, какое было присуще мне в молодости. Иначе говоря, я срывал с себя всё чуждое мне, что налипло на меня за эти годы, что бы войти в трактир прежним – как-то стыдно было заходить туда старой развалиной, в которую я превратил себя за эти годы сидения в Сегурии.

Наконец я почувствовал себя способным войти в Трактир-на-перекрёстке. Поднявшись на невысокое крыльцо, я открыл дверь и шагнул за порог. Сразу же меня оглушили шум и лавина запахов, которые обрушиваются на каждого входящего в подобное заведение, в любом из бесконечных миров Мироздания, где обитают люди или близкие им существа. Услышав шум, который создают в трактире посетители, и, ощутив волну запахов, пропитавших воздух Трактира-на-перекрёстке, я вдруг очень ясно понял, насколько я соскучился по людям и проголодался.

Я не стал дожидаться, когда подойдёт служанка, а на правах завсегдатая просто повесил на вешалку у входа свой дорожный плащ и прошёл к стойке, где меня одарил своей замечательной улыбкой трактирщик, как всегда занятый тем, что протирал мытые кружки и зорко посматривал за посетителями.

– Давненько ты к нам не заглядывал, Азар, – добродушно, как старого приятеля, приветствовал меня трактирщик. – Я рад видеть тебя у нас. Занимай место, которое понравиться и хорошенько подкрепись. Те, кого ты ожидаешь, будут с минуту на минуту, но ты, я полагаю, успеешь поесть.

Я от всего сердца поблагодарил хозяина, ничуть не удивившись его осведомлённости. Слишком давно зная хозяина Трактира-на-перекрёстке, я перестал удивляться тому, что он, по моему, свободно читал в сердцах и душах своих посетителей и был способен так ненавязчиво дать дельный совет, что никому бы и в голову не пришло посчитать, что он лезет не в свои дела. Напротив, его советам старались следовать, и я никогда ни от кого не слышал, что его совет оказался неверным. Правда, следует признать, что на советы он был достаточно скуп и давал их крайне редко, поэтом и ценились они гораздо дороже пресловутого золота, а каждый, кто получил от него совет, считал за благо строго следовать ему, почему всегда оказывался в выигрыше.

Я занял большой стол в дальнем от двери углу зала, с таким расчётом, что бы все семь вотчинников, которые согласились встретиться со мной, могли с комфортом устроиться за столом. Разговор предстоял трудный, поэтому я был готов к долгим дискуссиям.

Молоденькая симпатичная служанка принесла меню, и, замерев в почтительной позе, стала ждать, когда я сделаю заказ. Я раскрыл довольно солидную книгу, коей являлось меню Трактира-на-перекрёстке, и стал с интересом читать названия блюд, написанные чётким каллиграфическим почерком.

– Интересно, кто же здесь так красиво пишет? Неужели сам хозяин? – машинально подумал я.

Здешнее меню само по себе было интереснейшим чтивом. Таких блюд, как здесь нигде больше не встретишь, посети даже самые экзотические миры. Выбирать здесь нужно, следуя не призывам живота, а слушая то, что подсказывает на данный момент душа твоя. Здесь были блюда, утоляющие голод ностальгии, такие как: окрошка из несбывшихся надежд или жаркое из нереализованных желаний. В меню были и острые блюда, помогающие едоку лучше понять собственное настоящее, такие как похлебка, из прошлых ошибок, или, отличающееся особой остротой вкуса, в котором доминировала горечь, второе блюдо, напоминающее рагу, приготовленное из забытых обязательств, несбывшихся надежд и горьких разочарований.

Ностальгия по прошлому меня в этот момент не мучила, острого тоже не хотелось, поэтому я, не мудрствуя лукаво, заказал себе приготовленного на вертеле мечты, не рождённого барашка, который должен будет появиться на свет никак не раньше, чем лет эдак через сто; так, по крайней мере, объяснила мне служанка, принимая у меня заказ. К барашку полагался гарнир из благих намерений, приправленный острым соусом опасности и пряными травами надежды. К барашку, который, как я надеялся, должен был, как-то прояснить моё будущее, я заказал солидный кувшин красного, как свежепролитая кровь, вина. Это было вполне уместно – в недалёком будущем я видел много именно свежепролитой крови.

Служанка, принёсшая вино, а так же тарелку с хлебом, сказав, что мой заказ будет исполнен через пять минут, исчезла, видимо убежала исполнять заказ. Я налил себе вина и стал пить его мелкими глотками, ожидая заказ. Вино было превосходно, как, впрочем, и всегда; никогда в Трактире-на-перекрёстке не подавали дрянных напитков. Вино обладало богатым букетом и имело какой-то непривычный, слегка солоноватый вкус, оставляя во рту странное послевкусие, чем-то напоминающее вкус крови. Оно вызвало во мне странные чувства, которые представляли собой хитрую смесь из радости, перемешанной с лёгкой грустью, в которую гармонично вплеталось чувство облегчения, что, возникает у любого, выполнившего до конца свой долг, когда, наконец, можно расслабиться и отдохнуть. Я спросил служанку, когда она принесла мой заказ, что это за вино; на что она ответила, что это достаточно редко востребованный сорт вина, который называется «Сладость победы», после добавила, что пить его надо очень осторожно – у многих от него сильно кружится голова.

Барашек был настолько вкусен, а может потому, что я был сильно голоден, что я съел его так быстро, словно это был кролик. После еды, которая помимо голода, утолила ещё и мои сомнения относительно ближайшего будущего, я отдался приятному расслаблению, дожидаясь вотчинников, которые, по словам трактирщика должны были появиться с минуты на минуту, не спеша, потягивая чудесное вино из своей кружки.

Они пришли все вместе примерно через полчаса, как я покончил со своим обедом. Все мы друг друга хорошо знали и в представлении не нуждались, поэтому просто поздоровались, и, заказав вина, сразу же приступили к делу. Сначала я подробно рассказал им о положении дел в империи Повелителей драконов и нависшей над нею опасности вторжения Серой империи. К моему удивлению, они восприняли эту информацию безо всякого интереса, я бы даже сказал, равнодушно, словно всё это их не касается. Я никак не мог взять в толк, откуда это безразличие, тем более, что поведал им о самой, что ни на есть реальной угрозе самого их существования. Я прекрасно понимаю, что тут собрались самодостаточные личности, сумевшие создать собственные вотчины, этакие миры в миниатюре, которые уже давно прервали всякие сношения со своей Родиной, и которых совершенно не интересует, что там сейчас происходит. Замкнувшись в своих замкнутых мирках, они потеряли всякий интерес к тому, что происходит за границами их вотчин, почти перестали путешествовать, а это, как я уже испытал на себе, дурно влияет на ходящих-по-мирам. Так и случилась с моими коллегами по цеху, а расшевелить их было очень не просто.

Я чувствовал, что дело, для которого я собрал здесь этих вотчинников, трещит по швам, грозя рухнуть грудой обломков, похоронив под ними всякую надежду на удачный исход моего предприятия. Нужно срочно что-то делать, иначе мой поход сюда станет простой вылазкой туриста, решившего вспомнить былые дни, прогулявшись по знакомым местам.

– Так ты, что, Азар, – заговорил самый старший из вотчинников Страг, после того, как я окончил свою пламенную речь. – Вызвал всех нас сюда, что бы сообщить то, что мы и так знаем? Ты ведь знаешь, что нам дела нет до всех этих империй и их повелителей, неважно какого они цвета. Пускай они перебьют друг друга, нам же легче. По крайней мере, никто не будет лезть в наши дела, и пытаться навязывать нам свою волю. Пусть будет большая война, пусть они уничтожат друг друга, нам то что? Захватить наши вотчины всё равно никто не сможет, так зачем нам нужно ввязываться в грядущую войну? Вот, если ты сможешь меня убедить в противном, я, пожалуй поддержу тебя, а если нет – не обессудь….

Остальные вотчинники поддержали Страга дружными возгласами. Всё сводилось к тому, что я должен предъявить им такие аргументы, которые смогли бы поколебать их твёрдую уверенность в том, что они в любом случае, что бы ни случилось с их родным миром, откуда все мы родом, они смогут отсидеться в своих неприступных до сих пор вотчинах. Вот здесь-то они и попались, вот здесь-то и было то слабое место в их уверенности в неприступностях их маленьких миров. А откуда, собственно, взялась аксиома, что вотчины неприступны? Кто это доказал? Разве какая-то неуверенная попытка прошлого Повелителя, осадившего пару вотчин, привести их к повиновению, когда для этого не было привлечено сколь-либо серьёзных воинских и магических сил, может являться доказательством неприступности вотчин? А может за нас просто ещё никто серьёзно не брался? Правильно и вовремя вставшие передо мною вопросы, давали мне шанс всё же склонить вотчинников к сотрудничеству. Однако действовать придётся очень осторожно, иначе можно всё испортить.

– Друзья мои, – обратился я к собравшимся за столом мастерам Высокого Искусства. – Я один из вас и поэтому все ваши аргументы мне близки и понятны. Я, как и вы, долго жил этими же убеждениями, но, на счастье, никогда надолго не закрывался в своей вотчине, а всегда интересовался тем, что происходит за границами Сегурии. Именно поэтому, в своё время, я внял просьбе моего учителя, старого Ляргуса, чьё имя, как я знаю, всем вам хорошо известно, и спас наследника Повелителей. Ему, агентами Серой империи, было предопределено умереть, что повлекло бы за собой воистину вселенские катаклизмы, в которых вряд ли бы уцелели и наши вотчины.

Я сделал паузу, зорко наблюдая, как мои слова подействовали на слушателей. Когда я сказал о возможных катаклизмах, в связи с возможной гибелью малыша, некоторые из вотчинников заметно напряглись, что вселяло в меня надежду быть по-настоящему услышанным теми, кто привык слушать лишь себя.