Ночной директор. I том. История, рассказанная в тиши музея

Сибирские землепроходцы

Человек продолжал разглядывать экспонаты, рассказывающие о первых сибирских землепроходцах, благодаря которым Сибирь была освоена и заселена русичами менее чем за один век, к большому удивлению всей просвещённой Европы, которая пыталась найти ещё что-то новенькое на планете, и вдруг, в один прекрасный день, европейцы неожиданно увидели, как далеко на Восток и Север стали простираться границы государства Российского. Можно только догадываться, какой силы был удар по их самолюбию, а ведь они привыкли считать себя самыми лучшими корабелами и мореплавателями, удачливыми первооткрывателями новых земель. Ночной Директор усмехнулся.

– То-то они и сейчас скромно умалчивают, что, например, на Аляске уже жили славяне. В водах Ледовитого океана уже ходили кочи новгородцев и поморов, а вот прославленные испанцы и англичане так и не смогли освоить эти неспокойные воды. Впрочем, это неважно, каждая нация хвалит только себя, и это правильно. Но вот что мне интересно, как и кем осваивались сибирские земли? Кто были эти люди? Как себя вели? Ведь сейчас появился какой-то глупый стереотип, порождённый чьим-то воображением.

Лампы из витрины мягко освещали его задумчивое лицо, и постоянные жители музея не решались прерывать его размышления, здраво рассудив, что лучше подождать и послушать, чем окончатся его раздумья.

И действительно, весьма любопытно, откуда взялся такой интересный штамп, который кочует из фильма в фильм, из книги в книгу, что все они были наделены какими-то добродетелями? Ну, если среди них попадался один или два подлеца, то их лихо и без долгих проволочек сурово наказывают, так сказать, для крутизны сюжета. А ведь на самом деле, конечно же, жизнь оказывалась гораздо проще, но интереснее и страшнее.

А ведь сейчас, говоря о сибирских первопроходцах, сразу возникает навязанный кем-то образ эдаких бородатых, здоровых мужиков, которые плывут себе не торопясь по реке на своих кочах, или пробираются сквозь тайгу на своих двоих. Конечно, народ там подбирался крепкий. И могли они в этой жизни всё сделать, и дом срубить, и коч построить, и поле засеять, и от врагов оборониться. Да и по-другому выжить в то неспокойное средневековое время было просто невозможно.

Так какими, на самом деле, они были эти русские первопроходцы, какие совершали поступки? И что их толкало на это? Вот что интересно на самом деле.

Ночной смотритель недовольно покачал головой и прошёлся вдоль витрин, потом хрустнул пальцами, и остановился около экспозиции, чтобы ещё раз рассмотреть чёрно-белые репродукции, на которых были изображены казаки. Легонько прикоснувшись рукой к прохладному стеклу, надёжно охранявшему от любопытных посетителей экспонаты, он тихо сказал:

– Нет, всё не то. О походе Ермака сказано и написано немало. О его некоторых сподвижниках тоже. Пускай эта информация и отдаёт легендами, но хоть что-то о них есть. Они уже стали легендарными героями, так что с них, так сказать, и взятки гладки, а вот весьма интересно узнать, какие характеры были у всех людей той поры. Ведь всё равно нравы были гораздо грубей, чем сейчас. И вообще, кто сюда шёл, что гнало их за многие сотни и тысячи вёрст от дома, в дикую загадочную Сибирь?

Ночной Директор тихо, чтоб не спугнуть устоявшуюся тишину в зале, продолжал рассуждать:

– Как жаль, что это не те рисунки, которые могут достоверно поведать и передать образ русского человека семнадцатого века. Так что придётся вновь обращаться к документам.

Заселение Сибири, по большому счёту, ничем не отличалось от аналогичных процессов протекающих и на других окраинах Русского государства. Как отмечают исследователи, люди сюда попадали двумя способами: или по своей воле, или служивые, которых посылало правительство.

Ну, если с первыми всё более-менее ясно – обычно это были купцы, промышленные люди, авантюристы или просто беглецы, одним словом, из дома они уезжали по собственной воле. А вот государевым людям приходилось гораздо сложнее, ведь их желания никто не спрашивал. И приходилось им бросать семьи, весь налаженный быт и отправляться за тридевять земель. Воеводы и головы, назначенные на службу в Сибирь, сами или через правительственных агентов набирали себе войско, отчасти из служилого класса, а также из разных вольных «охочих людей». Их иногда сопровождали посадские люди и крестьяне, даже бывали ссыльные.²⁵

Для освоения Сибири нужно было всё больше и больше народа. В кремлёвских палатах понимали, что усилиями одиночек, такой громадный край не освоить. Потому караваны становились всё больше и отправлялись всё чаще. И как это нередко бывало в истории России, все грандиозные замыслы правительства, гражданам приходилось осуществлять в добровольно-принудительном порядке.

Обычно подобный набор совершался так, сначала «прибирался» сотник, а он, в свою очередь, набирал в свою сотню десятников, а десятники уже рядовых казаков или стрельцов. Десятники с рядовыми служилыми давали «запись» такого содержания:

«Се аз десятник N, да его десятка (NN) … поручились промеж себя всем десятком… у сотника в том быти нам на государеве службе в городе (N) на житье в стрельцах (или казаках конных или пеших) и государева служба служити, а не воровати, корчмы и блядни не держати, и зернью не играти, и не красти, и не бежати».²⁶

Если же кто из них сбежит по пути в Сибирь, то остальные наказывались. Нередко правительство переводило из Руси просто по государеву указу, в таком случае они никаких бумаг не подписывали, но по прибытии на место должны были присягнуть в том, что «пришли своими головами полное число»²⁷ и никто из родственников или «наймитов» их не заменил.

В царских палатах им выдавали проездные документы, из казны выделяли деньги «на подъём», то есть для обустройства на новом месте. Например, десятник получал два рубля двадцать пять копеек, рядовые женатые по два рубля, а холостые по полтора рубля. А вот дальше государство самоустранялось, все дорожные расходы ложились на плечи воевод и крестьян, через земли которых проходил этот караван. Они должны были снабжать царёвых людей подводами, лошадьми, продуктами. Естественно никакой компенсации никто не получал. Для многих жителей эти обозы с несчастными были сравнимы с татарскими набегами, память о которых была ещё свежа в народной памяти. Поэтому главной заботой всех обитателей местности, через которую проезжали будущие сибиряки, было как можно быстрее спровадить их дальше. А вот переселенцы же напротив, никуда не торопились. Действительно, куда им было спешить, Сибирь от них никуда не сбежит.

Подготовка к встрече беспокойного каравана начиналась за несколько недель до приезда обоза. Крестьяне готовили телеги, продукты, собирали деньги. Даже если переселенцы позволяли себе немного пограбить, то привыкший ко всему крестьянин считал, что ещё легко отделался, жив остался и ладно. Потому что в большинстве случаев служивые люди этим не ограничивались.

Дошедшие до наших времён грамоты описывают беззакония, творившиеся во время проезда таких караванов:

«В 1593 году сын боярский с атаманом и казаками, едучи в Сибирь, воровали. В вотчине боярина Бориса Годунова крестьян били и грабили, жен крестьянских срамотили, убили из пищали крестьянина, а у многих крестьян коров, свиней побили и платье пограбили. И другие боярские дети с атаманом и казаками, отпущенными из Москвы, по дороге многих людей били и грабили и ямщикам за подводы прогонов не давали».²⁸

И подобные безобразия творились на землях Годунова, который был очень близок к царской семье, занимал видные государственные посты, а впоследствии сам стал царём. Так что уж говорить о других поместьях, городах и сёлах. Ведь часто переселенцы шли по Руси, как по вражеской территории, разоряя на своём пути целые уезды.

Вот один из наиболее ярких примеров переселения из России в Сибирь.

В 1635 году из Холмогор в Тюмень было переведено пятьсот стрельцов. Документы свидетельствуют, что весь их путь сопровождался страшным разбоем. Наверное, местные жители считали их хуже захватчиков, ведь сопротивляться против государевых людей было себе дороже. И им оставалось лишь одно – жаловаться царю.

Читая челобитные испуганных жителей, даже и не верится, что такое может быть, ведь все были гражданами одной страны, соотечественниками, одной веры, но документы вещь упрямая и безжалостная:

«Мы, государь, собрав все подводы сполна – всего 950 подвод, ждали их с конями более недели. А как они прибыли, то начали старосту Ваську, посадских целовальников и волостных крестьян и земского дьячка во дворе бить и увечить на смерть, и вымучили у нас денег 220 рублей».²⁹

Челобитчики добавляют, что переведенцы не спешили отправляться дальше, а прожили у них более недели, всё это время били людей, грабили и разоряли дома, к тому же забрали ещё много телег.

Отчаявшись, староста, земской дьячок, волостные целовальники нашли было убежище в избе воеводы Головачёва, но, как далее пишут страдальцы, им это мало помогло:

«Те же стрельцы со своими начальниками проникли туда и с пищалями, саблями, шпагами и опять их били, а воеводу ругали всякими матерными словесами».³⁰

Если такие бесчинства творились в городе, где был воевода со своими людьми, то легко себе представить, что творилось в деревнях, где никакой защиты против этой разбойничьей орды и в помине не было.

Тот же злополучный отряд стрельцов, когда отправился дальше, то продолжил опустошать деревни, которым не повезло оказаться у них на пути. Они не только забирали коров, овец, свиней и другую домашнюю скотину, но ломали житницы, выгребали всё зерно. Доставалось и крестьянам и проводникам – их жестоко били и мучили. Это привело к тому, что волости Усольского уезда опустели, а крестьяне оказались разорены.

Сейчас, конечно, нам неведомо, верил ли царь сетованиям своих подданных, но когда жалобы челобитчиков всё же достигали кремлёвских палат, оттуда обычно следовал грозный указ воеводе того сибирского города, куда переводились служивые люди, приблизительно такого содержания:

«Сыскать накрепко и виновных бить батогами, сажать в тюрьму, животы их ограбить, а пущего вора повесить».³¹

Провинившиеся, разумеется, пытались оправдываться. Один из военачальников этого печально знаменитого отряда стрельцов отписал в Москву, что взяли они с крестьян более трёхсот рублей, и в другом уезде собирали деньги, но сколько, уже не помнит, а потом обеливает себя в глазах государя, обвиняя во всех грехах своих подчинённых:

«А когда я начал унимать их от воровства, то стрельцы, скопясь с товарищи, учали меня лаять матом, всякою непотребною лаею и хотели убить до смерти. А потом они поехали вперед и по деревням воровали, крестьян били и грабили».³²

Жаловались не только крестьяне центральных частей Руси, но и из самой Сибири приходили весьма тревожные известия.

Хорошо известна грамота патриарха Филарета к первому Сибирскому архиепископу Киприану, где он в самых мрачных красках описывает нравы тогдашнего сибирского общества.

Патриарх обращал внимание, что в сибирских городах многие служилые и «жилецкие» люди живут не по-христиански, а «по своей воле и своим скверным похотям». Многие крестов на себе не носят, не соблюдают пост, едят мясо и «всякие скверны» вместе с татарами, остяками и вогулами. Многие православные живут с некрещёными инородками, и даже дети у них есть. В грамоте отмечены факты крайне отвратительного полового разврата, господствовавшего как среди светского общества, так и в сибирских монастырях.

Несмотря на гневные царские указы о наказании виновных, исполнять их никто не торопился. Ведь в то время разбойничали почти все, у кого была сила и власть, тогда это было в порядке вещей, просто кто больше, а кто меньше позволял себе издеваться над беззащитными. Но тогда воеводе надо было наказывать практически всех, на что у него не хватило бы, ни сил, ни желания. Проще всего было просто отписать в Москву, как это обычно и делалось, что «в тюрьму виновных по сыску сажал и из тюрьмы выняв кнутом бил».³³

Простых переселенцев можно понять, они отправлялись в Сибирь как в последний путь. Никто не знал, что там их ждёт, а жуткие мифы о тамошней жизни только усугубляли положение.

Легче было воеводам, отслужив положенные два года, и сколотив в Сибири приличный капиталец, они возвращались домой. А вот их соратники чаще всего там оставались, продолжая осваивать всё новые и новые территории. Но большая часть, конечно, всё же оседала в новых городах и селениях, ведь человек ко всему привыкает. И едва только эти новые жители ставили свои дворы, как начинали бить челом государю, чтобы из Руси к ним отправили их семейства. А боярские дети, духовные лица, подьячие даже выписывали к себе своих крепостных. Таким образом, уже на второй год существования поселения, русских жителей становилось всё больше и больше, а Сибирь становилась их родиной.

Иногда, бродя ночью по музейным залам, вдруг начинаешь рассматривать историю под совсем другим углом зрения. Вернее, всё то же самое, кажется, ничего нового, но какая-то новая, едва уловимая мысль заставляет вдруг увидеть совершенно другие стороны прошлого.

Пытаешься поймать это неуловимое мгновение некоего озарения, зафиксировать, но мысль стремительно ускользает, оставляя лишь лёгкий осадок какой-то недосказанности, и от того становиться как-то тревожно, будто упустил из внимания нечто важное. А может это и так, сущая безделица, не стоившая и минуты времени на размышления. Но от этого, почему-то легче не становится.

Ночной Директор, стоя один около витрины, продолжал размышлять о людях, которые осваивали бескрайние сибирские просторы, не жалея ни сил, ни живота своего.

Он удивлённо проговорил:

– Неужели весь их разгул был вызван только безнаказанностью и отчаянным положением, когда терять им уже было нечего? И страх перед неведомым притуплял другие чувства? Не верю. Нет. Не всё так было просто, как это может показаться на первый взгляд.

Существовал и ещё один аспект, о котором обычно умалчивают, рассказывая об истории средневековой Руси. Считается, что покорение Сибири началось с похода Ермака. Ещё добавляют, что так удачно сложилась внутренняя политическая обстановка в самой Сибири. Ведь татарское ханство к тому времени разваливалось из-за междоусобиц, а местные племена были недовольны их владычеством. И именно в этот, критический для татар момент, появились казаки.

Но есть и другое мнение, мало связанное с политическими, экономическими, социальными и другими причинами, предложенных исследователями.

Его выдвинул в своих работах Лев Гумилёв. Официальная наука до сих пор неохотно признаёт его труды и выводы. Но подобных случаев, когда некая оригинальная концепция не укладывается в официальные рамки, противореча, или наоборот, даже дополняя существующую точку зрения, академической наукой воспринимается в штыки, весьма достаточно. Должно пройти много времени, что бы истинность нового взгляда всё-таки была доказана, и, главное, принята наукой.

К сожалению, труды Гумилёва до сих пор многие маститые учёные отвергают. Да и немудрено. Ведь он отталкивался не только от фактов или документов, а смело выдвинул собственную теорию развития человечества, где фигурируют некие абстрактные, нематериальные понятия, которые невозможно измерить приборами, пощупать руками или увидеть и прочитать.

Лев Гумилёв, доктор исторических и географических наук, в XX веке создал учение, где человек и даже народ, им рассматривались как биосоциальные категории.

Если следовать его гипотезе, то любое живое существо обладает биохимической энергией, в том числе и человек. Когда же её становиться в организме с избытком, то у человека появляются способности к сверхнапряжению. Эту характеристику поведения Лев Николаевич назвал пассионарностью. А людей, у которых подобной энергии слишком много – пассионариями. Говоря иными словами, инстинкты самосохранения у них в силу неких причин подавляются, и именно это заставляет людей совершать подвиги. В своём последнем труде «От Руси к России: очерки этнической истории» он развил свою гипотезу о пассионаризме, там он пишет:

«Русские землепроходцы были людьми очень пассионарными – жестокими, инициативными, настойчивыми, и потому часто нарывались на неприятности с тогдашним начальством – воеводами. Сибирь манила „буйные головушки“ волей, а сибирских аборигенов, морозов и просторов они не боялись».³⁴

Как историк, Гумилёв ясно видел, что любые народы или цивилизации переживали три этапа: начало, подъём и расцвет, а потом неизбежный упадок.

Он доказывал, что в период от смерти Ивана III в 1505 году до начала царствования Михаила Романова в 1613 году, как раз был взлёт Руси, а потом последовало небольшое угасание пассионаризма русского народа.

Смуты, потрясшие Русь на границе XVI – XVII веков, нанесли страшный урон русскому этносу. Но в начале века генофонд страны начал всё же восстанавливаться, и энергичные люди стали искать выход своей бурлившей энергии.

Гумилёв пишет:

«Русские пассионарии в 20-х годах XVII века не хотели ковыряться в земле, а стремились жить на границе, воевать, отстаивать православную или любые политические интересы – лишь бы найти применение своей избыточной энергии».³⁵

И тут, как нельзя более кстати, случился поход Ермака в Сибирь. И перед глазами неугомонных русичей открылись ошеломляющие перспективы, где можно было приложить свои усилия, выплеснуть свою неуёмную энергию. Государство не мешало этим инициаторам «кланявшимися» всё новыми и новыми землицами. А ведь эти «землицы» были таковыми, что в каждой из них свободно могло разместиться среднеевропейское королевство, не говоря уже о богатствах новых территорий. Эти первопроходцы двигались самостийно, на свой страх и риск объясачивали целые народы, приводили их под «высокую царскую руку».

Сибирский историк П. А. Словцов ещё в конце XIX века верно заметил, что:

«Сибирь есть продукт самостоятельного народного стремления и творчества, результат порыва русского народа к переселениям и стремлению создать новую жизнь в новой стране, которую впоследствии государство утилизировало и регламентировало… Способности русского народа, приобретшего целую страну и огромные богатства государству, таланты народа к самоустройству и общественному хозяйству выразились в новой (сибирской) стране при самых трудных обстоятельствах».³⁶

От государства же таким пассионарным личностям, как Ермак, Хабаров, Поярков, Атласов и другие, было нужно не так уж и много. Им всего лишь требовалась моральная поддержка правительства, а ещё они просили пищали, свинец, порох.

К сожалению, ярко выраженные пассионарии не долго выступали на исторической сцене Руси. Пётр I доделал то, что не смог сделать Иван IV со своей опричниной и войнами, а позже поляки во время смуты. Будущий император уничтожил сначала стрельцов, как наиболее активную, пассионарную часть воинов и горожан, а потом реформатор принялся за деревни. Для воплощения его грандиозных замыслов требовалось всё больше и больше народа. В результате, за время его реформ страна понесла просто чудовищные людские потери.

Уже отходя от витрины, человек вдруг весело проговорил:

– А ведь поговорка: «Не мы такие, а жизнь такая!», полностью верна.

От звука его голоса притихли все экспонаты. Они с любопытством ждали продолжения его слов. Но в опустившейся, плотной тишине, были лишь слышны поскрипывающие под его ногами половицы. Человек продолжал свой обход. Немного разочарованные, вещи продолжили свои еженощные беседы, только в этот раз, наверное, уже обсуждая, что же он хотел сказать.

V глава

Дела торговые Сибири

Вокруг Ночного Директора по-прежнему царила полная, ватная тишина. Ему казалось, здесь всё замерло, словно чего-то ожидая. Но если внимательно вслушаться, напрячь слух, попытаться разорвать эту обволакивающую и умиротворяющую пелену беззвучия, то мир начинает наполняться тихими звуками. Кажется, дышит сам дом, предметы начинают еле слышно говорить, а откуда-то, из глубин залов, доносится до слуха шелест бумаг, звон металла. Не каждому дано это услышать, а тем более понять эти звуки из прошлого.

Человек подошёл к другой выставке, расположившейся в самом углу зала, но от этого не ставшей незаметной. Днём здесь всегда толпились любопытные посетители. Выставленные тут экспонаты вызывали неподдельный интерес не только у детворы, но и у взрослых. Что, впрочем, и неудивительно.

Он остановился около старых саней, в которые были накиданы шкуры песцов, лисиц, полярного волка. Сверху лежало старое ружьё. На полках стояли бутыли, коробки и коробочки, посуда и многое другое, то всё то, что могло заинтересовать продавцов и покупателей. На этих вещах делались состояния, из-за них проливались кровь и пот, из-за них шли на смертельный риск. Одним словом, эта выставка была посвящена сибирским делам торговым, в том числе и обдорским купцам.

Он погладил рукой тёплый мех убитого животного, и вспомнил как во время монтажа этой экспозиции, ему довелось ремонтировать эти, невесть откуда взявшиеся, сани. Как пришлось повозиться, разбираясь в их простейшей конструкции.

Человек присел на корточки около розвальней и провёл рукой по сухим деревянным полозьям резко загнутым вверх спереди, по раме и снова удивился, как и в первый раз, когда его заставили взяться за незнакомую работу, как это древним мастерам удалось изобрести такое простое средство передвижение – как эти розвальни. Вроде всё просто, и в то же время надёжно. И ведь они же прослужили в течение нескольких веков, сколько на подобных санях было перевезено людей и грузов, наезжено километров, и не счесть!

Подёргав верёвки, которыми была скреплена вся конструкция, Ночной Директор снова убедился, крепление надёжное, и, не удержавшись, воскликнул:

– Вот кому надо бы памятник поставить, так это безвестному изобретателю саней-розвальней. Ведь во многом благодаря ним Сибирь успешно осваивалась русскими.

Сани тихо скрипнули, словно бы соглашаясь с его мнением, а человек меж тем продолжил:

– Вот бы сейчас запрячь лошадь, и прокатиться на этих розвальнях по городу, как это было бы здорово. Приехать на рынок и начать с них продавать шкуры, рыбу, мясо. Чем там ещё торговали в прошлом веке? А ведь всего несколько десятков лет назад в Салехарде видом подобных саней было и не удивить.

Потом он вздохнул:

– Как многое изменилось. И главное, как быстро и безвозвратно. Сейчас попробуй, найди мастера чтоб изготовил это чудо техники прошлых веков.

Ярмарки на северо-восточных окраинах России имели особый характер. Здесь торговые люди меняли масло, кожи, сало, ткани, оружие и многое другое на продукты охотничьего, рыболовного и оленеводческого хозяйства аборигенов. Торговля расширялась, и благодаря этому вся страна покрывалась сетью больших и мелких рыночных центров, становившимися не только торговыми, но и культурными центрами, где шло активное взаимопроникновение различных культур. Этому процессу, установления хозяйственных связей между отдельными областями Русского государства, весьма способствовало то, что росли и крепли торговые связи между Западной Европой и Востоком.³⁷ Ведь спрос иностранного капитала на русское сырье со своей стороны вызвал усиленную скупку русскими купцами соответствующих продуктов, которые, затем, свозились в Нарву и Холмогоры для перепродажи иностранцам.

Особенно большую роль в этом деле сыграла сибирская пушнина, которая привлекала как восточных, так и западных негоциантов, поэтому со второй половины XVI века усиливается движение промышленников за Урал. Но что бы её получить, необходимо было завозить «значительное количество ремесленных изделий».³⁸

С приходом русских в Сибирь, началась деятельная торговля с местными племенами. Сначала, как это бывало во всём мире – в основном, частная. То есть на свой страх и риск, промышленные люди, как тогда называли охотников и искателей прибылей, отправлялись в этот край далёкий, куда можно было попасть летом только по рекам и пешком, а зимой пробивая санные дороги, затрачивая по несколько месяцев, чтобы завезти товары, пользующиеся здесь спросом. Конечно, подобные вояжи могли закончиться трагически, риск был весьма высок, но и будущая прибыль манила. Слухи, бродившие по стране, раздували возможные барыши до немыслимых размеров, и это как магнитом влекло в Сибирь искателей лёгкой наживы.

Действительно, торговля приносила неплохие доходы, отсюда вывозили меха, шкуры, рыбу и другой товар, пользующийся спросом на ярмарках страны и рынках Европы. А в Сибирь ввозили железо в слитках, олово, топоры, колокольчики, котлы сделанные из красной меди, бисер. В общем, каждый торговый человек торговал всем понемногу, что хоть как-то могло приносить прибыль. В основном это были товары русского производства, и лишь в небольших количествах иностранные, или как тогда говорили – «немецкие товары». Они покупались на Архангельской ярмарке, в отличие от отечественных, которые приобретались на местных торжках. Купцы здесь приобретали холсты, сермяжные сукна, кожевенные изделия и кожи, и это всё в громадных количествах, обозами отправлялось в Сибирь, где, в конечном счёте, превращались в пушнину.

До нашего времени дошли грамоты, которые свидетельствуют о вывозе ремесленных изделий в Сибирь. Например, в 1603 году торговый человек Докучайко Семёнов, ехавший «в сибирские города», просил разрешения: «взяти с собой железново товару: бочку ножей угорских, 24 сошника, 200 кос, 50 топоров, 100 ножей пермских».³⁹

Другие купцы били челом:

«Ехать де было им торговать на все сибирские города, а товару у них будет 300 укладов серпуховских, 100 кос, 500 сох железа, да 50серпов, да 200 ножей чекриев, да 100 ножей тахилей угорских, да 100 топоров дровосечных, да 500 скоб судовых, а продавати де им топоры и ножи нашим служивым русском людям и пашенным крестьянам и ямским охотником».⁴⁰

Одинокий посетитель покачал головой. Он постоянно восхищался тем, как за сравнительно небольшой промежуток времени, этим неугомонным торгашам, удалось не только пройти эти края, где и дорог-то не было, а лишь одни направления и те весьма условные, дойти до самых восточных окраин Евразийского континента, и даже оказаться на соседнем континенте, между делом ещё успеть освоить морские пути, но, кроме всего этого, ещё и научиться торговать с окрестными народами. А ведь не все были миролюбиво настроены к пришельцам.

В исторической литературе нередко можно встретить мнение о так называемом «неэквивалентном», или попросту говоря «грабительском» характере средневековой сибирской торговли. Долгое время считалось, что она давала до трёхсот – четырёхсот процентов прибылей. На самом деле это были лишь отдельные примеры редких счастливцев, которым удавалось так хорошо заработать. Потом их удачу людская молва раздувала до невероятных размеров. При более детальном изучении сохранившихся документов хорошо видно, что на самом деле «лёгкой» прибыль купцов назвать трудно.

В середине XVII столетия годовая торговая прибыль у возвращающихся из-за Урала, составляла всего лишь около двадцати двух – двадцати пяти процентов. Здесь сказывались очень высокие накладные и организационные расходы, медленное обращение капитала.⁴¹ Необходимо вспомнить, что злоупотребления местных должностных лиц в те времена могли достигать просто невероятных размеров, и от них тоже приходилось откупаться. Естественно были и прочие, незапланированные траты. К тому же торговый караван мог быть просто-напросто разграблен аборигенами или своими же соотечественниками-разбойничками, и даже безвестно сгибнуть где-нибудь в сибирской тайге, бескрайней тундре, или в штормовой реке.

Несмотря на все трудности в торговле, сибирские товары всё же заняли прочное место на русских ярмарках. А вместе с купцами появились и устойчивые, манящие слухи о богатейших сибирских землях. Это вызывало неподдельный интерес в кремлёвских палатах, а привозимые на ярмарки сибирские меха только разжигали непреодолимое желание тоже погреть на этом деле руки.

О доходах крупных купцов, ведших свои дела в низовьях Оби, можно косвенно судить по некоторым документам. Например, «Прибыльные дела воевод и таможенных голов». Так в 1627 году таможенный голова Михайлов в отчёте указал: «И собрал я, холоп, твоего государева десятинного сбору по мангазейской цене одиннадцать тысяч триста сорок три рубли, да денег сто тридцать пять рублев четыре деньги».⁴²

В подобном докладе, составленном в Казанском дворце, о сибирской службе посадского М. Левонтьева, указана сумма не менее впечатляющая:

«И всего на 134-и и во 135-м и во 136-м году прислано ко государю к Москве из Мангазеи десятые пошлины збору головы Воина Михаилова двести пять сороков 25 соболей, 14 бобров, два кошлока, 3 черевеи бобровые. Сибирская цена тои мягкой рухляди десять тысяч триста двадцать рублев. Да по сибирской цене не цененных сто шестьдесят один сорок тридцать три пупка, сто восемьдесят восемь двадцать выимков собольих, московская цена тем пупкам собольим и выимкам тысяча двести девять рублев четырнадцать алтын три деньгою».⁴³

Естественно купчины собирали не меньше. Исходя только из этих цифр, нетрудно представить, какие суммы могли зарабатывать крупные торговцы.

Одними из самых богатых торговых людей в первой половине XVII века были братья Наум и Демид Глотовы. Они держали здесь приказчиков, которые скупали для них пушнину в Мангазее и окрестностях. Крупные торговые операции тут вели братья Гусельниковы. В 1630 году один из братьев – Василий, даже был включён в состав гостиной сотни Москвы. То есть, как бы сейчас сказали, Василий вошёл в сотню богатейших коммерсантов столицы. А среди купцов в Мангазее он занимал первое место. Здесь даже были представители царствующего дома Романовых. Например, ярославский купец Епифаний Светешников был торговым агентом нового царя, Михаила Романова, «по закупке для его обихода товаров».⁴⁴

Человек в полутёмном зале задумчиво погладил пахнущие порошком от моли шкуры. Перебирая мягкий, драгоценный ворс в пальцах, он думал, что по большому счёту именно купцы начали осваивать этот край. Но вот что странно, почему-то исследователи прошлого как-то неохотно отдают им почести. Чего уж говорить про лавры первооткрывателей и первопроходцев. А зря! Ведь вся мировая история учит, что лишь на одной силе оружия завоёванные народы не удержать. Нужно нечто большее, накрепко цементирующее связи народов между собой.

Возросший товарооборот вынудил царское правительство вплотную заняться этим краем. А усиливающиеся торговые связи между торговыми людьми и местными народами, привели к тому, что государство обратило пристальное внимание к этим взаимоотношениям, так как огромные доходы предприимчивых людей проходили мимо государевой казны. По законам того времени это считалось «воровством», то есть государственным преступлением. Кроме этого существовали и другие проблемы, которые препятствовали правильным отношениям между различными рынками страны. Поэтому правительству приходилось вмешиваться в эти дела. Например, в 1596 году была проведена очень важная реформа. Все большие перевозы, принадлежащие частым владельцам, были взяты в казну, иными словами, проведена национализация этого доходного бизнеса, установлены одинаковые размеры мыта, то есть налога, а сбор мыта поручался верным целовальникам, владельцы же перевозов получали в виде индемнизации в свою пользу половину дохода.⁴⁵