– Прошу… помоги, – обернулся он к Лю Ма. – Спаси детей моих и жену, прошу тебя, – слёзы стояли на щеках. Просил он лисицу и был готов заперт ею, если только спасёт родных и близких. Видел он холодные глаза возлюбленной, всё понимающей. Смотрела она на соперницу, на детей любимого, маленьких и беззащитных, понимала, почему стремился муж сюда.
И зарычала лиса. Пятнадцать хвостов взмыли к небу. Заискрились. Глаза вспыхнули льдом. Завыла лиса под восхищение и страх смертных. И призвала шесть метких молний, ударивших прямиком по людям Мора. Шесть человек с прожжёнными черепами рухнули на землю.
Ещё крепче за детёныша схватился Мор, прикрываясь от злобной и мстительной лисицей живым щитом.
– Позволь мне самому сразиться с братом, – крикнул лицунэ Гордон. – Просто уведи женщин. Я смогу сам.
Недовольно посмотрела лицунэ, но против не была – проверяла она мужчину свою на храбрость и стойкость. Завыла вновь, и с небес рухнула ещё более меткая молния, разбившая колодки и путы. Свободней ветра стал граф, перекатился и ударил по рукам брата. Упал ребёнок, ножками зашевелил и уткнулся в мамкину юбку.
Бежали люди младшего графа, за ними гнался огненный конь. Оставались на поле лишь женщина с детьми, да двое мужчин. Мор выхватил меч свой, готовился напасть на безоружного, но не тут-то было. По воздуху стрелой плыл гномий меч, в руку Гордона влетел. И столкнулись двое рыцарей. Скрипело железо, сыпались искры. Не видели они, как детей Гордона обхватывали хвосты лисицы, уносящих их от боя, тянущие Эмиральду подальше от боя.
– Кто ты? – спрашивала немевшая женщина, но лицунэ молчала. Вздыхала. Волновалась за любимого, ревновала к высокой жене, обвенчанной с ним.
Долго бились братья. Не понятно было, кто одержит верх.
Во вспышке молний, при падающих каплях крови показался победитель. Сиял гоблинским мечом Гордон, держался за рассечённое бедро. Не целым был. Хоть заколол, но и раны получил серьёзные. Побежала Эмиральда к нему, целовать начала грязную голову мужа, но не принял ласки жены своей Гордон. Схватил её за плечо и отодвинул. Посмотрел чуть ли ни на плачущую лицунэ, чьё сердце обливалось горечью и жаждало любви. Вновь нежность показалось. Вновь ласковой она стала. Меняла своё обличие, чтобы внимание привлечь. И предстала обнажённой, скрываемой пятнадцатью хвостами, а на шейке её висел флакончик с голубой водой.
– Эмиральда, бери детей и иди в замок. Я скоро приду.
– Но Гордон!
– Иди! Мне нужно решить несколько вопросов.
– Тебя захватила эта ведьма?
– Иди! – крикнул усталый рыцарь и заковылял к любимой. Прижал он к себе женщину, укрывая её своим телом.
– Ты болен вновь. Я предвидела это.
– Ты спасла меня и мою семью…
– Пойдём домой?
– Обязательно, – вдыхал аромат мягких волос, ощущал нужные касания хвостов. Вслушивался голос любимый. Садилась Лю Ма на колени. Сорвала с шеи флакон и облила рану глубокую голубым нектаром. – Лю…
– Да, любимый?..
– Давай останемся тут ненадолго?
– И почему же? Ты не хочешь возвращаться?
– Хочу. Очень хочу.
– Тебя тяготят здесь, кто-то удерживает? – вновь подняла, насупилась.
– Здесь мои сыновья и хозяйство. Я ещё не позаботился о них. Милая Лю, – схватил ноющую и недовольную лисицу и обнял. – Посмотри, как люди живут.
– Это не мой дом.
– Прошу тебя… Я не могу так сейчас уйти.
– Я дала тебе три дня.
– Дай ещё, мы всё равно будем вместе.
Не хотела лицунэ ещё дальше в мир людской заходить. Увидела достаточно. Претил он ей, но это был мир её любимого. Он родился здесь, вырос и обзавёлся семейство. Больно было Лю Ма, ничего поделать с этим не могла. Враждебны были люди и злы. Как они мучили детей, бедную женщину! На какие подлости способны! Их только золотыми копытами давить.
Нехотя брела лицунэ за любимым, знающего свои земли, как она Восток. Смотрела на дома, на засеянные поля, на мельницы. Всё отлично. И меньше радости на лицах человека. Не свободен он, догмами и правилами заполнен. Никакой гармонии с собой. Вздыхала Лю Ма, сверкала белизной излишней. Впереди них шла Эмиральда с детьми, понурая, злая и больная – любит мужа своего, верна ему была, а тут! Любовница супруга! Сходила с ума женщина от мысли этой, роняла слёзы страдальческие, спрашивала бога: “За что?”. И лишь в детях утешение находила.
Да, та была хороша, волшебна, но она – нечисть! Нецерковная, неграмотная, никаких приличий не имела, предстала обнажённой и с ума свела детей, не видящих никогда красоты такой! Боялась Эмиральда без мужа остаться. Строила в маленькой головке своей планы, решала для себя, какой хозяйкой будет, что требовать станет, какие заповеди бога мужу прочтёт. Одумается ли нет? За кем послать? Кому писать?
Добрели они до крепости. Отворили врата домашние, выскочили к ним остатки Моровской злобы. Зарычала за Эмиральдой Лю и вновь призвала молнии. Безжалостно били предателей, разрывали и в искры превращали, распугивая людей. Жались они, прятались и цену набивали незнакомке беловолосой. Жалась та к господину их, обнимала властно, никого не подпускала, глядя на всех с подозрением. Гордону предстояло много дел: восстановить власть свою, отдать наследство старшему сыну, не обидеть младших, обговорить судьбу его и детей с женой, матери на поклон прийти и показать ему Лю. И приготовиться к вечному житью в лесу.
Баб из темниц вытащили. Обласкали они и деток графа, и графиню, с осторожностью побрели к спасительнице. Зарделись так, увидев голую девицу, принялись возмущённо шептать за разврат, а Лю только и приходилось скалиться. Вела себя как напуганный, загнанный в угол зверёк.
– Лю, посмотри на меня, – взял в ладони лицо напуганной лисицы. – Никто тебя тут не обидит, а если посмеет, – обратился уже ко всему двору, – от моих рук падёт. Отдохни немножко в покоях, а я должен к матери подняться.
– Они злые.
– Они напуганы, как и ты. Доверься мне.
И позволила Лю набросить на себя ткань, скрывающую наготу, отвести себя в покои гостевые. Оказалась в комнате тёмной, лишь редкие узкие окна свет даровали. Душили её камни многочисленные, но согласилась она потерпеть немножко. Забралась на мягкие перины она, свернулась и уснула. Много сил потратила, чтобы гром и молнии вызвать.
.
.
Мать сына целовала. Дети обнимали отца. Жена стояла поодаль и не могла ничего сказать.
– Я должен кое-что сказать, – начал Гордон и принялся говорить о дне, когда его столкнули, как он выжил, кто ему помог, кого он полюбил всем сердцем. Смотрел на Эмиральду, терявшую надежду, на мать возмущённую.
– Побойся бога, – вспылила мать. – Спасла она, одарил бы. Но ты женат! Хочет быть с тобой? Любовницей сделай.
– Меня женили без меня, когда мне стукнуло пятнадцатая зима, матушка. Я был примерным мужем и отцом, и сыном своего отца, но я мёртв уже. Король об этом знает. Мир камням, графств не мой уже – нашёл себя на Востоке и там останусь жить.
– Гордон! – воскликнула Эмиральда и зарыдала во всю мощь.
– Я вернулся вас спасти и посмотреть, как жить вы будете без меня. Но это не значит, что после брошу вас, – трепал головку младших сынков своих и дочерей. – Моё место займёт Артур. Детям я наследство раздам. Эмиральда будет вдовой, а потому свободной станет – младших братьев больше нет у меня. Ты можешь выйти замуж, в монастырь уйти или остаться здесь – детей растить и нянчить внуков. Это – дом твой.
Надвигалась ночь. Тела убитых на полях тащили крестьяне на тележках. В стойле пил и ел конь с золотыми копытами. Приходили в себя домашние, привыкали к выбору хозяину, пойти против него не смели. Ожидал Гордон старших сыновей, чтобы волю свою сказать последнюю. Приказал слугам собирать вещи, от рубашек до кубков, чтобы быт в лесу устроить по его привычкам. Отпевал священник мертвецов, придавая на суд Господу. Оплакивала мать сына нерадивого, целуя в лоб его. А небо чёрное светлело, корабли облачные сходили с графства, открывая звёзды далёкие и светила ночные.
Обнимал Гордон Лю, ласкал ушки слегка заострённые, гладил по мягким волосам. Жалел её за свой несносный характер. Привыкал к ней под плач и утешение жены его, что в башне сидела закрытой и никого не желала видеть.
Почти неделю пробыла Лю в замке Гордона. Ощущала себя чужой: ела руками, не любила носить тяжёлые платья дам, скакала в платье ночном, румянец вызывая у слуг. Босыми ножками шаркала по камню. Разглядывала гобелены, картины, сносила высокомерие Эмеральды, ходящая горделиво и показывающее каждым движением превосходство.
– Не любишь ты никого, на самом деле. Сама ведь плакала, когда венчалась с ним, а теперь жить не можешь без него? – закричала Лю, когда кинулась баба в ноги лисицы. – Теперь же он мой, а ты не хочешь его отдать.
– Он не твой!
– Он мой. Он сам мне это сказал.
– Ты не его круга. Ты всего лишь оборотень.
– Я не хуже тебя. Да, я не понимаю этих знаков, – показывала на книги Лю, – но это не лишает меня достоинств и причин, чтобы любить. Если ты любишь его – пожелай ему счастье со мной и счастье своё найди сама.
– Не оставляй деток без отца! Прошу!
– А я не оставляю! Я не тюрьма и не закон, но дом теперь ему Восток, а замок – домик гостевой, – сверкнула синими глазищами хранительница и выбежала из библиотеки. С детьми столкнулась Гордона и увидела в них маленьких лисят. Как он могла оставить деток, когда сама была лишена и матери, и отца?
Вновь муку ощутила Лю Ма. Бросилась на грудь к Гордону и заголосила:
– Жестока ли я? Отрываю ли детей от тебя?
А Гордон лишь голову склонил. Упала на колени Лю Ма и заплакала горько.
– Не лучше людей я. Жадна я!
– Тогда что делать мне? У меня уже есть семья, но я люблю тебя. Покинуть Восток не смею, но часть моя большая и людям отдана. Получается, жить мне на границе людей и нелюдей, Лю Ма, коль велит судьба. Возможно, в этом предназначение моё? Стать мостом между мирами?
Возможно, Бог или Природа со Вселенной жаждали примерить два мира разных. Возможно, всё было дело случая, кто знал? Да только легче не становилось. Сидела Лю Ма перед Гордонам, слушала зовы матери его, сама темнела. Больно было сердце её. Уже готовилась оставить любимого. И умирала от мысли этой.
– Слышала я, что на базарах вещи нелюдей встречаются, – говорила старуха, понимая сына и двух невесток. Не могла она сына поделить на две половины, прогнать спасительницу не смела. Покорила её беловолосая лисица, на дьявола была не похожа. А как превращалась в лесное божество, так вообще затмевала всех. – Постройте деревню общую и замок заложите. Так не покинет лес Гордон, но сможет детей видеть своих, а они – его, а люди станут привыкать к нелюдям. И, возможно, не пойдут более огнём и мечом рубить вас.
Не давала согласие Лю Ма, это должен был решить весь народ восточный, могла лишь подумать и посмотреть границы, да на людей посмотреть. Но пообещала она, что письмами могут обмениваться любимый с замком.
.
.
Закладывались вещи, инструменты в сундуки. Закупались ткани для платьев Лю Ма, чтобы по лесу могла гулять и птицей, и лисицей, и человеком.
Отец наставлял своих детей, просил жить в мире, иначе они закончат так, как Мор.
Запрягли коней, во главе красовался огненный. Провожали домашние Гордона и его женщину, надеясь на скорое строительство деревни.
И покинула пара людей на время.