Друзья переглянулись и прибавили шаг. Александр заметно повеселел. И мысли его хоть и стали путаными, но все они были светлыми, как начавшийся день. Напомню вам, что в столь раннюю пору, в субботний день, да ещё по дороге в гости, в хорошем настроении, запечатлеть Александра, до этого дня было невозможно.

Кто рано встаёт

Субботний день начался для тёти Ани так же, как начинался каждый день в течение многих лет. В шесть часов она проснулась, сразу поднялась и прошла к единственной в комнате иконе. Это была Владимирская икона Божией Матери. Икона была самодельная. Лет около тридцати тому назад, тётя Аня увидела цветную фотографию иконы во всю страницу в журнале, который читал Дмитрий Алексеевич. Журнал этот подарил Дмитрию Алексеевичу один, прооперированный им, дипломат. Журнал рассказывал иностранцам о жизни в Советском Союзе и печатался заграницей, поэтому качество бумаги и самой фотографии было высоким. По просьбе супруги, дядя Коля закатал изображение иконы лаком и сделал деревянный резной оклад. Вот к этой иконе каждое утро подходила после сна тётя Аня. Молитвы её были короткими и общими. Ни о чём конкретном она никогда не просила. Нельзя было назвать тётю Аню религиозной, вера её была не показной. А современных попов она недолюбливала. Ей было с кем сравнить.

В православную веру её привела тётя Катя, жена Михаила Ивановича. В послевоенном Владимире не было постоянно открытых церквей, поэтому собирались на дому у прихожан. Общину, в какой состояли тётя Катя и Анна, возглавлял отец Савелий, успевший повоевать неунывающий дядька. Обычно по вечерам, он читал своей пастве Евангелие и, когда возникали вопросы, охотно объяснял значения прочитанного, переплетая слова из Писаний с народными поговорками и пословицами. Неизменно, после каждого разговора, он повторял, что: «Вера без дела мертва». И все прихожане разбредались по адресам, назначенным отцом Савелием, для помощи вдовам, инвалидам и детям погибших отцов. Савелий частенько подтрунивал над чрезмерной серьёзностью и усердием юной Анны. Это очень обижало и её, и тётю Катю. Но однажды, после вечерней проповеди, отец Савелий оставил их для разговора. Он начал с того, что попросил у них прощения за вольные и невольные обиды, чем привёл тётю Катю и Анну в недоумение. Он рассказал им о своей полной испытаний и искушений жизни, о своих метаниях в поисках истины. И как из всего бывшего с ним, ему открылось только одно – все мы дети Божьи. Именно так. Во-первых – все мы (без исключения). Во-вторых – дети (по разуму и желаниям). В-третьих – Божии, а не сами по себе. За чаем, как бы между прочим, отец Савелий открыл тёте Кате и Анне, что пройдёт некоторое время и его изгонят из города. А рассказал он всё это потому, что знает, что они единственные от него не отрекутся. Поверить в это, на тот момент, было трудно, но, примерно через полгода, отца Савелия арестовали и сослали в Норильск. Когда началась реабилитация, тётя Катя и Анна попросили Дмитрия Алексеевича узнать о судьбе Савелия. Через своего подопечного полковника Госбезопасности, Дмитрий Алексеевич ознакомился с его делом. Дело на отца Савелия было заведено по доносу из епархии. Писал его молодой человек, недавно окончивший семинарию, занимающийся сбором разрозненных религиозных общин под крыло епархии. Он несколько раз присутствовал на проповедях в общине отца Савелия. Однажды, он стал свидетелем рассуждений Савелия об общепринятом выражении «раб Божий». Молодой священник спорить с ним в открытую не решился, но в своём отчёте отозвался об отце Савелии, как об ересиархе. По словам Савелия, выходило, что Иисус освобождал людей от греха не для того, чтобы сделать божьими рабами. Бог отец наш, а не хозяин. Рабы нужны дьяволу. Более того, кто из людей хочет возвыситься над братьями своими, тот поступает не по-божески. Так думал и говорил отец Савелий. И осудили его, при этом, за антисоветскую агитацию. Вот и пойми их.

В 1955году, благодаря настойчивым действиям тёти Кати и Дмитрия Алексеевича, отец Савелий вернулся во Владимир. Указом Президиума Верховного Совета, он был реабилитирован, и ему были возвращены его боевые награды. Из лагеря возвратился высохший беззубый старик, хотя ему в ту пору было чуть больше пятидесяти. Окружённый заботами тёти Кати и Анны, он поправил своё здоровье, насколько это было возможно, и, уже как свободный человек, опять укатил в Норильск. Там, по его словам, он был нужен. До самой его кончины, в середине девяностых, тётя Аня переписывалась с ним. Тётя Аня любила перечитывать его весёлые, а порой, и хулиганистые рассказы о его житье.

Утро тёти Ани продолжилось на кухне за будничными делами. Она поставила тесто для хлеба и для традиционного субботнего пирога. Сегодня она собиралась испечь большой пирог со щавелем. У тёти Ани имелся особый секрет его приготовления. Дело в том, что для начинки она сначала пассировала щавель с добавлением… Извините, я вдруг подумал, что раскрыв секрет начинки, без ведома тёти Ани, я превышу свои полномочия. Когда-нибудь, возможно, она сама проговориться, и вы всё узнаете. Между прочим, она сама не сразу всему научилась. Искусству выпечки её обучила тётя Катя, которая в голодные послевоенные времена могла сотворить настоящее чудо, даже, из низкосортной муки. И спустя некоторое время, тётя Катя признала, что её ученица, превзойдёт свою учительницу.

Обсудив сама с собой, что бы можно приготовить к обеду, тётя Аня, подготовила все необходимые продукты. Все, что было нужно, имелось в наличии. Значит, можно было не будить дядю Колю, для отправки его в магазин. Тётя Аня сама по магазинам никогда не ходила. Она писала список и вручала его супругу. А у дяди Коли поход в магазин, даже ближайший, не был минутным делом. Дядя Коля знал всех продавцов из магазинов вокруг его дома. Поэтому просто взять товар и отдать деньги, дядя Коля не мог. Продавщицы всех возрастов и разнообразных политических и религиозных убеждений охотно общались с дядей Колей по любым вопросам. Дядя Коля умел и говорить, и слушать. А слушать и говорить иногда выходило долго. Настолько долго, что тёте Ане нередко приходилось переносить обед на время ужина. Но надо признать, что возвращался дядя Коля домой всегда с продукцией высшего качества и соответствующего количества. Его никогда не обвешивали и не подкладывали просрочку.

В начале восьмого тётя Аня вышла из дома для утреннего осмотра сада и огорода. Она обратила внимание, что окна кабинета Дмитрия Алексеевича открыты. Подойдя ближе, тётя Аня услышала позвякивание чайных ложек и разговор Ольги и Татьяны. «Ранние пташки! – подумала тётя Аня, – уже завтракают! Кто рано встаёт – тому бог даёт». Вернее, это я вам так пересказываю её слова. А на самом деле, первую часть фразы тётя Аня подумала на немецком, а вторую часть – русскую поговорку – на русском. С немецким я плохо справляюсь, в его воспроизведении, но за точность перевода, я ручаюсь. В моей ретрансляции, звучание немецкого языка напоминает работу какого-нибудь многопрофильного станка или даже целого фабричного цеха. Всё механически чётко, отлажено, последовательно. А встречающиеся в немецкой речи эмоциональные выражения похожи на звуки издаваемые техникой при скачках напряжения. Тётя Аня иногда переходила на немецкий. Спонтанно, в неожиданных ситуациях. Но в определённых случаях у неё было в традиции – говорить на родном языке. Со своей собакой, например. Когда ещё был жив Фест, немецкая овчарка, тоже знавшая два языка, обращалась она к нему только на немецком. Или вот в саду, куда она сейчас отправилась, со своими любимыми деревьями и кустами тётя Аня говорила по-немецки. И даже овощам и зелени на грядках старалась сказать хотя бы пару слов. А ведь если разобраться, чего с ними разговаривать? С овощами-то. Они же здесь – так, на одно лето.

Тётя Аня набрала в огороде зелени и вернулась в дом. Тесто ещё не подошло. Тётя Аня заглянула в зал в надежде обнаружить в комнате, пребывающую в идеальном порядке, какой-нибудь повод для уборки. Такие поводы, как правило, ей безотказно предоставлял дядя Коля, но вчера у него на это не было времени. Тётя Аня прошлась по периметру комнаты, держа наизготовку салфетку для вытирания пыли. Она сняла со стены большую фотографию в рамке. Это была свадебная фотография 52-го года – Анна и Николай Тихоновы и Дмитрий и Мария Амосовы. Последовавшие за свадьбами полтора года, были самыми счастливыми в жизни сестёр.

К своей женитьбе Анна отнеслась, не сказать, что безразлично, но как-то сдержано. Как к радостному, но всё же заранее известному событию. О Марии такого сказать было нельзя. Она и до свадьбы витала в романтических сферах и, чтобы её совсем не оторвало от бренной земли, тётя Катя и Анна старались загрузить её повседневными заботами. А после свадьбы, даже родная сестра перестала её узнавать. Взглянув на Марию, по её лицу было отчётливо видно, что она счастлива. И счастлива как-то монументально-возвышено что ли. Каждый, глядя на неё, начинал верить, что счастье в этой жизни возможно. Даже старшая медсестра госпиталя, которая открыто ненавидела сестёр Фогель, с момента, как «эти немочки» появились в госпитале, сделалась для Марии первой заступницей и покровительницей. Надо сказать, весь госпиталь любовался супружеской четой Амосовых, их отношениями. Их любовь, на первый взгляд, выглядела совсем не шаблонной. Не такой страстной и не такой эффектной, как это описано многими мастерами слова или показано в кинематографе. Это была почти безмолвная любовь. Разговаривали супруги друг с другом в присутствии посторонних людей крайне редко. И то это были короткие фразы касающиеся рабочего процесса. Но стоило им появиться вместе в расположении госпиталя, все начинали восхищённо подсматривать за каждым шагом, каждым прикосновением и каждым вздохом влюблённых. Причем, этим занятием были увлечены не только представительницы женской части госпиталя, но и выздоравливающие бойцы, всех возрастов и даже прошедшие огонь и воду в сердечных делах записные волокиты.

Свободное от службы в госпитале время, супружеские пары Амосовых и Тихоновых проводили вместе. Чаще всего собирались в доме гостеприимной тёти Кати за столом. Темы для застольных бесед обычно подкидывал Николай, привыкший спорить со всеми, и по любому поводу.

В июле, когда сёстры ходили с уже округлившимися животами, пришла телеграмма из Перми о смерти Пауля Фогеля. Это известие сделалось ужаснее тем, что Мария и Анна ждали отца этим летом. Он уже сдавал свои дела в Пермском крае и торопился к переезду во Владимир, в ожидании появления внуков. Получив трагическое известие, сёстры напряжённо, в тревоге друг за друга, попытались собраться в дорогу. Все опасались за их здоровье. Дмитрий Алексеевич и Михаил Иванович, посовещавшись, уговорили их отложить поездку в Пермь и отправили сестёр под наблюдение врачей в роддом. Проститься с Паулем Фогелем поехали Дмитрий Алексеевич и Николай. Вернулись они через десять дней в совершенно другой мир. Всё изменилось и уже ничто не могло стать прежним.

Всегда непросто рассказывать о человеческой беде. Никогда другой человек не почувствует такой же боли. Да, он может понять, что вам больно, может чувствовать похожую боль, но никогда – такую же. Боль – и физическая, и душевная – очень индивидуальная вещь. Кого-то боль ломает, кого-то делает сильнее. Кто-то научился её не замечать и живёт с ней целую жизнь. А некоторые способны какое-нибудь незначительное и пустяшное недоразумение, приключившееся с ним, возвести в ранг вселенской боли. И вот уже расточает такой «мученик» проклятия Богам, упрекая их в несправедливости и ложных надеждах. Наверное, для того и был придуман, и наделён сверхъестественной силой дьявол, чтобы человек мог оправдывать собственные нелицеприятные поступки. Но, я уверен, что среди читателей этих записок, я таких не увижу.

Догадались уже, наверное, что я сейчас просто тяну время. Дело в том, что я испытываю затруднения в своём дальнейшем повествовании. Как и каким языком, мне следует описывать последующие события и переживания героев, чтобы это было понятно вам, я не знаю. Происходит это оттого, что у нас с вами, скорее всего, не одинаковые понимания жизни и смерти человека. Здесь встаёт вопрос выбора личной веры, а касаться такого хрупкого предмета, я не считаю возможным, несмотря на то обстоятельство, что я практически не имею веса в человеческом обществе, или вернее будет сказать – невесом. Я думаю, что читатель уже понял, что смерть отца не единственная смерть, о которой я должен рассказать в этой главе.

Дмитрий Алексеевича и Николай вернулись домой. Их встретили два страшных известия. От кровопотери, после того, как родила девочку, умерла Мария. В ту же ночь, когда Анна узнала о смерти сестры, она родила мёртвого ребёнка. Тогда этого никто не знал, но всё это не было случайностью или роком. Операции напросилась делать врач, узнавшая, что сёстры являются немками, и такой результат её участия был её личной местью. Особенное удовольствие доставило врачихе, сделать Анну неспособной впредь стать матерью. Врачиха была садисткой, и сёстры стали её первыми жертвами. Её по-тихому осудили через пару лет, когда очередной жертвой её безумия стала племянница второго секретаря обкома.

Расскажу вам, как изменилась жизнь после череды бедствий, постигших наших героев. Дочку Дмитрия Алексеевича назвали Елизаветой. Так хотела её назвать сама Мария. Все заботы о маленькой взяла на себя тётя Катя. Она подыскала кормилицу для девочки. Это была тридцатилетняя баба, которая начала неплохо зарабатывать этим, ещё с голодных послевоенных времён. Она непостижимым образом сочетала в своём характере наглость и доброту.

На первых порах, единственным помощником тёти Кати стал Николай. Поручить ему серьёзных занятий с младенцем, тётя Катя не рискнула бы, но как посыльный и снабженец, он был на высоте. Когда из больницы вернулась Анна и смогла начать выполнять посильную работу, в только начавшейся жизни маленькой Елизаветы, в придачу к тёте Кате, появилась ещё одна заботливая нянька. Ещё раньше, в разговорах с сестрой, Анна представляла, как будет воспитывать своих детей – в строгости и послушании. Но с маленькой Лизой, по словам самой Анны, она забывала, что она немка. В минуты, когда Николай заставал свою Анну ласкающую малышку, он восхищался, какой красивой может быть его жена.

Дмитрий Алексеевич долго не находил в себе сил подойти к дочери. И получилось так, что это сама Лиза подошла первой, когда научилась ходить. Был ей уже год, с небольшим. Только тогда взял Дмитрий Алексеевич её на руки в первый раз. А до этого дня, он избегал даже находиться с малышкой в одной комнате. Но никто не решался говорить с ним на эту тему. И потом, в какой-то мере это устраивало всех. И тётю Катю, и Анну, и Николая.

Потеряв свою Марию, Дмитрий Алексеевич на некоторое время потерял и себя. Он винил себя, что оставил жену одну. Работал он механически, все его служебные дела распределили между собой его коллеги. Дома, благодаря трудам тёти Кати и Анны, у него не было никаких обязанностей. Все понимали, что на свою печаль он имел все основания.

Знаменитая улыбка вернулась на лицо Дмитрия Алексеевича только, когда он начал заниматься с Лизой. Общение с дочерью оживило Дмитрия Алексеевича. Тётя Катя, Анна и Николай поначалу такую перемену радостно приветствовали, но потом поняли, что общаться отец с дочерью будет за счёт того времени, когда с Лизой могли бы нянчиться они сами. Есть такая русская поговорка: «У семи нянек – дитя без глазу». Я не знаю, какие няньки в этой поговорке имелись в виду, может, какие-то конкретные, но маленькая Лиза, при наличии нянек в меньшем количестве, не оставалась наедине с собой ни минуты. И девочка, ещё не умеющая толком понимать человеческий язык, уже знала, что пришла она в этот мир не просто так, а чтобы приносить людям радость и минуты счастья, одним своим присутствием. «Эх иа уду!» – так вслух это открытие прозвучало на её языке того времени. Один старый Михаил Иванович, в отчаянии призывал ближних одуматься и не делать из маленькой девочки кумира. Он обличительно предвещал им, что их безумная привязанность к Лизе, сделает из неё законченную эгоистку и недостойную гражданку грядущего Коммунистического общества. И вы знаете, он был услышан всеми, и каждый с ним согласился. По-своему, конечно. Когда, например, он говорил об этом жене, тётя Катя энергично ему поддакивала: «Прав ты, Миша, не понимают они ничего. Испортят мне ребёнка. Им бы собой время заняться, пока молодые, а воспитывать надо человеку с опытом. Я согласна». Примерно, то же самое, в различных вариациях, говорили другие наставники, оставляя за собой главенствующее право на воспитание Елизаветы. После этого, в присутствии Михаила Ивановича, все стали остерегаться излишнего общения с девочкой, показывая ему, что они не из тех, из кого младенец может вить верёвки. Правда, когда однажды Михаил Иванович на короткие пять минут был оставлен с ребёнком наедине, суровое сердце старика дрогнуло, и он совершил оплошность. Он был обнаружен всеми, с ребёнком на руках, и с умильными гримасами на солидном, до этого момента, старческом лице. Все в эту минуту подумали одно и то же. Уж не расчищал ли Михаил Иванович, своими разговорами о воспитании, место для себя.

Человек рождается в этом мире с определённым набором качеств, данных ему Богом и родителями. По-другому можно сказать – заложены природой. И, хотите – верьте, хотите – нет, но в этом стартовом комплекте никому не выдаётся ни одной, что называют люди, отрицательной черты характера. Всё самое гадкое человек пускает в своё сердце под влиянием других человеков и по своей воле. Так что никогда не слушайте тех, кто говорит вам, что человек рождён подлецом и ничтожеством. Иначе, всю вашу жизнь вас будут окружать подлецы и ничтожества. Вы сами таким станете. Слушайте тех, кто призывает вас помнить, что человек – дитя Бога. Я, кстати, всегда это утверждал, и не устану это повторять. Только кто меня может услышать.

Хорошо, когда в самом начале вашего жизненного пути, рядом с вами будут добрые наставники. Елизавете Амосовой, конечно, повезло в плане учителей. Она быстро усвоила, что её непосредственная обязанность, в этой жизни, это внушать любовь и любить всех любящих её. Она беспрекословно следовала этому своему предназначению с момента своего рождения. Для каждого она старалась выкроить время. Она безропотно путешествовала с тётей Катей по её городским знакомым с целью наглядно подтвердить рассказы тёти Кати о ней, как о «чудесном ребёнке». С тётей Аней, Лиза постигала секреты ведения домашнего хозяйства, садоводства, и учила немецкий язык. С отцом она читала книги, играла в бадминтон, ходила в театр и кино и путешествовала по стране. С дядей Колей, она ходила на рыбалку, в лес и училась водить машину. А с Михаилом Ивановичем вела долгие беседы о последних новинках в области медицины и разбирала с ним педагогические просчёты своего воспитания, совершаемые, время от времени, тётей Катей, тётей Аней и дядей Колей. Теперь добавьте к этой деятельности занятия в школе и в танцевальном кружке, нескончаемые к ним визиты подруг и друзей. Она видела вокруг себя только любовь и заботу.

Когда Елизавете было шестнадцать, ушла из жизни тётя Катя, а через полгода Михаил Иванович. Выполняя данное Михаилу Ивановичу обещание, после школы Елизавета отправилась учиться в Москву в Медицинский. Все выходные и каникулы Лиза проводила дома. До четвёртого курса. На четвёртом курсе у неё появился ухажёр. После учёбы и распределения они планировали пожениться. Кончилось это тем, что через три года Елизавета вернулась в отцовский дом с полугодовалой Ольгой. Первое время она ещё надеялась, что её размолвка с мужем забудется, но муж восстанавливать отношения и не думал. Ольга так и не увидела никогда своего отца. Елизавета устроилась работать в городскую больницу. А дома, помимо воспитания дочери, к ней вернулись её детские обязанности: помогать тёте Ане по дому и огороду, ходить с отцом в театр и кино, с дядей Колей – ходить на рыбалку и в лес, и водить автомобиль.

Она долго не могла найти человека, который смог бы стать её спутником жизни. Хотя этими поисками для неё были озадачены все её подруги детства, хорошие знакомые и коллеги по работе. Даже дядя Коля предлагал ей две кандидатуры. Но всё разрешилось само собой. Однажды, Елизавета была командирована в Москву для ознакомления с новейшими медицинским оборудованием и лекарствами одной немецкой фирмы. Командировали её по двум причинам. Во-первых, она была красивой, во-вторых, она знала немецкий.

В Москве на неё обратил внимание немецкий инженер, представитель рекламируемой фирмы. За те два дня, что Елизавета была в Москве, немец подойти к ней не решился. Но когда на третий день он не увидел её среди посетителей выставки, он проявил всю свою настойчивость для розыска Елизаветы. Вечером, того же дня, он подкатил на московском такси к дому Амосовых. Рассказ немца о его внезапно вспыхнувшей любви слушали всей семьёй за столом. Тётя Аня подсказывала Дмитрию Алексеевичу, если он не понимал каких-то немецких выражений, а четырнадцатилетняя Ольга переводила дяде Коле полностью весь разговор за столом. Договорились, что им всем нужно, как следует подумать над предложением немца руки и сердца Елизавете. Немец вернулся в Германию. Начались письма, звонки. Самой Елизавете немец понравился уже тем, что был влюблён в неё, но неопределённость с возможной совместной жизнью, заставляла Елизавету тянуть с ответом. Забыл сказать, звали немца Александром. Они встречались с Елизаветой в Москве, когда он прилетал, при первой возможности. Эти недолгие встречи помогли Александру добиться ответного признания. Стали думать о свадьбе. Дмитрий Алексеевич поддержал решение дочери. Ольга радовалась за мать. Дядя Коля тоже не был против: «У меня у самого жена немка. Ничего – можно привыкнуть». Одна тётя Аня была не совсем довольна таким выбором племянницы: «Что у нас в России своих немцев не хватает». Она боялась, что Елизавета с Ольгой переберутся теперь в Германию. Но Ольга уезжать в Германию не собиралась, и мать согласилась с ней, что так будет правильно. Через год Елизавета переехала к мужу. Ещё через год у них с Александром родился сын. Назвали Иван. Как только Ивану исполнилось три года, Елизавета с мужем и сыном стали, минимум дважды в год, наведываться во Владимир. Это были дни всеобщего счастья. Только тётя Аня иногда ворчливо замечала Елизавете, что маленький Иван не всегда правильно говорит по-русски. То, что ребёнок также неправильно говорил по-немецки, тётю Аню не беспокоило. Ну и дядя Коля отличился. Однажды он умудрился, зная всего десяток слов по-немецки, втихаря от всех, утащить на рыбалку, знающего всего пару слов по-русски, Александра. Вернулись они ближе к ночи пьяные. Александр шёпотом признался жене в страшном. Он рассказал, что они с дядей Колей совершили преступление – ловили рыбу без лицензии. На что Елизавета ответила ему, что им остаётся только молиться, чтобы об этом не стало известно в КГБ, и отправила мужа спать. Когда Елизавета рассказывала о своём разговоре с мужем тёте Ане, дядя Коля находился неподалёку, и, по обыкновению, подслушивал. Он посчитал такую шутку над своим немецким другом несправедливой и поспешил скорее всё ему объяснить. Дядя Коля растолкал уже заснувшего Александра и начал, как мог, втолковывать ему, что в России можно ловить рыбу без лицензии, и что КГБ уже нет, и что если бы оно и было, то заниматься такой ерундой они не стали бы. Но поскольку успокаивал он немца очень эмоционально, отчаянно восполняя незнание немецкого языка, замысловатыми жестами, Александр испугался ещё больше. К тому же, из всего дяди Колиного объяснения, немец разобрал только повторенное несколько раз страшное слово «КГБ». Наутро, ему всё объяснили, конечно, но после этого случая, немец стал побаиваться общения с дядей Колей в отсутствии жены. А дядя Коля больше его и не приглашал. Он ждал, когда подрастёт Иван…

Тётя Аня очнулась от воспоминаний и повесила фотографию на своё место. Она собралась уже пройти на кухню, как вдруг на глаза ей попалась книга на серванте. Об этой книге говорили вчера за столом. Дядя Коля обещал занести её Олюшке. Надо будет ему напомнить. Тётя Аня взяла «Розу мира» с собой на кухню. На кухне она обмяла подошедшее тесто и поставила его на второй подъём. Время ещё было, и она решила заглянуть в книгу, с целью отыскать в ней фрагменты, о каких говорила вчера Татьяна. Но для начала, тётя Аня сварила себе кофе. Она налила кофе в чашку и уселась за стол. Тетя Аня начала листать книгу и наткнулась на вложенный между страниц пожелтевший листок бумаги. Листок был почти книжного формата, сложенный вчетверо. Тётя Аня раскрыла его. В центре листка был круг, составленный из букв латинского и русского алфавита, а сам круг был занят крестом, также состоящим из различных букв и цифр. Всё было написано блёклым карандашом, мелко и неразборчиво. Ни одного слова, которое бы можно было прочитать, буквы не составляли. Тётя Аня решила, что это один из многих черновиков, на котором Дмитрий Алексеевич делал свои медицинские записи. Можно было его выкинуть. Тётя Аня оставляла на память, только то, что было сделано аккуратно и красиво. А не эту абракадабру.

Дверь на кухню открыл проснувшийся дядя Коля. Тётя Аня захлопнула книжку, вместе с листком, и положила её на стол. Дядя Коля улыбнулся.

– Вовремя я, – сказал он, хитро прищурившись, подошёл к столу и взял тёти Анину чашку кофе и книгу себе.

Невольные спасители

Евгений и Александр прошли уже половину пути. Каждый думал о своём. Но тут Евгений краем глаза заметил, что Александр зевает, не переставая, и хлопает глазами с частотой более пятидесяти Герц, что, безусловно, является превышением государственных стандартов. Евгений решил разговори́ть друга.

– А всё-таки жалко, что вчера не удалось воспользоваться моим планом, – вздохнул Евгений и покосился на Александра. Тот остановился, не закончив начатый зевок. Вся его сонливость слетела, как снежная льдина с оцинкованной крыши весной.

– Жалко? – переспросил Александр.

– Ну да, – подтвердил Евгений, – как говорит моя знакомая продавщица из семнадцатого: «прикольно было бы».

– Прикольно? – Александр уставился на Евгения. – Ты хочешь сказать, что если бы я вчера весь вечер, как идиот, по твоему плану, изображал несуществующего внука перед человеком, которая знает об Андрееве всё, это было бы не придурочно, а прикольно? Ну-ну. С тобою всё ясно. Я смотрю, ты просто мастер придумывать комбинации, из которых неизвестно, как потом выбираться.

Здесь, я думаю, будет уместно вспомнить одну из таких «придумок» Евгения, в качестве иллюстрации. В один из вечеров, они зашли поиграть в бильярд в одно кафе. Столов свободных не было. И Евгений решил помочь в игре двум интересным девушкам. Помогал он им в своей манере, и смех девиц разносился по всему залу, привлекая всеобщее внимание. Но вскоре выяснилось, что на знакомство с девушками давно претендует компания из пяти парней, играющая через два стола. Им такое вмешательство Евгения не понравилось. К тому же, парни считали, что оплатив за девушек стол на два часа у маркёра, и купив им бутылку шампанского, они, тем самым, забронировали себе привилегию на знакомство. Все пятеро, с лицами серьёзней, чем лицо президента Кеннеди в Карибский кризис, подошли к Евгению и предложили выйти для разговора. Александр пошёл вместе с Евгением. На улице парни, не меняя серьёзного выражения лиц, начали плотно обступать друзей полукругом.

– Стойте, пацаны. Не надо драки. Сейчас всё уладим. Я всё придумал. Просто гениальное решение нашей общей проблемы.

Евгений самодовольно улыбнулся. А парни, заинтересованные, действительно остановились. Евгений одобрительно кивнул им и продолжил:

– Вот смотрите, ребята, план такой. Сейчас мы, с моим другом, спокойно, без резких движений, возвращаемся в кафе, а вы, в это же самое время, идёте на … (в смысле – далеко и обидно).

Надо ли вам говорить, что план Евгения, противной стороной принят не был. И его, с Александром, после недолгой паузы, взятой парнями для раздумий, начали просто бить, не приводя при этом, однако, никаких контраргументов или, скажем, своих конструктивных предложений. Если бы не знакомый милиционер, подрабатывающий в этом кафе охранником, драка закончилась бы не скоро. Но Александр в случившемся не обвинял Евгения никогда. Это была всего вторая драка в его жизни, и это были первые синяки полученные в бою. Он очень гордился перед собой, что не дрогнул и принял бой с превосходящим противником, хотя и было страшновато. А когда синяки зажили, он всегда смеялся, припоминая, как не сразу дошла до противника суть предложенного Евгением плана.

– Объясни, Женёк, что у тебя за дурацкая манера – сначала сделать, а уж только потом подумать. Да и то не всегда, – продолжил, совсем уже избавившейся от зевоты, Александр.

– Как ты сказал? «Дурацкая манера?» – удивился Евгений. – Хм. Ты сейчас в моём лице, весь русский народ обидел. «Дурацкая манера». Это, между прочим, есть черта русского характера. Ты вспомни народную мудрость: «Мужик силён задним умом». Так ведь?

– Нет, не так, – решительно возразил Александр. – Это не мудрость, а насмешливая поговорка о таких, как ты. А мудрость: «Семь раз отмерь – один отрежь». И вспомни, никогда твоя торопливость нас ни до чего хорошего не доводила.

– Ну, это, как посмотреть, – спокойно отреагировал Евгений. – Мы живы, здоровы…

– Да, если так смотреть. Мы, удивительное дело, ещё живы, и относительно здоровы, – Александр вдруг припомнил все их совместные удачные и неудачные приключения. И признался себе в том, что все они, уже были для него бесценными. Ни одну историю из череды их похождений, он не хотел забыть или отречься от неё. И странное дело, воспоминания о них, теперь казались приятными. Но всё равно, признаться в этом Евгению, Александр не мог. Из педагогических соображений.

– Да пойми ты, Саня, время сейчас такое. Нельзя стоять и мерить семь раз – затопчут. Крутиться надо. Действовать быстро и решительно. Даже нагло, я бы сказал. Вспоминай классика: «Ах, тройка! Птица тройка, кто тебя выдумал? Знать у бойкого народа ты могла только родиться». И, кстати, – Евгений перешёл на еврейский акцент, – ви ни знаити, какой русский не любит бистрой езди, а?