Друзья прошли в квартиру. Казалось, всё осталось по-прежнему. Изменился только запах квартиры. Он стал чужим. Двери Николиной комнаты были опечатаны. Прохор усмехнулся, вытащил нож и аккуратно срезал нить по кромке печати. Он оставил Николу в его комнате одного, а сам без затруднений вскрыл комнату Пасюка. Николай механически собрал в старый рюкзак одежду для Прохора и для себя. Из бабушкиного комода он взял все письма и фотографии. Прохор заглянул в комнату: «Надо идти». С помощью ножа и зажигалки Прохор восстановил печать на двери.
Рубашка, брюки и ботинки подошли Прохору идеально. Галстук был для него длинноват, но Прохор как-то справился и с этим. Выглядел он настоящим юным графом. Покрасовавшись перед зеркалом, Прохор всё аккуратно убрал в шкаф. Потом он принёс узелок, собранный им у Пасюка, и начал выставлять содержимое на стол: американскую тушёнку, консервированную фасоль, джем. Николай поморщился, ему было неприятно, что это было взято у Пасюка. Прохор понял это:
– Вообще, я это всё не для нас набрал. Не идти же нам в гости на Новый год с пустыми руками.
Николай улыбнулся и начал растапливать печь. Это было его любимым занятием. Он всегда вспоминал те три дня, после вынужденного побега из дома, в которые он проморозился насквозь. Прохор стал готовить толокняную кашу. Питались они так же, как было заведено при Силантьиче. С утра была перехватка – одна картофелина и чай с лепёшкой или сухарями. Днём – похлёбка. Вечером, ближе ко сну, чтобы не ложиться с пустым животом, готовилась каша. Чередовали три крупы, бывшие в наличие: толокняную, перловую и пшённую. Иногда в кашу добавляли мелко нарезанное сало, летом – крапиву, и совсем редко – тушёнку. И сейчас Прохор посопел, покосился на Николу, вскрыл банку тушёнки и выскреб её в кашу.
После такого замечательного ужина, Прохор рассчитывал, что Никола продолжит чтение «Монте-Кристо». Кажется, уже по третьему кругу. В этот день должна была идти любимая Прохором глава, где Монте-Кристо расправляется с прокурором. Но Николай подтянул к себе не книгу, а фотографии и письма, которые взял из бабушкиного комода. Прохор подсел поближе. Вот фотографии маленького Николая с родителями, родители в военной форме в Киеве, дореволюционные фотографии бабушки и дедушки, первый класс Николая. Потом Николай прочитал Прохору письма родителей. И среди бумаг, Николай увидел одно, ещё не знакомое ему, письмо. Оно отличалось от других писем. Это был ответ бабушке из Военной прокуратуры на её запрос о судьбе родителей Николая. Машинально Николай зачитал его вслух и не сразу разобрал в казённых словах суть – Иван и Мария Тихоновы погибли в сентябре 1941-го года. Он понял, что это письмо, скрываемое от него бабушкой, убило её. Николай прошёл за печку, рухнул на топчан и провалился в забытьё. Что у него теперь осталось в жизни? Ничего. Нет, остались только воспоминания. Как же это мало, когда впереди вся жизнь. И какой она станет, эта жизнь, без самых дорогих его сердцу людей? Слёз не было. Было только желание раствориться, исчезнуть из этой жизни. Теперь она становилась ненужной. Николаю казалось, что он лежит с открытыми глазами, даже видит край печки в темноте. Рядом появились лица родителей и бабушки. Они, весёлые и радостно-возбуждённые, пытались что-то ему сказать и объяснить. Их голоса Николай не слышал, но почувствовал, как исходившая от них радость, передалась ему.
Проснулся Николай за полдень. Прохор терпеливо ждал его пробуждения за столом. Ждал для разговора. После чая с сухарями Прохор, вполголоса, заговорщицки, начал:
– Жил у нас в слободке колдун Корней. Шибко его все боялись. Даже те, кто ни в бога, ни в чёрта не верил. А меня он сызмальства привечать стал. Прохором-то это он меня назвал. То игрушку какую сделает, то сладостей принесёт, то из одежды чего. Наши говорили, что я и не болел никогда, и удача мне во всём – это по его заговорам. Когда я постарше стал, он меня для разговоров часто звал. Много интересного рассказывал и показывал. И вот как-то я поплакал при нём, что без матери расту, не как другие. Про мамку-то мне много наши рассказывали. Говорили, что и красавица была, и умница, и с характером. А Корней мне говорит, что время придёт, и я её увижу. Человек, говорит, не умирает, а переходит в другую жизнь. Всё в той жизни прекрасно, и люди там все становятся прекрасными. Одно только их печалит, что мы здесь страдаем. А страдаем мы здесь только от глупости и незнания. Здесь наша жизнь, как бы с завязанными глазами. Мы ходим, толкаемся, сбиваем друг дружку, и каждый сквозь повязку видит своё. А там, он говорит, мы эту повязку снимаем.
Прохор тяжело вздохнул. Он видел, что Николай не понимал того, о чём он ему говорил. Прохору осталось только устыдить своего товарища:
– Ты что же, хочешь, чтобы там твои родные мучились, места себе не находили, корили себя, думали: «Ах, зачем мы его родили на такое несчастье?» Ты этого хочешь?
Видя, что Николай находится в угрюмом безразличии, и совсем не впечатлён его рассказом о колдуне, как он ожидал, Прохор решил привести ещё один пример:
– Не веришь? А вот я тогда тебе ещё кое-чего скажу. Корней мне за неделю сказал, что война будет. А ещё заговорил он меня от врага и от неволи. Заговорил, и исчез, больше его никто не видел.
– Зачем же сказал? Теперь не сбудется, – спросил сомневающийся Николай.
– Нет. Корней сказал, что заговор уйдёт, если я человека убью, или отниму чего у того, кто беднее меня. А я же не прокурор, мне нечего бояться.
Прохор добавил ещё несколько примеров о всемогуществе и прозорливости своего колдуна. И Николай, вспомнив, что о чём-то похожем он слышал и от бабушки, перешагнув через свои пионерские убеждения, решил, что что-то в этих разговорах всё-таки есть.
Новый год получился замечательным. Особенно для Прохора. Он стал главным героем праздника. Николай с удивлением отметил то обстоятельство, что все присутствующие общаются с Прохором на равных, как со взрослым. И это несмотря на то, что они с Володькой были старше Прохора. Отметил это Николай без зависти, а просто, как интересный факт. Прохор всё время был в центре внимания Верочкиной семьи и Верочкиных соседей. Всем почему-то не терпелось узнать мнение Прохора по различным вопросам. От того, когда закончится война, до того, какие ткани предпочтительней на платья предстоящим летом. И самое интересное, Прохор находил ответы на эти вопросы. Причем, отвечал он, судя по реакции собеседников, довольно толково. В гостях они пробыли три дня.
Возвращались они радостно вспоминая моменты прошедшего праздника. Но, когда до дома оставалось совсем немного, Прохор встревожено остановился, зажмурил глаза, как от боли, и тихо произнёс: «Беда, Никола, бежим!»
Дом Силантьича стоял с рухнувшей крышей, с вывалившимися окнами. Часть крыши сложилась вовнутрь, а часть завалилась на тыльную сторону дома, разрушив, при этом кусок стены. Внутри и снаружи дымили слабо тлеющие, головешки. Печь стояла без трубы, с вырванной вьюшкой, что говорило не о пожаре. Это было похоже на последствия взрыва. Всё пространство вокруг дома было утоптано следами чужаков. Очевидно здесь уже побывало немало любопытствующих. Большинство следов, через пустырь, уже засыпанных выпавшим снегом, уходило в сторону Курского вокзала. С невидящими глазами Прохор прошёл мимо Николая, тихо выдохнул: «Выследил, белоглазый чёрт! Прости, Силантьич, не уберёг!» и повалился в снег. Николай кинулся к другу, попытался его поднять и привести в чувство. Прохор не реагировал. Николай взвалил неподвижное тело друга на плечи и направился в сторону бараков, к людям. Он сделал несколько шагов, но оступился. Стараясь удержать Прохора, он упал, подвернув, при этом, ногу. Никола с трудом поднялся и понял, что нести Прохора к баракам уже не сможет. Его охватило отчаяние. Николай бессильно заплакал. Все беды, пришедшие с началом войны, о которых он старался не думать, дождались своего часа и выстроились перед его сознанием чёрной полосой. Он подумал, что возможно так предначертано ему самой судьбой замёрзнуть на пару с другом в этом тихом месте миллионной Москвы. Николай посмотрел на безжизненное лицо Прохора и устыдился своих малодушных размышлений. Прохор бы так себя не повёл. Этой мысли было достаточно, чтобы начать действовать. Сначала Николай метался на одной ноге по двору в поисках предметов, из которых можно было бы соорудить полозья, чтобы легче тащить Прохора к людям. Он забежал в пристройку, служившую мастерской. Она почти не пострадала. Тут Прохор вспомнил, что здесь должен находиться вход в погреб, замаскированный Прохором. И если оставить Прохора здесь, в погребе, где он точно не замёрзнет, то помощь он приведёт быстрее. Вход был заложен листом железа, на котором стояла большая бочка с песком. Сдвинуть её одному с железного листа не могло быть и речи. Голова работала в бешеном темпе в поисках решения. Николай воспользовался методом, о котором прочёл когда-то в «Занимательной механике». В бочку с песком он воткнул багор и, зацепив его старыми вожжами, завалил бочку на бок и откатил с железа. Кое-как Николай перетащил друга в погреб. Тащить пришлось через три переборки в полной темноте, изредка освещая себе путь зажигалкой Прохора. Он уложил Прохора на деревянную полку, положил ему под голову его шапку и мешочек с бабушкиной травой, один из тех, что находились там. После улицы, в погребе казалось очень тепло. Снег на одежде и обуви медленно, но всё же таял. Вдруг Николай вспомнил, что у Прохора была котомка с продуктами и подарками, которые им собрали с собой Верочка и Верочкины соседи. Он выполз из погреба. На улице начало темнеть. Николай отыскал в снегу котомку, и с ней вернулся в подвал. Надо было спешить за помощью. Но одна тревожная мысль не давала ему двинуться в путь. Он представил себе, что может испытать его друг, если, в его отсутствии, придет в себя. Один, в полной темноте, рядом никого – с ума сойти можно. Николай отыскал в темноте ящик с древесной стружкой, в котором когда-то хранили яблоки, придвинул его к ложу Прохора, сел и взял руку Прохора в свою. Николай задремал. Неизвестно, сколько он проспал, как его разбудил голос Прохора. Николай сам не сразу вспомнил, где он находится. «Никола, не ходи никуда и не зови никого» – голос Прохора был спокойным и здоровым. Прохор рассказал всё, что надо сделать Николаю утром: найти свечу на подставке, которая должна стоять на ящике в углу, набрать из бабушкиных узелков по горсти трав, откопать в разрушенном доме чайник, объяснил, где именно, как на печке в мастерской вскипятить воду и сделать отвар, пить самому и поить его. После этого, Прохор сказал, что пролежит три дня, и уснул. Николай сделал, как говорил Прохор, хотя ему было непонятно, когда это Прохор успел всё обдумать. Когда Прохор пришел в себя, он заверил Николая, что ничего такого не помнит.
После болезни Прохор изменился. Он стал выглядеть совсем взрослым, но в то же время его почти никогда не покидала улыбка. Но теперь его улыбка не была той, лукавой и насмешливой, а стала лёгкой и бесхитростной. И ещё появилась у Прохора одна особенность. Теперь все свои намерения и поступки он подробно объяснял Николаю. Поначалу это несколько обижало Николая. Ведь выглядело это так, будто Прохор являлся старшим наставником, а Николай был его нерадивым воспитанником. Но потом Николай понял, что Прохор объясняет ему то, в чём он действительно разбирается лучше. Они ходили на Курский, по рынкам, но больше не для поиска еды и денег. Питаться, как ни странно, они стали лучше, но не благодаря ловкости рук Прохора, а благодаря его знанию людей, их слабостей и достоинств. А заодно, Прохор помогал Николке разбираться в людях, понимать их. Прохор с одного взгляда на незнакомого человека, знал о нём всё. И в этом деле проявлял такие чудеса, что у Николая порой дух захватывало.
– А как же с Пасюком было, дядя Коль? Поквитались? – спросил Евгений, когда дядя Коля прервал свой рассказ и задумался о чём-то своём.
– Ну, вроде того. Об этом как-нибудь после расскажу, – пообещал дядя Коля, – если придёте, конечно. Поздно теперь. А, пожалуй, что и рано. Светает уже.
– Мы теперь часто будем приходить, – заверил Евгений.
Они собрали со стола и, стараясь не шуметь, занесли всё в дом. На прощанье дядя Коля обнял Александра и Евгения.
– Расскажешь мне потом в чём Татьяна провинилась? – спросил дядя Коля Александра на выходе из калитки. – А то я не понял чего-то.
Александр пообещал.
Татьянина ночь
Эта ночь выдалась бессонной не только для дяди Коли и его новых друзей. Татьяна до самого утра не сомкнула глаз. Только вы не подумайте, что причиной тому был напиток Евгения. Нет, что вы. И даже не переживания о произошедшем за столом неприятном споре с Александром. И, увы, не размышления о самом Александре были причиной её бессонницы. Ну, если только самую малость. А дело в том, что, как я вам уже говорил, Татьяна была очень ответственной сотрудницей и поэтому она отодвинула в сторону свои переживания и вернулась к выполнению возложенной на неё миссии.
Кстати, забыл вам объяснить недомогание Татьяны после словесных нападок Александра, которое мы не смогли предусмотреть. С её стороны, это не было притворством. Как выяснилось, это была её естественная реакция на любой скандал или конфликт, выработанный ещё с детства. Причиной тому был её отец. Владимир Александрович Рыжков считал себя в высшей степени либералом, продолжателем традиций русской интеллигенции. Он уверял себя, что мог бы стать прекрасным номенклатурным работником в любой сфере и тем самым приносить пользу стране и людям. Но двигаться вверх ему мешали: его интеллигентное воспитание, неподкупность и принципиальность. Так думал он сам. Но, я боюсь, что вы мне не поверите, когда я вам назову настоящую причину его несостоявшегося карьерного роста. А причина и проста, и нелепа, одновременно – Владимир Александрович ужасно боялся насмешек над собой. С самого детства. Ему легче было перенести телесное наказание, чем смех над его поступками, его словами или его внешностью. Он внутренне вздрагивал от любого смеха, в его присутствии. Даже легкая дружеская ирония, обращённая к нему, могла привести его к нервическому припадку.
Человека с улыбкой на лице он сразу записывал в сумасшедшие. А поскольку в эту категорию у него попадали все коллеги, знакомые и даже родственники, он старался избегать любых контактов. Высказывать своё мнение публично или приватно, Владимир Александрович считал бессмысленным занятием. Он не видел людей способных оценить его интеллект. Он уклонялся от общения с начальством, но считал, что это их обязанность – разглядеть в нём тот административный потенциал, каким он обладал. Но то ли руководство оказалось настолько близоруким, то ли времени у них не находилось, а может потенциал был настолько глубоко запрятан, но только карьера отца ограничилась работой на одной скромной должности до самой пенсии. Ну, естественно, отец невзлюбил за это руководство, сослуживцев, а потом уж, заодно, и власть, и государство, и народ, и даже погоду в этой стране.
В годы перестройки он как-то признался супруге, что всю свою сознательную жизнь, оказывается, был борцом с тоталитарным коммунистическим режимом. Но хранил это втайне, чтобы не навредить семье. Не знаю, откуда он это взял. На работе, правда, его воспринимали, как святого. Настолько он был внимателен и любезен со всеми. Он даже тихо смеялся, когда это было необходимо. А мягкая улыбка не сходила с его лица, с кем бы он ни общался. Таким, каким он был настоящим, его не видел никто и никогда, кроме жены и дочери дома.
Жену и дочь он воспитывал невозможно долгими занудными лекциями о морали, долге и приличиях. Все разглагольствования отца полагалось выслушивать стоя в смиреной позе. А поскольку взывать к совести своих ближних он мог бесконечно долго, это превращалось в пытку. Поводом к началу таких умствований мог послужить самый незначительный эпизод. Плохая отметка в школе (оценка ниже пятёрки), потерянная варежка, плохо вымытая посуда, неаккуратно застеленная кровать и ещё тысяча причин. Когда не вовремя закрытая форточка в словесных вывертах нравоучителя причудливо приводит к ответственности за сталинские репрессии – тут же умом тронешься в далёкие дали. Поэтому Татьянин организм подсказал ей единственно возможную форму состояния, для выслушивания этих словесных экзерсисов, – кратковременный анабиоз.
Отец никогда не повышал голос, только переходил на тихий скулёж. Он изображал страдания за проступки жены и дочери, возлагая на них всю вину за душевную боль, которую они ему причиняют своим безответственным поведением. Он так полюбил свои страдания, что не было в мире такого события, которое не могло бы послужить ему основанием для них. Они занимали всё его время. К тому же, ничего другого, в этой жизни, он делать не собирался.
Отец с матерью никогда никуда не ходили, ни в свободное время, ни в праздники и не принимали гостей. Отец Татьяны втайне презирал всех людей. И когда не было повода для нотаций домашним, он заставлял жену и дочь выслушивать его рассуждения о невежестве и порочности соседей, его коллег по работе, иногда просто случайно встреченных людей. Телевизор у них был, но включался раз в сутки, только для просмотра новостей. Складывалось впечатление, что отец ждёт какого-то официального заявления, которое должно изменить его жизнь. Смех в доме был под запретом, и Татьяна, ещё ребёнком, несколько раз за это поплатилась. Поскольку ни с кем дружить ей не разрешали, а в гости её не отпускали даже к родственникам, она считала такую жизнь нормальной.
В школе одноклассники время от времени предпринимали попытки вовлечь её в общественную жизнь, но безуспешно. Она привыкла, а потом ей стало нравиться то обстоятельство, что она не такая, как все. Татьяна с золотой медалью окончила школу и поступила в университет. Сокурсники по университету, в отличие от одноклассников, оказались не столь терпимые к её странности. Она стала мишенью для насмешек и острот всего курса. Кого другого такие моральные преследования, часто переходящие в тупую травлю, давно раздавили бы, как личность. Но Татьяна уже научилась не реагировать на мнение недостойных и неинтересных для неё людей. Своё утешение она искала в книгах, где находила ответы на свои вопросы: как и почему люди становятся такими, какие они есть. Эти ответы не совпадали с воззрениями отца на окружающий мир. Она по-другому стала смотреть на свою семью. И в первую очередь – на свою мать. Их отношения никогда нельзя было назвать тёплыми. Со стороны матери было чёткое исполнение всех бытовых обязанностей и подчёркнутое невмешательство в отношения между дочерью и отцом. Татьяна не могла понять безразличие матери к её жизни. Она не знала, что в своё время её рождение помешало уходу матери от отца.
Домой из института Татьяна никогда не спешила, все вечера проводила в читальном зале Центральной библиотеки, где ей не угрожали цензурные посягательства её отца. В нашем Сообществе не принято обсуждать людей, но я скажу. Сохранить ясность мысли и не озлобиться душой Татьяне помогли книги. Это мне особенно приятно.
Неожиданно, на третьем курсе, её пригласили поработать, без отрыва от учёбы, в редакцию журнала «Алконост». Татьяна сразу окунулась в другой мир. Коллектив принял её очень дружелюбно. Никто не смотрел на неё свысока, никто не читал нотаций, никто не насмехался над её своеобразием. И главное, работа принесла ей долгожданную свободу и материальную независимость от отца. Алла, сотрудница «Алконоста», предложила Татьяне, в целях экономии, снимать квартиру на двоих. Аллочка, как все её звали в редакции, была старше Татьяны лет на пятнадцать. Занималась она в редакции только выполнением личных распоряжений шефа. Вы, конечно, догадались, что Аллочкино предложение о квартире, было одним из таких поручений. Она должна была как можно больше узнать о жизни и взглядах Татьяны. Предложение о съёмной квартире Татьяна приняла сразу. О том, что она теперь будет жить самостоятельно, Татьяна сообщила матери по телефону. Дома она появилась только через два года на похоронах отца. После похорон мать ушла жить к человеку, который был её первой любовью и который все годы её замужества терпеливо ждал её, получая в награду лишь короткие и редкие свидания.
Квартира осталась Татьяне, но жить в ней она не смогла, в ней всё напоминало об отце. И даже находясь в ней несколько минут, Татьяна испытывала страх и становилась безвольной. Она как будто чувствовала спиной осуждающий взгляд отца, и ей казалось, что она вот-вот услышит одно из его обличительных нравоучений. Квартиру она обменяла на другую, ближе к работе. Работе Татьяна отдавала все свои силы и время. И ещё до окончания ею университета, она стала правой рукой главного редактора. Она вся растворилась в редакционной кутерьме.
Когда Татьяна ещё жила на съемной квартире, Аллочка несколько раз пыталась приобщить её к весёлой и разудалой жизни вечерней Москвы. Опыт нельзя назвать удачным. Начать с того, что Алла попробовала изменить внешний вид своей подопечной. Заставить Татьяну одеться по моде и начать пользоваться косметикой, Алла могла только при помощи крепких словечек, которыми владела в совершенстве, и крика. Татьяна привычно застывала в параличе, и только тогда что-то ещё можно было сотворить с её внешним видом. Самой Татьяне такие причастия к вольной жизни совсем не понравились. Она иногда мысленно благодарила отца, что он ограждал её от этого мира, пусть даже прибегая к психическим манипуляциям. За одно только можно быть благодарной Аллочке. За то, что общение с ней вернуло на лицо Татьяны, пусть ещё редкую, но всё же, улыбку. Татьяна могла теперь открыто смеяться. Хотя, сказать честно, чувство юмора было у неё, как и весь её образ, немного странным. В условно-приемлимом состоянии – пожалуй, так можно выразиться. Но Татьяна уже смело шагнула на путь познания жизни и поиску своего места в ней. Татьяна быстро навёрстывала всё прошедшее мимо её детства. Она пересмотрела кучу старых мультиков и советских фильмов и так и не поняла, почему отец лишал её этого раньше. Правда, действительность 90-х годов, слишком уж разнилась с экранной идиллией.
Как-то Игорь Борисович попросил её ознакомиться с «Розой мира» Андреева. Эту книгу Татьяна упоминала в своей курсовой работе. Она с трудом и, можно сказать, с прохладцей прочла эту книгу. Но когда главный редактор провёл с ней беседу по поводу важности этой книги и идеи, которая в ней заложена, Татьяна всерьёз пересмотрела своё отношение к «Розе мира». Она, прежде всего, проштудировала биографию Даниила Андреева и другие его произведения. При содействии главного редактора, она несколько раз встречалась с вдовой писателя. Игорь Борисович предоставил Татьяне копии уголовного дела на Андреева и служебных записок о нём, написанных персоналом Владимирского централа.
Процесс изучения «Розы мира» совпал со скачком в мировоззрении Татьяны, который случился после неудачного посещения одной вечеринки. Аллочка привела познакомить Татьяну с молодыми и очень перспективными представителями российской бизнес-элиты. Татьяна пришла в ужас от такого общения. Она, помниться, подумала, что если уж у столичной перспективной бизнес-элиты такой уровень интеллекта и воспитания, то экономику страны ждут тяжелейшие бедствия, когда они приблизятся к управлению страной. Кстати, как в воду глядела. В общем, Татьяна решила раз и навсегда прекратить попытки соответствовать общественным стандартам женщины и с головой ушла в работу.
А работа предстояла нешуточная. Её, без всяких натяжек, можно было назвать настоящим научным проектом, временами походившим на детективное расследование. Игорь Борисович неоднократно повторял, что изучение «Розы мира» является наиважнейшей задачей для их редакции, и не только. Он доверительным тоном сообщил Татьяне, что такая работа ведётся и заграницей. В подтверждение своих слов, он выдал Татьяне, для ознакомления, документы, которые занимали две коробки из-под бумаги. Это были записки о «Розе мира» на английском, испанском, французском и итальянском языках с подстрочным переводом. Также редактор снабдил Татьяну, своего рода, словарём терминов, которые в своей книге использовал Андреев. В нём давалось объяснение слов, и с каким из древних и современных языков они совпадали. Основным направлением в работе Татьяны была подготовка ответов на вопросы, которые содержались в специальной папке. Вопросов в ней было более сотни. Папку из кабинета главного редактора выносить не разрешалось. Вообще, все разговоры, какие касались «Розы мира», Игорь Борисович начинал только при плотно закрытых дверях, и вполголоса. Татьяну это не смущало, а скорее наоборот, придавало ей уверенности в себе, и желание доказать Игорю Борисовичу, что она достойно выполнит все его поручения.
Татьяне было поручено следующее: более развёрнуто объяснить некоторые фрагменты текста книги, встретится и опросить людей возможно соприкасавшимися с Даниилом Андреевым, выяснить, что они могли знать о его работе над книгой, приобретать или копировать все документы, касающиеся «Розы мира» и Андреева. Раз в месяц Татьяна должна была готовить статью о «Розе мира» любой направленности, на её усмотрение. Причём, Игорь Борисович рекомендовал чередовать положительные и отрицательные мнения о книге. Как объяснил главный редактор, такие разнонаправленные статьи вынудят читателей эмоциональнее выражать свои взгляды. И таким образом, они смогут получать и изучать попутную информацию, которая бывает интереснее основного содержания. С этой же целью Игорь Борисович организовал клуб по изучению творчества Даниила Андреева. Сам он на заседаниях этого клуба никогда не показывался, но всегда живо интересовался у Татьяны о проходивших там беседах.
Для Татьяны работа в клубе дала многое. Она перестала конфузиться перед незнакомыми людьми, смелее стала выражать своё мнение, научилась ценить и рационально использовать своё время. Татьяна стала пристальней всматриваться в окружающий мир и людей. Она осознала, что отношение её отца к обществу, как к серой безликой массе, было всего лишь злословием неудачника. Чтение «Розы мира», размышления и споры о ней в клубе, работа над статьями о книге, сделали из Татьяны ярую сторонницу идеи о Всемирном братстве. Сыграли в этом свою роль и встречи с двумя английскими джентльменами. Беседы с ними помогли Татьяне увидеть реальные возможности объединения всего человечества в единое мировое сообщество. Татьяну подкупило то, как честно эти джентльмены описали устройство современного мирового порядка, и каким они видели постепенный переход человечества к «Розе мира». Она даже согласилась с тем, что в начале строительства «Розы мира» не обойдётся без методов принуждения. Татьяну восхитило описание англичанами тех грандиозных преимуществ, какие несёт в себе такое объединение. Эти джентльмены убедили Татьяну, что построение Нового мира неизбежно и хоть сроки ещё не определены, подготовиться лучше всего заранее.
Англичане почти не затрагивали темы метафизического характера и, кажется, избегали их, но практическая выгода Всемирного союза была изложена Татьяне досконально. Они же, для пользы дела, порекомендовали и предоставили возможность Татьяне посетить закрытые семинары по психологии, которые вёл американский профессор. Пройдя полугодовое обучение на семинарах, она многое узнала про себя, про свои психологические и эмоциональные ресурсы. Татьяна была поражена, что сама она, оказывается, всегда имела возможность влиять на окружающих её людей, но до этого времени, подвергалась влиянию только она сама. Правда, испытав несколько психологических удавок, каким её научили, на своих бывших однокурсниках, которые особенно рьяно её преследовали когда-то, Татьяна поняла, что помимо теоретической базы, необходимо иметь и природную предрасположенность к цинизму и стервозности. Тем не менее, зародившейся на курсах самоуверенности хватило на то, чтобы Татьяна получила водительские права и приобрела автомобиль.
Когда Ольга увела Татьяну от нападок и издёвок Александра и предоставила ей укрытие в кабинете деда, Татьяна быстро пришла в себя. Ей надо было обдумать, каким образом необходимо действовать в данной обстановке, чтобы добиться успешного выполнения своего задания. Конечно, тень от неприятного разговора с Александром за столом, время от времени, мешала таким размышлениям. Сначала она решила заставить себя просто забыть о случившемся. Потом решила перевести этот инцидент в разряд мелких недоразумений, о которых не стоит и думать. Потом решила окончательно и бесповоротно, что поведение Александра было вызвано его недоразвитостью и неспособностью возвыситься до понимания цели и задач «Розы мира». Следующей выскочила у неё мысль, что разгадка его поступка проста – ну, выпил человек, ну, наговорил чего и сам не разберёт. А это, кстати, может случиться с любым человеком. Таковы уж свойства алкоголя (Татьяна опять припомнила своё знакомство с шампанским). И в итоге, Татьяна остановилась на том, что если бы она смогла объяснить всё Александру более детально то, как человек, явно неглупый и, несмотря на досадную несдержанность, кажется, приличный, он всё сможет понять правильно. И в мире станет одним сторонником Всемирного братства больше. Всё. У Татьяны просто от сердца отлегло. Можно было действовать дальше.
Татьяна прислушалась. Ольга, к тому времени, собрала всё со стола и мыла на кухне посуду. Татьяна подошла к двери и осторожно её приоткрыла. Её сумочка с диктофоном внутри висела на стуле. Она намеревалась по-тихому достать диктофон, вернуться в комнату и прослушать некоторые моменты прошедшего застолья. И вот ещё что. Вполне возможно, что Александр повёл себя так сегодня из-за негативного влияния Евгения. Татьяна тихо подошла к стулу и взялась за сумку. Хотя и Евгений, наверняка, неплохой и неглупый человек, и тоже мог бы…
– Вы уже встали, вам лучше? – вдруг услышала из кухни Татьяна голос Ольги.
– Всё в порядке, – сконфуженно выдавила Татьяна. Она испугалась, что её столь скорое выздоровление, может выглядеть подозрительным. – О моём здоровье не беспокойтесь, пожалуйста.
Ольга вышла из кухни, внимательно взглянула на Татьяну и, как вы уже догадались, улыбнулась. Не может она без этого. А для Татьяны улыбка на лице Ольги стала причиной небольшой паники. В какую-то секунду в голове Татьяны выстроилась таблица, пунктов из дести. Таблица состояла из причин, по которым данная улыбка возникла на данном лице. И все эти причины, какие нафантазировала себе Татьяна, выставляли саму Татьяну в самом неприглядном виде. И не было ни одного пункта, в той таблице, который говорил бы, что причина не в ней самой. Из-за этой неловкости Татьяна стала говорить спешно, необдуманно и наговорила такого, о чём, до этого, говорить не собиралась.