Я проснулся выспавшимся в начале рассвета и чувствовал себя относительно сносно. Лишь большой синяк на правой коленке напоминал о непобедимой куче, ждущей толчка ногой тачке и сне полном труда ради, непостижимого ухом грузчика, искусства. В руки сам собой полез смартфон с его вечными единичками напротив фотографий людей. Однако я зашевелил пальцами в другом направлении. Давно хотел посмотреть, что было на месте моей фазенды раньше. Посёлок молодой, но земля старая. Что тут было? Никаких архивов в интернете не нашлось, кроме краткой информации, что в соседней деревне, а значит, возможно, и рядом с моим теперешним домом был бой с немцами. Но я подумал, что на обычных гугл-картах может быть сохранена спутниковая фотография места за прежние годы. Так часто происходит, в местностях необжитых, где гугл-мобиль проезжает раз в жизни, спутник пролетает по случаю. Старые карты висят и висят, фото не обновляются, а даже если обновились, пользователь может посмотреть архивные. И я вошёл во всемогущий интернет. Старую версию местности обнаружить удалось быстро. Но точно сориентироваться в отсутствии дорог и домов свежеиспечённого посёлка оказалось непросто. Доверяя только линии ручья, совсем немного линии кромки леса я лежал под одеялом вычисляя место своего дома. Хоть бы болото не увидеть на своём участке. Я был согласен просто на абстрактную полянку, колхозное поле. Одинокое дерево было хорошо видно и напомнило мне соседний надел, необитаемый и поросший растением Сосновского. Там как раз росло крупное дерево. Ещё минутка, поворот карты и я был почти уверен, что смотрю на свой участок в совокупности с несколькими соседними. Действительно почти полянка с петляющей тропинкой в сторону леса, теперь не существующей. Я увеличил фото и тут же напрягся. Пресс заныл и поясница отозвалась скованной тупой тяжестью от самых лопаток до ягодиц. На предполагаемом месте моего домика я чётко увидел тёмную пирамидку – кучу. Серо-коричневая, она была освещена на этом весеннем фото и различались отдельные пиксели камешков. Я поискал данные, самое старое фото выполнено шесть лет назад. Что ж. Куча не имеет отношения ни к соседям, ни к геодезистам, она коренной житель. Она была здесь до нас. Это ничего не меняет. Я сейчас встану и её развезу, разбросаю куда планировалось. Сейчас. Вот уже. Да, я смогу. Я встаю.
Что вы знаете о мышечной боли? Я и до этого утра знал не мало. Но вся мышечная боль до сегодняшнего дня была у меня символом успеха, наградой, знаком превосходства. Мышцы ныли после пробежки за последним вагоном поезда везущего меня к приключениям, после подъёма личного рекорда в штанге или гантелях, после отличной оценки за подтягивания или упражнения на пресс. Я видел на себе синяки – знаки моих побед. В драках, перестановке мебели, ношении на руках девушек… Сейчас мышцы вели другой монолог. Они были чужими кусками плоти, им было неуютно во мне. Неуклюжие слои перемешались под кожей. Все мои мышцы находились не на своих местах. Иначе как объяснить, что болело между лопаток, в своде стопы и в крестце. Именно там теперь прятались мои бицепсы и трицепсы. Позорно сбежали от тачки с неподъёмными камешками. Крохотными такими монпансье из мрамора и гранита. Я конечно же встал, позавтракал и пошёл работать. Но. Каждое вращение чайной ложки в кружке, каждый взгляд на часы отзывались во мне неведомой костно-мышечной болью. И то была не боль побед, то была боль жизни. А для чего мне вообще даны мышцы? Не для того ли чтобы разрушать кучи и собирать новые? Я ведь человек. А это такая скотина, которая думает. А подумав начинает что-то двигать, таскать или ломать. Хорошо, если просто кучу земли или навоза, бывает, что и других человеков.
С наскока я перетащил четыре тачки. Затем пришлось адаптироваться. Ноги не шли, кисти разжимали ручки двухколёсного транспорта. Я стал бросать меньше камней и больше переложил нагрузку на руки. Бицепсы и трапеции пытались временно компенсировать утомлённые спину и бёдра. Я перестал чувствовать пот, прилипшую футболку и солнечный ожог лба и шеи. Я перестал смотреть на колею на траве. Я только втыкал металл в камень, грузил камень в металл и опрокидывал камень из металла на землю. Лишь последняя, без грохота и пыли, молча и мягко принимала �