Я освоил оптимальное движение с тачкой. Лёгкое приседание и выпрямление не за счёт рук, а ногами. Наклон туловищем вперёд чтобы разгрузить плечи и спину. И первый шаг выпадом чтобы не бить о тачку колени. Далее в колее пытался сохранить импульс, изменил колею так чтобы был небольшой уклон, разбил ногами несколько мешающих комков земли. Когда я завершал подвоз и высыпал камни, все эти мелочи казались работали, были важны и приносили пользу. Но только я снова брался за ручки полной тачки, я видел, что ничего не работает. Лишь моё упорство и временное наличие физических сил сохраняет темп работ. Десять тачек спустя я обнаружил несколько важных вещей. В куче появилось маленькое отверстие, размером может быть с футбольный мяч. Это был единственный признак, что я в ней что-то изменил. На небе солнце вопреки всем прогнозам жарило как в Египте. Я промок насквозь, высох, снова промок и прилип к своей одежде. Место куда как мне казалось я свезу половину кучи закончилось. Мне придётся возить дальше и думать наперёд маршрут и новые места для щебня. Бесконечного щебня. Я сделал перерыв, пил воду и смотрел на кучу. Та, после моей трудовой разведки, не казалась мне уже муравейником, она была Эверестом. Я раздобыл кепку от солнца, поменял перчатки и лопату и продолжил. Невесёлая музыка сопровождала мой рабский труд. Стук металла о камень, затем грохот камня о металл, кряхтение и редкий скрип колеса, шум падения камней на землю и глубокое дыхание. Симфония кучи. Чтобы мотивировать себя на продолжение я принёс холодной воды и включил свою музыку в мобильном, в кармане рабочей куртки. Симфония камня меня не устраивала, хиты из кармана были приятнее на слух. Я перестал считать тачки с камнем, решил работать ещё час, не смотря на усталость.
Камешки были разными. Красными кусочками гранита, серой округлой галькой, чёрными с прожилками звёздных блесток. Иногда просто покрытыми сухой грязью. Иногда желтоватыми. Я развлекался, мысленно присваивая адреса каждому подвиду. Этот из статуй Луксора, тот от дороги из жёлтого кирпича к Изумрудному городу, в том наверняка внутри золото или алмаз, так блестит, а подобные можно найти вдоль железных дорог, на них лежат шпалы. Отвлекать голову от редкого в моей жизни тяжёлого труда было совершенно необходимо. Я мог бы сдаться до обеда, если бы не придумывал себе подобные отдушины. Подпевал и разговаривал с вороной. Я проработал ещё час и ушёл на заслуженный отдых в тень кухни. На участке появились протоптанные качкой дороги, тут и там камень застилал траву, пейзаж начал меняться. Менялись мои потовые железы, они раскрылись как кратеры на Луне. Брови покрывались солью. Рвались перчатки, сдувались колёса, ныло под рёбрами. Мир жил, старел и изменялся. Всё кроме контура кучи камня в левом дальнем углу. Он выглядел так же, как вчера и было абсолютно неясно, откуда я навозил столько камней, если куча стоит своей массой нерушимая подобно дружбе советских народов. Пообедав я встал, ощущая местами растянутые, местами свинцовые мышцы. И все эти места, оказались именно теми, что никогда до этого, ни на какой физкультуре, ни в какой качалке, не принимали на себя нагрузку. Ныли и отекали мышцы, о существовании которых я не знал до этого дня. Какие-то боковые мышцы спины, глубокий трицепс, что-то над коленом и между грудью и прессом, загадочные мышцы тыла стопы. Восполнив водно-солевой баланс, я вернулся к куче. Та, защищалась жарким солнцем, колкой травой и слипшимися в неподъёмный кубик-рубик камнями с песком. Камни то становились мелкими и рассыпались с лопаты, то крупнели и залезали в неё по одному. И то, и другое приводило к необходимости выполнять больше движений, больше бросков в тачку. Работая как гном в шахте, я продолжал вгрызаться в породу. Вскоре произошло чудо, придавшее мне сил ещё на пятнадцать минут. Кинув со злостью лопату в кучу, отметил, что та, впервые упала не сразу, а чуть задержавшись постояла словно в снегу. Завалилась она уже после того как я отчалил с тачкой перед собой. Камешки расступились и пропустили кончик железа внутрь. На обратном пути теперь приходилось подбирать камни с колеи. Они норовили выпрыгнуть при малейшем качании. С таким трудом попадая в чрево металлической тачки, тем не менее выпрыгивали из неё легче, чем зонтики одуванчика при ветре. Я отработал весь день. Промок в каждой из своих уличных футболок. Загорел шеей и предплечьями. Не смотря на толстые перчатки натёр мозоли. Но я был доволен. На участке угадывался смысл всех этих камней. Они теперь лежат не просто так, а делают работу, помогают жить. Всё идёт по плану. А куча, на кучу я решил не оглядываться, уходя в дом после своей самопридуманной смены. Я не показал куче, что очень устал. Я думаю она и так догадывалась по брошенной мной на пути эвакуации тачке и лопате, которые я даже не потащил до двери. По перчаткам, повисшим на ручках тачки и по недопитой воде в пластиковой таре, что осталась ночевать во дворе. Я взошёл на три ступени крыльца словно на вершину Кёльнского собора, долго и трудозатратно, так устали ноги.
Спал замечательно. Упал в кровать рано. Уснул крепко. Мне снилось, что я тащу пианино по лестницам подъезда пятиэтажки без лифта и всё происходит в киношной советской атмосфере. Где-то между «Бриллиантовой рукой» и «Гаражом». С добрыми тётями и дядями, попадающимися на пути. С пионерами в галстуках пролезающими под застревающим на площадках инструменте. С консервными банками полными окурков «Примы» на подоконниках межъэтажья. Я не видел с кем волок пианино поскольку нёс заднюю часть. Передние рабочие всегда были ко мне спиной. Широкой потной спиной с небритыми подмышками и затылками. В кепках в рубчик. Мои ноги и руки устали во сне. Мои мышцы, ладони, подошвы и я были отчего-то счастливы. Когда мы во сне отдыхали от подъёма, пропуская спешащих в гастроном граждан столицы, я начинал играть, бил по клавишам. Звука я не слышал и во сне объяснял себе это тем, что играть-то я не умею. А клавиши из кости слона упруго вдавливались и подпрыгивали под моими пальцами. Пантомима радовала остальных грузчиков. Как будто они всё же что-то слышали. Они уважали силу искусства. Только я был глух как к музыке, так и к труду.