День ожидания. Телероман

***

Киев, 1 сентября 1911 года.

В киевском театре спектакль в высочайшем присутствии. Зрителей пускают лишь по именным приглашениям. Здесь весь городской бомонд. В царской ложе – государь и великие княжны. Петр Столыпин сидит в первом ряду партера, недалеко от императора. Второй антракт. Большая часть публики в фойе. Премьер, в белом летнем сюртуке, опершись спиной о балюстраду оркестра, разговаривает с министром двора бароном Фредериксом. Высокая, красивая фигура второго по значению человека в государстве виднеется в самых отдаленных местах полупустого зала.

Через средний проход, быстро, в упор глядя на Столыпина, продвигается тщедушный мужчина в черном фраке. Резкий контраст разноцветного блеска парадных мундиров офицеров, ослепительная белизна сюртука премьера и иссиня-черный, могильный цвет фрака убийцы. На мгновения их взгляды скрещиваются…

Что вспомнил Столыпин в те несколько роковых секунд? Может, как делал предложение невесте, боясь из-за своей молодости получить отказ ее отца? Будущий тесть улыбаясь ответил: «Молодость – это недостаток, который исправляется каждый день» и с радостью согласился отдать дочь за этого молодого студента, понимая, что лучшего мужа ей не найти. Может, он вспомнил окончание естественного факультета Петербургского университета и выпускные экзамены, которые в числе прочих принимал профессор Менделеев? Его экзамен по химии превратился в диалог двух умнейших людей своего времени, в научный спор, профессору пришлось остановиться, схватиться за голову и сказать: «Боже мой, что же это я? Ну, довольно, пять, пять, великолепно».

Вероятней, что, увидев зловещую черноту этого проклятого фрака, Столыпин вспомнил субботу 12 августа 1906 года. По субботам новый российский премьер и министр внутренних дел завел традицию приемов по личным вопросам, куда собиралось великое множество народа, представителей самых различных сословий. Так было и в тот день.

Две приемные, зал заседаний, кабинет, гостиная и столовая летней резиденции Председателя Совета Министров были полны народу. На втором этаже находились спальни и маленькая гостиная.

Одна из дочерей премьера, Наташа, сын и его няня, молоденькая воспитанница Красностокского монастыря, стояли на верхнем балконе, прямо над подъездом. Мальчишка с интересом разглядывал подъезжающих и, конечно же, заметил ландо с двумя мужчинами в жандармской форме. Их увидел не только ребенок, но и старик-швейцар и адъютант премьера генерал Замятин. Генерал среагировал на несуразицу внешнего вида «жандармов»: недели за две до этого в форму жандармского корпуса были внесены изменения, а приехавшие были в старых касках. Швейцар двинулся наперерез подозрительным «жандармам», а генерал Замятин уже спешил в фойе из приемной. Отбросив привратника, «жандармы» ворвались в переднюю, натолкнулись на выбежавшего из приемной генерала Замятина и кинули ему под ноги кожаные портфели, бережно удерживаемые до этого в руках.

Раздался оглушительный взрыв. Большая часть премьерской дачи разлетелась на куски. Со всех сторон слышались отчаянные крики раненых и стоны умирающих. Огонь охватил деревянные части постройки. Террористы, генерал Замятин и швейцар-старик были разорваны в клочья. На месте погибло более тридцати человек. Еще несколько умерли в ближайшие дни от ран. В саду, на газонах и дорожках, лежали раненые, валялись трупы и части тел – ноги, пальцы, уши. Обходя раненых, старшая дочь премьера Мария заметила в глубине сада часового, стоявшего у трупа мальчика двух-трех лет. На вопрос, чей это ребенок, часовой с болью в голосе отвечал: «Сын его Высокопревосходительства, Председателя Совета Министров». Оказалось, что это ошибка: один из посетителей пришел на прием с маленьким ребенком. Погибли оба. У Ади, сына Столыпина, были маленькие раны на голове и перелом ноги. Мальчишка страдал скорее от нервного потрясения, чем от ран. Серьезно пострадала семнадцатилетняя Наташа, одна из дочерей Столыпина: у нее были раздроблены обе ноги.

Единственной комнатой, не пострадавшей во время взрыва, был кабинет премьер-министра. В момент взрыва Столыпин сидел за письменным столом. От взрывной волны, прошедшей через две закрытые двери в приемную, громадная бронзовая чернильница поднялась со стола в воздух, перелетела через голову премьера, залив его лицо и костюм чернилами, и врезалась в стенку. Столыпин остался цел и невредим…

Мы уже никогда не узнаем, о чем думал Петр Аркадьевич Столыпин, 1-го сентября 1911 года в киевском театре, глядя на приближающуюся к нему фигуру в черном фраке. Через секунду раздались два выстрела в упор. На белой ткани премьерского сюртука расцвело алое пятно. Несколько мгновений он еще держался на ногах. Медленно, с натугой повернулся к царской ложе, успел осенить ее большим крестным знамением и без чувств рухнул в ближайшее кресло. Толпа кинулась за пытавшимся бежать убийцей. Офицеры с саблями наголо намеривались растерзать его. Полиции пришлось стрелять в воздух, чтобы спасти террориста. Премьера прямо на кресле понесли к выходу из театра. Взвился занавес и со сцены послышались аккорды «Боже, царя храни». Плакали все, в том числе и государь. Прослушав гимн, император уехал из театра…

Глава вторая. Экскурсы в будущее и прошлое

МОСКВА, МАРТ 2018 г.

Панорама столицы. Набережная Москвы-реки. Кремль. Красная площадь. Из Боровицких ворот деловито выныривают правительственные машины. Камера следит за одной из автомашин, которая мчится по московским улицам к Останкино. На заднем сиденье моложавая женщина лет сорока с небольшим в строгом сером костюме.

– Господи, ничего не успеваю с этой гонкой. Надо закончить книгу о Столыпине. Но когда? – разговаривает она то ли сама с собой, то ли обращаясь к помощнику, сидящему впереди.

На фоне этих кадров звучит голос диктора:

– Не пытайтесь угадать подлинное имя героя этой истории. Не ищите похожего в биографиях Владислава Листьева, Эдуарда Тополя, Владимира Молчанова, Александра Любимого, Владимира Познера, Сергея Доренко и многих других телевизионщиков и писателей. Главный герой нашего фильма Виктор Градов – собирательный образ, вымышленный персонаж, плод фантазии автора сценария. Вся его жизнь, которая сейчас пройдет перед вами, все, что с ним происходило и могло произойти, – это история нашей страны, наше с вами недавнее прошлое и недалекое будущее. Вот почему вы увидите на экране так много знакомых лиц.

Машина тем временем подъезжает к телерадиокомплексу в Останкино. Женщина выходит и в сопровождении помощника – молодого человека с характерной спортивной фигурой идет по коридорам студии. У одной из дверей с табличкой «Откровения» они останавливаются.

– Нам, кажется, сюда, Сергей? – женщина вопросительно смотрит на сопровождающего. Парень молча кивает и почтительно открывает дверь, пропуская женщину вперед. Их встречает журналист, усаживает женщину за столик.

Ассистентки прикалывают к отвороту ее пиджака микрофон, поправляют прическу. Помощник садится в кресло позади телекамер.

Зажигается ослепительно яркий свет. На мониторах идет реклама. Тревожно-красно замигало табло: «Тихо! Микрофон включен!» На мониторах заставка передачи. Ведущий, глядя в глазок работающей камеры, здоровывается со зрителями:

– Добрый вечер! Я рад, что из множества каналов вы вновь выбрали Общественное Российское Телевидение. В эфире очередные «Откровения». У нас сюрприз для вас: откровенничать с нами будет первая в российской истории женщина – кандидат в президенты страны – Надежда Викторовна Градова.

Режиссер переключает изображение на гостью студии. Градова, улыбаясь, приветствует зрителей.

– Первый вопрос, Надежда Викторовна. В одном из своих интервью Вы отмечали огромную роль отца в вашем становлении как личности. Если позволите, начнем с рассказа о нем. Хорошо?

Крупным планом лицо женщины. Затем оно размывается, изображение переходит на черно-белый вариант, хотя титры названия картины идут алым цветом: «День ожидания».

***

НОНКЕНТ, ЗИМА 1951 г.

Старый одноэтажный родильный дом. Роженица, мучающаяся на больничной койке. Провоз ее в операционную. Трудные роды. Врач:

– У ребенка родовая травма, может не выжить, нужна срочная операция!

Хирург, склонившийся со скальпелем над тельцем новорожденного. Голос врача:

– Молодец, выжил, победил! Виктором надо назвать, победителем! Мамаше скажите, профессор Гаспарян просил сына Виктором назвать!..

***

Москва, февраль 1956 г.

Документальные кадры ХХ съезда КПСС. На трибуне Никита Сергеевич Хрущев, оживленно жестикулирующий.

***

Нонкент, февраль 1956 года

Маленькая квартира с обстановкой скорее тридцатых-сороковых, чем пятидесятых годов. Железные кровати, этажерка, комод, огромный платяной шкаф, радиоприемник «Рекорд», швейная машинка «Зингер» начала ХХ века. В комнате двое – пятилетний малыш, играющий на полу и его мать, проверяющая тетради за столом у настольной лампы с белым стеклянным абажуром. Входит мужчина в тогдашней форме старшего лейтенанта Советской Армии. Он пьян. Офицер пытается поиграть с ребенком, но тот испуганно прижимается к матери. Отец тянет его к себе. Ребенок ревет все громче и громче. Мать урезонивает отца:

– Иди, проспись, глаза б мои на тебя не глядели.

Он не уходит. Вновь тянется к сыну. Мать отталкивает его руку. Отец бьет мать профессиональным ударом боксера. Ребенок истошно кричит. Мать гонит отца:

– Уходи, ради сына уходи, оставь нас в покое!

***

Нонкент, апрель 1961 г.

Возле памятника героям Октябрьской революции 1917 года с пламенеющим Вечным огнем идет церемония приема в пионеры третьеклассников. Звучат слова Торжественного обещания пионера Советского Союза. Камера выделяет из общей шеренги десятилетнего мальчишку. Черные брюки, белая рубашка. Звонким голосом:

– Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять Законы пионеров Советского Союза.

Ветераны повязывают галстуки всем, в том числе и ему. Пионерский салют в исполнении нескольких десятков мальчишек и девчонок.

***

Нонкент, осень 1964 г.

Обычный школьный класс. Перемена. Шум, гвалт, жующие лица детей, в руках которых яблоки, конфеты. На передней стене кабинета, над доской – портрет Ленина. Кто-то из мальчишек достает резинки, одевает на пальцы, начинает стрелять скобками – сначала по доске, потом по портрету вождя мирового пролетариата. Несколько минут почти весь класс стреляет в изображение В. И. Ленина. Портрет рвется.

Звучит звонок. Класс постепенно успокаивается. Входит учительница русского языка, она же – классный руководитель, молодая женщина лет тридцати.

– Здравствуйте, ребята, садитесь! Кого нет в классе?

Все? Отлично. Начнем урок. Записываем в тетрадях сегодняшнее число – 10 октября, классная работа.

Девочка с первой парты у окна тянет руку.

– Что тебе, Маша?

– Нина Ивановна, а мальчишки Ленина расстреляли…

Учительница замирает. Непонимающе озирается, потом поднимает глаза, видит разорванный портрет. Садится на свой стул. Стискивает голову руками:

– Маша, сходи вниз, в приемную, позови Георгия Степановича…

В классе стоит тишина, которую принято называть гробовой.

Входит директор школы, моложавый, подтянутый мужчина лет сорока со спортивной фигурой. Класс четко, по-солдатски встает.

– Здравствуйте, 5 «Б»! Садитесь! Нина Ивановна, что произошло? – спокойно интересуется директор.

Учительница молча поднимает глаза к портрету Ленина. Крупным планом лицо директора. Его глаза сузились, веки задергались, на лбу выступили капельки пота. Несколько раз, словно в судорогах, забился кадык.

– Кто это сделал? – тихо, но очень строго спрашивает директор школы.

Тишина. Пауза. Испуганные лица ребят. Директор зачем-то смотрит на часы:

– Сегодня до вечера в классе должен висеть новый портрет Ленина. Достать его – ваша забота. Утром я зайду к вам на первый урок. Если нового портрета не будет, весь класс мы исключим из школы и пионеров, – решает директор.

Кабинет директора школы. Кроме хозяина – еще одна женщина, – парторг школы. У краешка стола в виноватой позе – Нина Ивановна. Парторг выговаривает классному руководителю:

– Вы совсем недавно вступили в партию. И такой дикий случай! В классе нездоровая морально-политическая обстановка. Надо разобраться, выявить зачинщиков…

Директор перебивает:

– Разбираться не станем. Вы что, хотите шума на всю республику? Бюро райкома, три партбилета на стол – ее, ваш и мой? Будет так, как я объявил детям.

Класс. Мальчишки и девчонки, собирающие мелочь – медные и серебряные монеты. Трое школьников – двое мальчишек и одна девчонка – ходят по книжным магазинам. Один магазин, второй, третий. В отделах изобразительной продукции портреты только одного вождя – Никиты Сергеевича Хрущева. В последнем магазине уже собрались закрывать. Ребята стоят в нерешительности.

Девчонка шепчет:

– Что будем делать? Витя, ты у нас политинформатор, решай!

Продавщица провожает их к выходу:

– Закрываем, ребятки, закрываем!

– Тетенька, нам портрет Хрущева дайте…

Продавщица считает мелочь, а пятиклассники бегут с портретом по городу к школе. В классе выстраивают пирамиду: два стола, сверху стул. Снимают изуродованный портрет Ленина, вешают новенький Хрущева. Портрет Ленина прячут в шкаф.

Утро. В класс входит директор. Смотрит на портрет. Улыбается кончиками губ. Выходит. Конец дня. Тот же класс. Контрольная работа. Вновь входит директор. Класс дружно встает.

– Садитесь. Продолжайте работать.

Директор что-то шепчет на ухо учительнице. Та встает, уступая директору стул. Директор ставит стул у доски, разувается, встает на стул, снимает портрет Хрущева со стены. Мальчишеский голос из класса:

– Георгий Степанович, вы зачем Никиту Сергеевича снимаете? Ну, не было Ленина в магазине, взяли Хрущева, какая разница?

Директор поворачивается к классу, спускаясь со стула с портретом Хрущева в руках:

– А разница, Градов, в том, что Хрущева сегодня в Москве сняли. Совсем. По состоянию здоровья. Понятно? А вот Ленина снять никто уже не может.

***

Нонкент, 25 апреля 1966 г.

Та же двухкомнатная старая квартира. Обстановка почти не изменилась с середины пятидесятых годов. Более современная деталь – телевизор «Рекорд» на книжной тумбочке. Миловидная женщина 35—37 лет собирается куда-то. На ней выходное платье, она примеряет бусы, красит губы перед зеркалом, стоящим на комоде.

Наш герой, уже подросток лет 14—15-ти, – готовит уроки на другом конце большого стола. Поднимает голову от тетрадей:

– Мама, ты куда собираешься?

– Гулять, – отвечает женщина.

– А если серьезно? – допытывается подросток.

– Вполне серьезно. А по-честному, мы вчера с тетей Аней на трамвайной остановке у оперного театра познакомились с двумя военными. Они командированные, города не знают. Показали им, как добраться до гостиницы КЭЧ, погуляли заодно, – объясняет мать.

– А сегодня с ними на свидание? – догадывается сын.

Мать подходит к сыну, прижимает его голову к своей груди. Шепчет:

– Витя, я уже скоро десять лет как одна. Ты вот уже девчонкам стихи начал писать. А я, по-твоему, влюбиться не могу?

Мальчишка серьезно смотрит на мать.

– Можешь, мам. Ты только не задерживайся допоздна, хорошо? И вообще, у тебя был уже один офицер. Помнишь?

– Не забыла. Меня проводят. А ты не засиживайся, спать ложись, только дверь не запирай изнутри на крючок, ладно? – просит мать.

– Я без тебя все равно не лягу, – обещает сын.

Мать уходит. Подросток читает, пьет чай, снова читает. По традициям фильмов пятидесятых-шестидесятых годов бег времени показывают будильником: 9, 10, 11, 12, 1 час ночи. В начале второго – стук в окно. Мальчишка закрывает книгу. Лает собака во дворе. Открывается дверь. На пороге появляются мать и незнакомый офицер. Мать улыбается:

– Не спишь? Знакомьтесь.

Военный протягивает руку, представляется:

– Майор Васильев Геннадий Григорьевич.

– Виктор. – Они крепко пожимают друг другу руки.

– Вы уж извините, Виктор, что задержались, поэтому я вашу маму лично вам передаю, – оправдывается майор.

– Ладно, бывает, чего уж там, – улыбается мальчишка.

– Разрешите идти? – спрашивает гость.

Мать с сыном переглядываются. Одновременно:

– Идите, товарищ майор!

Офицер, взяв под козырек, уходит.

– Ну, что, ложимся? – спрашивает мать. Они расходятся по своим комнатам, гасят свет. Затемнение. Зарево. Гул. Треск. Падает штукатурка. Крик мальчишки:

– Мама, бежим, землетрясение!

В общий двор выскакивают из многих квартир соседи, кто в чем – ночные рубашки, пижамы, мужчины в одних трусах. Мать с сыном идут по утренним улицам. Разрушенные дома, пыль, испуганные люди.

– Витя, заглянем в гостиницу? – предлагает мать.

– К майору что ли? Небось уже подняли по тревоге, – скептически произносит сын.

Они подходят к двухэтажному зданию военной гостиницы. На посту старушка-дежурная.

– Майор Васильев? На втором этаже, пятый номер. Вы родственники?

Они утвердительно кивают головой.

– Поднимайтесь, там все двери открыты, – поясняет дежурная.

Градовы проходят на второй этаж. Номер с пятью кроватями в комнате. На всех кроватях богатырским сном спят мужики. На простынях их кроватей пыль и штукатурка. Мать с сыном качают головой, смеются.

– Какой у майора род войск? – спрашивает паренек.

– Десантник, – уважительно произносит мать.

Документальные кадры. Леонид Ильич Брежнев, Генеральный секретарь ЦК КПСС и Алексей Николаевич Косыгин, Председатель Правительства СССР, сходящие с трапа Ил-18-го в нонкентском аэропорту. Панорама разрушенного города. Бульдозеры. Новостройки.

***

Нонкент, май 1969 г.

Зал дворца культуры. В нем юноши и девушки в парадной школьной форме тех лет – у девочек коричневые платья и белые фартуки, юноши в белых рубашках и черных брюках. Почти все с комсомольскими значками на левой стороне груди. На сцене президиум, много взрослых – секретари райкома партии и комсомола, директора школ, заводов, вузов. Среди них в первом ряду двое школьников – юноша и девушка. По ходу выступления взрослых они переписываются, передвигая друг другу листок бумаги. Крупным планом:

«Вас как зовут? Лида. А вас? Виктор. Вы из какой школы? Из 521-ой. А вы? Из 641-ой. Выступаете? Нет, просто для количества посадили. А вы? Выступаю…»

Председательствующая – секретарь райкома партии по идеологии Ирина Ивановна Мельникова, объявляет:

– Перед нами сегодня выступали директора заводов и фабрик, ректор транспортного института. Теперь, думаю, время послушать самих выпускников. От их имени слово предоставляется Виктору Градову, ученику 10 «Б» класса 641-ой школы нашего Заводского района.

Виктор выходит к трибуне.

– Перед смертью не надышишься, говорили древние философы. И, хотя у нас впереди вовсе не смерть, а всего лишь восемь выпускных экзаменов, я действительно в последние дни не могу надышаться воздухом родной школы. Сейчас нас здесь уговаривали идти работать на заводы, стройки. Дело нужное. Лично я для себя выбор сделал – надо идти работать, а вечером – учиться. Работать – потому что я единственный сын у матери и хватит сидеть на ее шее. Учиться – человек, мне кажется, всю жизнь должен учиться. Поступать думаю в университет, на исторический факультет…

Районное собрание выпускников закончилось. Расходились. Виктор подошел к Лиде.

– А вы куда собираетесь поступать, Лида?

– На факультет журналистики, в университет, – просто отвечает девушка.

– Но на дневное отделение на журфак, по-моему, не берут после школы. Нужен двухгодичный стаж практической работы, – удивляется Виктор.

– Знаю. Придется, как и вам, на вечерний, – нисколько не расстраиваясь, говорит Лида.

– Тогда еще увидимся? – надеется Градов.

– Если поступим, – обещает Лида.

Выпускной вечер в школе. Знакомый нам уже директор вручает аттестаты.

– Золотая медаль и аттестат особого образца вручаются Градову Виктору Евгеньевичу! Вскоре мы надеемся увидеть Виктора своим коллегой, учителем истории.

Пожимает руку, отдает медаль, аттестат, обнимает, целует.

Виктор проходит в зал, садится рядом с матерью и тем самым военным, но уже с погонами подполковника. Он тоже жмет Виктору руку:

– Молодец! Вот по этому поводу мы сегодня выпьем!

Мать толкает его в плечо:

– Гена, не порть мне сына!

– Не испорчу, не испорчу! А кто его пить научит, если не я? Ты что ли?

Университетский городок, вечер. Остановка маршрутного такси. Очередь – студенты, преподаватели. Виктор, помахивая кожаной папочкой, подходит к остановке.

– За кем буду? – обращается он к стайке девушек, стоящих в хвосте очереди. Одна из них оборачивается:

– За мной…

Они внимательно смотрят друг на друга.

– Лида…

– Виктор…

Подъезжает маршрутка – тогда это были «Рафики» – единственные в СССР микроавтобусы производства Рижского автомобильного завода, сокращенно «РАФ», отсюда и ласковое название в народе. Получается так, что все подружки Лиды садятся, только ей не хватает места. Девушки машут ей руками, готовые потесниться, но она остается ждать следующую машину. Сидя рядышком в маршрутке, они с Виктором едут по ночному городу.

Идут пешком по центральным улицам. Виктор несет довольно объемистый портфель Лиды.

– Что там у Вас, камни? – осторожно спрашивает Виктор.

– Нет, Толстой Лев Николаевич, «Война и мир» вместе с «Анной Карениной», – объясняет Лида.

– Вам нравится Толстой, Лида? – удивляется Градов.

– Очень. Правда, когда в школе первый раз читала «Войну и мир», то пропускала военные страницы. А теперь перечитываю, вижу – интересно! – восторгается Лида.

– Жаль, «Анну Каренину» в школьной программе не проходят, – вздыхает Виктор.

– Вы разве читали только программные произведения? – глаза у Лиды расширены от удивления.

– Нет, Лида, у меня мама литератор, да и классная отличная литераторша была, так что, как звали лошадь Вронского – Фру-фру – я помню, – спорит Градов.

– Боже мой! Из всей «Анны Карениной» запомнить только имя кобылы Вронского! – изумляется Лида.

– Лида, вы меня обижаете. Но «Война и мир» мне все-таки понравилась больше, – стоит на своем Виктор.

– Конечно, вы же будущий историк. Кутузов, Наполеон, Аустерлиц, Бородино… Интересно. А что в «Карениной»? Сплошные чувства, – скептически замечает Лида.

– Ну, чувства чувствам рознь. Эпиграф к «Анне Карениной» помните? «Мне отмщенье и аз воздам». У него много толкований. Мне кажется, подлинный его смысл в том, что мы сами себя за все в жизни казним. За все надо платить, даже за счастье. Вот и Анна заплатила любовью за любовь. Хотя с ее версией любви я и не согласен, – замечает юноша.

– А почему, Виктор? – удивляется Лида.

– Анна поглощена в любовь. Кроме любви у нее нет ничего. А так ведь нельзя… – объясняет Градов свою позицию.

Лида смеется.

– Витя, а вы любили кого-нибудь?

Он задумывается.

– По-серьезному, помните, как у князя Андрея, чтобы мир раскололся на две части – она и все остальное – еще нет.

Они доходят до ее дома на такой же, как у Виктора, старой одноэтажной улице.

– Вот я уже и дома. Спасибо, что проводили, – благодарит девушка.

– Пожалуйста. – Виктор протягивает Лиде ее портфель. Они оба с двух сторон держатся за портфель.

– Лида, можно… Я хоть иногда стану ждать вас на остановке маршрутки? – шепчет он.

– Почему хоть иногда? Можно и чаще, – улыбается Лида.

Нонкент в сугробах. Такое бывает не часто в этом южном городе. Виктор и Лида вновь гуляют по ночному городу. Городской стадион. Заснеженные ступеньки. Лида скользит, падает. Виктор валится вслед за ней. Хохочут оба. Он помогает ей встать, отряхивает снег с шубы, шапки. Сбрасывает перчатки, осторожно, нежно, по снежинкам, снимает снег с ее волос, выбившихся из-под шапки, с щек. У нее мокрые варежки. Виктор прячет их в свой карман, берет ее ладошки в свои руки, дышит на них, согревает. Целует ее пальчики. Потом притягивает ее к себе, целует глаза, лоб, щеки, губы…

Квартира Виктора и его матери. За столом трое – Виктор, мать, Васильев. Завтракают.

– Гена, знаешь, что Виктор задумал? – спрашивает мать.

– Пока не знаю, – откликается Геннадий Григорьевич, намазывая сливочным маслом кусок батона.

– Жениться! – возмущенно сообщает мать, отставляя в сторону чашку с недопитым кофе.

– Одобряю. Быстрота и натиск, как говорил Суворов, главные условия победы над противником. А над женщиной – тем более… – спокойно реагирует на новость подполковник.

– Нет, Гена, ты в своем уме? Куда ему жениться? Молоко на губах только обсохло, девятнадцати еще нет! – жалуется Градова.

– А тебе сколько было, когда замуж за своего благоверного пошла? – спрашивает Васильев.

– Девятнадцать, – уже спокойней произносит мать.

– Супруг, если не ошибаюсь, был на полгода моложе? – продолжает наступать подполковник.

– Не ошибаешься… – она всплескивает руками. – Ну, какой прок от ранних браков? Я ведь его отца выгнала. Пятнадцать лет одна. И потом, элементарные проблемы… Витя, вы где жить собираетесь?

Виктор, все это время молча поглощавший завтрак, поднимает голову от тарелки.

– Если ты нас не примешь, уйду к Лиде, у нее отдельная комната, – сообщает он.

– Посмотри, они уже все решили! – опять возмущается мать.

– Кажется, на правах старшего по возрасту и званию я должен вмешаться! – решительно произносит Васильев, отставив шутливый тон. – Виктор, когда хотите свадьбу играть?

– В конце августа. В мае жениться – плохая примета, всю жизнь маяться будем. Летом мне ехать в лагерь на все три смены. Вот в конце августа и сыграем, – рассуждает Градов.

– Очень хорошо. Теперь Виктор Евгеньевич, будь внимателен. Судьба нас троих, вернее, четверых, считая Лиду, в твоих руках…

– Не понял, Геннадий Григорьевич… – перебивает его Градов.

– Что ж тут не понять? Я предлагаю в конце августа сыграть две свадьбы сразу, твою с Лидой и нашу с Натальей Михайловной.

На несколько секунд немая сцена. Потом голос матери:

– Оригинальная форма предложения…

– Почему же оригинальная? Все по старинным русским обычаям. Я прошу твоей руки у единственного мужчины в семье, твоего сына. Прекрасно понимаю, что Виктор взрослый и никогда не назовет меня отцом, но друзьями мы с ним ведь уже стали. Не так ли? – подполковник вопросительно смотрит на Градова.

Виктор кивает головой в знак согласия.

– А раз так, нам тоже пора кончать с этой неопределенностью. Три года видеться раз в неделю – срок достаточный, чтобы проверить наши чувства. Тем более, что с нашей женитьбой у Виктора с Лидой решается хотя бы жилищная проблема, – объясняет Васильев.

– Ты хочешь взять меня к себе в гарнизон? В казарму? – мать остолбенела.

– Дальше. В Москву, – как всегда спокоен Васильев.

– Куда? – переспрашивает Наталья Михайловна.

– Я поступил еще в одну академию – Генерального штаба. В сентябре – начало занятий. Для семейных там есть общежитие, – рассказывает подполковник.

– Да, с моими мужиками не соскучишься… – мать встает между ними, гладит обоих руками по голове. – Что, Витя, соглашаться на предложение подполковника?

– Соглашайся, мама! Дядя Гена хороший, он тебя любит…