В поисках великого может быть

А Руссо говорит: ничего подобного не было. Конечно, в человеке заложен инстинкт самосохранения. Это так. Но в человеческой природе присутствует и ещё один инстинкт, которого животные лишены – это сострадание. А вот разум убивает подобные чувства. Поэтому не было никакой борьбы всех против всех, сострадание всегда умеряло аппетиты индивида. И лишь выдвижение на первый план разума убило этот изначальный сострадательный инстинкт в человеке. «Право сильного» не находило опоры в естественном состоянии. Главным грехопадением человека, по мнению Руссо, стало появление частной собственности, а значит, и неравенства, с приходом которых понадобились законы и государство. Но если просветители до Руссо склонны были рассматривать частную собственность как результат труда, то для Руссо она – результат захвата. «Первый, кто напал на мысль, огородив участок земли, сказать: «Это моё» – и нашёл людей, достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн и убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы род человеческий тот, кто, выдернув колья и засыпав ров, крикнул бы своим ближним: «Не слушайте лучше этого обманщика, вы погибли, если способны забыть, что плоды земные принадлежат всем, а земля – никому!»

Общество возникло, когда возникла необходимость охранять обретенную индивидом собственность, чтобы предотвратить дальнейший её захват и передел, а в естественном состоянии такого не было. Общество – это зло, по мнению Руссо. Он убежден: сначала возникли законы, потом – государство, и каждый новый этап прогресса цивилизации, которого он не отрицает, был прогрессом неравенства. С развитием цивилизации неравенство лишь росло, и самой ужасной формой его утверждения стало современное государство, в котором вся власть сосредоточилась в распоряжении узкой группы людей, а естественная свобода человека оказалась нарушена. Именно в обществе создается почва для всеобщей «борьбы всех против всех», а не в естественном состоянии. «Как бы вы ни восхищались человеческим обществом, всё же остается несомненная истина, что оно неизбежно заставляет людей ненавидеть друг друга, приводя в столкновение их интересы, заставляет их оказывать друг другу призрачные услуги, причинять возможные несчастья. Что вы должны думать о таком обществе, где разум каждого частного лица подсказывает ему правила, прямо противоположные тем, которые подсказывает коллективный разум, который внушает всему общественному союзу, где каждый видит свою выгоду в несчастье другого. Теперь возникла взаимная зависимость людей друг от друга и люди утратили ту свободу, которую они имели в естественном состоянии».

Руссо считает, что в обществе человек утрачивает свою изначальную целостность, становится человеком-дробью. Внешне он, казалось бы, усиливает свою индивидуальность, а на самом деле он её утрачивает. «Кроме того, естественный человек стремится удовлетворить свои естественные потребности, а общественный ценит неабсолютную, относительную, знаковую сторону вещей. Богачи наслаждаются богатством, потому что народ страдает в нищете, каждый видит свою выгоду в несчастье другого. В обществе человек смотрит на себя и на окружающих чужими глазами. Но когда приходится смотреть чужими глазами, приходится и хотеть чужой волей. Общественный человек как бы живёт в мнении других и из одного этого мнения получает ощущение собственного существования. Место устойчивой морали занимает одна видимость – всё становится притворным, человек начинает носить маску не только с другими, но и перед самим собой».

Выход в свет этого трактата Руссо тоже вызвал полемику. Его упрекали в том, что он зовёт человечество назад, в прошлое. На это Руссо отвечал: «Было бы убийственно, если бы мы теперь отказались от цивилизации и попытались вернуться в естественное состояние. Это – невозможно. Я просто хочу, чтобы люди задумались о том, что они потеряли».

Главный вопрос, на решение которого направлена мысль Руссо: как достичь равновесия, избавиться от той испорченности нравов, которую принесло с собой современное общество? И поскольку Руссо был человеком XVIII века, то должен был дать на него ясный ответ. Таким ответом явился трактат «Об Общественном договоре, или Принципы политического Права» (1762). Руссо заявляет: «Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо принцип управления, основанного на законах, и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы – такими, какими они могут быть». (344)

Итак, первая мысль, высказанная Руссо в этом сочинении, заключается в том, что вернуться к естественному состоянию невозможно. Конечно, природа – мать, а общество – мачеха, и никакая мачеха не может заменить мать. Но если мать умерла, то хорошо, когда находится хорошая мачеха. Как наилучшим образом развить общество? Первая проблема здесь – это проблема собственности. Частная собственность является незыблемой основой общественного порядка, но это должна быть собственность, основанная на личном труде человека. В этом смысле идеал Руссо – это крестьянин, который сам обрабатывает участок земли, или ремесленник, который собственноручно производит товары.

Важнейший принцип – равенство. Государство должно таким образом регулировать общественные отношения, чтобы не возникало неравенства среди людей. Руссо был противником парламентской демократии (выражается в том, что граждане участвуют в политике не напрямую, а через своих представителей, депутатов), которая возникла в тот период в Англии и воспринималась большинством французских просветителей как образец общественного устройства. Он выступал за прямую демократию, когда каждый имеет возможность лично участвовать в управлении.

Но дальше возникает самое главное противоречие. Руссо различает волю всех и общую волю. Заключая общественный договор, люди поступаются частью своих суверенных естественных прав в пользу государственной власти, охраняющей эти права и выражающей тем самым их общую волю. Общая воля – это нечто, что выражает единство коллектива, а воля всех – это сумма частных интересов. Поэтому не должно существовать никаких партий. Руссо – противник любых партийных образований, и его не устраивает парламентская демократия. Обществу следует быть подобным живому организму, его законы должны отражать не волю большинства, а ту единую волю, которая составляет основополагающие интересы целого, единого целого. Общество вправе повелевать каждым своим членом так же, как человек имеет право распоряжаться собственными пальцами. Но как эту общую волю установить? Большинство голосов не является отражением общей воли. Мало ли за что проголосуют? В идеале, считает Руссо, хорошо, когда появляется боговдохновлённая личность, способная понять эту общую волю и повести за собой других, указуя путь. Правда, Руссо здесь делает одну существенную оговорку. Он считает, что у такого лидера не должно быть никакой исполнительной власти. Он должен лишь определять цели и устанавливать законы.

Но что такое «общественный договор» в его реальном выражении? Руссо стремился представить некую идеальную модель общества, но, по сути дела, явился создателем модели тоталитарного государства. Никакой иной системы, кроме тоталитарной, на такой основе возникнуть не может. Кстати, это подтвердила Французская революция в период якобинской диктатуры. Подобный путь вел в тупик. Вольтер, полемизируя с Руссо, утверждал, что никакой иной демократии, кроме парламентской, в действительности существовать не может.

Значительных художественных произведений у Руссо два. Роман «Юлия, или Новая Элоиза» (1757-1760) пользовался необычайным успехом у современников, выдержал множество переизданий. Пушкинская Татьяна воображала себя его героиней. Торговцы брали почасовую плату за возможность почитать книгу Руссо.Огромный объем никого не останавливал. Существует история, связанная с именем знаменитого философа Канта. Он славился своей педантичностью. Жители города Кенигсберг, где он жил и преподавал в Университете, сверяли часы по времени его прогулок. И, якобы, только однажды Кант опоздал на лекцию: в тот день он зачитался «Новой Элоизой» Руссо.

Сегодня этот роман кажется устаревшим.

Но вот вторая книга, «Исповедь», над которой Руссо работал в период между 1765 и 1770 гг., и по сей день воспринимается с живым интересом. Она была издана уже после смерти автора.

Вообще, XVIII век стремился к псевдодокументальности. К примеру, «Новая Элоиза» – это роман в письмах, которые пишут друг другу главные герои, Юлия и её возлюбленный Сен-Пре. Этот эпистолярный жанр был введён в культурный обиход Ричардсоном и получил развитие у Руссо. Скажем, «Робинзон Крузо» – это тоже псевдодокументальное повествование: рассказ о событиях в нём ведётся как будто бы от имени самого героя.

Однако «Исповедь» Руссо – не псевдодокументальный роман. Это действительно документальная книга, в которой Руссо рассказывает о самом себе, герой которой – он сам. Автор ничего не выдумывает. Он хочет рассказать правду. Это не псевдодокументальность. Вообще, документальные вещи имеют в этом смысле преимущество, поскольку в них заключена точно сама жизнь, а не конструкции, которые создает автор. «Новая Элоиза» – это конструкция, которую придумал Руссо, а здесь, в «Исповеди», он стремился отразить свою жизнь.

Это не мемуары, хотя Руссо и рассказывает здесь личную историю достаточно подробно и откровенно. В книге действует ряд реальных исторических лиц, многие из которых нам известны: к примеру, Дидро и другие энциклопедисты, с которыми автор сталкивался в действительности. Вообще, Руссо ничего не придумывает в своей книге, но это не мемуары, потому что главная цель мемуаров – рассказать о тех событиях, свидетелем которых был, о людях, которых знал. Центр же романа Руссо – он сам. Это книга о нем самом, о его собственных переживаниях, а другие присутствуют в ней постольку, поскольку как-то влияли на автора.

Прежде всего, это желание рассказать о своём внутреннем мире, поэтому Руссо уточняет: «Я не ручаюсь, я мог ошибиться в фактах, которые я излагаю, может быть, будет опровержение и будет не так, как я описал. Я не ручаюсь, что всё было так, я ручаюсь только за одно – я так переживал. Так что, если какие-то современники будут недовольны, может быть, я что-то наврал, но что касается себя, я говорил правду».

Но перед нами – роман XVIII века, и задача, которую ставил перед собой Руссо, не сводилась к желанию просто рассказать о себе. Вот как начинается его «Исповедь»:

«Я предпринимаю дело беспримерное, которое не найдёт подражателя. Я хочу показать своим собратьям одного человека во всей правде его природы – и этим человеком буду я.

Я один. Я знаю своё сердце и знаю людей. Я создан иначе, чем кто-либо из виденных мною; осмеливаюсь думать, что я не похож ни на кого на свете. Если я не лучше других, то по крайней мере не такой, как они. Хорошо или дурно сделала природа, разбив форму, в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочтя мою исповедь.

Пусть трубный глас Страшного суда раздастся когда угодно – я предстану пред Верховным судией с этой книгой в руках. Я громко скажу: «Вот что я делал, что думал, чем был. С одинаковой откровенностью рассказал я о хорошем и о дурном. Дурного ничего не утаил, хорошего ничего не прибавил; и если что-либо слегка приукрасил, то лишь для того, чтобы заполнить пробелы моей памяти. Может быть, мне случилось выдавать за правду то, что мне казалось правдой, но никогда не выдавал я за правду заведомую ложь. Я показал себя таким, каким был в действительности: презренным и низким, когда им был, добрым, благородным, возвышенным, когда был им. Я обнажил всю свою душу и показал её такою, какою ты видел её сам, всемогущий. Собери вокруг меня неисчислимую толпу подобных мне: пусть они слушают мою исповедь, пусть краснеют за мою низость, пусть сокрушаются о моих злополучиях. Пусть каждый из них у подножия твоего престола в свою очередь с такой же искренностью раскроет сердце свое, и пусть потом хоть один из них, если осмелится, скажет тебе: «Я был лучше этого человека». (Часть первая. Книга первая). (345)

Руссо обращается к Богу, как и положено в исповеди. Но здесь сразу же обнаруживается главное противоречие, которое составляет особенность этой книги. «Я хочу показать одного человека во всей правде его природы – и этим человеком буду я». Руссо убежден, что рассказать о человеке вообще можно, лишь рассказав о самом себе. Других мы не знаем так, как знаем себя. Обычно мы проецируем собственные переживания на других людей, а если нет, то внутренний мир другого остаётся от нас скрытым. Поэтому Руссо выбрал себя как объект исследования. Он поставил перед собой задачу: рассказать правду о человеке, такова задача художника, но в качестве объекта исследования избрал самого себя. И поэтому для него главное – то, что происходит внутри его собственной личности.

С этим связан ещё один важный момент. Это отбор фактов, событий, которые Руссо изображает в своей книге. Они тоже важны не объективно, а субъективной своей стороной. Например, Руссо описывает одно из своих детских переживаний. Однажды его несправедливо наказали, обвинив в том, что он будто бы сломал гребешок. Наказали не очень серьезно. Но вот как Руссо об этом вспоминает: «И сейчас ещё, когда пишу эти строки, я чувствую, как учащается мой пульс; эти минуты будут всегда у меня в памяти, хотя бы я прожил сто тысяч лет. Первое ощущение насилия и несправедливости так глубоко запечатлелось в моей душе, что все мысли, связанные с ним, будят во мне и прежнее волнение; и это чувство, в своем истоке относившееся лично ко мне, так упрочилось и так отрешилось от всего личного, что при виде любого несправедливого поступка или даже при рассказе о несправедливости, над кем бы и где бы ее ни совершили, – моё сердце так горит негодованием, как будто я сам являюсь жертвой. Когда я читаю о жестокостях свирепого тирана, об изощренном коварстве лицемера-священника, я охотно пустился бы в путь, чтобы заколоть этих презренных, хотя бы при этом мне пришлось сто раз погибнуть. Я часто вгонял себя в пот, стараясь догнать или попасть камнем в петуха, корову, собаку, всякое животное, на моих глазах мучившее другое животное единственно потому, что было сильнее. Это чувство, возможно, у меня врожденное, и думаю, что это так; но впечатление от первой несправедливости, испытанной мною, было столь долго и крепко с ним связано, что значительно усилило его». (Часть первая. Книга первая).

Это, может быть, объективно незначительный эпизод, но он был важен для автора. И этот принцип определяет всю структуру книги.

Руссо говорит: «Хочу показать человека во всей правде его природы». Но одновременно всячески подчеркивает свою собственную неповторимую индивидуальность: «Я не похож на других, может быть, есть лучше меня, может быть, есть хуже, но таких, как я, – нет, природа разбила форму, в которой меня отлила». Как сочетаются эти два момента? С одной стороны, стремление открыть правду о человеке как таковом, а с другой – показать уникальность.

Дело в том, что люди в обществе носят маски: Руссо это всячески подчеркивает. Он понимает: социальное поведение человека – всегда маска. И это не обязательно лицемерие, скорее общепринятая форма поведения, без которой не обходится никакое общество.

Люди общаются друг с другом поверхностно, лишь на уровне социальных ролей, так сказать, тех масок, которые они, как правило, используют в обществе. Руссо же стремится сбросить маску и рассказать о самом интимном в себе. Причем он рассказывает не просто о дурных поступках и мыслях, а порой о вещах постыдных. «Я сделал первый, самый тягостный шаг в тёмном и грязном лабиринте моих признаний. Труднее всего признаться не в том, что преступно, а в том, что смешно и постыдно», и он в этом признается.

Вообще, для понимания человеком самого себя обязательно нужен другой. Без другого себя не понять. Это как некое зеркало, которое нам дано. Руссо так говорит по этому поводу: «Пусть каждый познает самого себя через кого-либо другого, этим другим буду я».

Когда мы смотримся в зеркало, то видим себя со стороны, тоже смотрим на своё отражение будто бы глазами другого человека. Другой необходим нам для понимания самих себя. Поэтому в книге Руссо открывается правда о человеке вообще, хотя он и рассказывает о собственной жизни. Но попробуйте взглянуть на себя так, как это сделал он! Руссо как бы хочет дать пример другой глубины общения между людьми, не той, поверхностной, к которой они привыкли, а чтобы люди открывали другому душу, хотя бы перед самими собой пытались быть честными. Поэтому обе задачи здесь образуют неразрывное целое.

Что же такое, по мнению Руссо, эта подлинная сущность человека, которую он пытается исследовать? Прежде всего, она есть нечто, не поддающееся рационализации, её нельзя понять разумом. Человек – существо очень противоречивое, и любые рациональные подходы бессильны перед истиной человеческой души. Руссо всячески подчеркивает в себе эту противоречивость. Приведу пример. Это произошло после выхода в свет его оперы «Деревенский колдун». Она была хорошо принята публикой. Руссо объявили, что король готов его принять и даже обещал назначить ему денежное содержание. Руссо очень нуждался в деньгах. Литературная работа не кормила, зарабатывал он в основном переписыванием нот, и поэтому получить пенсию от короля было бы огромной удачей. Однако Руссо отказывается её принять. Как он мотивирует свой отказ? «Я терял, правда, пенсию, в некотором роде предложенную мне, но избавлялся от ига, которое она на меня наложила бы. Прощай, истина, свобода, мужество! Как осмелился бы я после этого говорить о независимости и бескорыстии? Приняв пенсию, мне оставалось бы только льстить или молчать; да и кто поручился бы, что мне стали бы её выплачивать?» (Книга восьмая).

Но есть и другая причина, которая заставила Руссо так поступить. Он страдал болезнью мочевого пузыря. «Этот недуг был главной причиной, мешавшей мне посещать собрания и задерживаться у женщин. Мне делалось дурно от одной лишь мысли о том положении, в какое эта потребность поставила бы меня. Я предпочел бы умереть, чем пережить такой скандал. Только те, кому знакомо подобное состояние, могут представить себе, с каким ужасом я думал об этой опасности. Кроме того, я рисовал себе, как я буду стоять перед королем, как меня представят его величеству, как он соблаговолит остановиться и заговорить со мной. В ответах нужны точность и находчивость. По своей проклятой застенчивости я смущаюсь перед каждым ничтожным незнакомцем, и разве эта робость покинет меня перед королем Франции…?» (Книга восьмая). Таковы были причины – высокая и довольно приземленная.

В своей книге Руссо упоминает о смерти некоего Анне, который служил управляющим в доме госпожи де Варанс и очень хорошо относился к Руссо. Он завещал Руссо свой костюм. Конечно, Руссо очень огорчился его уходу из жизни, но и обрадовался одновременно тому, что обрел костюм, и даже рассказал об этом госпоже де Варанс. Та пришла в изумление: как можно радоваться костюму, если только что скончался Анне? Но для Руссо это вполне сочеталось между собой.

Его взаимоотношения с женщинами, рассказ о которых занимает важное место в книге, также не укладываются ни в какие общепринятые представления. Вообще, это смесь робости и воображения. «Те, кто это прочтёт, посмеются, конечно, над моими любовными приключениями, увидев, что после долгих предисловий самые смелые из них кончаются поцелуем руки. О мои читатели! Не заблуждайтесь! Любовь, завершившаяся поцелуем руки, приносила мне, быть может, больше радостей, чем вы когда-нибудь испытаете от своей любви, начав по меньшей мере с этого». (Книга четвертая).

К примеру, его связь с госпожой де Варанс. Она была старше Руссо. Поначалу, по возвращении из туринского монастыря, он был очень влюблён в свою покровительницу. Это была любовь, которая питалась исключительно воображением…

А спустя некоторое время у Руссо завязывается другой роман – с госпожой де Ларнаж. «Я никогда не любил её так, как любил г-жу де Варанс, но, может быть, поэтому обладал ею во сто раз полнее. Возле маменьки удовольствие всегда омрачалось грустью, тайным сердечным трепетом, который я преодолевал не без труда: вместо того чтобы радоваться тому, что обладаю ею, я упрекал себя за то, что унижаю её. Возле г-жи де Ларнаж, наоборот, гордясь тем, что я мужчина и счастлив, я отдавался чувственности с радостью, уверенно; я разделял впечатление, которое производил на её чувственность; я достаточно владел собою, чтобы с тщеславным восторгом наблюдать свой триумф и извлекать из него то, что могло его удвоить». (Часть вторая. Книга шестая).

Однако когда госпожа де Ларнаж предлагает ему поехать вместе с ней в её дом, он отказывается. Почему? Руссо узнал, что у неё есть взрослая дочь. «Да и дочь её, о которой я против воли думал больше, чем нужно, беспокоила меня: я боялся влюбиться в неё – и был уже наполовину влюблён из-за этого страха. Неужели я еду для того, чтобы в отплату за доброе отношение матери обольстить её дочь, завязать отвратительную интригу, внести в семью раздор, бесчестие, скандал и ад? Эта мысль привела меня в ужас, я твердо решил бороться с собой п победить себя, в случае если б моя несчастная склонность обнаружилась. Но зачем ввергать себя в эту борьбу? Что за жалкое положение – жить с матерью, которой я уже пресыщен, и пылать страстью к дочери, не смея открыть ей своего сердца! Что за нужда стремиться к подобному положению, идти навстречу несчастий, обид, угрызений совести, из-за удовольствий, самую большую прелесть которых я уже испробовал? Несомненно, прихоть моя уже потеряла первый свой пыл; вкус к наслаждению ещё остался, но страсти уже больше не было. К этому ещё примешивались мысли о моём положении, о моих обязанностях, о доброй, великодушной маменьке: уже обремененная долгами, она делала для меня безумные траты, разорялась ради меня, а я так недостойно её обманываю». (Часть вторая. Книга седьмая).

Но, кроме того, он не мог изменить госпоже де Варанс. Какой мотив здесь являлся решающим, понять до конца невозможно. Это сложное их переплетение.

Или взаимоотношения Руссо с Терезой. Она стала своего рода заместительницей госпожи де Варанс. «Я увидел, что достиг большего – нашёл себе подругу. Немного привыкнув к этой превосходной девушке и поразмыслив о своём положении, я понял, что думал только о своем удовольствии, а встретил счастье. Мне нужно было взамен угасшего честолюбия сильное чувство, которое наполнило бы мое сердце. Нужно было, если уж говорить до конца, найти преемницу маменьке: раз мне не суждено было жить с ней, мне нужен был кто-нибудь, кто стал бы жить с её воспитанником и в ком бы я нашёл простоту, сердечную покорность, которую она находила во мне. Надо было, чтобы отрада честной и домашней жизни вознаградила меня за отречение от помыслов о блестящей судьбе». (Часть вторая. Книга седьмая).

Но вот что он скажет позднее о своих чувствах к Терезе: «Что же подумает читатель, если я признаюсь ему со всей искренностью, что с первой минуты, как я увидел её и до сих пор, я не разу не почувствовал к ней ни малейшей искры любви, что я желал обладать ею так же мало, как и госпожой Варанс, и что чувственная потребность, которую я удовлетворял с нею, была у меня только потребностью пола, не имевшего ничего общего с личностью? Он подумает, что я устроен иначе, чем другие люди и, видимо, неспособен испытывать любовь, раз она не имела отношения к чувствам, привязывающим меня к женщинам, которые были мне всего дороже.

Первая же моя потребность, самая большая, самая сильная, самая неутолимая заключалась всецело в моем сердце: это потребность в тесном общении, таком интимном, какое только возможно; потому-то я нуждался скорей в женщине, чем в мужчине, скорей в подруге, чем в друге. Эта странная потребность была такова, что самое тесное соединение двух тел ещё не могло быть для неё достаточным; мне нужны были две души в одном теле, без этого я всегда чувствовал пустоту.

И вот мне казалось моментами, что больше я пустоты не ощущаю».

Может быть, самой сильной привязанностью Руссо стало его чувство к госпоже д'Удето. Эта женщина во многом – прототип Юлии, героини романа «Новая Элоиза». «На сей раз, – пишет Руссо, – это была любовь – любовь во всей своей силе и во всём своём исступлении». Но и она оказалась довольно странной. Дело в том, что у госпожи д'Удето был любовник, маркиз Сен-Ламбер, и для Руссо это было неразделенное чувство. По словам Руссо, эта любовь «была одинакова с обеих сторон, хотя и не взаимна. Мы оба были озарены любовью, она к своему возлюбленному, а я к ней».

Личность Руссо не укладывается в обычные представления и рациональные рамки, и он действительно очень откровенен в своем рассказе.

Обратимся к описанию эпизода, вероятно, одного из самых неприглядных в его жизни. Руссо служил лакеем в одном аристократическом доме. У графини была девушка-служанка Марион, которая ему нравилась, между прочим. Но вот что рассказывает сам Руссо: «Жестокое воспоминание порой так волнует и мучает меня, что во время своих бессонниц я вижу, как бедная девушка приходит и упрекает меня в этом преступлении, как будто оно было совершено только вчера. Пока я жил без тревог, это воспоминание меньше меня мучило, но среди жизненных бурь оно отнимает у меня самое сладкое утешение невинно преследуемых: оно заставляет меня глубоко почувствовать то, о чём я, кажется, уже говорил в одном из своих произведений, – что угрызения совести дремлют в дни благополучия и пробуждаются в несчастье. И всё же я никогда не мог решиться облегчить своё сердце признанием на груди друга. Самая тесная близость никогда не могла заставить меня сделать это признание кому бы то ни было, даже г-же де Варане. Всё, на что я мог решиться, это сказать, что на моей совести лежит ужасный поступок; но я никогда не говорил, в чём он состоит. Таким образом, тяжесть эта, ничем не облегчённая, осталась на моей совести до сего дня, и я могу сказать, что желание как-нибудь освободиться от неё много содействовало принятому мною решению написать свою исповедь». (Книга вторая).

Так что же он совершил? Руссо украл у госпожи ленту, чтобы подарить её Марион. А когда эту «ленту, розовую с серебром», обнаружили у него, Руссо сказал, что получил её от Марион. Девушку прогнали. Как она ни просила Руссо рассказать правду, он ни в чём не признался. Слава воровки, да к тому же ещё и соблазняющей молодого человека подарками, – неизвестно, чем для Марион всё это закончилось. Руссо ничего не слышал о дальнейшей её судьбе. Это был ужасный поступок: для того, чтобы оправдать себя, Руссо оклеветал невинного человека ни за что ни про что. Но как он это объясняет? «Я чистосердечно признался в своём преступлении, и, наверно, никто не скажет, что я стараюсь смягчить свою страшную вину. Но я не выполнил бы своей задачи, если бы не рассказал в то же время о своём внутреннем состоянии и если бы побоялся привести в своё оправдание то, что согласно с истиной. Никогда злоба не была так далека от меня, как в ту ужасную минуту; как ни странно, но это правда. Я обвинил эту несчастную девушку потому, что был расположен к ней. Я всё думал о ней и ухватился за первое, что пришло мне на ум. Я приписал ей то, что сам собирался сделать; сказал, что она дала мне ленту, потому что у меня самого было намерение подарить эту ленту ей. Когда она вошла, мое сердце чуть не разорвалось на части, но присутствие стольких людей действовало на меня так сильно, что помешало моему раскаянию. Наказания я не очень боялся, – я боялся только стыда, но стыда боялся больше смерти, больше преступления, больше всего на свете. Мне хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю; неодолимый стыд победил всё; стыд был единственной причиной моего бесстыдства, и чем преступнее я становился, тем больше боялся в этом признаться и тем бесстрашнее лгал. Я думал только о том, как будет ужасно, если меня уличат и публично, в глаза, назовут вором, обманщиком, клеветником. Всепоглощающий страх заглушил во мне всякое другое чувство. Если бы мне дали прийти в себя, я непременно сознался бы во всем. Если бы г-н де Ларок отвёл меня в сторону и сказал: «Не губите эту бедную девушку; если вы виноваты, признайтесь», – я тотчас бросился бы к его ногам, совершенно в этом уверен. Но меня только запугивали, когда надо было ободрить. Надо принять в расчёт и мои годы, ведь я только что вышел из детского возраста, вернее – ещё пребывал в нём». (Книга вторая).

Хочу подвести некоторые итоги. Эта книга Руссо, и сегодня поражающая нас своей откровенностью, вызывала упреки в лицемерии. Было две позиции, выражающие разное отношение к его «Исповеди». Толстой очень любил Руссо и даже носил его портрет на груди вместо креста. А Достоевский упрекал Руссо в неискренности, считая «Исповедь» отвратительно лицемерной книгой. Почему? Потому что Руссо, по мнению Достоевского, вовсе не кается, а всё время старается себя оправдать. Прав ли был Достоевский в своей критике? И в самом деле, книга Руссо вовсе не покаянная, ибо главная её идея в том и заключается, что человек по природе своей – добр, и Руссо хочет показать это на собственном примере. Кроме того, это не совсем исповедь. Исповедь – это покаяние перед Богом. Что касается Руссо, то он не кается, а раскрывает себя. Он убеждён, что ни в чем не виновен. Виновато общество, которое калечит человека. Он был честным и добрым мальчиком, но, попав в подмастерья к ювелиру, научился лгать, красть, притворяться. Как и всякий человек, он – продукт общества. Общество с самого начала коверкало его. В эпизоде с лентой Руссо призывает читателя проявить снисходительность к его неблаговидному поступку: да, конечно, весьма дурно, что он оклеветал девушку, это один из самых низких поступков в его жизни. Но описывая его, автор проводит здесь психологический анализ, который напоминает подходы Фрейда. Первое – он приписывает другому то, что хотел совершить сам. Но гораздо важнее другой вывод Руссо: «стыд был единственной причиной… бесстыдства».

Кстати, весь пафос «Исповеди» заключается в том, чтобы попытаться отказаться от ложного стыда. Теперь Руссо, как автор книги, открылся своим читателям, а там, в тот момент, когда всё это происходило, он стыдился, хотя и не надо было стыдиться. Его беспокоило то, как на него посмотрят другие. Кроме того, Руссо призывает принять во внимание его юный возраст в тот момент. А, в общем-то, главная идея «Исповеди» в том, чтобы заставить читателей заглянуть в свою собственную душу, посмотреть на себя самого, прежде чем осуждать другого. Руссо точно хочет сказать читателям: вы, возможно, и не совершали подобного, но могли бы оказаться в такой ситуации. Поэтому постарайтесь меня понять.