Живи за двоих

4-27 сентября 2009 г.

♪ HI-FI – Нить

Транзит

Sic transit vita homini.

Так проходит жизнь человека.

Пролетаешь мимо городов, в которых не был. А если пролетаешь мимо – значит ли это, что ты здесь был? Наверно, да. Всё же был.

Это была обычная командировка. Конец ноября. Долгий перелёт через несколько городов. Через Иркутск, Красноярск и Новосибирск в Томск – пункт назначения. Долгие ожидания в аэропортах разных городов. Разные люди рядом, незнакомые. Их видишь только раз в жизни. Раз в жизни, чтобы больше не увидеть никогда. Так и проходит жизнь. Мимо людей и событий, которые мелькают, чтобы не повториться в твоей жизни никогда. Мелькают, чтобы вообще никогда не случиться в твоей жизни…

В аэропорту Красноярска наш транзитный рейс застрял на сорок пять минут. Все пассажиры вынуждены были проводить бесполезные минуты в зале ожидания. Я тоже скучал, разглядывая интерьер и окружающих пассажиров.

На табло у стеклянных шлюзовых дверей красными знаками высвечивался номер и направление рейса. И тут, рядом с этим табло, я увидел её – неприметную с виду девушку в бежевом пальто. На ней была светлая, в тон пальто, вязаная шапочка, которая почти полностью скрывала пряди волнистых светлых волос. Как и остальные пассажиры, девушка ожидала своего рейса. В её глазах читалась какая-то еле заметная грусть. Может, это была просто усталость от утомительного ожидания, но мне тогда показалось иначе.

«О чём ты грустишь, незнакомка?» – думал я, глядя на неё. Ответа я не знал. Но мне так хотелось узнать. Узнать её. Нас разделяло расстояние в десять метров и объединяло время – общее время: сорок пять минут ожидания в аэропорту чужого города.

Девушка открыла свою сумочку и достала мобильник. При этом она выронила кожаную перчатку. Я подошёл и поднял её. Наши взгляды встретились.

– Вы обронили… – как-то невпопад произнёс я, протягивая девушке перчатку.

Она посмотрела на меня. Вежливо улыбнулась.

– Спасибо, – произнесла она и взяла перчатку из моей руки.

Я кивнул.

– Пожалуйста, – тихо ответил я и отошёл.

До посадки на рейс оставалось семь минут. Я стоял в десяти метрах от неё и смотрел. Смотрел на её светлые волосы, тонкие пальцы, державшие мобильный, её грустные глаза. Она кому-то позвонила. Ни тени улыбки не появилось на её прекрасном лице, когда этот кто-то ответил ей. Мне было неважно, с кем и о чём она сейчас говорит.

Важно было другое.

Я люблю её. Она – моя судьба. Или… нет. Или всего лишь транзит. Что, если…

В зал вошла работница аэропорта.

– Транзитные пассажиры, следующие до Новосибирска! Подходим для посадки! Посадочные талоны не забываем!

Мой рейс. Я двинулся к дверям выхода. Она осталась на месте. У неё другой рейс.

У неё другая жизнь. Другая судьба.

Я бросил в её сторону ещё один взгляд. И девушка вдруг посмотрела в мою сторону.

– Счастливого пути, – произнёс я, хотя вряд ли она услышала меня. Может, прочитала по губам. Прочитала по губам, потому что всё поняла и махнула рукой мне на прощание. Я наконец увидел её улыбку. И всё.

Взгляд её глаз я помню до сих пор. Не в силах забыть.

О любви сказано многое, но… Но когда я вспоминаю её глаза, моё сердце каждый раз наполняется теплотой и светом.

Я люблю её.

Прошло много лет, а я всё ещё люблю её. Что ещё можно мне пожелать для себя? Ничего…

Мне не больно, ибо моя любовь не омрачена разочарованиями, ссорами, обидами или изменой. И у нас с ней не было долгого и мучительного расставания. Потому мне не больно.

Меня спрашивали, пытался ли я найти её – ту, с которой мы виделись лишь однажды. Нет. Потому что то, что было, то уже случилось.

Я люблю тебя. Спасибо, что ты была в моей жизни. Была и остаёшься в моём сердце. Навсегда.

28 ноября, 13 декабря 2009 г.

♪ Edward Maya – Stereo Love

Интенция. 2-й цикл рассказов

ИНТЕНЦИЯ (лат. intentio – стремление, внимание) – фундаментальное свойство человеческого сознания. Сознание не существует само по себе – отдельно от объектов. Сознание всегда есть знание о чём-то. Это нечто, о чём я размышляю, мечтаю, вспоминаю. Интенциональность есть отражение в сознании человека окружающего его мира.

Философский словарик

Маяк

Старик в серой потёртой телогрейке стоял на берегу. Прохладный летний бриз привычно обдувал грубую кожу смотрителя маяка маленького острова в холодном Баренцевом море. Лето в высоких широтах суровое. Сейчас, в конце июня, земля едва покрылась несмелой бледно-зелёной травой, а на карликовых берёзах только начинали проклёвываться из почек первые листочки.

Здесь, на крошечном островке в пятидесяти морских милях от материка, человек жил один. Уже тридцать четыре года. Полжизни. Нет – всю жизнь.

Смотритель ждал гостя. Ждал без особой радости. Тот, кто сегодня приплывёт, должен будет забрать старика на большую землю.

Маяк закрывают. Навсегда.

Послышался шум мотора, нарушивший ровную песню ветра. Вскоре старик смог разглядеть приближающийся к берегу катер. Через пару минут маленькое моторное судно причалило к старому деревянному пирсу. На борту был один человек: военный моряк. Молодой – лет двадцати пяти. Он заглушил мотор и бодро спрыгнул с палубы на скрипучие доски причала. Только сейчас смотритель разглядел погоны военного: это был старшина второй статьи.

Оценивающе поглядывая по сторонам, моряк вначале остановил взгляд на высившемся в паре сотен метров от берега маяке и лишь потом заметил стоящего на небольшом холмике старика и направился к нему.

– Здрасте, – несколько вальяжно поздоровался старшина со стариком, протягивая руку. – Вы же Земцев?

– Да, я смотритель того маяка, – сощурившись от солнца, ответил старик, пожав руку старшины.

– Давай на ты, – продолжил вальяжничать молодой моряк.

Старик в телогрейке, улыбнувшись, поглядел на старшину искоса, но без обиды. В уголках глаз смотрителя появились лукавые морщинки.

– Идёт тебе форма, парень, – ответил смотритель. – Только вот порядку пока не научили. Я сам в море ходил. Давно, правда. Но, как ни крути, старшим мичманом ушёл с флота.

Выражение лица молодого старшины резко изменилось. Он вытянулся по стойке смирно.

– Виноват, товарищ старший мичман, – по уставу обратился моряк к старику.

Смотритель снова искренне улыбнулся и легко хлопнул старшину по плечу.

– Хорошо, на ты будем! Вижу, парень неплохой. Как звать?

– Орлов Сергей. Можно просто Серёга, – старшина улыбнулся в ответ.

– А меня зовут Юрий Герасимович. Можно просто Герасимыч. Все меня так зовут. Пойдём на маяк.

Старшина и смотритель неспешно направились от берега к высокому старому строению.

Войдя внутрь, мужчины сняли верхнюю одежду. Здесь, на первом этаже маяка, старик жил. Обстановка была простой: ничего лишнего. В углу стояла старая кровать, рядом – обитый железом сундук. На стене висели часы с блестящим круглым маятником; такие теперь увидишь только в старых чёрно-белых фильмах. В другом углу, у окна, располагался деревянный шкаф, а посреди помещения – пара стульев и круглый дубовый стол, на котором стояла расписная деревянная хлебница с маковыми баранками.

– Садись, Серёжа, – пригласил смотритель старшину к столу. – Сейчас чаю сообразим. Ждал тебя, видишь?

Герасимыч указал рукой на готовый самовар.

– Здорово, – улыбнулся Сергей, садясь. – Самовар настоящий, с сапогом – как дома в деревне! У тебя тут дизеля нет, что ли?

– Дизель есть, – ответил старик, наливая чаю. – На зиму берегу. А на живом огне и чай живой. С брусникой тебе налью. Полезно.

– Спасибо, Герасимыч.

Смотритель поставил две кружки горячего чая на стол рядом с баранками и присел на скрипучий дубовый стул.

– Вообще, – с грустью произнёс старик. – Сегодня я этот самовар кипятил в последний раз. Ехать нужно сегодня же?

– Так точно, – ответил Сергей, откусывая баранку и отхлёбывая чаю. – Приказано доставить тебя на берег.

– Успеется. Что слышно нового на большой земле, моряк? – спросил смотритель, как-то натянуто улыбнувшись.

– Всё то же, – старшина отпил брусничного чаю и взял вторую баранку. – Слушай, Герасимыч. Жаль, что все маяки закрывают. Оказалось, больше не нужны. Теперь всякие спутниковые навигации появились: джи-пи-эсы, глонассы…

– Да уж… Время пришло. Маяк больше не нужен. – Смотритель не сдержался и глубоко вздохнул.

Старшина придвинулся ближе к столу и перестал жевать.

– Время идёт вперёд, товарищ старший мичман. Прогресс. Против него не попрёшь. Через полтора года – самое большее – в России не останется ни одного действующего маяка. Некоторые – что поближе к материку – переделают под музеи, а остальные…

В комнате повисла тишина. Её нарушало только тиканье старых часов с маятником. Юрий Герасимович смотрел куда-то вниз.

– Не расстраивайся так, – сказал, наконец, Сергей. – У тебя дочь и внуки в Магадане – я в деле читал. Переедешь к ним. Пенсия тебе будет хорошая.

Смотритель молчал. Орлов почувствовал себя неловко. Видимо, потому, что не знал, что ещё сказать человеку, который сегодня должен будет покинуть место, где он прожил отшельником половину жизни. Покинуть – навсегда.

– Мы можем побыть на острове до вечера, – тихо произнёс старшина. – Но к завтрашнему дню я должен доставить вас на материк. Ещё есть время собрать вещи.

Старик посмотрел на Сергея каким-то потухшим взглядом.

– Вещи собраны. Но если есть ещё время, пройдёмся?

– Не вопрос.

Старшина одним глотком допил чай и поднялся из-за стола.

Они шли по каменистым тропинкам острова около часа. Северный ветер гнал по бело-голубому небу рваные облака. Было достаточно тепло – по местным меркам; можно было чувствовать себя комфортно в одной кофте или куртке. Двое мужчин в очередной раз свернули и теперь шли по молодой траве, пока не пришли к небольшому покосившемуся от времени деревянному домику почти на другом конце острова.

– А тут что? – спросил Сергей, чуть не споткнувшись о большой камень.

– Сейчас увидишь. Пойдём.

Старик и парень обошли домик. Недалеко от него за старой металлической оградкой находились три могилы, над которыми были установлены старый деревянный крест и два памятника с красными звёздами.

Юрий Герасимович подошёл и перешагнул через невысокую оградку. Перекрестившись, он наклонился и протёр мозолистой ладонью керамическую табличку с фотографией на надгробии крайней могилы.

Старшина подошёл следом, пытаясь прочитать надписи. На кресте и памятниках была одна и та же фамилия – Земцев. Фамилия смотрителя.

– Тут вот, под крестом, мой прадед Кузьма Иваныч, – рукой указал Юрий. – Там – дед. А здесь, – смотритель вздохнул, – отец мой, Герасим Владленович Земцев. Смотритель маяка. Все – смотрители маяка.

Старшина Орлов размашисто, но старательно перекрестился и вздохнул.

– Мой отец всю жизнь здесь прожил. Даже нас с матерью в Магадане почти не навещал. Я был зол на него. Думал, что он нас бросил. – Смотритель осторожно коснулся керамической таблички с фотографией отца. – Мы с ним не разговаривали. До смерти матери. Я уже служил на флоте, когда, наконец, решился приехать к нему на его маяк. Всё ж таки – родная душа… Так и ездил к нему потом раз в год. А когда мне было тридцать три, у отца нашли опухоль – курить-то любил батя, ничего не скажешь…

– И отец тебя… – начал Орлов.

– Да, – вздохнул с грустью старик. – Я ушёл с флота, приехал сюда. Думал, отдам дань отцу да вернусь обратно. Но… Видишь как. Тридцать пятый год уж здесь. Прикипел. Прикипел крепко…

Юрий Герасимович встал и посмотрел на молодого моряка.

– Тут лежит мой отец. А тут, – смотритель маяка указал на свободный клочок земли, – должен буду быть я. Рядом с отцом.

Старшина Орлов опустил взгляд.

Со стороны моря подул холодный ветер.

У старого пирса моряк готовил катер к отплытию. Старик с потухшим взглядом закинул вещи на палубу и оглянулся. Вдалеке в лучах вечернего северного солнца непоколебимо стоял каменный маяк, который больше никогда не озарит светом тьму холодного моря, указывая кораблям правильный путь.

Больше – никогда.

Старик, ссутулившись, стоял на берегу, у самого края воды.

– Пора, Юрий Герасимович, – тихо сказал старшина и подошёл к мотору.

Бывший смотритель медленно опустился на колени и поклонился клочку земли, который был и навсегда останется его домом. Старик встал и, медленно переступив через борт катера, взобрался на палубу.

Вскоре катер исчез за горизонтом. На пустом острове гулял ветер. Холодный морской бриз обдувал стены молчаливого маяка. Но этого не видел более никто.

Солнце скрылось за серо-сизыми облаками.

Одинокий маяк погрузился в темноту.

27-30 июня 2010 г.

♪ Tiesto – Ten Seconds Before Sunrise

Остров свободы

Vita sine libertate, nihil.

Жизнь без свободы – ничто.

Рим, 80-й год нашей эры.

У большого дома богатого патриция Гая Кассия стояла жалкая лачуга. Это было жилище кузнеца Ферба. Ферб был рабом своего господина Кассия.

Молодой и крепкий черноволосый чужеземец, каких римляне презрительно именовали варварами, не всегда был рабом. Когда-то давно он жил в Дакии, земле далеко на востоке от Италии. Отец Ферба, храбрый воин Клос, был вождём племени. Он научил сына ездить верхом, владеть мечом и копьём. Но однажды брат отца подло убил Клоса, борясь за власть над его землями. Предатель велел убить и всю семью Клоса, но мать Ферба успела раздобыть для сына коня. Молодой Ферб вынужден был покинуть родную землю, направляясь на запад…

По сравнению с иными рабами, трудившимися на рудниках или гребцами на галерах, Ферба можно было считать счастливым человеком. Он не нуждался в пище и одежде, мог позволить себе краткий отдых. Хозяин ценил талант молодого дака в ковке замечательной красоты мечей и различных вещиц из меди и бронзы. Когда настроение господина было особенно хорошим, Кассий даже выдавал рабу-кузнецу несколько медных ассов в награду за труд и отпускал на день в Город.

Сейчас кузнец Ферб, как обычно, делал своё дело. В его мастерской из бесформенного металла в огне рождался новый меч. Раб вынул продолговатую заготовку из горящей печи и внимательно взглянул на раскалённый металл, представив, каким ярким бликом будет играть солнце на гладком клинке, когда он будет готов.

В деревянную дверь кузницы осторожно постучали. Ферб уже знал, что так приходит к нему лишь один человек.

– Проходи, мудрый Петроний! – крикнул кузнец.

Дверь лачуги отворилась. В помещение осторожно вошёл худой старик с белой как снег бородой, одетый в простую тунику и короткую накидку греческого покроя.

– Приветствую тебя, искусный Ферб! – улыбнувшись кузнецу, произнёс старик.

– Привет тебе, мудрец! – Ферб положил горячую металлическую заготовку на наковальню и взял в мускулистую руку тяжёлый молот. – Рад буду побеседовать с тобою. Но не могу прервать свой труд сейчас, прости.

Старик Петроний улыбнулся и медленно присел на грубую деревянную скамью у входа.

– Позволь спросить тебя, о Ферб. Твои мечи так дивны. Кто учил тебя кузнечному искусству? Не сам ли Гефест-Вулкан, владыка огня и молота?

Кузнец ударил пару раз по металлу, а затем с улыбкой посмотрел на старика. Грек Петроний тоже был рабом при доме Кассия.

– Нет, мудрый старец, – ответил кузнец. – Мне боги не являются. Кузнечному искусству меня учил отец. И было мне двенадцать лет, когда мой подлый дядя лишил его жизни. Рассказывай, Петроний, для чего пожаловал ко мне?

Лицо старика стало задумчиво-серьёзным.

– Я пришёл к тебе, молодой друг мой, чтобы ты рассказал мне кое-что.

Ферб по-доброму ухмыльнулся.

– Что могу я, раб-варвар из Дакии, поведать просвещённому мудрецу-греку? Разве рассказать о пути, что послали мне боги…

– Да, ты прав, Ферб, – ответил Петроний. – Но я также раб. Тебе известно, в чём, однако, разница между нами?

Кузнец отложил в сторону молот, опустил заготовку клинка в чан с водой и присел у горящей печи.

– Я не силён в мысли, как ты, старец-философ, – задумчиво ответил Ферб. – Быть может, разница лишь в том, что ты мудрец, а я всего лишь покорный раб.

Петроний снова улыбнулся.

– Я не о том хотел спросить совета твоего. Послушай, молодой мой друг. Я родился в неволе. Мой отец и дед мой были несвободны. Я – раб, и все предки мои – рабы… Ответь мне, кузнец. Что есть свобода?

Ферб рассмеялся.

– О Петроний, если б могли мы лицезреть богов, услышали б сейчас с тобой мы звонкий смех Минервы. Богиня мудрости смеялась бы громко, услыхав, как один раб вопрошает у другого о свободе!

Старый грек рассмеялся в ответ. Но вскоре лицо его снова стало задумчивым и грустным.

– Прости меня, мудрец, – тихо произнёс Ферб, – если словом случайным обидел или оскорбил тебя. Скажи, что именно желаешь ты услышать от простого кузнеца.

– Поведай мне, юноша, каково это – быть свободным? Ты говорил, отец и мать твои были свободными. И ты был…

Ферб с грустью посмотрел на огонь в печи.

– Ты прав, мудрец Петроний. Как другу я поведаю тебе. Я был свободен. Как ветер в горах. Я был тогда совсем ребёнком… Мой дядя – подлый Нахлос – после убийства моего отца хотел и меня предать смерти. Мать спасла меня, велев бежать в западные земли. Двенадцати лет разбойники пленили меня, привезли в Рим и продали одному господину. У него я прожил три года. Потом меня снова продали – на сей раз нашему господину Кассию. С тех пор, мудрец, я здесь, – Ферб взмахнул рукой, указывая, очевидно, на свою кузницу. – И я – раб…

– А что есть для твоей души свобода, которую ты утратил? – спросил с ожиданием старик Петроний. – Хотел бы ты обрести её снова?

Ферб посмотрел на свою наковальню и тяжкий молот.

– Знаешь, старец… Больше всего на свете я хотел бы увидеть родные леса и степи, свою деревню… своих братьев… и мать. А для этого нужно быть свободным. – Кузнец взглянул в глаза Петрония. – Свобода – это то, что важнее самой жизни. Я помню свободу. Она подобна полёту орла над горами. Орёл не выживает в клетке, без полёта. Даже если его кормить и лелеять. Не живёт – без полёта.

Варвар внимательно смотрел на старца.

– И я, Ферб из Дакии, тоже однажды обрету свободу. Клянусь всеми богами – это свершится.

Неожиданно дверь в кузницу распахнулась, и в лачугу быстро вошёл толстый краснощёкий раб по имени Тулий. Он был управляющим всем хозяйством.

– Чего расселись, бездельники? – забрюзжал Тулий, взмахнув пухлой рукой, очевидно, полагая, что его жест будет выглядеть угрожающе. – Языками чешете? А кто работать будет?

Петроний встал со скамьи. Молодой Ферб даже не шелохнулся, однако, и, поглядев на управляющего надменным и тяжёлым взглядом, спокойно произнёс:

– Я предупреждал тебя, Тулий-галл, не врывайся в мою кузницу, когда я работаю.

Потом мускулистый дак резко поднялся. От страха краснощёкий толстячок резко попятился назад, ударившись спиной о деревянную дверь.

– Я повторю только единожды, бездельник, – спокойно произнёс Ферб. – Если ещё раз ты, недостойный галл, войдёшь в кузницу мою без стука, клянусь Марсом и Юпитером, я отсеку твою голову и принесу её хозяину. Поверь, он лишь посмеётся.

Толстячок покраснел от страха и от злости, но, кивнув, резко выскочил из кузницы. Потом Фербу и Петронию послышалось, как Тулий тихо прошептал: «Проклятый варвар, пусть боги покарают тебя…».

Когда управляющий поспешно ретировался, два раба громко рассмеялись. Но вскоре, вспомнив о теме своего разговора, грек и дак снова загрустили.

Так Петроний и Ферб молча смотрели, как огонь в печи пожирает сухие дрова.

– Я мучил тебя этим разговором, мой молодой друг, – произнёс, наконец, старый грек, – чтобы узнать одно. Я тоже хочу обрести свободу.

– Как ты сможешь сделать это? – спросил кузнец.

– Я стар и болен, – со вздохом ответил старик. – Если господин позволит, я смогу отправиться в храм Эскулапа, бога врачевания. Храм его на острове посреди Тибра. Там я смогу обрести свободу.

– Кто же освободит тебя, мудрец? – спросил Ферб. – Неужели сам Эскулап?

– Я узнал, что волею императора Клавдия немощные и больные рабы, привозимые на остров в храм бога врачевания, становятся свободными.

Лицо молодого кузнеца озарила искренняя радость.

– Твоя свобода счастьем и для меня будет, мой мудрый друг! Но чем могу помочь тебе я?

– Если господин отпустит меня, прошу тебя, мой друг, доставь меня до острова, – тихо попросил старик.

– Конечно, Петроний! О чём ты спрашиваешь? – кузнец подошёл и крепко пожал руку старца. – Но позволь, глупый дак даст совет мудрецу. Обратись вначале к госпоже Лавинии. Она хоть и римлянка, но у неё доброе сердце.

Петроний вошёл в покои Лавинии, супруги Кассия, и поклонился хозяйке. Женщина была одета в пурпурную паллу – одеяние из дорогой индийской ткани – и восседала в мягком кресле.

– Приветствую тебя, о госпожа!

– Петроний, – ответила старику немолодая, но красивая аристократической красотой женщина. – Мне доложили, что ты хотел беседовать со мной.

– Да, госпожа, – ответил, преклонив голову, грек.

– Тогда садись и говори.

Раб покорно сел на низкий табурет.

– Госпожа, не знаю, как начать мой разговор. Я не хотел тревожить господина и прежде решил посоветоваться с тобой, Лавиния.

– Ты мой верный слуга, – ответила патрицианка. – Ты был слугой моего отца. Если просьба твоя важна, я посодействую тебе. Говори же.

– Я стар и болен, о госпожа, – начал робко Петроний. – Долгие годы я служил господину Кассию, тебе, госпожа, и вашим благородным детям. Осмелюсь я теперь просить тебя, – волнуясь, старец сделал паузу, – отпустить меня на остров к храму Эскулапа.

Лавиния задумалась.

– По указу Божественного Клавдия, раб, отправляясь в храм Эскулапа, обретает свободу. – Госпожа с каким-то сожалением посмотрела на своего старого слугу. – Мне будет жаль, слуга Петроний, что тебя не будет более в нашем доме. Ты много лет был педагогом моих детей, воспитывал моего сына и дочь в мудрости, читал им басни и мысли древних мудрецов. Чем мы обидели тебя? Разве плохо тебе в нашем доме? Может, кто-то круто с тобой обошёлся?

– Я понимаю, госпожа, твоё недоумение, – тихо произнёс Петроний. – Прости, если оскорбил тебя словом. В твоём доме у меня есть крыша над головой, еда и вино. Но я всегда был рабом. Прежде, чем дух мой отправится в царство Плутона, я хотел бы обрести то, чего не имел никогда – свободу.

Лавиния помолчала, задумавшись.

– Но что есть «свобода», старец? – спросила женщина. – Куда ты пойдёшь? Как распорядишься своей свободой? Стоит ли она того? Останься – и живи с почётом и уважением…

Старец молчал, опустив взгляд.

Госпожа Лавиния вздохнула.

– Хорошо, – наконец произнесла она. – Мне жаль, Петроний. Но, если ты решил – господин освободит тебя.

Никогда ещё Лавиния не видела такой радости в глазах своего слуги, которая появилась после её слов.

– Благодарю тебя, о госпожа! Пусть благословят тебя боги!

За обеденной трапезой, возлежа на кушетке, Лавиния решила поговорить с супругом о старом Петронии.

– Кассий, выполни просьбу своей любимой жены, – с улыбкой начала Лавиния.

– Чего желает моя прекрасная супруга, взгляд которой подобен взгляду самой Венеры? – ответил Кассий, накладывая в тарелку сардины и салат.

– Обещай мне, что не откажешь, – игриво взглянув на мужа, произнесла Лавиния.

– Клянусь Юпитером и Юноной! Говори же, не терзай меня любопытством.

Женщина сделала глоток вина.

– Наш раб Петроний. Грек. Помнишь?

– Да, – ответил Кассий, набивая рот салатом. – Старик-педагог. А чем он привлёк твоё внимание, Лавиния?

– Хочу просить тебя о нём, господин, – ласковым голосом произнесла женщина. – Он стар и болен. Просьба моя к тебе такова: отпусти его на остров, что посреди Тибра, в храм Эскулапа.

Кассий перестал жевать и посмотрел на супругу.

– Но всякий раб, попадая в храм Эскулапа-целителя, становится свободным.

Лавиния улыбнулась.

– В этом и есть моя просьба, господин мой.

Задумавшись, патриций отпил из кубка.

– Ты поклялся Юпитером и Юноной… – вкрадчиво прошептала женщина.

Кассий вздохнул.

– Ну, будь по-твоему, – взмахнул рукой супруг. – Какое дело мне до дряхлого раба. За него на рынке не дадут и двадцати денариев. Пусть будет свободен. Хоть завтра.

На следующий день, вскоре после восхода солнца, Кассий собрал всю фамилию и всех рабов.

– Сегодня мы, Гай Флавий Кассий и Лавиния, оповещаем всех, что волей нашей, императора Рима Тита и по указу мудрейшего Божественного Клавдия даруем свободу нашему слуге Петронию из Сиракуз. Как свободный человек, наш бывший слуга решил направиться в храм Эскулапа. На то – его воля. Подойди к нам, Петроний.

Старик грек медленно подошёл к бывшим господам и встал на колени.

– Встань, Петроний из Сиракуз, – громко сказала госпожа Лавиния.

Старик медленно поднялся.

– В знак твоей свободы мы даруем тебе буллу. Это – знак твоего освобождения.

Хозяйка взяла в руки небольшой круглый бронзовый медальон на простой верёвке и надела его на шею Петрония.

– Теперь, о мудрый Петроний из Сиракуз, ты свободен. Завтра ты отправишься в храм Эскулапа. Кузнец Ферб сопроводит тебя.

Видевшие церемонию рабы громко захлопали в ладоши и огласили воздух радостными криками. Старик поклонился Кассию и Лавинии, а потом, повернувшись, радостно улыбнулся стоявшему в стороне другу Фербу. Кузнец взмахнул рукой в ответ…

Медленно, но верно работая вёслами, молодой кузнец Ферб направлял лодку к острову посреди реки Тибр, на котором высился величественным пантеоном храм бога-целителя. Вольноотпущенник Петроний сидел на корме, с грустью глядя на друга-дака, с которым ему предстояло вскоре проститься.

Когда лодка достигла острова, Ферб спрыгнул на берег и помог ступить на землю и старому Петронию. На шее грека висела бронзовая булла – медальон, означавший его свободу.

– Что же, – сказал тихо кузнец. – Пора проститься, мудрый Петроний.

Старый грек вздохнул.

– Искусный Ферб, – с грустью ответил Петроний, – радость моей свободы омрачает лишь расставание с тобою.

Друзья обнялись.

– Вряд ли господа позволят мне навещать тебя, – вздохнул кузнец. – Что останется мне от тебя, старец, кроме твоих историй и басен?..

– Друг мой Ферб, – улыбнулся грек. – В бывшем жилище моём найдёшь ты свитки с моими мыслями и сочинениями.

– Как? – удивлённо воскликнул Ферб. – Ты не взял свитки с собою? Мне известно, как ты ими дорожишь!

Старик коснулся плеча кузнеца.

– Я оставил пергаменты для тебя, мой друг, – тихо сказал Петроний. – Надеюсь, ты не разучился читать по-латыни?

– Я помню, друг мой! Но если господин узнает, что раб-варвар владеет грамотой и что ты меня ей обучил, он отсечёт голову мне и прикажет сделать то же с тобою! – рассмеялся Ферб. – И не посмотрит, что ты теперь свободен!

Грек-вольноотпущенник и раб-варвар, посмеявшись, обнялись в последний раз.

– Хочу сказать тебе, Петроний, – произнёс уверенно кузнец. – Я также намерен стать свободным. Я стану гладиатором. И обрету свою свободу в честном бою на арене.

– А если вместо свободы ты обретёшь смерть? – с грустью в голосе спросил старый грек.

– Значит, на то воля богов, – ответил Ферб. – Но то, что человек должен свершить сам, боги не сделают за него. Ты учил меня этому, так ведь?

Петроний улыбнулся.

– Ступай, Ферб из Дакии, – тихо сказал старец. – Я научил тебя всему, что мог. Далее судьба твоя в руках твоих. Прощай.

– Прощай, мудрый Петроний. Прощай навсегда.

Молодой раб сел в лодку и поплыл к другому берегу.

Проводив лодку кузнеца взглядом, Петроний вздохнул, коснулся морщинистой рукой медальона, повернулся и медленно направился к храму.

Книдий, молодой врачеватель при храме Эскулапа, вошёл в покои своего учителя Юлия.

– Разреши, учитель, задать тебе вопрос, – начал Книдий. – Я столкнулся с некоторым затруднением при беседе с больным по имени Петроний. Он прибыл сегодня в храм.

– Что затруднило тебя, Книдий? – спросил седовласый Юлий, сидя за большим столом и изучая какой-то пергамент.

– Этот старик мне показался, – с сомнением в голосе ответил ученик, – блаженным. Сумасшедшим.

Юлий оторвался от своего пергамента и посмотрел на молодого медика.

– Чем же этот старец вызвал у тебя такие подозрения?

– Утром я спросил его, что беспокоит его, – отвечал Книдий. – Он, однако, ответил мне с улыбкой, что у него всё хорошо. Потом попросил не беспокоить его. Мне показалось странным, учитель, что дряхлого старика не заботят никакие страдания тела…

Юлий встал и подошёл к ученику.

– Ты ещё очень молод, Книдий. Этот человек не болен. А если и болен, то болезнь его именуется счастьем.

– Не понял тебя, учитель, – недоуменно пролепетал медик-ученик.

– Я видел старика издали, – пояснил Юлий, глядя в окно. – На груди его булла, которую он бережно лелеет. Он был рабом, а стал свободен. Это и есть причина его счастья.

Пожилой медик посмотрел на молодого.

– Не беспокой его до завтрашнего рассвета, – распорядился Юлий. – Иногда человеку нужно совсем немногое. Пусть насладится своей свободой.

На утро следующего дня молодой лекарь Книдий вошёл в комнату, отведённую для прибывшего накануне старца. В маленькое окно проникал яркий свет утреннего солнца. Слышалось пение птиц.

Петроний лежал на своём скромном ложе, не шелохнувшись. Юный врач подошёл и коснулся плеча старика. И понял, что кожа его холодна.

Старец не дышал. И сердце его не билось.

Рука Петрония, бывшего раба из Сиракуз, сжимала крепко бронзовый медальон, а на лице старика застыла благостная улыбка.

3-6 июля 2010 г.