Не оглядывайся вперед

Месяц назад, в июне 36-го, аборты запретили… А тогда, в конце 35-го, еще было можно, только надо было платить (с 1930-го аборты стали платными.)

…Вспомнила, как шла, как садилась… как в трамвайной давке перебирала свой разговор с Марком: « – Перебьемся… – Ты, может, и перебьешься, а я уже не вытяну. – Мамука, я тебя не пущу! – Интересно, чем держать будешь?..» В первый раз укусила своего Марка… И так больно!..

…Вспомнила, как сходила с трамвая… как открывала у скупщика сумочку… как, открыв, поняла… Что поняла?.. Вот это, сосущее сейчас изо всей силы грудь – вот это вот поняла. То, что бог (тот, из отцовского молитвенника, перекочевавшего в чемодане из-под московской кровати под кровать американско-поселковую) – бог не спрашивает. И не отвечает. Этот, один и тот же у нее и у трамвайного вора, бог. Не спрашивает и не отвечает. Отвечает она, Полина. Теперь за всех троих ма́лых и одного большого с покалеченными руками и золотым сердцем.

– Ешь, Гарик, ешь… Пока есть, что…

1940

– Мы уносим детей

К старой бабке своей.

Наша баба-яга,

Костяная нога!

Га́-га-га! Га́-га-га!

Га́-га-га! Га́-га-га!.. –

кружась «гусём-лебедем», развлекает шумевших и не дававших делать уроки братьев Ляля, вспомнившая свою, четырехлетней давности, роль в детском школьном спектакле.

На минуту братья стихают, завороженные представлением… Но только на минуту… Бедлам возобновляется!.. Невозможно!..

– А хотите, я из вас сделаю волков?.. – показала Лялька большие глаза.

– Хотим! Хотим! – в один голос большой и малый.

– Вот идите в ту комнату… станьте там за занавеской… и ждите… Только надо долго ждать, а то не получится…

Пять минут тишины и спокойной работы над математикой…

– Ну!.. Когда ты из нас сделаешь волков?!

– Когда ты… волков…

Вставая заранее со стула, пятясь к дверям:

– Из таких дураков

Нельзя сделать волков…

– Лялька, адманщица!.. Лялька-объедалка!.. – беготня за ней по квартире с выскакиванием во двор!..

Убегая от братьев, Ляля прячется за спину матери, стоящей в огороде и невесело оглядывающей свой участок (картошку весной засадить было нечем, и Пелагея Петровна засеяла просо – пшенная каша стала регулярным семейным блюдом, вместе с селедкой и хлебом… даже яблок дети – одно название знали…):

– Мама, я к Эльзе пойду уроки учить, а то я так ничего не выучу…

***

Склонившись над тетрадками в квартире Розенштейнов, девочки шепчутся.

– Больше половины отцов у нас в классе сидят… – Ляля.

– Почему сидят?.. – Эльза… – Гринбургов, папа говорит, в Воркуту отправили сразу всех, отца и трех сыновей – значит, было за что. Как-никак – они немцы… Наших же с тобой отцов не берут… Я спросила папу: ты же тоже немец, вдруг и тебя? Он мне и объяснил… Почему, говорит, всех тихо берут, ночью? Вон в коммуналке в общежитском доме в одной комнате все спали, и соседи по кроватям не слыхали – так тихо НКВД сработало… Папа говорит: это чтобы не думали, что тех, кого берут, – сажают. Чтоб не знали, зачем их берут… Может, их для важного государственного дела берут. Для особых заданий. А папа и так на особой работе на заводе. Поэтому его и не возьмут…

Ляля уставилась на подругу, не отрывавшую от тетрадки глаз.

– Споем? – не поднимая головы, предложила та.

– Далёко, далёко за морем

Стоит золотая стена.

В стене той заветная дверца,

За дверцей – большая страна… –

затянула тихонько Ляля…

– Давай лучше эту, – Эльза начала, Ляля подхватила:

– Возьмем винтовки новые,

На штык – флажки! –

И с песнею в стрелковые

Пойдем кружки.

Раз! Два! Все в ряд –

Вперед, отряд!

Раз! Два! Все в ряд –

Вперед, отряд!

Когда война-метелица

Придет опять,

Должны уметь мы целиться,

Уметь стрелять…

1941

По плану «Барбаросса» полный захват Горького немцами был намечен на вторую половину сентября 41-го.

Главной целью бомбардировок в Горьком был Завод им. Молотова. Автозавод. Наряду с автомобилями, выпускавший танки.

Над Окой, автозаводом и Американским поселком кружила «рама» (немецкий самолет-разведчик с двойным фюзеляжем), обстреливаемая зенитками… В небо регулярно поднимали аэростаты («Парастат! Парастат!» – кричала бежавшая следом по дороге поселковая мелкота)…

Над самым высоким на поселке трехэтажным 27-м домом (итальянской коммуной) выросла стоявшая на трех столбах площадка с зенитным пулеметом. Напротив домов меж деревьев «квартировали» в окопах зенитчики. В сотне метров от домов земля была изрыта щелями-укрытиями.

Американскому поселку доставалось, когда вражеские летчики не могли одолеть воздушное заграждение к заводу, и сбрасывали здесь свой смертоносный груз. От бомб погибли соседи украинец Микула и старуха из 29-го… Взрывами поубивало лошадей, посрывало двери, посекло осколками крыши… Чаще дело происходило ночью, когда сверху в поселке не было видно ни огонька.

Но бомбежки случались и днем. Дважды посреди учебного дня бомбили стоявшую на краю поселка деревянную школу, и мальчишки и девчонки (учились все вместе) с учителями сидели в щелях…

Однажды возвращавшаяся из школы Ляля с ужасом смотрела на погоню немецкого самолета за убегавшим от него танком: уходя от завода и уводя за собой фашиста, танкист направил машину прямо к Американскому поселку… Добежавшая домой на подкашивающихся ногах Ляля с облегчением увидела: дом не пострадал от взрывов…

***

Марку Борисовичу пришла повестка.

Сборный пункт.

По списку.

В эшелон.

Под Москву…

***

Так вот для чего судьба уберегла его там, в Восточно-Китайском море…

Принять смерть суждено здесь – в подмосковных снегах. Но – за то же правое дело. Главное – честно прожить свою жизнь. Не кривить душой. Стоять за справедливость. Везде и всегда. Отдавать все силы. И сейчас тоже – под эти слышные с передовой взрывы и пулеметные очереди…

Университет трудящихся Китая в свое время закрыли именно поэтому – не все товарищи добросовестно выполняли свой долг, не все учились с полной отдачей, многие оказывались по окончании Университета негодными ни к борьбе в Китае, ни к обучению в Москве своих же товарищей… Наверное, главное, чему их учили – военному делу… Война… Война, сколько он себя помнит. Даже здесь, в довоенном Советском Союзе, душою он был на войне – той, далекой, на родине, где страдали все эти годы отец и брат. И маленькая, на два года старше Ляли, племянница. Живы ли они, что с ними? – ни письма, ни весточки. Чан Кайши… гоминьдан… японцы… Сколько все это может длиться?.. Теперь – недолго. Для него все скоро кончится. Долго в этих снегах с этими обрубками вместо пальцев ему не протянуть… Неужели все напрасно?.. Вся борьба, все страдания… Неужели за семейное счастье – всегда суровая кара?..

– Иванов!

– Я!..

– Петров!

– Я…

– Новомирский!.. Новомирский!..

– Я…

Перекличка закончена…

Раздача оружия…

– Новомирский, подойти получить винтовку!

– А мне не нужна винтовка…

– Что-о-о?! «Не нужна-а-а»?!

– Нечем стрелять.

– Что ты лопочешь?! Ты что, татарин?..

– Китаец.

– Брось ему винтовку… – командир – раздающему оружие на ухо (Марку потом рассказали)… – поймает – расстреляем как дезертира…

Полетевшая к Марку винтовка падает на землю – даже стараясь прижать руками, не удается поймать…

– Ну… И куда его?.. В обоз?..

– Нахрен!.. Домой!.. – раздосадованный собственной промашкой командир не желает больше иметь дел со своей потенциальной жертвой…

Глядя на свои обрубки пальцев, Марк плачет.

***

– Мам… Ма-а-ам… Ну, что ты какая… – хмурится Маяк. – Гарька, расскажи маме сказку.

– На юге много бабочков… – начинает карапуз… – много червячкей. А я знаю, как туда лететь!..

– Господи! Марк!.. – выглядывавшая в окно Пелагея срывается к дверям!

Во дворе повисает на муже, глядящем в свое, на втором этаже, окно… вертящем туда, к окну, головой, пока оба, кружась, топчут снег… В окне уже – только Гарька, взобравшийся на табуретку… Маяк с Лялькой выскакивают во двор…

Назавтра отправившись в военкомат, Марк не вернулся…

Мать бегала. Сначала на Воробьевку («филиал» московской Лубянки). Потом куда-то отправили. Матери не было неделями. Лялька – за командира. Стирала. Как могла, обшивала. Готовила, что было к хлебу – 800 грамм рабочая карточка, 400 детская. Детская карточка: хлеб, мясо, крупа. Мяса за всю войну не было ни разу, редко-редко вместо мяса давали грибы. Крупу в магазине отпускали ночью.

В последний раз уехавшая к отцу с сухарями мать вернулась избитая. В синяках. Плохо слышащая. Больше не ездила.

***

Поселковый деревянный ресторан понемногу разбирали на доски и дрова: несколько довоенных лет он простоял закрытым – какие там рестораны с исчезающими по ночам отцами, да с семьями, перебивающимися огородами…

Сторож-алкаш сам потихоньку продавал подведомственное ему строение налево – в основном карпачам (Карповским «кулакам»).

Участковый, человек недалекий, объяснить происходящее высшим инстанциям не сумел.

По поселку пошла комиссия: несколько милиционеров.

Вернувшаяся с работы Пелагея Петровна застала эту компанию у своего сарая: обсуждали, с чего начать ломку.

Долго не понимавшая, в чем дело, плохо слышащая Пелагея наконец разобрала, что ей говорят.

– Сволочи карпачи! – доходчиво объяснила она главному в этой «комиссии». – Мендель – у них ищи! Цаца его на каблучках с папироской! Когда мы тут все подыхаем! Хочешь, я тебе детей своих выведу – полюбуешься на торчащие ребра! В Карповке весь твой ресторан! Нашел: сарайку у нищих!..

Привлеченные Полининым криком, во дворе собирались соседи, заступавшиеся за Пелагею:

– Карпачи специально на нее показали…

– Чтоб от себя отвести…

– Она их сколько раз на воровстве ловила…

Не вняв объяснениям, главный дал команду сносить:

– Незаконно!

Опередившая исполнителей, нырнувшая в сарай Пелагея выскочила с занесенным над головой топором:

– Я баба!!! Зарублю – бу́дет незаконно!!!

Исполнители отпрянули!

– Она психическая? – спросил у участкового главный.

– Н-нет… но все ее тут боятся… ув-важают… очень уж горяча…

– И справедлива! – послышалось из толпы.

– А карпачи у вас что, на особом счету?

– Так и напишете: баба ресторан развалила?..

– …Пошли отсюда… – первым зашагал прочь главный.

– Правильно… – заглядывал ему в лицо участковый… – Ну ее…

***

Марк вернулся весной: листва на деревьях.

Никогда ни о чем не рассказывал.

С его возвращением домашнее меню обогатилось беззубками. О бывших едоках этой живности – курах – забыли и вспоминать: теперь вылавливаемые из Оки моллюски жарились и поедались всей семьей прямо на берегу.

1944

Полгода без бомб.

Без «Хейнкелей» и «Юнкерсов» над головой.

Без зениток.

Война отодвинулась, и смертоносное небо – вслед за ней.

Третья военная зима – на исходе…

Стоя у сарая, Маяк наблюдает происходящее на огородах. Перерезавшие поселок танки (обкатка с ремонта), выскочив на заснеженные огороды, стали как вкопанные! Попрыгавшие из люков командиры экипажей подбегают к начальству…

– Слушай мою команду!.. – доносится до Маяка… – Форсировать реку по льду и с ходу взять противоположную высоту!..

Командиры экипажей рассыпались по машинам. Застыли в открытых люках…

Головной танк, набирая скорость, помчался к Оке…

«Там же течение, под горой… Лед – никакой…»

Неужели то, что понимает 11-летний пацан, неясно взрослым?!

Затаив дыхание, Маяк следит за поглотившим танк серебристым снежным облачком, помчавшемся, удаляясь, по льду…

Вот уже середина реки… Дальше… Дальше… Неужели проскочит… Вот уже – под дальним высоким берегом… на тонком льду…

Рассеивавшееся облачко открывает накренившийся, наполовину ушедший под воду танк… Рядом – фигурки успевшего спастись экипажа…

– Двенадцатый! Тринадцатый! Четырнадцатый! Вперед! Вытащить машину любой ценой!

…Все три, один за одним, не доезжая до цели, с головой уходят под воду… Первого танка тоже уже не видно. Снежная целина со штришками движущихся фигурок: люди целы.

***

Весна.

Половодье.

Стоя на берегу, Марк, Маяк и Полина веточками стараются прибить к берегу оставшиеся с осени в земле, всплывшие мороженые картофелины. По примеру отца скинув обувь, подвернув штаны, Маяк заходит в ледяную воду по колено: улов сегодня неважный. Плывущий мимо лед царапает горящие от холода ноги…

Выловленное отжимают и – в ведро…

Запах – в туалетах слабее…

– Ляля, выйди!.. – Пелагея Петровна гонит чувствительную к запахам дочь с кухни…

Тщательно промытый выловленный из Оки «материал» превращается в крахмал – основу для несоленых (соли нет) булочек…

– Что сегодня на обед?.. (читай: будет ли этот самый обед?) – осторожно спрашивает в комнате у Маяка Гарик…

– Подыханчики.

– Подыханчики! Ура!

Не торф. Не кора. Не выковыренные щепкой картофельные очистки. Не отоваренный по карточкам хлеб «султыга»… ужасный…

Подыханчики!.. Поедаемые детворой прямо на кухне, у плиты: ждать некогда… Вкусно!..

– Ляля, почему сегодня из школы поздно? – спрашивает Пелагея Петровна (деревянную школу сломали, девочек перевели в 4-ю, каменную, мальчиков – в 11-ю, это теперь далеко, но все равно возвращаться по темноте – не дело).

– Военрук задержал.

– Этот, комиссованный?.. Зачем?

– Про войну рассказывал. Мы сами просили.

– И что рассказал? Я хочу знать, что он вам рассказал про войну. Дословно.

– Дословно?

– Прямо его словами.

– Его словами?.. «Бегишь, бегишь, лягешь. Нажмал курок. Не успеешь шморгануть – и усё».

– Понятно…

– Что тебе, Марк, понятно?!

– Коротко и ясно. Маяк, не передумал?..

– Нет. Завтра становлюсь к станку.

Застыв, Полина уставилась в окно невидящим взглядом.

***

Весна… Наконец-то вытащили провалившиеся зимой под лед танки…

После паводка и дождей в округе – непролазная грязь.

Дорога с северной стороны завода забита колонной вылеченных, возвращающихся из госпиталя фронтовиков…

Стоя у обочины, Маяк вспоминает «подыханчики», закончившиеся воспалением легких. Домашней лежкой. Потом санаторием. Из которого восемь километров надо было топать к станку пешком. К семи утра. С одиннадцати лет брали только на вспомогательные работы. Так что о том, что станок ему порой уже доверяют, знают лишь мастер и трое его товарищей по цеху – двенадцати-четырнадцатилетних пацанов… Теперь он тоже в семье – кормилец (школа – в прошлом). В очередь с отцом и матерью отоваривает карточки: отпускают иногда по ночам, а к семи – на работу.

– …Пропустить!.. Пр-р-ропустить!!! – начальство на «Виллисе».

Куда пропустить? Как?.. Сплошная колонна вылеченных фронтовиков. На полшага от дороги – увязнешь по пояс в грязи…

– Я сказал: пропустить!!! – выстрел из машины…

Один из фронтовиков оседает на землю…

Мертв…

Фронтовики молча окружают «Виллис».

Сидящим в машине бежать некуда.

Поднятый на руках «Виллис» с сидящими в нем офицерами сбрасывается с дороги в грязь.

Колонна продолжает движение…

Движение…

Движение…

Общее, от заводских ворот, из госпиталей, с аэродромов, со всей линии фронта движение. На Берлин!

1947

Школа окончена Лялей с медалью «За победу над Германией»… Не бросая школы, добровольцем участвовала в работах для фронта.

У Марка медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Теперь он – в производственно-диспетчерском бюро механосборочного цеха.

Такая же медаль – у пятнадцатилетнего Маяка. В училище у станка он уже порой – за мастера. Учит других.

Дочь и старший сын поменялись местами: он возвратился за парту, она перешла в кормилицы: учебу на вечернем в политехническом совмещает с работой официанткой в заводской столовой. Отъедается после голодухи, хуже всех в семье ею перенесенной: до сих пор слабость в ногах и головокружения…

Заводской обеденный перерыв!

Зал столовой быстро наполняется.

Ее столики, как всегда, оккупируются первыми: горластые парни из ближнего цеха.

Она едва успевает подносить кастрюли и ведра.

– Ляля, чай несладкий!

– Сладкий.

В каждое ведро всыпано, сколько положено, сахару – она уверена. Сыплет не она – там, на кухне, но никогда, ни разу не было, чтоб не насыпали. Значит, этот молодой здоровенный просто подбивает к ней клинья… и не впервой… Других же вон все устраивает…

– А я говорю: не сладкий!

– А я говорю: сладкий.

…Другие, правда, до чая еще не дошли. Этот – самый шустрый за столом. Наверное, и в цеху – тоже…

– Сама попробуй. Если несладкий – я на тебя это ведро вылью. Идет?..

– Идет.

Тишина за столом. За соседними – тоже. Обращенные на нее взоры.

Налив себе в стакан, подносит ко рту:

– Правда несладкий…

Горячая волна окатывает ее с головы до ног!!!

***

В трудовой книжке к первой записи: «Принята в ОРС столовой №27 на должность официантки» добавляется вторая: «Переведена в РМК чертежницей».

Днем работа. Вечером учеба.

Возвращение по темноте домой. От фонаря к фонарю…

Вставшая поперек дороги тень!..

Блеск ножа…

– Ляля?..

Слава богу, свои. Поселковые.

А не свои (не разглядеть в темноте) – так с танцверанды. Признание танцевальных заслуг (лучшая танцорша!) – оберег…

– Проходи… Отбой, пацаны…

1948

Весна. Пока только календарная. Всё в снегу.

Ока – подо льдом.

Марк с Пелагеей – на берегу, подальше от детей.

– …Это, мамука, за то…

– За что? – бросает на него беглый взгляд Пелагея, с ходу понявшая «за что».

– За то, что мы не хотели («мы»!) Гарика… Сейчас мы уже не голодаем.

– Что ты такое говоришь?! Я старуха!

– Ты мамука. Для нас для всех. И для него будешь мамука. Как ты можешь быть старухой, когда я не старик?

– Вы, китайцы, все молодо выглядите.

– Как мы его назовем? Я имею в виду: ребенка. Его или ее.

– Иди ты!.. – скинула со своего плеча его руку… – Только из нищеты вылезли… И то вон целый чемодан добра через окно вытряхнули. Бандитская сволочь!.. Бог с ним, с добром… Марк, мы не проживем с четырьмя детьми…

– Двое из них сами себя обеспечивают.

– Каких двое!.. Одна Ляля… и то…

– Маяк после ремесленного пойдет на завод. Совсем скоро.

– Как же… – поднеся руку ко рту, горько глянула Пелагея на Марка… – как же это… Мы же мечтали, чтобы у всех детей высшее образование…

– Маяк после ремесленного пойдет на завод, – никогда она еще не видела у мужа такого непроницаемого лица (вот он: секретарь шанхайского райкома…). – А Ляля выучится на инженера.

Маяк пойдет на завод…

А она не пойдет к докторше, подпольно обслуживающей женщин Приокского поселка, бывшего Американского… Не потому не пойдет, что не старая, что «это нам за Гарика», что бог с ним, с добром… А потому, что, не приведи господь, у докторши дрогнет рука… или нарушится стерильность… – трое детей и муж с покалеченными руками останутся без нее.

1953

Гарик – рекордсмен Советского Союза среди юношей по плаванию.

Развязав Лялину папку (у Ляли все аккуратно, все собрано…), Пелагея Петровна перебирает вырезки из заводской многотиражки…

«В зимнем плавательном бассейне проводились соревнования по плаванию детей и юношей спортобщества “Торпедо”. Ученик школы №11 Георгий Алов побил два рекорда в плавании стилем брасс на дистанцию 100 и 200 метров». Это 1951-й…

«Перворазрядник Алов установил три рекорда города на дистанциях 100 и 200 метров стилем бабочка и 400 метров вольным стилем. На снимке: рекордсмен Советского Союза по группе юношей рабочий Горьковского автозавода имени В.М.Молотова Георгий Алов». 1952-й…

1953-й: «В Минске состоялись соревнования по плаванию между сборными юношескими командами ряда городов страны. Заплыв на 200 метров для юношей окончился блестящей победой Г.Алова (конструкторско-экспериментальный отдел), проплывшего эту дистанцию стилем “брасс” c новым рекордом СССР».

А начиналось все здесь же, на Оке, у дома… Первые занятия с тренером Дунаевой… Утренние, ни свет ни заря, самостоятельные заплывы… Пелагея Петровна вспоминает эту его, Гарика, записку у ее кровати: «Мама, вставай, уже 7 часов» (просила разбудить на работу)…

Еще до Минска, зимой поехал на соревнования… Кажется, в Таллин… По пути в Москве выдали шерстяные костюмы с надписью во всю грудь «СССР»: теплые, красивые, не хочется вылезать!.. Гарик и не вылез, поехал в нем дальше. А свое пальтишко со свитерком, брючками и рубашкой заколотил в посылку и отправил в Горький… На обратном пути в той же Москве костюмы «СССР» велели сдать… Под густым снегом весело шагал ее Гарька по Американскому поселку в чьих-то одолженных вылинявших шароварчиках и своей белоснежной майке… Забыть эту картину невозможно…

Ляля – дипломированный инженер, работает конструктором в цехе шасси.

Маяк – слесарь-инструментальщик.

Гарик – чемпион… Спасибо тренерше, оторвавшей от этой его поселковой компании: Леня Глинер, Робка-американец… Ребята хорошие… Но Робка уже сидел (часы с прохожего снял). И компания вся – целыми днями у магазина да на танцах. А развлечение одно – подраться… Слава богу, для Гарика – на первом месте спорт, на втором – спорт, на третьем – спорт, и на десятом – школа… сначала школа, теперь вот завод.

А для нее, Полины, последние пять лет все трое – на десятом. Стасик (Станислав Маркович) отыгрался за всех троих: насколько те «сами» росли, настолько пришлось целиком посвятить себя этому последнему: заботы и тревоги, бессонные ночи и доктора…

Куры, перелетевшие из 1934-го на свое место в загончике, и добавившаяся к ним коза Машка – всё ради Стасика, всё для Стасика. Козье молоко: витамины-минералы, а главное – жирность. С появлением Машки дела со Стаськиной худобой и болезнями пошли на лад.

***

В прошлом году Лялин ухажер погиб на Корейской войне.

Сгорел.

Бензовоз, которым он управлял, был атакован американским самолетом…

Сегодня, 1-го декабря, – проводы Ляли в Минск, на «МАЗ». Дипломная (шасси легкового автомобиля) защищена. Диплом (квалификация: инженер-механик) получен. Конструкторский опыт наработан. Руководитель группы конструкторской помощи минскому автомобильному Коскин берет ее с собой.

Почему она уезжает?.. Не потому ли, почему тридцать лет назад и ты сама сбежала из семьи в Москву?.. Сколько пришлось Ляле здесь вынести: в семье и школе в войну, в работе-учебе с утра до вечера… в личной жизни… Она, Полина, неделями пропадавшая, разыскивая и стараясь поддержать Марка в тюрьме и тринадцатилетняя «Лялька – за командира»… Вся семья, кое-как, но переживавшая голод на ногах, и Лялькины обмороки… Негодяй в столовой, обваривший ее – хорошо, не кипятком… Бандиты на ночной дороге после институтских занятий… Корея…

Может быть, там, в Минске, ждет ее спокойная жизнь. Пусть встретит она там свое счастье…

1954

Спокойная жизнь…

«Комсомольская правда» за 5 марта 1955 года: «Зажимщики критики и их покровители. По следам одного письма».

Пелагея Петровна надела очки:

«Елена Алова поступила на Минский автомобильный завод в 1953 году, после окончания вечернего отделения Горьковского политехнического института. Встретили ее хорошо, назначили на должность инженера-конструктора отдела главного конструктора. Специальность ей пришлась по душе. Охотно выполняла Лена и комсомольские поручения. А на последнем отчетно-выборном собрании комсомольцы отдела избрали ее членом бюро. И вдруг ее обвинили в недисциплинированности.

Елену Алову срочно вызвали на заседание бюро Сталинского райкома комсомола. Не успела она переступить порог кабинета, как секретарь райкома тов. Чайковский спросил ее:

– Вы будете управлять политической школой или нет?

Девушка пыталась объяснить, что руководить политшколой не сможет, так как загружена другой общественной работой.

Но объяснения ее были напрасны. Члены бюро не хотели слушать комсомолку. Бюро райкома вынесло решение – исключить Елену Алову из ВЛКСМ».

Решение… Решение…

Ляля пишет: «Как только я вошла, он мне: “Ваш комсомольский билет!” Я дала. Он стол сверху открыл, кинул туда билет и – закрывать… Я рванулась – а стол уже закрыт, он грудью на него навалился… А отказывалась я, потому что чувствовала, что мне не хватает ни знаний, ни опыта для такого ответственного дела…»

Решение…

Вот вырезка из минского «Автозаводца»: «Состоялась IX отчетно-выборная конференция завода»… Где же это?.. Вот: «Тов. Алова (ОГК) была исключена из комсомола за отказ быть пропагандистом. Между тем свой отказ она мотивировала тем, что никакого опыта в этом деле у нее нет, и просила утвердить ее заместителем пропагандиста. Делегат конференции тов. Высоцкий заявил, что многие комсомольцы отдела главного конструктора считают неправильным исключение тов. Аловой из комсомола. Однако к мнению комсомольцев не прислушался ни комитет комсомола завода, ни райком комсомола».

Решение…

«Комсомолка»: «В защиту ее выступила республиканская молодежная газета “Чырвоная змена”… Однако секретарь райкома тов. Чайковский и секретарь комитета комсомола завода тов. Дмитерко, видимо, считают себя на особом положении, не хотят признавать критику в их адрес…

Чайковский и Дмитерко явились к секретарю ЦК комсомола Белоруссии тов. Большову и упорно доказывали, что молодежная газета оклеветала их…

Наконец состоялось бюро ЦК комсомола Белоруссии… Тов. Большов заявил:

– Газета допустила ошибку, напечатав статью “Дело Елены Аловой”. Об этом не следовало писать в газету (молодец, Лялька!.. Достойная дочь!..), хотя бы райком и ошибся.

Больше всего тов. Большова возмущало то, что его имя было упомянуто в числе зажимщиков критики».

А будь все двумя годами раньше, при Сталине?.. Поехала бы она, Пелагея, теперь уже не к Марку в тюрьму, а к Ляле…

«Первый ли это случай начальственного окрика в адрес газеты со стороны тов. Большова? К сожалению, нет.

Барство тов. Большова проявляется не только в отношении к газетам…

Пренебрежительное отношение работников ЦК комсомола Белоруссии к критике перенимается некоторыми работниками обкомов и райкомов…»

Пелагея Петровна вспомнила рассказ Марка о его шанхайском райкомовском прошлом… о борьбе за свободу китайского народа… о самопожертвовании… о предательстве…

После статьи в «Комсомолке» Ляле вернули комсомольский билет.

Спокойная жизнь…

1956

Автозавод – по-прежнему ЗиМ (Завод имени Молотова). Хотя сам Молотов, бывший заместитель Сталина в Совете министров, снят с поста министра иностранных дел и переведен в министры госконтроля.

Из письма Елены Аловой матери: «Мама, за мной ухаживает очень хороший молодой человек, тоже инженер-конструктор».

Из ответного письма Пелагеи Петровны: «Ляля, мы все за тебя рады. 10-го апреля мы все впятером уезжаем в Москву и оттуда – в Пекин. Папе дали хорошую работу на новом китайском автозаводе в городе Чанчунь и Маяка тоже берут. Найдется работа и для Гарика. Надеемся на хорошую жизнь»…

***

Проводив семью, ничего не видя вокруг, Ляля шла по платформе московского вокзала, и на нее оглядывались. «Навсегда… навсегда…» – стучало в висках это мамино…

– …Где это, Марк? – в отошедшем от Москвы поезде спросила Пелагея Петровна. – Стасик, сядь! Не вертись!

– Между Владивостоком и Люйшунем… Порт-Артуром. Как тебе, мамука, объяснить… КВЖД – от Читы к Владивостоку, так?.. Не доезжая Владивостока, от Харбина к Порт-Артуру перпендикулярно вниз отходит южная ветка КВЖД. На ней – наш Чанчунь.

– «Наш»… «наш»… Ладно, не сердись.

– Я не сержусь… Я все понимаю…

***

Китайский «Автомобильный завод №1» проектировали и строили под руководством советских специалистов и по образцу МосЗиС: проходная завода была копией проходной этого московского завода, а грузовик «Цзефан» («Освобождение» – название, данное Мао Цзэдуном) был советской четырехтоннкой ЗИС-150.

Седьмой год Китайской коммунистической революции и провозглашения КНР… 13-го июля 1956 года первый китайский грузовик сходит с конвейера Чанчуньского автозавода – первого гиганта начавшейся с помощью СССР индустриализации… 14-го октября завод открывается официально… Марк Борисович и Маяк с Гариком присутствуют при обоих событиях…

Марк – механик цеха.

Маяк – инструктор. У него личный переводчик.

Гарик слесарит. Вечерами общается на танцплощадке с девчатами. Без переводчика.

Стасик бегает в школу.

Впервые с 1934-го живут, не зная забот. Квартира. Одежда. Еда… Отдых… В стороне возвышаются горы. Прямо в городе. Такие же городские, такие же невысокие, как в Грозном. Для Пелагеи и это хлеб: несколько раз удавалось выбраться… взобраться наверх… отдохнуть…

Пелагея Петровна смотрит в окно с третьего этажа такой же, как в Горьком (только с «пагодой-крышей»), пятиэтажки: Стасик митусится во дворе с китайчатами. Вовсю болбочит по-местному.

Возвращаясь из магазина, она всегда улыбалась и кивала окружавшим ее, галдевшим китайчатам. Пока Марк не сказал: «Ты им не улыбайся». «А что они кричат?» – спросила она. «Толстая жопа, длинный нос»…

***

Волнующееся вокруг море – Желтое (сел на пароход в Порт-Артуре). Там, впереди, – Восточно-Китайское… Там, впереди, – Шанхай…

…Наверное, где-то здесь… Марк всматривается в горизонт… опускает глаза в темную воду… Тридцать лет… почти тридцать лет назад: бесшумно скользящий мимо буксир, бросивший беспомощный пароход… предсмертная качка в трюме… белый, посланный с неба корабль на волнах у борта…

…Брат плачет на плече у Марка. Плачет и не может остановиться… Сзади повисла на Марке племянница… Детвора у ног…

Отца в 42-м убили японцы.

Брат попал в карусель. Гоминьдановцы: ты коммунист!.. Коммунисты: ты лавочник!.. Вся жизнь – бесконечная лямка на грани жизни и смерти…

Назад на пароход – не осталось сил.

Возвращался к семье по железной дороге.

1957

– Мы же, мамука, хотели теперь жить здесь…

– Мы и всем детям высшее образование дать хотели. Если ты помнишь… Ты хоть одно китайское слово от Маяка слышал?.. Какие ему тут женщины?.. Какое создание семьи?.. Двадцать пять лет мужику. Ты не заметил, что он на все начинает ворчать, всегда чем-нибудь недоволен?

– Это ностальгия…

– Видишь, ты его лучше всех понимаешь.

– Что он сказал? Что именно?

– Сказал, что дело свое он сделал, и дальше жить тут не хочет. Хочет уехать назад… От Ляли письмо пришло.

– Что она?! Как?!

– Мы с тобой – дедушка с бабушкой. Сын у нее. Владимир.

– Это в честь Ленина.

– Это в честь отца ее мужа.

***

– Вот видишь! Не успел в Горький вернуться – уже женат. Маяк. И уже второй внук у нас: Петя. Петр Маякович.

– Да, мамука. Правильно сделал, что уехал.

1958

Вторым вслед за Маяком уехал Гарик.

К своим родным танцплощадкам, где не надо насильно тянуть в круг подружку за руку.

К своему бассейну.

Фото прислал: он в воде в шапочке. «Слесарь ИШК Г.Алов – лучший среди автозаводцев пловец стилем брасс. На соревнованиях, проводимых недавно в г. Горьком, он завоевал звание чемпиона Облсовпрофа на 1958 год». Пишет: квартиру обещают дать от завода.

Полина ночью сидела с письмом.

1960

Два года после отъезда Гарика прошли спокойно для Марка и Стасика.

У разлученной с тремя из четырех своих детей Пелагеи нарастало ощущение изъятости из жизни.

Чем-то схожие с Грозненскими природа и климат. Много зелени. Горный массив. Река… Ветреная весна. Теплое влажное лето. Сухая осень. Долгая малоснежная зима.

Чужие лица, чужая речь, чужая жизнь на фоне нарастающего с каждым годом напряжения в советско-китайских отношениях…