Большие приключения маленького города

Между тем, он стал внимательно присматриваться к сокамерникам, понимая, что кто-то их них «стукач». Один из сидельцев, Александр Лимонов, бывший сотрудник патрульно-постовой службы (ППС) попал под подозрение. У него даже кличка была – Лимон. Очень уж часто его выводили из «хаты», причины назывались им самим самые разные, зачастую явно недостоверные. А возвращался всегда с новостями с воли…. Во время очередной прогулки Сергей отозвал Александра в сторону и тихо прошептал: «Я знаю, что ты «стукачок». Но если ты со своим «гражданином начальником» договоришься о переводе нас в камеру с водой и туалетом, то разговор останется между нами». Лимон заметно побелел лицом, но… обещал попробовать. После последующего вывода его из «хаты», шепнул Галкину, что на другой день после прогулки нас переведут в камеру с удобствами. И ведь не обманул! Перевели в восьмиместную «хату» № 16 на первом же этаже. Вот только раньше-то там находился подельник Сергея – Михаил Шмелев, и куда его поместили догадаться не трудно. Как он потом кричал и ругался…

Сергей осмотрел новую камеру, размером примерно шесть на четыре метра. Слева от входа – кран с барашком для воды, можно пользоваться в любое время, дальше туалет – типа общественного городского. Справа от входа – стол для принятия пищи на шесть человек, а прямо двухъярусные нары, рассчитанные на восемь человек. Над входом висит радио. «Да это пятизвездочный отель», – подумал Галкин. Сергей занял место на первом этаже, прямо у правой стены, подальше от туалета. На столе лежали шахматы и домино, чтобы сидельцы не заскучали, а со скуки не завыли. Но они и сами придумали дополнительное развлечение. Галкин знал, что до переезда в «хате» находилось шесть человек, значит, двоих к вечеру должны вернуть. Они, по-видимому, находились на каких-то следственных действиях вне изолятора. И новые жильцы решили разыграть прежних. Первым вошел высокий, здоровый парень, лет двадцати. Увидев незнакомых ему людей, он явно растерялся.

– А где те, кто до вас здесь находился? – спросил он.

– Так здесь «менты» до нас сидели, их перевели в другую «хату», – ответил юрист, – ты уж не из них ли случайно?

– А вы кто? – с явным напрягом спросил новичок.

– Я-то «Вагон», меня в Кинешме вся шпана знает, – наугад представился Сергей, – и мне с «ментами» сидеть в одной хате никак нельзя.

Вошедший даже матрац свой еще не положил на место, стоял вместе с ним. По внутреннему распорядку, когда кого-то вывозят из изолятора, например, для проведения следственных действий или в суд, все постельные принадлежности сдаются. При возвращении выдаются вновь. Здоровяк нажал кнопку звонка. Открылся «кормяк» и дежурный сотрудник спросил:

– Что надо?

– Извините, – интеллигентно начал здоровяк, – вы меня не в ту камеру определили.

– Теперь тут будешь сидеть! – раздалось в ответ, и «кормяк» закрылся.

– Ну и что мне делать? – спросил интеллигент.

– Стели свой матрац у туалета, теперь тут будет твое место, – безжалостно произнес Галкин.

Вошедший еще раз позвонил в дверь. «Кормяк» опять открылся.

– Ну что мне вас на… послать, чтобы вывели отсюда, – сказал он, с явным напрягом употребив матерные слова.

Оскорбление сотрудника, а мат их почему-то всегда оскорбляет, сиделец сделал умышленно. Видимо рассчитывал, что за такое деяние его определят в одиночный карцер. Видя, что шутка зашла далеко, Сергей подошел к «кормяку», извинился перед работником изолятора за поведение вновь прибывшего арестанта. А тому назвал свою фамилию. Здоровяк выдохнул из себя воздух и расслаблено сел на ближайшую «шконку». Про артистов говорят: «Он стал, узнаваем на улицах»,…. а фамилия Сергея узнаваема всеми сидельцами в следственных изоляторах понаслышке, заочно. «Невеселая аналогия», – подумал он про себя. Новенького звали Рудольфом, проживал в Наволоках, это маленький городишко рядом с Кинешмой. Служил в ППС Москвы, местных сотрудников не знал, арестован по подозрению в убийстве. Последнюю информацию он сообщил по своей инициативе. Расспрашивать в следственных изоляторах об уголовных делах не принято. Иногда интересуются статьей уголовного кодекса, ведь некоторым категориям преступников не положено по понятиям ни есть, ни спать с остальными.

А вот припозднившегося шестого сидельца так разыграть не удалось, несмотря на то, что Рудольфа попросили спрятаться под одеялом. Заходит невысокий паренек, лет двадцати шести, красивый – в наколках весь такой, расслабленный и с улыбкой на лице.

– Парни, я в следственный изолятор попадаю уже в третий раз, и все эти приколы знаю, – опередил он вопросы новых сокамерников.

Звали его Виктор, жил до ареста в Заволжске, это город на другом берегу Волги от Кинешмы. Статью свою обозначил сам, среди «плохих» она не числилась. Познакомились, теперь надо как-то уживаться. А конфликты в камере иногда случались. Сидел в этой «хате» бывший участковый инспектор с Вичуги – Николай Зарубин. Он пьяного тракториста пытался остановить, а тот на гусеничном тракторе ехал по полю, как на танке, и на милиционера обращал никакого внимания. Только когда тот бегом обогнал его и достал табельное оружие, то «танкист» отреагировал на невербальные сигналы правоохранителя. Заглушив своего железного монстра, он побежал, а Николай с криками: «Стой, стрелять буду!» пытался его догнать. Когда Зарубину это удалось, он повалил тракториста на землю и действительно стрельнул из пистолета прямо над ухом работника сельского хозяйства. Видимо, хотел проверить, все ли в порядке у того со слухом. А слух у потерпевшего оказался в порядке. Вот только напугался сильно и под влиянием страха написал заявление начальнику милиции. Участкового из органов уволили, возбудили уголовное дело, а вскоре и арестовали. Однажды во время обеда, когда сидельцы принимали пищу, вичугского участкового потянуло на воспоминания. Он рассказал, что находясь в командировке в Чечне, вместе с местными сотрудниками ГАИ на их стационарном посту занимался поборами с проезжающих фур. С кого возьмут ящик водки, с кого фрукты, а чаще брали просто деньгами.

– Ты чем хвастаешь? – спросил Галкин – тем, что совершал должностное преступление?

– Сам-то кем работал в милиции перед увольнением? – задал встречный вопрос Зарубин.

– Начальником ОБХСС. И что?

– Так ты главным взяточником и являлся, – язвительно заметил Николай.

А Сергей взяток никогда не брал и презирал тех коллег, о которых ходили подобные слухи. Ему так стало обидно за себя, что он с правой руки нанес удар кулаком в лицо соседа. За столом слишком тесно, удар получился скользящий. Зарубин в ответ ногтями царапнул лицо Галкина и вылил ему на голову горячий борщ из своей тарелки. Сергей выскочил из-за стола и под краном с водой долго приводил себя в порядок. В итоге ожог получился несильный. Между тем Николай улегся на свое место на «шконке» и всем видом давал понять, что лежачих не бьют. Ну, в этом-то он прав и юрист просто встал рядом, спиной к участковому, и стал ждать, когда тот поднимется. Ведь рано или поздно, а туалет-то навестить потребуется. А когда естественное желание преодолело страх, и Зарубин выполз со своего спального места, сильный хук справа уложил его на пол. В дальнейшем он спал в противоположной стороне от Галкина, почти у самого «толчка». Дня через два во время прогулки он заявил сокамерникам, что занимался тхэквондо, даже выступал на соревнованиях. При этом предложил юристу провести показательный спарринг. «Наверное, хочет попробовать отыграться», – подумал Сергей. После того, как бывший участковый вновь рухнул на землю от сильного удара ногой, сотрудник изолятора раньше времени прекратил прогулку и всех вернул в камеру.

Имелась еще одна напасть в этой «хате» – клопы, маленькие кровожадные вампиры. Ночью они вылезали из всех щелей и проводили массированные атаки на спящих зэков. А Сергей – спортсмен, реакция хорошая, и утром на белье всюду виднелась его кровь и тела раздавленных врагов. Количество их доходило до тридцати штук. Как-то раз его супруга Наташа передала новый белоснежный комплект постельного белья. Галкин приберег его до банного дня. После помывки, он застелил свое спальное место и предложил сокамерникам провести дневную операцию по уничтожению ночных диверсантов. Сидельцы зажигали листы бумаги и открытым огнем обрабатывали все щели на стенах. Иногда оттуда выпадали жареные тела кровососов. Выжившие клопы разбежались по соседним камерам. По всей вероятности, они объявили там войну своим собратьям, победили их и вместе с пленными вернулись обратно. Именно так подумали страдальцы камеры №16, когда кровопийцы решили взять реванш. Их атака оказалась настолько мощной и ожесточенной, что наутро кристально белая постель Галкина выглядела так, словно на ней спало не меньше сотни раненых бойцов военного госпиталя без стирки. Зато с этого дня наступило перемирие. Клопы кусаться стали редко, видно приспособились столоваться в соседних камерах. Там и кровь вкуснее, и зэки не такие злые….

Следователь Белов, однако, выдал супруге Сергея разрешение еще на одно краткосрочное свидание. И все бы хорошо, если бы она доводила до своего супруга только хорошие новости. А та сообщила, что шотландской овчарке Берте, любимице всей семьи, во время вечерней проверки перерезали горло какие-то подонки. Умерла на руках у дочери Марины. В результате нервного срыва произошла затяжная истерика. Неделю принимала какие-то сильные успокоительные таблетки по рекомендации врача. Нельзя про такие вещи рассказывать в тюрьме, нельзя…. Разбитый телефонный аппарат и выбитая ногой дверь, гарантировали карцер. Причем, поместили туда Галкина не сразу. Сначала выдали передачу от супруги и, не дав ей воспользоваться, вывели из «хаты» в наручниках – руки сзади. В таком виде и поместили в карцерную камеру.

Внешне она ничем от карцера ивановского СИЗО не отличалась. Только внутри не оказалось решетки во весь дверной проем. Зато сама дверь выглядела очень мощной. За сохранность личных вещей можно не переживать. Правда, температура воздуха была вполне приемлемой. Непосредственно перед «новосельем» переодели в карцерную робу и штаны, которые имели почему-то всего по одной пуговице. Из своих вещей на Сергее осталась только майка. «Шконка» пристегнута к стене, до отбоя еще долго, и он начал «выписывать круги» по камере, стараясь успокоиться. В этот раз объявлять голодовку юрист не собирался. Штаны оказались великоваты и постоянно сваливались, да плечо из-за наручников и неудобного положения рук начало болеть. Сказывался старый вывих плечевого сустава. По правилам внутреннего распорядка более двух часов в «браслетах» содержать сидельца нельзя. Однако, судя по привычному уже счету секунд, шел третий час, а снимать их никто не собирался.

Со стороны, наверное, выглядело смешно, но…нажимать на кнопку звонка пришлось носом. Хорошо еще, что она находилась именно на этой высоте, а не выше. Открылся «кормяк» и дежуривший сотрудник спросил:

–Что надо?

– Снимите с меня наручники, пошел уже третий час, у меня болит плечо, – сказал Сергей.

– Перебьешься,– раздалось в ответ и «кормяк» закрылся.

«Не зря в тюрьме говорят – не верь, не бойся, не проси», – подумал юрист. Прошло еще больше часа. Опять носом Галкин вызвал дежурного, но на более настойчивое требование снять «браслеты», получил тот, же ответ. Он отсчитал еще шестьдесят минут и вызвал сотрудника в третий раз. Но просить уже не стал, а поставил ультиматум:

–Если сейчас же не снимешь наручники, вынесу дверь ногой.

– Валяй, – спокойно ответил «попкарь», так зэки зовут между собой всех сотрудников СИЗО.

На этом мирные переговоры закончились…. Сергей встал в боевую стойку, примерялся и нанес удар ногой в сторону двери. Еко-Гэри называют такой удар в каратэ. Конечно, бить непривычно, когда руки связаны сзади. Затем еще раз, еще и еще. Удары становились все мощнее, и дверь в косяке начала раскачиваться. «Еще ударов тридцать – сорок и она вылетит из коробки», – подумал каратист. По коридору раздались шаги бегущих людей и лай служебных собак. Очевидно, дежурный нажал кнопку «тревога». Прибежавшие сотрудники дверной проем открыли не полностью, а приоткрыли. На полу имеются специальные ограничители – дверь можно совсем чуть-чуть приоткрыть, можно чуть больше, а можно открыть полностью. Сидельцу приказали выйти в коридор. Команду он выполнил. Его окружили не менее десяти сотрудников в зеленой форме, двое оказались со злыми овчарками. Повели коридорами через подвал, наручники не сняли. По слухам, между арестованными именно в подвале били строптивых зэков, причем нещадно и толпой. Когда вошли в подвальный переход, впереди Галкина шел один кинолог с собакой, остальные сотрудники двигались сзади. Каратист наметил для себя, если ударят в спину, то он сшибает с ног впереди идущего конвойного, не обращая внимания на собаку, затем разворачивается и с криком самурая бросается на толпу. Но…ничего подобного не произошло. Его привели к дежурному по следственному изолятору (ДПНСИ). Им оказался сотрудник довольно полного телосложения, примерно двадцати пяти лет, в звании старшего лейтенанта. Он, вальяжно сидел за столом и неторопливо пил чай с бутербродом.

– И чего буяним? – спросил дежурный.

– Пять часов не снимают наручники, у меня онемело плечо,– ответил Галкин.

– Если сниму – шуметь не будешь?

– Не будет оснований.

– Снимите с него наручники, – приказал он конвойным.

Те команду выполнили и повели Сергея той же дорогой в карцер, но в другой «трюм», так зэки зовут карцерные камеры, предыдущий нуждался в ремонте. Свободного времени у Галкина достаточно, и он стал думать о том, как отомстить своему истязателю, который не снимал наручники так долго. Ведь он мог и должен это сделать без команды ДПНСИ.

А на нательной майке юриста, изнутри, еще с воли наколота булавка, как оберег от сглаза. Сколько прошло обысков, сколько раз Сергей ее прятал и перепрятывал. И вот пришло время этот нехитрый предмет использовать в своих коварных целях. Он пристегнул ей карцерные брюки к куртке. Причем на видном месте спереди. Когда наступило время очередной прогулки и подвели к шкафчику с его верхней одеждой, Галкин на глазах у конвоя стал расстегивать булавку. Один из них буквально вырвал из рук Сергея незамысловатый, но запрещенный предмет.

– Откуда это у тебя в карцере? – спросил он.

– Так вчера, когда я надоел дежурному сотруднику жалобами, что штаны съезжают, он велел подойти к «кормяку» и своей булавкой пристегнул мне штаны к курточке, – не моргнув глазом, соврал сиделец.

Вместо прогулки его срочно повели тем же путем через подвал к ДПНСИ. Тот взял письменное объяснение по поводу злополучной булавки. Больше этого дежурного по карцеру Галкин не видел, судя по слухам, его уволили. «Чтобы не разбрасывался булавками», – злорадно подумал Сергей.

Особо хотелось рассказать о карцерной кухне. В те времена обычная тюремная пайка в «трюме» урезалась в два раза. Утром выдавался хлеб на весь день. Это примерно треть ржаной буханки. Причем ее подавали разрезанной на три равных доли. Две ложки каши с куском чернушки на завтрак запивался кружкой мутной чуть подслащенной воды. Остатки хлебушка ложились на перевернутую кружку. Когда Галкин ходил по «трюму», глаза неотрывно смотрели на хлеб. «Ну, съем только черную корочку», – думал страдалец, остальное оставлю на обед и ужин. Но на деле этим планам никогда не суждено сбыться. К ужину хлеб не оставался ни разу. Голод, как говорится, не тетка. Мечта в карцере одна – съесть обычного ржаного хлеба столько, чтобы больше не хотелось. В обед – половина тарелки горячего супа и две ложки каши. Картошку в «трюмах» не давали. Запивать эту «вкуснятину» предлагалось такой же водичкой. В ужин – две ложки каши. Короче в карцере лучше голодать: на пятые сутки желудочно-кишечный тракт отключается, и кушать не хочется. Или почти не хочется….

Но рано или поздно штрафные пятнадцать суток кончаются и Сергея вернули в «хату» № 16. От передачи его жены к этому времени не осталось ни крошки. Благодарные сокамерники все съели. Кстати сказать, в «черных» или их еще зовут «людских хатах» под подобный случай для страдальца готовят что-то вкусненькое. Например, колбасы или сыра и обязательно сигарет, если он курит. Ну, а в «ментовских» такие понятия не соблюдаются, по крайней мере, в большинстве из них. «Ничего страшного, – подумал про себя Галкин, – как-нибудь перебьюсь до обеда» ….

Еще на воле они со Шмелевым договорились ходатайствовать о том, чтобы судили их в Вичуге. Им казалось, что суд в соседнем городе более объективный. Но Шмелев писать такое заявление не торопился. «Почты», как в ивановском СИЗО здесь не было, «маляву» не передашь. «Как же написать подельнику письмо?», – думал Галкин. И придумал…. На прогулки всегда водили мимо большого почтового ящика, стоящего прямо на полу. В него можно бросить письмо родственникам. Оно сначала попадало в специальную часть для цензуры, а затем – по назначению. Марки на конверты наклеивали сами сидельцы – внутри города Кинешмы достаточно одной, в другой город – три, за границу – пять. Сергей написал письмо от имени Шмелева несуществующей сестре на Украину, в Одессу на улицу Зеленая дом 8. Содержание примерно следующее: «Привет, Маша. Пишет тебе твой брат Михаил. Про мои неприятности ты, наверное, слышала, но все будет нормально. Перед арестом встретил твоего знакомого Николая с Вичуги. Он просил тебя написать ему. Адрес ты знаешь, а твоего ему я не дал. С уважением Михаил». А марочку-то на письмо наклеил одну. Умышленно…. Расчет на то, что письмо вернут из специальной части, но… не Галкину, а Шмелеву, да еще и отругают его, за то, что марок пожалел. И все получилось. Только у того, как оказалось позже, родная сестра – не выдуманная, а настоящая работала секретарем у прокурора. И она, переживая за брата, договорилась, что прокурор будет просить условные меры наказания. Причем для нас обоих. Писать, конечно, Михаил по этой причине никуда не стал. А я-то находился в полном неведении….

Наконец, у «хат» № 16 и №4 открылись двери, и раздалась долгожданная команда:

– Со всеми вещами на выход.

Затем пешая прогулка по длинному коридору изолятора, ожидание в тесном «боксике» и погрузка в «автозак». Встреча с подельником в спец. машине оказалась искренне радостной. «Следующая остановка – кинешемский народный суд», – сам для себя в уме сострил Галкин. Процесс состоялся 11 и 12 февраля 1997 года. Интересным оказался вопрос судьи Панковой потерпевшему Баеву:

– А как вас смог подсудимый ударить ногой по голове, ведь вы примерно одного роста? Знаниями о восточных единоборствах она явно не обладала. Тот ответил:

– Я не знаю, ваша Честь, нога просто поднялась, и…я потерял сознание.

Впрочем, приговор оказался достаточно мягким – Галкину четыре месяца исправительных работ, Шмелеву – шесть. Но с учетом того, что зачет идет из расчета один день СИЗО за три дня работ, Сергей «пересидел» восемь месяцев исправительных работ, сверх того, что положено по приговору. Зато формально судимость сразу погасилась….

Когда вышли на улицу без конвоя и наручников, то обоих сидельцев встречали их друзья и члены благотворительного фонда «Селена» на четырех личных машинах. Освобождение отмечали на квартире Галкина до трех часов утра следующего дня. Сергей Фурсаев и Игорь Шамалов рассказали о злоключениях джипа юриста – «Мицубиси Паджеро Спорт». Из изолятора он писал им письма с просьбой помочь жене продать автомобиль, так как деньги у нее закончились, а новых поступлений не ожидалось. Первым «покупателям» Сергей и Игорь предъявили машину возле гаража Галкиных. Но те показались подозрительными, и друзья перегнали джип в другой гараж к своим знакомым. На всякий случай…. В эту же ночь пустой бокс, где стоял джип кто-то вскрыл. Через некоторое время пришли другие «покупатели» и…история в точности повторилась. Больше рисковать они не стали. Спрятали машину в недостроенном гараже Фурсаева. Он без крыши, стояли только стены и дверь. Зато никому в голову не могло придти, что в нем хранится дорогой автомобиль.

Когда Галкин пришел его забирать, он весь оказался засыпанным снегом. А кузов, кроме этого, покрылся коркою льда. Однако завелся «японец» легко и сразу: видно соскучился и по хозяину, и по дороге. Нерешенной у Сергея осталась одна проблема – отомстить за смерть любимой собаки Берты. Но…это другая история и она достойна отдельного рассказа.