Большие приключения маленького города

«Четыре тысячи сто двадцать семь, … четыре тысячи сто двадцать восемь…». Воображение рисовало следующую картину из прошлой жизни. Галкин, жена Наташа и дочь Марина в Крыму, на Черном море. Они лежат на горячем песке, обласканные южным солнцем. Слышен шум набегающих волн. Дочери вскоре загорать надоело, и она берет Сергея за руку со словами: «Папа, ну пойдем уже купаться» … «десять тысяч пятьсот двадцать три… десять тысяч пятьсот двадцать четыре». Откуда-то издалека слышится команда: «Выходи», она повторяется несколько раз, и…юрист возвращается в этот Ад, выползая из тесного склепа в коридор.

Двухместная камера после каменного гробика кажется хоромами. Металлическая «шконка» в два этажа у левой стены, так зэки называют кровать, небольшой столик с лавочкой и ведро в углу вместо туалета – вот и вся обстановка временного жилища. Сокамерник выдал о себе нелепую легенду, и Галкин понял, что оперативники не стали сильно утруждаться подбором агента для внутри камерной разработки. Бывшего сотрудника уголовного розыска такая небрежность даже несколько огорчила и в какой-то степени унизила. Сосед оказался примерно пятидесяти лет, невысокого роста, среднего телосложения без единого зуба спереди. В общем, производил впечатление опущенного во всех отношениях человека. Но при этом заявил, что некогда работал федеральным судьей в Нижнем Новгороде. Глядя на этого человека, невозможно представить его в черной мантии с пачкой документов в руках. Уголовный кодекс Российской Федерации (УК РФ) помнил плохо, а про уголовно процессуальный кодекс (УПК РФ), похоже, и не слышал. Однако настойчиво задавал вопросы Сергею по поводу его уголовного дела, предлагая помочь правильно построить защиту. Юрист молчал и просто смеялся «стукачу» в лицо, а когда надоело, резко произнес:

– Уйми свой пыл и помолчи, если не хочешь вдруг стать инвалидом.

«Судье» такая перспектива не понравилась и он, наконец, забрался на верхнюю «шконку», и замолчал.

В двадцать два часа – отбой, погас неяркий свет, идущий с потолка, остался еще более тусклый «ночничок» над дверью. Ночь прошла для Сергея в каком-то полузабытьи, полноценный сон не приходил, но и это состояние прервал стук в дверь с криком: «Подъем». «Значит, шесть часов утра», – подумал Галкин. Почти сразу лязгнул засов на двери, и сотрудник СИЗО скомандовал юристу:

–Со всеми вещами на выход.

Несмотря на ситуацию, Сергей улыбнулся, ведь все личные вещи одеты на нем. На запястьях щелкнули наручники, руки сзади, и усадили в специальную машину для перевозки арестованных, сидельцы зовут их «автозаками». Конвой оказался более чем серьезный – двое крепких сотрудников с автоматами и кинолог с собакой. Все трое за решеткой, отделяющей охранников от страдальцев и еще один автоматчик в кабине, помимо водителя. «С такой мощной охраной за свои личные вещи можно не переживать», – с внутренней улыбкой подумал Галкин, направляясь в неизвестность. При этом он еще надеялся, что следователь Белов изменит меру пресечения на подписку о невыезде. Однако проезжая под мостом на Подшиваловской горе, «автозак» повернул не в сторону отдела милиции, а направо – в Иваново. «Значит, повезут в изолятор №1 на улице Болотной областного центра», – сделал вывод задержанный. На выезде из Кинешмы машина вдруг остановилась, и …залязгали передернутые затворы автоматов. «Да, что ж вы напуганные-то такие?», – пронеслось в мозгу Сергея.

Много позже он узнал, что участковый инспектор Юрий Юрьевич Клоунов написал рапорт своему руководству, что Галкин «в совершенстве владеет приемами каратэ и может захватить заложников и совершить побег». Так в личном деле арестованного автоматически появилась красная полоса. Сильно усложнит она впоследствии тюремную жизнь юриста. Этот Клоунов частенько приходил на тренировки парней из благотворительного фонда, всех знал в лицо, а с Сергеем к тому же какое-то время вместе работал. Таких «принципиальных» людей юрист иногда встречал среди коллег в милиции. Их принципы оказывались открыто показными… до определенного жизненного момента. По увольнению, как правило, они становились обыкновенными осведомителями оперативных работников правоохранительных органов. Частенько опускались и ниже – до написания анонимок на своих соседей.

За окном с решеткой мелькали унылые лесные пейзажи, поливаемые мелким нескончаемым дождем. Впрочем, Галкина от этой мрачной картины отвлекала возрастающая боль в некогда вывихнутом плече и пухнущие руки от жестко застегнутых наручников. Каким-то внутренним чутьем он понимал, что просить охранников перестегнуть «браслеты» бесполезно. Юрист молча терпел. Наконец приехали…. Долго ожидали перед большими металлическими воротами следственного изолятора. А когда оказались на его территории, то кинешемские конвойные вывели Сергея из машины. Под дулами автоматов сопроводили до помещения, где принимают вновь прибывших сидельцев. Сотрудники следственного изолятора тщательно обыскали прибывшего и поместили почти в такой же «бокс», как и в Кинешме. Только входная дверь оказалась в полный рост, и на лавочке внутри можно сидеть. Правда, если широко раздвинуть колени. Зато Галкин уже знал, как победить клаустрофобию. Закрыл глаза и начал считать, стараясь вновь своим воображением перенестись на волю. И это ему удалось. Одна приятная сердцу картина сменялась другой. Цифры уже пошли четырехзначные, а его все не выводили. Ему даже показалось, что он вздремнул, нервное перенапряжение давало о себе знать. И вот, наконец, дверь открылась и последовала долгожданная команда: «Выходи».

Сергея повели длинными коридорами в какие-то каптерки, где выдали матрац, подушку, белье, алюминиевую тарелку, кружку и ложку. Затем подвели к камере №38 и велели встать лицом к стене. Все вышеперечисленное имущество находилось у него в руках. Кстати сказать, по территории изолятора водили без наручников. «Кто там, за этой дверью?» – Думал юрист, – «такие же бывшие работники милиции, их положено содержать отдельно от обычных зэков, или все-таки нет? А может это «пресс-хата», о которых что-то «краем уха» слышал на воле?» Дверь открылась, и Сергей вошел вовнутрь. Камера, или как здесь говорят – «хата», рассчитана на восемнадцать человек. Свободной оказалась одна «шконка», справа от двери, на втором ярусе. Галкин бросил на нее все вещи, выданные в изоляторе, и поздоровался с сидельцами.

После того, как услышал недружные приветствия в ответ, осмотрелся…. Слева от входа за занавеской на первом ярусе двухэтажной кровати лежал здоровый чеченец. «В нашей милиции они вроде не служат», – размышлял юрист. На втором ярусе, справа, сидели раздетые до пояса два мужика, разрисованные тюремными наколками. Слева, наверху, лежал одноглазый инвалид. Рядом пацан – явно малолетка, лет пятнадцати. «Общаковая или, как здесь говорят, «черная хата». Значит, хотят меня для начала попрессовать или припугнуть», – подумал Сергей и приготовился к худшему. Между тем, из-за занавески, с первого яруса «шконки» от самого окна, вылез довольно полный сиделец, лет тридцати. Он почему-то показался Сергею «опущенным». Может потому, что движения его казались чрезмерно плавными и глаза наглые до предела. Галкин недоумевал, как «опущенный» мог оказаться на почетном месте у окна, к тому же на нижнем ярусе. По его понятию, он должен находиться под «шконкой». И именно толстяк вдруг задал первый вопрос:

– Кто ты, откуда, и кем работаешь?

Сергей назвал свои данные, место жительства и сказал, что работает юристом.

– А до этого кем? – продолжал расспрашивать этот «скользкий» тип.

– Не скажу! – твердо произнес юрист.

Теперь ответу на такой простой вопрос сокамерниками придано принципиальное значение, и внимание всех присутствующих оказалось приковано к нему. У Галкина от внутреннего напряжения не выдержали нервы. Он резко разорвал на себе рубашку, встал в боевую стойку. Осмотрев своих оппонентов, с вызовом прокричал:

–Подходи по одному, у кого есть ко мне вопросы, отвечу всем!

– Каратист что ли? – спросил чеченец.

– Подойди и узнаешь! – последовал ответ.

– К нам до тебя заходил один каратист, вон на стене теперь прибитый гвоздиком, – улыбаясь, произнес кавказец. Галкин взглянул на стену, на ней висела часть копченой грудной клетки барана. Присутствующие засмеялись, а чеченец миролюбиво произнес:

– Красиво зашел. Теперь успокойся и привыкай к тюремной жизни.

Так Сергей познакомился с Шарипом, бывшим следователем милиции. Камера-то оказалась все-таки «ментовской», как ее называют заключенные. Те, кто имел наколки, попали в СИЗО уже не первый раз, одноглазый оказался в прошлом военнослужащим, а малолетку сильно избили в своей камере и его перевели к бывшим правоохранителям.

Успокоившись, Сергей продолжил изучать временное жилище. Посередине стоял стол для принятия пищи, рассчитанный на десять-двенадцать человек. По обе стороны – металлические лавки, на которые сверху прикреплены доски. Ножки немудреной мебели вмурованы в пол. Справа и слева от него вдоль стен вплотную друг к другу расположены двухъярусные металлические кровати, основания которых также забетонированы. Ничто в камере не могло служить в качестве ударных орудий при конфликтах. В углу находился, огороженный грязными занавесками туалет, типа общественного городского, рядом кран с водой и раковиной. В общем, полный набор современных бытовых удобств. Имелись и два окна, на которых установлены толстые решетки. Камера частенько проветривалась открытием форточек, но запах, тем не менее, стоял крайне неприятный. Пахло табаком и не очень чистыми мужскими телами.

Но реально поразили Сергея сквозные дыры в толстых стенах между камерами, через которые можно легко при желании просунуть руку. Здесь их называли, почему-то, «кабурами», с ударением на первом слоге. Через них круглосуточно передавались записки – «малявы», в соседние камеры или продукты питания – чай, сахар, конфеты, хлеб. Записки тщательно запечатывались в целлофан, с помощью спичек. Получался прямоугольник длиной пять сантиметров, шириной – один. Прямо на пленке указывается адрес – номер камеры, куда она предназначалась и фамилия или кличка, или как здесь говорят «погоняло» получателя. Снизу указывалась камера отправитель. Для продуктов сшивались из ткани специальные мешочки – «маслы», размером примерно двадцать на семь сантиметров. Прямо на ткани шариковой ручкой пишутся адреса – кому и от кого. При повторном употреблении, ненужное просто зачеркивается, и обозначаются новые координаты. Галкин, работая в уголовном розыске, даже и подумать не мог, что в СИЗО так легко согласовать защиту подельникам – лицам, проходящим обвиняемыми по одному уголовному делу.

В каждой камере выбирался среди зэков старший или «смотрящий». Решение принимали сами арестованные. Как правило, «смотрящий» наиболее уважаем среди сидельцев. Он следил за порядком, улаживал внутри камерные конфликты, назначал дежурных на сутки, а также ответственных за питание и «дорожников». «Дорожниками» называли лиц, обеспечивающих круглосуточную работу тюремной почты. В «хате» № 38 «смотрящим» был Шарип, бывший чемпион Чечни по каратэ и безусловный авторитет для всех сидельцев. Питались в камере с «общака», то есть все передачи с воли сдавались назначенному лицу, который отвечал за справедливое распределение продуктов между всеми сидельцами. Правда, каждый мог оставить себе небольшое количество сигарет и конфет. С «общака» все делилось поровну, несмотря на то, что передачи регулярно приходили далеко не всем. По этой причине покушать досыта никому не удавалось. Тюремная кухня, которую регулярно привозили «баландеры», настолько невкусная, что не каждая собака проявит к ней интерес. Пару раз, скорее из любопытства, чем по нужде Галкин ее попробовал. Однако открывшаяся хроническая язва на желудке сразу дала понять опасность таких гастрономических экспериментов.

Еще Сергей заметил, что, то один, то другой сиделец подходит к баночке, стоящей на тумбочке возле одной из «шконок», и тщательно намазывает тело какой-то мазью.

– А это что? – спросил он у Шарипа.

– Узнаешь сам,– лаконично ответил тот.

Узнал…. Тело чесалось так, что от ногтей оставались кровавые царапины. Четко просматривались две точки, по всему организму. Юрист тоже воспользовался спасительной мазью из баночки. «Зато теперь неделю нельзя будет принять душ или ванну, а также сходить в бассейн», – с ухмылкой подумал он. В таких местах инфекция распространяется очень быстро, избежать ее практически невозможно. Заболел один – заболели все. Подъем по расписанию в шесть часов утра, но в СИЗО №1 режим в целом не строгий, обычно спали до восьми. Потом – туалет, утренняя проверка. Во время нее всех арестованных выводили в коридор, кроме дежурного. Несколько офицеров следственного изолятора выясняли просьбы, жалобы, пожелания сидельцев. Затем всех помещали обратно в «хату» и комиссия следовала к следующей камере.

Или до обеда, или сразу после него покамерно сотрудники учреждения выводят зэков на прогулку в тюремный дворик. Ходили не все, а только те, кто хотел сам. Дворики прямоугольные, кирпичные, размером четыре на два метра. Вместо крыши – решетка. Выражение «небо в клеточку», наверное, пошло отсюда. Обычно сидельцы просто стояли и курили. Однако Галкин в углу, чтобы никому не мешать, отрабатывал удары ногами в стену и руками по воздуху. В противоположном углу проводил тренировку Шарип. Однажды сокамерники настойчиво попросили каратистов показать настоящий бой. Чеченец и Сергей провели между собой спарринг, но, конечно, не в полную силу. Правда и этого хватило, чтобы авторитет среди сидельцев у обоих укрепился.

Реальная радость в следственном изоляторе одна – баня. По сути это обычная душевая на восемь-десять леек. Но есть и лавочки, и тазики, и хозяйственное мыло, которое выдают небольшими кусочками. И возле бани – единственная большая площадка на улице, где сверху нет решеток. К тому же имеется пара клумб с красивыми цветами и…самая обычная трава возле асфальтовых дорожек. Конечно, к октябрю вся растительность заметно увядала, и от былой яркости остались довольно блеклые краски.

Однако для тех, кто двадцать четыре часа в сутки видит вокруг себя толстые каменные стены, покрашенные в унылые цвета, и такие картины радуют глаз. Водят на помывку строго по графику, раз в неделю. Никто не пропускает, …если, конечно, не борется с чесоткой. Некоторые арестованные устраивают в бане стирку личного белья и одежды. Справедливости ради стоит отметить, что вещи можно сдать и в прачечную при СИЗО. Принимают грязную одежду, выдают чистой, те же «баландеры», что развозят еду.

Примечательно то, что порядок в изоляторе поддерживают не только сотрудники, но и сами сидельцы. Помимо «смотрящих» в каждой камере, есть «смотрящие» за левым и правым крылом каждого корпуса, над ними старший по корпусу в целом. А в самом верху местной иерархии – «смотрящий» по тюрьме. Он вольно или невольно постоянно поддерживает отношения с администрацией следственного изолятора. Большую часть споров и конфликтов, возникающих между сидельцами, разрешают не работники СИЗО, а выбранные авторитетные люди. Тех, кто нарушает «общаковый» порядок, то есть «понятия», наказывают тоже они, иногда физически. Самые уважаемые среди арестованных «черные хаты» – это обычные камеры, где сидят обычные люди. Их в изоляторе примерно девяносто процентов. Менее уважаемые – милицейские или ментовские «хаты», где сидят бывшие сотрудники правоохранительных органов. Еще ниже – «хаты» баландеров, затем – отдельно сидящие выявленные «стукачи» и в самом низу этого «табеля о рангах» – камеры опущенных. Если кто-то из сотрудников изолятора грубо нарушит негласные договоренности с сидельцами, то «смотрящий» по тюрьме может объявить общий бунт. В этом случае все зэки начинают стучать в двери ногами, руками, посудой, громко кричат, создавая невероятный шум даже в ночное время. Недоразумение улаживается старшим офицером СИЗО и «смотрящим» по тюрьме через переговоры.

Время от времени по тюрьме проводятся обыски. Сидельцев выводят из камеры вместе с матрацами, бельем и одеждой в коридор, а все, что остается в «хате» переворачивают, как говорится, «кверху дном». Но это так должно быть в принципе…. На практике же, в ивановском изоляторе в те времена выходили в коридор только самые законопослушные сидельцы, остальные оставались в камере. Их небрежно обыскивали на месте. Из развлечений в «хате» имеются шахматы, шашки, домино. При следственном изоляторе есть и библиотека, в которой можно взять книгу для чтения. Телевизоров в те времена в камерах не имелось, а вот радио практически вещало от подъема до отбоя. Выключить его никто даже не пытался. Особенно любили слушать передачу «Облака», специально для зэков и о зэках, о жизни в неволе. Шарип как-то предложил Галкину сыграть в шахматы. Проиграв несколько партий подряд, кавказец вышел из себя, разбросал пластмассовые фигуры по камере. Некоторые из них при этом сломались. Успокоившись, горячий житель гор собрал их с пола, склеил с помощью спичек, и игра началась сначала.

Просидев неделю в этом веселом заведении, Сергей написал заявление в районный суд об изменении ему меры пресечения, на подписку о невыезде. Чтобы подкрепить его обоснованность, он объявил бессрочную голодовку, полагая, что такая акция «напугает» следственные органы и вынудит их выполнить требования сидельца. Но даже для начала голодовки, чтобы она оказалась документально зафиксированной, потребовалось заявление на имя начальника следственного изолятора. Причем страдальцу дается еще двое суток на размышление. То есть, он находится вместе со всеми, но пищу не принимает. Для девяноста процентов такое испытание становится невыносимым, и они отказываются от своих намерений. Однако если сиделец упорный и не передумает, его из «хаты» выводят в одиночный карцер. Перед этим взвешивают на весах у фельдшера в кабинете, меряют кровяное давление, пульс, интересуются самочувствием. Галкин пошел до конца и впервые познакомился с карцером….

Карцерные камеры полуподвальные, по самое окно они находятся под землей. В них холодно и сыро в любое время года. Размеры внутри: примерно четыре на полтора метра. Дверь двойная, с внутренней стороны решетка во весь дверной проем. Над ней круглосуточно горит тусклая лампочка. Слева от входа туалет типа городского без каких-либо занавесок. Он должен в любое время просматриваться через небольшой глазок в двери. На ней еще имеется и специальное окно – «кормяк», для подачи пищи. Оно обычно закрыто, открывается только «баландерами» со стороны коридора. Справа очень маленький круглый столик для принятия пищи, без табуреток и лавочек, кушать можно только стоя. Но Галкину подобные неудобства казались неинтересными, он собирался реально голодать. Слева к стене приделан деревянный лежак для сна. В шесть часов утра подъем и с помощью специального приспособления лежак поднимается и пристегивается к стене. Днем ни сидеть, ни тем более лежать не на чем. Но это для тех, кто наказан за какое-то нарушение внутреннего распорядка, а голодающим «шконку» не пристегивают и днем. Забирают только белье и матрац. На небольшом оконце толстая решетка, вместо стекла – целлофановая пленка, чтобы никто с тоски не мог сам себя поранить. На стене, под окном – кран для подачи воды. Но отрывается он только снаружи – сразу после подъема и перед отбоем – в двадцать два часа. Ни тетрадей, ни ручек, ни радио – ничего, что могло бы служить развлечением. Кажется, что время здесь останавливается и совсем не движется. В общем, для клаустрофобии Галкина местечко оказалось в самый раз.

Сергей сам придумал развлечение – с закрытыми глазами идти от двери к окну, затем махание руками по воздуху в стиле бокса. После этого – разворот и к двери, там отработка ударов ногами, но опять, же по воздуху. Это хоть как-то убивало время и согревало. Обычно в карцере в своей одежде находиться не разрешают. Но ввиду холодов и во избежание обморожений сидельцу позволили взять с собой в камеру даже верхнюю одежду и шапочку. Когда Галкин уставал от придуманного им развлечения, то просто сидел на «шконке» и думал о своей жизни, стараясь припомнить смешные моменты. Такие воспоминания скрашивали будни узника, и время шло чуть быстрее….

…5 октября 1983 года все опера кинешемского уголовного розыска отмечали свой профессиональный праздник в ресторане «Волга» возле главпочтамта. Естественно они выпили, но, как говорится, в меру. В самом заведении никаких конфликтов не произошло и это Сергея радовало, драк без серьезной причины он не любил. Возле восемнадцати часов Галкин со своим коллегой Володей Панкратовым стоял на остановке автобуса «Главпочтамт». В милицейские времена Сергей любил носить светлый плащ и такую же шляпу с большими полями. Напротив сотрудников милиции стоял трезвый парень, лет двадцати пяти, среднего роста и телосложения и внимательно наблюдал за ними. Вдруг, не сказав ни слова, он подошел к Сергею и… ударил по его шляпе. Та улетела прямо в большую лужу на дороге. Реакция опера на необъяснимую агрессию оказалась мгновенной. Незнакомец улегся без сознания рядом с головным убором. Опера уехали на подошедшем автобусе, не дожидаясь, когда очнется нервный гражданин…. «И все-таки эта история не очень смешная», – с грустью подумал сиделец, посмотрев в сторону окна, за которым осталась свобода и его прошлая жизнь….

Ну, а днем часовая прогулка в обычном тюремном дворике. Только находился в нем Сергей один. Правда, все дворики, как и стены внутри СИЗО, имеют пробитые отверстия – «кабуры». При желании пообщаться с соседями вполне реально, но Галкину обычно оказывалось не до разговоров. Во время прогулок на свежем воздухе, несмотря на голодовку, юрист проводил свою обычную тренировку. Судя по весам у фельдшера, к которому его водили раз в два-три дня, от такого образа жизни он таял, как снеговик весной. Забегая вперед – за семнадцать дней, что он провел в карцере, потерял шестнадцать килограммов живого веса!

Перед сном, чтобы хоть как-то согреться под одеялом из «меха бразильской обезьяны», он опять же тренировался. Только в условиях узкого каземата, приходилось привыкать к определенной специфике нанесения ударов. Затем прямо в одежде и даже спортивной шапочке Галкин ложился на жесткие нары под тонкое одеяло и пытался уснуть. Через три- четыре часа, иногда и раньше, холод будил его, и он вновь махал руками и ногами – запасался теплом на следующие три- четыре часа. Однажды произошла довольно забавная история. Около трех часов ночи юрист поднялся с постели и стал проводить уже привычную согревающую тренировку. По мере повышения температуры тела снимал с себя одежду, чтобы потом быстро одеть на себя и залезть под одеяло. Но в этот день он так увлекся ударами ног и рук, что делал их на громком выдохе. Эти звуки услышал дежуривший сотрудник. Он открыл «кормяк» и увидел Сергея голого по пояс резко наносящего удары по воздуху.

– «Крыша» от карцера поехала? – спросил он растеряно.

– Да нет, просто спать сильно хочется – ответил юрист.

Понял ли его дежурный сотрудник неизвестно, но Галкина он больше не беспокоил.

Наконец наступил день рассмотрения вопроса о мере пресечения в октябрьском районном суде. Сергей подготовил полноценное выступление в своей голове, но…его слушать никто не стал. Заседание шло не более восьми минут и настолько формально, что в душе осталась какая-то пустота. Таких безразличных людей, как судьи, видимо, выращивают в парниках, а не рожают. Но поделать с судебной системой, повлиять на нее, ни Галкин, никто другой не в силах, остается только смириться. Продолжать и дальше тяжелую голодовку не имело смысла. А прекратить ее оказалось очень просто – достаточно нажать на кнопочку вызова дежурного, которая есть в каждой камере. Его необходимо информировать о прекращении добровольного истязания организма. Через пять – десять минут конвойный вернет страдальца в ту «хату», откуда он и попал в карцер.

Когда Галкин появился в камере № 38, минут на пять воцарилась полная тишина. Видимо, внешний вид сильно похудевшего Сергея впечатлил даже самые черствые души. Шарип сварил компот из кураги и весь отдал юристу для плавного выхода из голодовки. Двое суток тот пил только его, не принимая твердую пищу. Затем по теории можно принимать легкие салаты из овощей. А где их взять? И у Галкина вновь открылась хроническая язва на желудке. На очень сильные боли жаловаться некому, да и бесполезно. У каждого своя беда….

Однажды у юриста спросил совета один из сидельцев – тот, который в наколках, с Тейкова, почти земляк Сергея, по имени Михаил. Он хотел прямо в изоляторе расписаться со своей любимой женщиной. Причем арестовали его за то, что приревновал к ней одного мужчину и ударил его ножом в грудь. Потерпевший умер до приезда скорой помощи. Предыдущая судимость, с его слов, оказалась по той же причине. Только женщина, объект ревности – другая. Наказание отбывал в Нижнем Тагиле полностью, как говорится, «от звонка до звонка» – целых десять лет! И вот опять…Галкин посоветовал отказаться от регистрации брака до отбытия нового наказания.

– Почему? – прямо спросил Михаил.

Юристу бы промолчать, а он откровенно ответил:

– А что ты сделаешь, если жена тебе изменит? Убьешь обоих?

– Именно так и поступлю! – ответил Михаил.

– Тогда подумай сам, ты получишь большой срок, а жена будет скучать. У подруг: то день рождения, то другие праздники. Выпьют алкоголь. Ждать она тебя будет лет восемь, а то и десять?

Михаил задумался, а со второго яруса кто-то спросил:

– А мне уже дали семь лет, что и меня жена по твоему разумению не дождется?

– Нет,– ответил жестко Сергей.

Подобные вопросы посыпались от остальных сидельцев, тема-то оказалась для всех «больная». Вместе с вопросами и сами задающие посыпались со всех сторон и окружили каратиста явно не для душевной беседы. Шарип молча слушал, пока обстановка не накалилась, а потом встал с кровати и резко сказал:

– Ну, быстро успокоились, а то всех сейчас уложим на пол.

Двух каратистов сокамерники могли и не одолеть и все разошлись по своим местам….

Однажды жене Галкина следователь Белов разрешил краткосрочное свидание. Для этого в изоляторе есть специальная комната. В ней стоят длинные столы, посередине разделительная перегородка из плексигласа и по обе стороны телефоны внутренней связи и длинные лавки. Все переговоры открыто прослушивает специальный сотрудник СИЗО. При этом разговоры об уголовном деле запрещены. Жена Наташа сообщила Сергею, что ходила на прием к прокурору Кинешмы Игнатову. Тот рекомендовал Галкину написать заявление на перевод в кинешемский следственный изолятор № 2. Тогда прокурор, якобы, вызовет его к себе и изменит меру пресечения через суд. И юрист поверил. Главное, кому? Потом сам на свою наивность удивлялся и на всю оставшуюся жизнь зарекся верить работникам прокуратуры….

В день этапирования, Галкина сотрудники СИЗО разбудили в три часа ночи. Он долго находился в одиночном боксе. Затем усадили в «автозак» и к шести часам утра привезли на железнодорожный вокзал. Кроме юриста в машине находилось человек двадцать обычных арестованных, но наручники на руках оказались только у него. Красную полосу в личном деле никто не отменял. Мать Галкина ранее передала ему в изолятор новый матрац, на казенных спать тяжело из-за ватных «шишек» по всему спальному месту. Чтобы как-то нести материнский подарок, он попросил конвойных одеть «браслеты» спереди. Кроме матраца имелась и сумка с накопившимися личными вещами. Пошли навстречу – ослабили режим. Отправление поезда на Кинешму около десяти часов утра! Найти хоть какую-то логику в такой страховке по времени нормальному человеку невозможно. Задолго до того, как подойдут к поезду на посадку обычные граждане, арестованных загрузили в специально оборудованный «столыпинский» вагон. Он представлял собой раздельные купе, но огороженные по всей длине вагона толстой решеткой. Открывалась она для каждого купе по отдельности. Кроме юриста на лавках разместилось человек шесть обычных зэков из «черных хат». Всех сильно интересовал вопрос, за какие заслуги Сергея «наградили браслетами». Однако на этот момент он и сам ответа толком не знал. О любой отметке в личном деле сидельцев не информируют, тем более о ее причине. За все время в туалет не вывели ни разу, хотя необходимость возникла у всех, но… пока поезд стоит – не положено. Кто-то разузнал, что конвой в вагоне с города Владимира. Старшим у них был невысокий вредный очкарик. Он буквально смеялся над желающими посетить уборную, предлагал справить нужду друг другу в карман.

Между тем поезд тронулся, и стали покупейно выводить в отхожее место. Когда вывели последних страдальцев, первым захотелось опять, но… «терпите до приезда в кинешемский изолятор». А поезд шел со всеми остановками, и средняя скорость оказалась не более тридцати километров в час. Наконец приехали в Кинешму и сидели еще минут сорок, пока обычные люди покинут перрон. Кинешемский конвой «автозак» подогнал вплотную к вагону, опять же покупейно стали выводить. Галкин с матрацем в руках и целлофановым пакетом с вещами шел самым последним, вразвалочку и не спеша. Сзади его сопровождал старший владимирского конвоя. При этом он торопил Сергея покинуть вверенную территорию. Когда юрист одной ногой шагнул в «автозак», очкарик грубо толкнул его в спину. Как говорится, мозги у Галкина мгновенно «перекрыло» – он бросил матрац и пакет на пол, развернулся и резко рванул в сторону обидчика. Тот понял, что просто побоями дело может не кончиться и побежал вдоль «столыпинского» вагона. Сергей – за ним…. В вагоне человек десять конвойных, но остановить его никто не пытался, даже подножку не поставил. Или им самим очкарик надоел, или хотели посмотреть, чем это закончится. Пролетели через весь вагон и вот – тупик. Конвоир съежился в ожидании удара, но… сзади мертвой хваткой кинешемские сотрудники обезвредили нападавшего арестанта.

– Четыре года за нападение на конвой решил себе добавить? – спросил кто-то из них. Когда Сергея силой привели в «автозак» зэки с уважением уступили ему место на общей лавочке. Они поняли, «браслеты» сидельцу одели не зря.

После обыска в местном изоляторе Галкина поместили в четырехместную «ментовскую» камеру на первом этаже. Когда он вошел, трое бывших сотрудников кинешемской милиции встретили стоя, кто-то предложил выбрать любое место. Тот выбрал слева на первом ярусе, один из сокамерников поспешно убрал свой матрац и белье. «Хата» была маленькая, примерно четыре метра на два, две двухъярусные «шконки», небольшой столик посередине, две лавочки по обе стороны и…никаких удобств. В углу стояло пахучее ведро. Крана с водой в камере не наблюдалось. Но Галкина такие условия проживания уже не пугали. Режим соблюдался жестко – подъем строго в шесть утра, вывод в туалет напротив. Там по левой стене несколько кранов с холодной водой, а прямо – обычные четыре дырки, как в «дремучем колхозе». В первый день сокамерники почему-то бежали бегом, стараясь занять место подальше от стояка. Сергей не мог понять, что происходит. Когда от стояка стал исходить характерный шум чего-то падающего сверху, все опять же бегом, не успев надеть штаны, рванули к двери. Галкин, как говорится, «умирал со смеха», но… недолго – когда что-то упало вниз, из каждой дырки вверх поднялся «фонтан». Самый большой оказался под юристом. Такого отвращения он ни разу в жизни не испытывал. Тщательно и долго потом отмывал одежду, умывался сам…. Вот она не киношная, правда, тюремной жизни. Когда вернулись в свою «хату», Сергей дальнее место от стояка, «забронировал» так, что никто не посмел возразить.