Дыша её ртом, впиваясь в каменно твёрдые соски я слился, смешивая наши тела. Скольжение по обозначившимся ступенькам призвало не наступать на глубину. Забытое острое наслаждение, превратило меня в него. Из постели мы выбрались под вечер. Она шептала литовские слова, сумеречно переходя на русский, – «Милый мой, единственный», руки её рисовали меня, лепя из своей памяти давно ушедший образ.
Акцент из речи сотворил женскую песню, плавную, неповторимо красивую, желанную. Прошло десять удивительных месяцев абсо-лютного человеческого взаимопонимания.
Проводы меня в очередную недельную командировку превращались в расставание навсегда. Мы заболевали, тщательно маскируя себя от вынужденной разлуки. Души ломались, рукам не было места рядом с нами. Больные глаза искали точку опоры. Прощание всегда было кратким, ощущение потери сопровождало до возвращения.
Встречались всегда как в первый раз. Знакомились сначала глазами, затем руками, тела напрягались в ужасе открытия потери в себе.
Этого не происходило, но и привыкнуть было невозможно. Она всегда встречала меня в кухне, сидя на краешке стула, спиной к окну, прижав свой рюкзачок к груди. Казалось ещё миг не меня, и эта птичка сорвётся и исчезнет без следа.
В этот раз я вернулся, по обстоятельствам, на два дня позже. Мы не умели говорить с нами по телефону, Мучительный не контакт был тягостен и обречён на трагедию, притаившуюся в замолкшей трубке.
Дверь приоткрыта, дом пуст, в кухне горел не нужный свет, постель тщательно заправлена, ни единого следа её пребывания. Шторы пугали спальню, пузырясь уличным ветром.
Тупо тукающая память превратила голову в пустой квадратный шар, предназначения для него не находилось. Я бездумно сидел на её стуле.
Бесцельный взгляд споткнулся об изящную вазу из горного хрусталя, она была моей домашней тенью, согревая в краткие периоды обречённого одиночества.
Хрусталь хранил неведомое тепло при любом свете, даже в темноте она мерцала. В звёздчатой глубине, на самом дне среди дорогих мне вещей притаился мой бесценный контакт, тот самый трамвайный билет с секретной смысловой информацией.
Серия безнадёжных телефонных гудков завершилась казённой репликой усталой женщины. Голос излучал равнодушие. Я от сердечного волнения, в почти животном страхе, теряя контроль, смог только вымолвить – «Где милая моя?»
Пауза заставила замереть сердце, жуть потери контакта, почти парализовала меня. Трубочный голос неожиданно потеплел и сочувственно посоветовал сходить на вокзал, ошпарив смыслом.
«Пока не поздно» -, произнесла она вдруг с надеждой.
Рита замерла в углу самого дальнего зала, прижав рюкзачок к себе, потухшие глаза меня не узнавали, губы беззвучно шевелились. В такт молитве она слегка раскачивалась. Осторожно присев рядом, прикоснулся к безжизненной руке.
– Я опоздала на свой поезд, – очень тихо произнесла она, – с тобой простилась, там, под подушкой записка, забери, пожалуйста-.
Она достала из рюкзака мою школьную куртку, забытую на мате спортивного зала пятнадцать лет назад. Слёзы мне были неведомы, тяжёлые горловые звуки разрывали грудь, сбивая дыхание, строили из меня беспомощного ребёнка.
– Маленький ты мой, – неожиданно произнесла она, прижав мою голову к груди, – я старше тебя, нам необходимо расстаться. Я не могу калечить твою жизнь, ради прихоти моей воли. Прости меня, прошлого ради. Памяти не прикажешь, постарайся забыть, у тебя будет всё хорошо, иначе, от надрыва человек заболевает, а теперь прощай-.
Вопреки всему, домой в тот день мы вернулись, не вместе, но рядом. Оба споткнулись о порог и вообще с этого с этого дня мы постоянно мешали друг другу. Она переместилась на диван, куртка вновь поселившись в рюкзаке, жила теперь под головой. Разговаривали только по необходимости, в основном междометиями. Глаза шарахались от контакта.
Целых два месяца я бестолково искал трамвайный билетик, трижды ездил на вокзал, копался в урнах, едва сбежал от возбудившейся дорожной милиции.
В цифрах закопана проблема нашей жизни, телефонный номер в моём провинциальном городке пятизначный. Дополнительные три цифры означали код другого города, а ещё голос с интонациями старой разлучницы.
Наставший вечер был столкновением взглядов, вызова не было, читалась пустота, скрываемое стремление, потеря себя. Обезмыслимая моя квадратная голова, скатясь с подушки, будучи в обмороке, нужных слов не нашла. Руки спрятались за спину, впереди замаячила жёлтая дверь, ведущая в мир одиночества.